ЧАСТЬ 1. В ГОРНИЛЕ СТРАСТЕЙ
Глава 2. Явления
Почти нет на земле народа, который не склонился бы перед могуществом Рима!
«Иудейская война», кн. 2, 16:4
Ты, Иуда, лев молодой!
Бытие, 49:9
Да, это была эпоха могущества Рима. Его расцвета. Его вла-дычества над всем Средиземноморьем, включая Испанию и Ма-лую Азию, побережье Африки и Нижний Египет, а после успеш-ных войн Юлия Цезаря в Галлии и в Британии протекторат рим-лян был установлен и над частью этих далеких провинций. В гос-подстве над миром видели римляне свою миссию. Милость по-корным являть и смирять войною надменных.
После великих войн и многих триумфов, во время которых за колесницей триумфатора шли в оковах простые воины и короли, провожаемые гулом восторженно приветствующей победителя толпы – «О, горе побеждённым!» – наступил «золотой век» римской цивилизации: так назвали современники правление приёмного сы-на и наследника великого Цезаря – Октавиана, которому впослед-ствии будет присвоено имя Август, что означает Божественный.
Рассказывают, что великий оратор Цицерон первым обратил внимание на этого мальчика, когда Октавиан еще учился в школе и жил со своей матерью, сестрой Гая Юлия, в небольшом грече-ском городе, вдали от дел и событий в республике. Будто бы Ци-церону во сне явился неизвестный отрок, и было пророчество, что ему, этому отроку, предназначено судьбой славное будущее. А наутро знаменитый муж был поражён, неожиданно узнав сего отрока среди ребятишек, идущих в школу.
Цицерон жил тогда на своей вилле, на берегу моря. Октавиану – это был он – стало известно впоследствии об этом пророческом сне знаменитого мужа. По-видимому, это стало причиной того, что он всегда благоволил к Цицерону, тот же факт, что при осо-бых обстоятельствах через много лет он дал свое согласие на включение оратора, который был тогда уже в весьма преклонном возрасте, в «расстрельный список», объясняется, безусловно, сильнейшим на него, Октавиана давлением, как говорится, по политическим соображениям. Власть требует жертв.
* * *
Поистине, если есть в мире нечто великолепное, то это дво-рец Марка Антония, расположенный в живописнейшем уголке на одном из семи холмов, на которых раскинулся вечный Город. Дворец был убран с вошедшей тогда в моду поздне-эллинской роскошью. Стены обиты дорогими материями, полы украшены разноцветными мозаиками, повсюду разложены восточные ковры и расставлены диковинные цветы в драгоценных египетских ва-зах, подарок царицы Клеопатры, которая однажды на пиру в Александрии обвела рукой свои роскошные покои, ковры и вазы и посуду из золота и драгоценных камней, молвив своему любов-нику: «Дарю тебе все, что здесь находится!»
На видном месте – мраморный бюст хозяина. Антоний справ-ляет сегодня праздник авенторий в честь своего друга, с сего-дняшнего дня – царя иудейского. Банкетный зал, триклиний, за-лит солнечным светом, льющимся через широкий прямоугольный проём в потолке. Для гостей приготовлены роскошные ложа; рас-торопные рабы расставляют на столе яства и приносят золоче-ные тазики для омовения ног. На головах пирующих, возлегших на ложа, венки из роз; за каждым ложем стоит раб, обязанность которого – успеть быстро снять венок с головы господина, если тому понадобится отправиться в туалет. Говорили, что у римлян человек считался богатым, если у него в доме туалет был рас-положен недалеко от места трапезы, дабы далеко не бегать. Словом, всё предусмотрено, и вот стол уже буквально ломится от изобилия всевозможных, какие только может изобрести изо-щрённое воображение, яств.
– Прошу вас, дорогие мои, ешьте же! Октавиан! Ирод! Отдайте же дань моему повару. Ирод, ты столько времени испытывал до-рожные неудобства. Ну, же, наверстывай, ты наверняка голоден!
– Помилуй, Марк. Ещё утром ты накормил меня столь обиль-ным завтраком…
– Послушай, замолчи. Не смеши меня. Завтраком, он говорит! Обильным! Клянусь необъятным брюхом Геракла! Что вы там жрёте в своей Иудее, должно быть, сушёных ящериц? – он раз-разился хохотом, видно было, что он порядочно уже принял и быстро пьянел, белая кожа на его слегка одутловатом лице сде-лалась красной. – Ну, ну, чур не обижаться на старину Марка, это всё пустяки. Взгляни же! Тут есть всё. Вот изысканнейшее из яств, языки певчих птиц. Не пробовал? Вот павлиньи яйца, блюда из кур. Октавиан! Но предупреждаю вас: оставьте место для луч-шего. Ибо на горячее будет жареный бекас. Чёрт меня подери! Только бекаса можно жрать целиком. От остальных птиц – только грудки.
