БАЛЛАДА УЛИЦЫ ПРОРОКОВ
От Москвы к Иерусалиму разгулялись пилигримы,
То ли осенью гонимы, то ли ветром,
(Начинается баллада, что ей от гитары надо –
Чтоб сыграла хоть какое-нибудь ретро.)
Чтобы призрачные стены проступали постепенно –
Там, у самого невидимого Храма,
Где Стена одна осталась, не такая уж и малость,
Только Храма что-то не видать ни грамма.
Но приходят пилигримы из Архангельска и Рима –
И к Стене идут, и обнимают камни,
И целуют этот воздух, и о чём-то просят просто,
Мол, я нищий, нищий духом, и куда мне
Проложить свою дорогу?
И общем, надо так немного –
Мне родные только были бы здоровы.
(Боже, ты пришли им денег,
Может – финик, может – веник,
И хватило чтобы всем любви и крова!)
Продолжается баллада без особого уклада –
Пилигримы покупают «Кока-колу»,
А к назначенному сроку там, по улице Пророков,
Племя шумное заваливает в школу.
Солнце праздничное светит и, пожалуй, не заметит,
Как меняется дорога у киоска,
Что там слева, что там справа,
Кто найдёт на всех управу,
Кто растает, словно статуя из воска.
По дороге у забора начинался древний город,
Продолжается дорога за холмами,
И пустынный древний ветер за окном качает ветви,
Пролетая над селеньями-домами.
От восхода до заката чинит день свои заплаты,
Ожидает от заката до восхода,
Снова собирает камни постепенными руками,
Чтобы храм построить в это время года.
КОФЕЙНЫЙ БЛЮЗ В ИЕРУСАЛИМЕ
Игорю Бяльскому
Кофейня, пальмы и звон мобильных на переходе
Во двор направо. Ты одеваешься по погоде.
Но вырастают – как кипарисы и даже росы –
На тему «кто ты?» твои сомнения и вопросы.
Ну, натурально, ты бог и царь, и простой садовник,
Плати налоги, люби семейство, сажай крыжовник,
Смотри на небо, не забывая смотреть под ноги.
Хотя убоги, но есть надежда, что мы – как боги.
И зажигаем такое пламя, что ночь бледнеет,
Смотри – меняет свои одежды небо над нею.
А по субботам, когда звезда за собой поманит,
Задёрни шторы – и лампа светится как в тумане…
Кофейня, пальмы, земля, песочница и качели.
Весна начнётся как на картине у Боттичелли –
В стране, где вечно растут оливы, цветы и цены,
Весна приходит в кофейной пене обыкновенно.
Обычно спросит: «Ну что, дружище, сегодня – как ты?
Устал, наверно, от бесконечной осенней вахты?»
Тут и зима превратилась в осень, февраль ноябрьский…
Ты завари из кофейных зёрен напиток райский!
Кофейной чашечке даже блюдце не помешает,
И если ложечка пену нежно перемешает –
Тогда забудешь, что осень ждёт на твоём пороге
На красно-жёлтой, на бесконечной своей пироге.
Пока играет вечерним светом весна в бокале,
Дорогой этой идти к рассвету мы не устали.
ЛОВЕЦ ОТРАЖЕНИЙ
Я живу наугад, я живу наудачу,
Ничего для весенней природы не значу –
Заливает дождём, засыпает снегами,
Я хожу, изучая погоду ногами.
От метро Ярославской до улицы Шенкин,
По дороге снимая картинки и пенки.
Тель-Авив и Париж, Петербург и Одесса,
Сколько было любви, столько было и стресса...
И по утренним улочкам Иерусалима
Я гуляю налево, направо и мимо.
Мимо белых домов и достойных сюжетов –
Мимо жарких пиров и прохладных фуршетов,
Ради Бог его знает чего и не знаю,
А потом засыпаю. Потом – засыпаю.
Я иду мимоходом, живу ненароком,
Каждый день открывается жестом широким –
Открывается занавес, чтобы проснуться,
По пути оглянуться, потом улыбнуться.
А затем закрываются сонные веки
На усталом вечернем одном человеке.
На другом закрываются, после – на третьем,
А во сне мы на небе квадратики чертим,
Чтобы после искать наяву и повсюду
Невозможно-волшебное детское чудо.
Я случайный ловец отражений дорожных,
Жемчугами ручьи у рекламы пирожных...
И сигналят машины мне снова и снова,
Принимая меня за кого-то другого.
* * *
Я отпускаю себя на свободу –
Надо свободу давать пароходу...
От наваждения, грусти-напасти,
От виртуального якобы счастья...
От почитанья какой-нибудь жести,
От ожиданья хороших известий,
От перепуга, сомненья и шторма,
От подчиненья начинке и форме.
Всё, ухожу, уползу, удираю,
Хватит, не надо ни ада, ни рая,
Дверь закрываю, ворота и окна,
Чтобы душа не разбилась о стёкла.
Вверх, без ветрил, без руля и цепочки,
Тут, на свободе, проставлены точки...
Я отпускаю себя на свободу,
В лето, в июль, черноморскую воду,
Вдоль по шоссе, вот отсюда до марта,
Вслед за субботой – неделя на старте,
Вслед за часами – а память не стёрта,
Память у нас высочайшего сорта...
И понедельник звенит, уплывая
На предпоследней подножке трамвая.
* * *
А живу я нынче как-то по-птичьи,
Всё лечу куда-то к юго-востоку,
(Не забыть бы завернуть к водостоку –
Там вода была когда-то в наличьи.)
Небо – вот оно, как было, осталось,
Даже, кажется, тут звёзды пониже.
И собака мне по-прежнему ближе,
И в романтику опять заигралась...
Ну и ладно, ну и пусть бы собака,
А ещё найти бы парочку зёрен,
Кот, пожалуй, по-иному проворен
(Тут на птицу намечалась атака).
То есть кот, как вышел от водостока,
Намечал себе собаку и птицу,
Но собака улетела высоко,
Да и птицу не поймать, хоть синицу.
Мы теряемся в высоком пространстве,
Зажигая маяки, где придётся.
Тут ещё не пересохли колодцы –
Сохраняется пока постоянство.
* * *
Идёт бычок, качается, вздыхает на ходу:
«Вот-вот доска кончается, сейчас я упаду…»
А. Барто
Покуда тянется нашествие утрат,
Слова о самом сокровенном говорят.
И ловит слух и каждый вздох, и каждый взгляд,
И лёгкий пух (а лишний люд на кой тут ляд).
Многозначительно сверкает каждый грош,
Когда по мостику последнему идёшь.
Перила шаткие качают не спеша,
А руки хваткие не держат ни шиша.
Смотреть в закат, теряя сон, смотреть в закат.
Слабее шум и громче музыка утрат.
Меняем лад, и солнце катится в зенит.
Звенит июль… Пускай пока повременит.
