Семейные истории Часть 2. Папа – Гольдберг Абрам Гиршевич. Семьи Гольдбергов и Слепянов0

Совесть, Благородство и Достоинство –

вот оно святое наше воинство.

Протяни ему свою ладонь,

За него не страшно и в огонь.

 

Лик его высок и удивителен.

Посвяти ему свой краткий век.

Может, и не станешь победителем,

Но зато умрешь, как человек.

 

Булат Окуджава

1. Дедушка Гирш

Мой отец Абрам родился 12 мая 1907 года (25 мая по новому стилю) в Минске в семье Лошанского мещанина Гольдберга Гирша Иделева и Гольдберг (Слепян) Тайбы Абрамовны, о чем имеется запись в метрической книге по г. Минску о родившихся евреях в 1907 году под №310. Эту информацию я почерпнул из сохранившегося Свидетельства о рождении отца. Там же написано, что 19 мая (1 июня по новому стилю) отец был обрезан.

Интересно, что дедушка и бабушка имели вполне говорящие имена: Гирш на идише значит "олень", а Тайба – "голубка".

Дед Гирш был старшим сыном в большом семействе Иделя и Брохи Гольдберг (деда и бабушки моего отца, а моих – прадеда и прабабушки). Всего Броха родила 21 ребенка, но вырастить удалось только 13 (!). Тетя Соня – папина сестра – утверждала, что были 1 или 2 двойни.

Ниже приведен фрагмент фамильного дерева Гольдбергов.

Фрагмент фамильного дерева Гольдбергов

У прадеда Иделя было два брата – Герц и Евель. Они втроем арендовали мельницу в местечке Тумель под Минском (между Пекалином и Рудней), где работали как сами братья, так и их многочисленные сыновья. Отец очень любил вспоминать летние месяцы, проведенные в Тумели, реку Ушу, на которой стояла мельница, остров у мельницы, куда съезжались крестьянские подводы с мешками зерна, и где приятно было посидеть в тени больших деревьев в жаркий день. Он вспоминал вкусные и сочные антоновские яблоки, деда и дядьев вечно белых от муки. Помнил, как бедная его бабушка Броха (на иврите – святая!) готовила с утра до вечера на эту прожорливую ораву бесконечные оладьи или "бульбене латкес", т.е. картофельные оладьи. А работнички, забежав с мельницы, так и норовили ухватить самые вкусные куски прямо со сковороды, за что немедленно получали от хозяйки по спине чепелой (длиной деревянной ложкой, которой прабабушка орудовала в русской печи). Никто не обижался, т.к. прабабушку Броху обожали все.

Многочисленное потомство спало на большом сеновале. Исключение было сделано только для хозяев дома прадеда Иделя и прабабушки Брохи и для их старшего сына Гирша и его жены Таубы – они ночевали в доме. Как я понимаю, мой дед Гирш не работал на мельнице, т.к. был бухгалтером. По тем временам это было почти высшее образование. Мой отец – математик по профессии – рассказывал, что дед был знаком только с арифметикой, но уж ее знал очень хорошо. Был он человеком очень принципиальным и взяток не брал…

 Прабабушка Броха с внуками. 14 ноября 1930 года. Тумель. Белоруссия.

Бабушка Броха и Борис – сын Гирша, старший сын Двойры Идельчик, Лев – сын Бенциана, Соня – дочь Евсея, Борис – сын Бенциана,  Ольга – дочь Сарры, Борис – сын Двойры Идельчик

Историю его женитьбы в 1906 году я не знаю, но – по словам отца – они с бабушкой Таубой были очень красивой и счастливой парой. Бабушка слыла в Минске одной из первых красавиц, да и дедушка, судя по фотографиям, был весьма привлекательным мужчиной. Жили они очень дружно, успели родить до революции троих детей и поддерживали хорошие отношения со всей многочисленной родней.

По рассказам отца дед Гирш был интеллигентным и очень сдержанным человеком. Отец помнил всего два раза, когда он серьезно наказал его (один – по делу, а второй – по ошибке…). Один эпизод времен захвата Минска белополяками хорошо его характеризует. Ночью пришли несколько военных, подняли его с постели и в одном нижнем белье увели. Куда – не известно… Бабушка не находила себе места от волнения. Вернулся он через 2 дня в том же нижнем белье насвистывая какой-то легкомысленный мотивчик… Оказалось, что в магазине, где он работал бухгалтером, обнаружили крупную кражу. Через день виновника нашли и деда отпустили…

Есть фото всей семьи времен Гражданской войны, когда они несколько месяцев спасались от военного лихолетья в Царицыне. Красивые, худые, тревожные лица, но одухотворенные и мыслью и общей заботой.