Слегка раскосые, под длинными прямыми ресницами глаза мо-лодого царя Иудеи мерцали темным блеском. От перемешанности и неожиданности всего происходившего с ним за последние дни он на некоторое время, кажется, утратил способность отдавать себе ясный отчет о значении следовавших одно за другим событий, по-рой всё казалось ему сном. Однако, чем больше он сегодня пил, тем, как ни странно, всё более прояснялось у него в голове, мысли проплывали отчетливо и медленно; он замечал множество дета-лей окружающей обстановки, то, на что в обычном состоянии, быть может, вовсе не обратил бы внимания; и постоянно, даже когда не думал об этом, в мозгу билось: «Масада! Масада! Масада!» Он должен как можно скорее покинуть этот праздник жизни и устре-миться туда, где ждут его те, кого он оставил.
Антоний хлопнул в ладоши, и тотчас же несколько рабов приволокли и водрузили посреди стола громаднейших разме-ров серебряное блюдо, на котором среди горы фруктов возле-жал целиком зажаренный кабан. Голова его украшена была веточками пахучего розмарина. От всего этого исходил опья-няющий аромат.
– Что я вижу! – возопил, однако, хозяин. – Где он, этот мерза-вец?! Позвать сюда сейчас же главного повара! Этот пьяница и ублюдок позабыл его выпотрошить! Поглядите-ка, у этого кабана полное брюхо!
А повар был уже здесь, в белой одежде, с лоснящимся потом красным лицом, сияющим улыбкой; волосы его были подхвачены широкой шелковой повязкой, а на толстой красной шее поблё-скивала золотая цепь едва ли не такой же толщины, как у самого хозяина. Он даже чуточку приплясывал и, хитро улыбаясь, пока Антоний продолжал разражаться проклятиями в его адрес, высо-ко воздел руки с огромным ножом и вспорол кабану брюхо. Что за чудо! Оно действительно оказалось полным. Чего там только не было! Зажаренные целиком маленькие птички, сочащиеся соком сосиски, фрукты, орехи. Но самое большое чудо ожидало всех впереди, когда повар, изловчившись, проткнул поданной ему ус-лужливо рабом деревянной булавой грудь кабана, и оттуда стру-ей хлынуло фалернское.
Октавиан поднял чашу.
– За тебя, милый Ирод, за твой сегодняшний успех. Я рад за тебя и уверен, что мы в тебе не разочаруемся. За твою удачу!
И выпил чашу до дна.
Так пировали они, молоды, веселы и беспечны, и не было вид-но конца пиру, льющимся винам и подносимым яствам. Между тем совсем недавно двое из этих трёх были врагами. Но хватило разума у Антония и Октавиана погасить сопернический пыл и по-делить власть. И, разгромив войска заговорщиков, убивших Це-заря, они образовали триумвират вместе с незначительным Ле-пидом, имя которого впоследствии упоминалось лишь в связи с этими двумя.
Но прежде чем стать триумвиратом, они уединившись поодаль от неостывшего еще от гражданских войн лагеря римлян, всё бо-лее входя во вкус неограниченной власти, решали жизни и смер-ти людей, ибо в Риме оставалось ещё достаточно тех, кто под-держивал заговорщиков, и имена их были известны. Разгорячась от готовой пролиться крови и дозволенности, – к справедливым карам примешивалась личная вражда и обиды, симпатии и анти-патии, – эти трое, Антоний, Октавиан и Лепид, порой жарко спо-рили, внося или вычёркивая имена в длинных списках пригово-рённых, торговались о человеческих жизнях.
Это тогда Антонию удалось, после долгих препирательств и упорного сопротивления Октавиана, выторговать у него голову оратора Цицерона, уже давно доставшего Марка своими обвини-тельными и насмешливыми речами – филиппиками – в его адрес. Особенно, говорят, ненавидела знаменитого оратора тогдашняя жена Марка, вздорная и бессердечная Фульвия. Антоний сам, быть может, и простил бы старика, дав тому дожить жизнь, но он в конце концов поддался женскому влиянию. И оратор был обре-чён. Его не спасло бегство из Рима. Рассказывали ещё, что Фульвия потребовала принести ей отрезанную голову Цицерона, и когда это было исполнено, то она, вынув из прически длинную шпильку, извлекла изо рта убитого умолкнувший язык и вырвала его.
