1
Возопила душа: наши дни словно бездна душе –
рыбе сеть, птице клеть, зверю плеть.
Только кто бы из бездны вернул её времени вспять –
к берегам над прозрачной водой.
Человек не вернёт излиянием слёз, изречением слов...
Будь он царь, и гремит его медь, и полки его – сталь,
и вино из его погребов разливают в хрусталь,
вожделенная плоть согревает альков и забыта печаль,
и ломятся лабазы зерном и горами плодов.
И Господь не вернёт, сколько бы ни вопила душа,
и молитва её о родных берегах горяча.
Как упавшую горлинку тихо поднимет её,
над усталой землёю усталую птицу влача,
и головку на крылышко клонит она не дыша...
И закрылись глаза и слеза догорает её...
2
... и когда приближается жизни зима,
нам не снятся в цветеньи любившие нас –
в одеяньях, пропитанных духом лесов
давних дней, когда были деревья юны.
Не зовём милых жён, коронованных песней любви.
Не у них тело молит спасения. О, не у них!
Если б матушка, в болях увядшая, если б она
дверь открыла и нас позвала
именами родимого дома – былого гнезда,
мы б как дети заплакали сладко в ответ.
Потому что – мы знаем – в объятьи её
нам не страшно забыться на вечную ночь.
Потому-то, встречая закат своих дней,
тело тянется к ней.
3
От времён Адама до сих пор, до сих пор
человек ночью ложится спать:
на одну шестидесятую его сон – смерть
на крыше дома как на курган-горе,
среди странных звёзд и немых небес.
Среди ночи возжелает душа любви,
но не найдёт:
та, что у ребра его, – не из его ребра,
там, под сенью рая, где плодов аромат,
где горячих гроздьев огненный виноград...
...в хрустале райских вод видны лики их,
словно солнце днём, а ночью луна.
Ветерок волнует водную гладь
и поглаживает нагие тела...
Ах! найдётся ль среди нас хоть один,
кто идёт росистой золотой тропой
за своей душой в мир любови той.
5
Кто в пустыне такой пустой,
что гиены не слышен вой?
Человек, не знающий горьких слёз:
он как дерево забытое в кадке сухой,
не цветущее над влажной землёй!
По утрам он подобен дереву тому,
и день, и вечер, и ночь его,
что день и вечер дерева того.
Потому что он не молит Бога своего...
И не снится ему матушка с молитвою на устах
в Храме, которого нет наяву...
Так проходят годы, и не разберёшь –
человек он или дерево в кадке сухой.
Развалилась кадка. Рассыпан прах.
И цена им обоим – что праху – грош.
6
Встань рано утром – всё как в начале - всё как тогда:
то – лучезарный Лик Всеблагого – Солнце встаёт.
Смертный стареет, но мир – тот же он, тот.
Муж по ночам Адам, а дама его –
Хава – зачатья высокая сласть! –
страсть – в пропасть с высот.
Мир не стареет и время не сякнет, хоть и летит:
Вслед за цветением сбор урожая – и так на века.
Это закон – нам перечить ему не дано:
мы перед ним – глина хрустнувшего горшка.
Вечен орган, но органист преходящ:
Вот он пришёл, вот он ушёл, новый пришёл –
этот на землю, в недро её – тот.
С новым поём, по ушедшему слёзы льём.
Это закон. Подчинён ему мир и дом,
закат и восход.
Встань рано утром – и по беломраморным вверх –
вверх по ступеням сквозь храмовый фимиам.
В золоте Храм. И звучит орган...
– Благодарю тебя, Б-же, за милость ко мне,
за всё, что делаешь мне и моей родне,
за всё, что ещё содеешь со мной –
благодарю Тебя, лучезарный Б-г...
Синий вечер Твой утомлённо лёг
пред росистой тайной Твоей ночной.
Почтальон не помнит наших имён и не приносит вестей? –
Солнце-весть выходи встречать и не будь угрюм –
это жаркая золотая печать
дня здоровых тел, чистых душ и высоких дум.
Блаженны живущие себя не тая
пред лучами – не те, что прахом во прахе спят...
Блаженны восстающие под органа медь –
вверх по беломраморным – «алелуйА!»
А прервавший сон, что прервавший смерть...
Ему нет преград...
Ему нет преград.
9
И вот – глаза дочери – бабушкины глаза –
глаза-вишни... (хоть в могиле у Буга её скелет).
Глаза-вишни – скажет парень влюблённый ей.
Глаза-вишни матери моего отца, которой нет...
И как не воспеть этот образ, этот милый вид
плоти давно упокоенной где-то там...
Есть цель в соитии тех, кто к любви спешит.
восторг божественный дан брачующимся телам.
Наша кровь не случайна, она от них,
наших предков, что были как сосуды полны,
но иссякли: черепки их в прахе той страны.
Теперь здесь мы – неотличимы от них.
Мы продолженье, мы живы, нас не исчерпать:
в каждой капле море... и страсть, и вновь
кровь стремится к крови, глядят из нас
наших предков очи. И вечна кровь.
14
...правда ль, что во древе, насаждённом при исходищих вод,
еже даст во время своё плод, –
пребывает добрая грусть?
Вопроси бредущего чащобами через реки вброд
и услышь: о, да!
Правда ли, что только хороша вода,
но огонь хлеба, арфы, колодцы жжёт,
колыбель с младенцем и свечу бедняка жрёт,
и венец цветенья – обуглен вот,
и величье пламени – всего лишь в прах переход?!
Вопроси любого из углубившихся в созерцанье бродяг,
и услышь: слава пламени, пред которым всяк
прах! Даже император, покоритель всех,
что собрал добычу и стал благ –
молят покорённые: о, сгори! –
хоть посредь прохладных рек.
Слава складывающим из дерев алтари
для сжигания своих мертвецов!
Слава тем, кто мёртвыми не кормит червя!
Блеск огня – их слезы, пенье – рты:
«Мир и мы – порожденье огня,
наш конец – огонь, а не земля,
во всём живом сила огня,
даже в силе воды».
Соберите пепел с песнями и развейте над водой!
Гляньте в зеркала, возвратясь домой.