После службы в армии мой отец в 1931 году переехал в Ленинград (по настоятельным советам младшего брата деда Гирша – Давида Гольдберга, который по возрасту был ровесником отца). Вслед за ним в Ленинград постепенно переехали и сестра с братом, и родители (в 1940 году). Учитывая II Мировую Войну и ее катастрофические последствия для евреев западной части СССР, это решение можно считать провидческим и правильным, хоть семья отца и понесла свои потери…

В нашем архиве есть автобиография деда, написанная его рукой. Очень аккуратный, ровный почерк и… минимальное количество информации, которую можно из нее почерпнуть. Сразу чувствуется, что дед прожил самые тяжелые годы сталинских репрессий и хорошо усвоил их уроки. Фактически он упоминает в автобиографии только уже умерших родственников. И это при том, что у него было 12 братьев и сестер, трое детей, и к моменту написания автобиографии многие из них еще были живы и вполне здравствовали…

Именно благодаря краткости документа, я решил привести его здесь целиком.

Автобиография

Я, Гольдберг Гирш Иделевич, родился 19 февраля 1882 года в бедной семье мещанина в деревне Рудня Игуменского уезда Минской губернии. Отец занимался мелкой торговлей на деревне, мать была домашней хозяйкой. Отец умер в 1920 г., мать – в 1931 г.

До 1886 года я учился, окончив заочно бухгалтерские курсы. С 1896 г. до 1906 г. я служил бухгалтером в разных частных торговых предприятиях. В августе 1906 г. я женился и с этого же времени и до октябрьской революции занимался торговлей. После октябрьской революции и по настоящее время я служил бухгалтером в различных советских учреждениях с перерывом на 10 м-цев в 1920 году во время белопольской оккупации г. Минска, когда занимался торговлей.

В 1940 году в мае месяце я переехал в Ленинград. Во время блокады Лен-града погибла моя жена и я был эвакуирован из г. Ленинграда в г. Ишим Тюменской обл. Вернулся я в Лен-град в июле 1945 г.

В настоящее время я работаю бухгалтером на 1-й Обувной фабрике О.М.П.

Я беспартийный, избирательных прав никогда не лишался, судимости у меня нет.

Все перипетии блокадной трагедии столь выразительно отражены в части "Блокадные письма", что я не буду здесь их повторять. Дед Гирш был единственным из моих бабушек и дедушек, доживших до дня моего рождения. Он успел поносить меня на руках, и, по словам отца, был безмерно счастлив, что кроме родившейся до Войны Аллочки (моей двоюродной сестры) у него теперь было целых три внука: Яков – старший сын папиного младшего брата (на год старше меня), Михаил – Аллочкин младший брат, сын папиной сестры и мой ровесник – и я.

С больным сердцем и после всех испытаний Войны дед дожил только до 1951 года.

Он похоронен на Еврейском кладбище Петербурга. Памятник на его могиле и стал той отправной точкой, с которой началось мое многолетнее путешествие по ставшему для меня теперь родным кладбищу…

Небольшое отступление:

Много ценных деталей в процессе написания этих заметок сообщила мне сестра Алла. Я их особенно не выделяю, но в некоторых местах буду прямо воспроизводить отрывки из ее писем. Вот фрагмент из Аллочкиных воспоминаний о нашем деде Гирше и эвакуации:

В блокаду бабушка умерла. Дед отвез ее на санках в синагогу. Весной 1942 года он приехал к нам в Сибирь (значит, выехал из города по "Дороге жизни"…). С мамой они при мне не разговаривали (видимо, говорили на идиш, поэтому я совершенно ничего не запомнила). Буфет поставили поперек горницы, и дед спал за буфетом на раскладушке.

Сейчас таких раскладушек нет – она складывалась гармошкой, сверху натягивался брезент защитного цвета. Мы ее потом в Ленинград привезли, поэтому я ее хорошо помню. Кроме того, в нашем садике там (в эвакуации) были такие же раскладушки – их мама в райцентре "выбивала". Мама работала заместителем заведующего ясли-садом по воспитательной работе, т.к. была в деревне единственным специалистом с высшим образованием (потом это называлось методист или старший воспитатель).

Хорошо помню, что дедушка был очень худ, и я его вначале боялась. Он брал стакан с кипятком (немного присоленным и чуть примасленным) обеими руками и уходил "к себе" за буфет (этот напиток назывался чаем…). Он довольно быстро устроился на работу в Ишиме бухгалтером и получил там комнату. Мы к нему не заходили ни разу. Мама вообще не хотела с ним общаться до последних дней его жизни из-за смерти бабушки. Когда я попала в больницу с диагнозом "дистрофия", то познакомилась в палате с девушкой из Ленинграда с таким же диагнозом. Она была совершенно лысой (волосы выпали) и складывалась как перочинный ножик (теперь я знаю, что это поза плода – она успокаивает нервы). Мама приносила мне мед с пасеки (от женщины, которая гадала с воском) и давала нам обеим хлеб, намазанный медом. Когда меня выписали из больницы, мы встретились с дедушкой на сепараторе – он принес мешок моркови. Мне кажется, что до возвращения в Ленинград я его больше не видела.