Впоследствии, через несколько лет, её, Фульвии, интриги стали причиной вновь вспыхнувшей распри между триумвирами. Но она поплатилась за свое зло. Антоний оставил её, увлекшись Клеопат-рой. Фульвия умерла в Греции, в Афинах. А Антоний вскорости, после примирения с Октавианом, женился на его сестре.
Это всё случится позже; а тогда, после заседаний, кровь ли-лась рекой, и разгорячённые кровавым угаром властители вноси-ли в списки всё новые имена. И все в те времена доносили на всех.
Громче заиграла музыка. Появились танцовщицы. Их смуглые, гибкие, как змеи, тела, увитые гирляндами цветов, едва ли не единственным их одеянием, извивались под звуки арф и кифар. Разговор за пиршественным столом примолк. Пирующие жевали, разглядывая девушек.
Да, поистине в этом райском уголке было всё, что может изобрести человеческая прихоть. На впечатлительную натуру Ирода, конечно, не могли не подействовать великолепие и изысканность убранства пиршественного зала и всей виллы Антония, обилие яств, бьющая в глаза роскошь на грани пре-сыщенности. Он не привык к этому. И сравнивал невольно: это было чересчур резким контрастом, когда в его глазах вставали картинки его родины. Страны камней. Причудливо вывернутые, изборожденные складками коричневые горы Иудеи с чернею-щими в них дырами пещер; мягкие очертания зеленых холмов Иерусалима; огромная луна над плоским, зубчатым навершием Масады и аквамариновое яркое пятно Асфальтового моря вни-зу, под ней. Тишина, царство молчания; и плавный полет ог-ромных черных птиц, реющих над пропастью, высматривая что-то. Он не раз наблюдал за полукружием их царственного полета. Нигде никогда ничего похожего на эту неторопливую плавность он не видел; порой, замерев, они распластывались в неподвижном, знойном воздухе. И ещё: казалось, что они реяли над этим таинственным местом веками, быть может, привлеченные памятью о пышных трапезах во времена крова-вых сеч, когда тела убитых, сброшенные с утеса, служили хищным птицам обильной пищей. Что-то не выразимое слова-ми было в этом зрелище, что вызывало странные мысли, от-крывались иные истины, не воспринимаемые в обычной жизни, но они словно произносились на незнакомом языке. И всегда ему не хватало времени прислушаться к ним.
Страна камней. Грубая кладка необтесанных кусков породы – таков в его стране дом бедняка, но таков же и дом богача, разве немного больших размеров. Не бедность, а скорее – крайняя ску-дость жизни, мысли, и ни крупицы фантазии! Скудость. А ведь его Иудея – не бедная страна. Страна пшеницы и ячменя и вино-градных лоз, гранатов и олив, из которых делают масло, так сказано в Торе. Женщины Иудеи в черных одеждах носят тяже-лое золото на шеях. От золота и драгоценных камней ломятся сокровищницы Хасмонеев. Но в этой земле живут странные лю-ди. Они отделили себя от всего остального мира и в своей гор-дыне почитают себя выше всех живущих. Они подчиняются странным законам и запретам, им одним понятным, против кото-рых восстает не угнетенный догмами разум.
Он отпил глоток вина. Здесь совершенно другая жизнь. Внешне легкая, раскованная, наполненная свободными эмо-циями, музыкой и весельем. Хотя и здесь, внутри огромной им-перии, существуют раздоры и политические интриги, и есть ме-сто жестокости. Нет, он, Ирод, сын Антипатра из Идумеи, не же-лал бы, если б случай такой ему представился, изменить свою участь и остаться здесь. Он обязательно должен вернуться, и будет всегда возвращаться в страну молчания и камней и рея-щих над пропастью огромных грифов. Но ему жгуче вдруг захо-телось приоткрыть непроницаемую завесу, дать ворваться мно-гокрасочному миру туда, нарушить аскетизм, пусть даже надру-гаться над ним!.. Разбудить, наполнить ту страну движением и весельем, застроить её красивыми дворцами, храмами, водру-зить статуи – почему нет?! Вызвать к жизни искусства и ремёс-ла, ведь там живет, в сущности, благожелательный и способ-ный, ловкий и весёлый народ!
