ДВОР
В самом темном из темных дворов у Невы
Сохранился мой голос, веселый и громкий.
Этот двор украшают не сфинксы и львы,
А бачки и другие детали помойки.
Сколько раз этот двор пробегала насквозь,
Задыхаясь от бега, от снега и воли,
Сколько раз эту дверь открывать довелось,
Выходящую прямо на Марсово поле.
О железный замок обжигая ладонь,
Из дверей выходила, как будто из рамок.
Впереди за сугробами Вечный огонь,
А правее, за Мойкой, Михайловский замок,
А левее – Неву закрывают дома,
В перспективе – мерцание Летнего сада.
В Петербурге зима, и в России зима,
В целом мире зима в пелене снегопада.
В преисподней от снега смола не кипит,
В райских кущах заносы – сугроб на сугробе.
У чертей и у ангелов горестный вид,
Расчихались в платки и трясутся в ознобе.
Замело представленье о зле и добре,
Ненадежною кажется каждая тропка,
Но зато как светло в этом темном дворе,
Между злом и добром примостившемся робко.
* * *
Ему предсказали достойный финал:
В постели, под скорбные вздохи домашних,
Свечу в полумраке, тепло одеял,
Сознанье свободы от тягот вчерашних.
Гадалкам поверив, он жил как умел,
И годы летели, и пряди седели.
И вот, отрешившись от будничных дел,
Внимательней он пригляделся к постели.
…Часа через два он с усильем открыл
Случайную дверь на случайном вокзале,
Коснулся руками холодных перил
И умер не так, как ему предсказали.
СТИХИ О ТЕАТРЕ НА ЮГО-ЗАПАДЕ
Памяти Виктора Авилова
и Ольги Авиловой-Задохиной
1
И вот я привыкаю постепенно
Жизнь постигать не разумом – душой,
И не считать условностями сцены
Приметы одаренности чужой.
И в ореоле силы и отваги
От первого мгновенья до конца
Засветятся в условном полумраке
Черты едва знакомого лица.
И не вздохнуть. Так вот она, реальность,
Надвинулась, закрыла от всего.
Попробуйте, найдите театральность
В движениях и в голосе его.
Но беспощадно звание актера,
И есть одна-единственная роль:
Чужого текста спорная опора,
Чужой наряд и собственная боль.
2
Не совершим ли мы ошибки,
Когда в неведенье, порой
Чужие слезы и улыбки
Актерской назовем игрой?
Окно затянем плотной шторой,
И не пробьется к нам тоска.
А как же девочка, которой
Хотелось строить из песка
Дома, вулканы и фигурки
Веселых маленьких зверей?..
Дымятся в блюдечке окурки,
И явь становится острей.
Она плясала в легком платье,
А мы сидели в свитерах.
И были краткими объятья
И вечным диалог впотьмах.
И в озаренье изначальном
Я вдруг представила тайком
Себя озябшим и печальным
Ее незримым двойником.
3
Вписаться в поворот судьбы
И равновесья не беречь.
Звучит мелодия трубы –
И страхи прочь, и тяжесть с плеч.
Ладоням станет горячей
И слезы хлынут из-под век,
Когда в скрещенье двух лучей
Шагнет бесстрашно человек.
Труба поет в его руках,
И он не видит ничего,
И закрадется в сердце страх
Не за себя, а за него.
Я руки вытяну вперед
Вослед слепящему лучу.
Когда мелодия замрет,
Ее я молча подхвачу.
4
В озаренье своем, и сама – озаренье,
Никому не подвластна, тиха и светла,
В эпизоде коротком, в застывшем мгновенье
Время в пальцах зажала, сама замерла.
Так внимателен взгляд и приподняты плечи,
Так изогнута тонкая эта рука,
Что теряют значенье и жесты, и речи,
И мгновенье – навеки, а жизнь – коротка.
Он от нас отойдет и в прошедшем утонет,
Неозвученный этот, простой эпизод.
А пока – только падает свет на ладони,
На ладони ее, и сквозь пальцы течет.
5
Подойти и расплакаться, что ли?
Но захочет ли этого он –
На мгновение выйти из роли,
Из чужих непонятных времен.
И когда по указке Шекспира,
Повинуясь короткой строке
Заблестела внезапно рапира
В ненавидящей сильной руке,
И когда, отвечая на это,
Задохнулся в смятении зал,
Я услышала стон не Лаэрта,
А того, кто Лаэрта играл.
6
Ветка, облако и птаха,
Осенившие крыльцо.
Белоснежная рубаха,
Оттенившая лицо.
Угловатая фигура,
Свет и тени вразнобой.
Петербургская гравюра
Ожила сама собой.
Отсыревшие колонны,
Купол темен и высок.
И уже звучит влюбленный
Незнакомый голосок.
– Нет ни ада и ни рая,
Остальное – выбирай.
Ты пойдешь со мной до края?
– Я пойду с тобой за край.
7
Вот и кончен спектакль. В милосердной ночной тишине
Только шорох поземки по черным крошащимся листьям.
Скольким был он опорой, а значит, опора и мне –
Этот каторжный труд, осененный людским бескорыстьем.
Поглядим на себя, как теперь говорится, в упор,
Позовем наши души на суд, призовем их к ответу.
Снова наши грехи на себя принимает актер,
Подставляя лицо беспощадному острому свету.
Выходя из театра в московскую снежную ночь,
Мы посмотрим назад с выраженьем печали и боли,
Потому что поймем – никому не сумеем помочь
Невредимым вернуться из грозной трагической роли.
Провода обнажились в незыблемой связи времен,
Оболочка растаяла облаком легкого пепла.
Кто-то встанет у рампы, и жизнью пожертвует он,
Чтоб чужая душа не жирела, не слепла, а крепла.
Благодарность – не громкое слово, не пышный обряд,
Она плачет, стесняясь и прячась в заполненном зале.
Зажигается свет. И актеры у края стоят,
Неподвижно стоят, и темнеют круги под глазами.