Уже, кажется, не осталось места в растягиваемых без меры желудках пирующих. Но подали на этот раз действительно дико-винное блюдо, показывающее, что нет предела фантазии, когда на это есть деньги и время. Сооружен был на блюде целый го-род, стены и башни с флагами, улицы и дворцы, все было сде-лано из фарша с ароматными приправами – предел кулинарного искусства кухни Марка Антония, римлянина.
– Бьюсь об заклад, – воскликнул хозяин, – вам не угадать, ка-кой это город! А! Это прекрасный и диковинный город, други мои дорогие. Старина Марк знает все его закоулочки, да. Нет такого приморского кабака, где бы я не набил морду и бока не намял всяческому сброду. Но не только об этом воспоминания Марка, не только о таких обыденных вещах. Дивные денечки там были мною прожиты, клянусь персями Венеры, дивные ночи, други мои дорогие! Ради таких воспоминаний стоит жить!
Племянник Цезаря хотел было что-то произнести, но его опе-редил Ирод.
– Думаю, что не ошибусь, сказав, что твой умелец повар, ми-лый Марк, с потрясающей точностью и большим искусством вос-произвел прибрежный квартал Александрии египетской вместе с садами и дворцом царицы Клеопатры, – сказал он и тут же пожа-лел об этом.
– А ты почём знаешь? – удивленно воззрился на него Антоний.
– По пути сюда я ненадолго останавливался там, – начал выпутываться Ирод, – в александрийском порту нанял судё-нышко, которое должно было доставить меня в Брундизию. Но в море – я, помнится, утром тебе рассказывал об этом – нас настигла сильная буря и судёнышко наше разбилось у Родоса о прибрежные скалы. Я еле спасся вместе с несколькими мат-росами…
– Помню, помню, ты рассказывал, – проворчал Антоний и по-молчал. – Так ты, стало быть, был у нее. Видел.
– Знакомство моё с царицей было мимолетным…
– Я-то давно у неё не был, – свесив голову, молвил потомок Геракла и продолжал, всё больше воодушевляясь. – Ах, други мои дорогие, что это было за время! Что это, я вам скажу, за женщина! Она, представьте, даже уж не так поразительно хоро-ша. То есть я хочу сказать, бывают бабы и покрасивее… Но она забирает тебя всего, с печёнками, без остатка. В чём ее секрет и как ей это удается, мне не отгадать. Бес, а не баба! Мы с ней бродили, бывало, по ночным улочкам, забираясь в самые злач-ные уголки, я в своей одежде римского патриция, а она рядилась то служанкой моей, рабыней, то чёрт знает кем! Ничего не боя-лась, чертовка, ни драк пьяной матросни, ни убийств! Только ржала всеми своими зубами. От этого её смеха я с ума сходил, поверите! А я ведь не мальчик, опыт имею. Ладно, давайте вы-пьем. За мою женщину! Выпьем за Клеопатру!
Молча трое друзей осушили чаши.
Глава 4. Жемчужина Клеопатры
Действие происходит на Божьем суде над умирающим Иродом,
куда приходят свидетели, уже умершие, знавшие его, друзья и враги.
Снова зал суда, полутемно. Судья что-то записывает в боль-шой развёрнутый фолиант, похожий на Книгу судеб. В тени зала Ирод и римляне стоят, обнявшись и низко опустив головы. Вы-свечено лишь небольшое пятно в первом ряду кресел, там, где сидят Клеопатра и Александра. Гиркан, первосвященник Иудеи, подремывает рядом с дочерью. На Клеопатре уже не прозрач-ный, затканный золотом балахон, а глухое платье из плотной, блестящей переливающейся материи, как для торжественных приемов, на плечах – широкое ожерелье-нагрудник, собранное из нескольких рядов тонких золотых пластин и из драгоценных кам-ней, на запястьях и щиколотках золотые браслеты с драгоценны-ми камнями, в ушах огромные жемчужины. Она растроганно вздыхает.
– Простая душа! Весь нараспашку. С ним было легко. Ах, ка-кое это было время! Всё началось с нашей первой встречи в Тар-се, куда я приплыла к нему по речке Чидно в золочёной ладье в сопровождении музыкантов и красивых рабынь, распевающих песни о любви.
– Ты любила его?!
– Ах, милая, – говорит Клопатра другим тоном, – ну, конечно, любила… потом. А тогда мне было не до этого. Я и не думала о любви. Были дела поважнее. Выжить надо было мне, выжить. А для этого я должна была пленить римского военачальника. За-дачка была, что говорить, по мне. Но я и немало потрудилась, чтобы выбрать правильную тактику. Первым делом я навела о нем самые подробные справки. О его привычках, характере и, конечно, об отношениях с женщинами. Подробнейший получила отчет. Выяснила, что мой римлянин – большой бабник. Это силь-но упрощало дело. Я избрала верный ход. Собственно, самое простое, даже примитивное, чисто женское.
Лучшею сердцу богини сия показалася дума
Зевсу на Иде явиться, убранством себя изукрасив.
– Ну, насчёт убранства, сама понимаешь, на мне ничего не было. Кроме украшений, – некоторое время Клеопатра молчит, вздыхает. – Наши сердца устремились друг к другу с первой же минуты. Он был красив мужественной красотой. Мне вообще все-гда нравились мужчины-римляне. Хотя у египтян фигуры лучше – прямая грудь, широкие плечи, и вообще… – с оживлением про-должает царица. – Он и в самом деле похож на изображения Ге-ракла, ты не находишь? Широкий лоб, курчавые светлые волосы, красивая борода; губы, которые целовали много женщин…
– Всё-таки ты любила его!
Клеопатра тихо смеется.
– Ну, конечно, любила… Послушай, я тебе сейчас открою одну тайну. Тайну Клеопатры. Чтобы любить мужчину по-настоящему, надо быть женщиной. А я никогда ею не была. Почти.
Александра смотрит с изумлением.
– Ну да, не смотри так. Нет, я овладела, разумеется, в совер-шенстве искусством пленять мужчин. Изучила все приемы, все способы любви, это целая наука, поверь мне. Я даже выписала для этого знаменитую греческую гетеру с острова Крит. Она уже состарилась для этих дел, годилась только в наставницы. Мне надо было научиться властвовать над мужчинами для своей вы-годы. А что ты хочешь? Что прикажешь делать девочке из еги-петской царской семьи, с самого нежного возраста окруженной интригами, семейными кознями! Мои боги! Я ещё играла в куклы, а у меня уже было полно врагов, даже смертельных! Я уже ме-шала многим одним своим существованием! Постоянно была предметом чьих-то расчетов и под угрозой гибели. Мой младший братец, за которого одиннадцати лет я была выдана замуж, стро-ил козни против меня, подстрекаемый придворными. С самых ранних лет мне надо было самой защищать свою жизнь.
– Ах, бедная моя, кто бы мог подумать! Но я ещё больше вос-хищаюсь вами! Поистине вы великая царица!
– Мы, кажется, перешли на «ты». Так проще. Да. Всё переме-нилось с приходом великого Юлия. Это был мужчина. Это была крепость, и надо было много думать, прежде чем к ней подсту-питься. Он тогда был немолод; опытен. И, главное, занят, во вся-кую минуту дня и ночи занят мыслями и делами. Женщины у него были где-то на десятом месте. Он не искал их. Подбирал кое-что из того, что попадалось ему. Тем не менее, я отважилась. Но, го-ворю тебе, мне немало пришлось поломать голову над этим предприятием. Потому что просто явиться к нему обнажённой, - деловым тоном говорит она, – такой дешёвый прием мог сразу угробить всё дело.
– Как всё было? Расскажи!
– Надо было изощриться и поразить воображение Цезаря чем-то необычным. Слушай. Меня привез к нему в лодке ночью мой друг поэт Аполлодор завернутою в огромный персидский ковёр.
– Как?!
– Очень просто, закатал в ковёр и тащил, как бревно. Если б ты видела, как он хохотал, Цезарь! Мы проговорили всю ночь. Я не стала его женщиной. Это случилось позже. Я была совсем юной. Он долго обращался со мной как с девочкой. Наш роман был недолгим. У меня родился сын. Юлий уехал в свой Рим, где его убили, – Клеопатра долго молчит. – Но царицей Египта я ста-ла по его и только по его воле, волей Цезаря, ещё до всей нашей небольшой и не такой уж важной для него альковной истории. И это я считаю своей заслугой. Я расположила к себе великого Це-заря чем-то иным, кроме постели. В этом смысле он был единст-венным среди мужчин, которых я знала. Для всех остальных на первом месте всегда была постель с Клеопатрой. Но у меня, знаешь ли, не так уж много было любовников, как об этом расска-зывают. Всё брехня, что обо мне болтают.
– Великая, великая царица!
– Ну а Марк… Это было позже, уже после гибели Цезаря. У меня тогда уже было всё: царство, войско, флот, богатства стра-ны фараонов. Да, я поехала к нему, чтобы завоевать сердце это-го римского военачальника. Так мне было удобнее… и безопас-нее. Ну, а потом… Я уже почти не играла с ним. Я могла позво-лить себе эту прихоть, иногда быть женщиной. Знаешь, что я те-бе скажу: в своей изменчивости и подверженности разным влия-ниям Антоний, так нередко мне казалось, походил даже не на большое дитя, а на женщину! Он так менялся! Даже в одежде, походке. В сущности, в нашем союзе я была более мужчиной, чем он!
– Ну, уж скажешь!
Клеопатра говорит медленно, почти грозно:
– Я держала в голове множество планов. Я знала наперечет все царства, все земли, кто чем владеет. И правителей, кто чего стоит. Повсюду были разосланы мои тайные шпионы, которые следили и докладывали мне все новости. Кстати, лучшими из шпионов были женщины. У них своё оружие; они более коварны. Я выведывала всё, вплоть до привычек тех, кто меня интересо-вали, вплоть до сорта предпочитаемого ими вина и женщин, ка-кие кому нравятся, нежные, уступчивые блондинки или страстные брюнетки. На каждого у меня был заведен отдельный папирус. Я знала все ходы и интриги. Ни одного взгляда и ни одной улыбки я не посылала без хладнокровного расчета. В особых случаях я использовала в борьбе и игре против мужчин самое сильное и безотказно действующее оружие: своё тело… Что ты так смот-ришь?
Александра уже некоторое время сбоку присматривалась к Клеопатре.
– Я гляжу на твои серёжки. Чудо как хороши.
– А! Да. Я люблю жемчуг.
– Слушай, а правда рассказывают…
– Что?
– О жемчужине Клеопатры! – восклицает Александра. – Тогда на пиру…
Клеопатра вспоминает не сразу, некоторое время размыш-ляет.
– А! Вспомнила. Это ту, что я растворила в вине?
– Неужели это правда так было?!
– Почему нет? Хотя я тогда набралась-таки порядочно.
(Это было в Александрии на пиру, который Клеопатра устрои-ла в честь своего возлюбленного мужа, отца ее детей, Марка Ан-тония.)
– Могла я позволить себе выпить чашу за своего любимого мужчину? Я велела рабу истолочь в порошок одну из жемчужин, что были у меня в ушах. Те-то были получше, драгоценнее этих, редкой красоты и размера. Их мне подарил один восточный ца-рёк, он безумно в меня влюбился и умолял чуть не со слезами о ночи со мной, – Клеопатра тихо смеется. – Если бы ты видела, как это подействовало на окружающих. В пиршественном зале стояла мертвая тишина, когда раб подал мне на подносе драго-ценный порошок. Я бросила его в чашу с вином и выпила за здо-ровье и удачу Марка Антония, римлянина.
– С ума сойти! А вторую?
– Чего?
– Вторую жемчужину ты тоже выпила?!
– А-а. Да нет. Зачем? Впрочем, я её тут же отдала. Жене одно-го из моих подданных. Она со слезами на глазах умоляла меня пощадить прекрасное творение природы. Она хорошая была девка… – вздыхает Клеопатра. – Ах, какие это были времена! Мы с Марком гуляли по ночным улочкам. Я наряжалась его рабыней, вакханкой, рыбачкой, крестьянкой, богиней Дианой… Он – ино-гда в своем обличье, а то богом Бахусом… Прогулки такие были небезопасны. Но с ним мне ничего не было страшно. Впрочем, нас почти везде узнавали. Устраивали бурные овации в нашу честь. Да. За любовь Клеопатры многие желали заплатить высо-кую цену. Кстати, – кивает она на окно света на стене, – этого твоего знаменитого зятя я тоже знавала. В первый раз он оста-навливался у меня в Александрии на пути в Рим.
– Как! Он был у тебя?! Ирод?!
– Не подумай, между нами ничего не было. Мы виделись со-всем недолго, он очень спешил. Одно точно тебе скажу: не так уж много мужчин на свете могли похвастаться тем, что видели пыш-ное ложе из лепестков роз, о котором судачил весь мир. Ложе Клеопатры. Остальное – брехня.