Сепаратор – это такой аппарат, на котором отделяют сливки от молока. Комната, где он стоял, тоже называлась "сепаратор". Мама там брала сыворотку. Туда приносили молоко и платили деньги за процесс сепарации. Свои сепараторы мало у кого были, но у нашей хозяйки сепаратор был! Дежины были крепкими середняками (если не больше).

По приезде в Ленинград встал вопрос: "Где жить дедушке?" У нас была служебная площадь, а его квартира была уже занята. Его прописали к Абраму на Зверинской улице и он там жил, но кормиться ездил по очереди, и к нам, и к Боре. Кстати, я уже не помню, где жил Боря пока не женился, но, кажется, тоже у Абрама. Потом Боря уехал, т.к. его тесть и теща получили жилплощадь.

Дедушка остался в этой комнате один. Когда с ним случился инсульт, соседи, кажется, только на второй день обратили внимание, что он не выходил умываться. Мне ничего не говорили, только помню, что мама ходила заплаканная несколько дней. Потом сказала мне, что дедушка умер. На похороны меня не брали.

Когда мне было 9 лет, я попросила дедушку научить меня "Алефбейс". Он как-то замялся, но потом написал мне 3 буквы. Потом мама сказала, что дедушка уже старенький и ничего не помнит. Семейный совет или мама решили, что эта блажь мне ник чему. Я была очень болтлива и, конечно, раззвонила бы по всей округе, что учу идиш.

Поскольку мама дедушку не простила, то отношения были очень натянутые. Я не помню, чтобы мы с ним чем-нибудь занимались, например, играли в шахматы или шашки, или читали вместе. Он ел молча, потом отдыхал после обеда.

После войны продавались не целые куклы, а только кукольные головы. Дедушка подарил мне голову негра, а мама сшила ему туловище из чулок. Назвали его Джоном. Это была моя самая любимая кукла – он был мягкий, набит ватой и гнулся во всех направлениях. А в 4-м классе Абрам подарил мне настоящую целую куклу в красивом платье. Ее назвали Ляля (видимо, в честь Ляли Дукор). Есть даже фотография, где я вместе с Джоном и Лялей.

Одно лето Эльза снимала дачу у Бассейки и дедушка жил с ними. А другое лето – в глубине Сосновки. Но с маленьким Яшей он нянчиться не мог, а просто сидел рядом с коляской.

Если я не ошибаюсь, то дед умер в 73 года [на самом деле – в 69 лет (С.Г.)]. Выглядел он как глубокий старик и вел себя соответственно. Мама в 71 год скакала, как козочка, хотя вид имела тоже далеко не юный. Она вела все хозяйство, танцевала, очень быстро ходила и была вообще весьма подвижна. Абрам в 75 лет еще бодро догонял автобус на пр. Мориса Тореза. Дедушку, видимо, состарили блокада, смерть бабушки и последующие семейные распри.

Надпись на обороте: На память многоуважаемому дому Роды Слепян от Г. Гольдберга

 Дед Гирш и бабушка Тауба

 Семья моего деда Гирша во время эвакуации в Царицыне (около 1919 года). Надпись на обороте: "Пусть сей видъ напомнит в/о нашей…" И подпись: Таня.

 Семья моего прадеда Иделя (около 1923 года):

Стоят – Бенциан, Евсей, Арон, Сара и Двойра (братья и сестры моего деда). Сидят – Сара (Соня), дед Гирш, прабабушка Броха, бабушка Тауба. Сидят на переднем плане – Давид (младший брат деда), Борис (Бер) и папа

Последнее утверждение Аллы о семейных распрях требует некоторого пояснения. Оно (на первый взгляд) явно противоречит тому, что я писал о дружной семье дедушки и бабушки.

По-моему, эту характеристику следует целиком отнести к отношениям тети Сони с дедушкой Гиршем после Войны. Она, как я теперь понимаю, действительно не простила дедушку и считала его главным виновником смерти бабушки Таубы. Именно он возражал против совместной эвакуации из Ленинграда в августе 1941 года. Это была его ошибка. Она дорого стоила и бабушке, и ему, и тете Соне с Аллочкой, и всем остальным…

Но я бы не смог после всего этого объявить бойкот собственному отцу. И мой отец не мог так поступить, и дядя Боря. Это сделал именно тетя Соня, как мне кажется, в силу своего характера. А она была женщиной с сильным характером. Мне не раз приходилось слышать именно от нее довольно нелицеприятные вещи, которые подчас лучше удержать в себе, а не выливать на собеседника. А тетя Соня любила резать правду-матку в глаза, нередко считала нужным высказать человеку свое отрицательное мнение прямо в лицо… Именно в этом был корень их размолвки с дедушкой…

Дед Гирш и бабушка Тауба

10 апреля 1936 года

 Дедушка Гирш, бабушка Тауба и дядя Боря Тумель. 14 ноября 1930 года

Папа, тетя Соня и дедушка Гирш

Папа, дядя Боря и бабушка Тауба

 Ленинград, 18 февраля 1951 года. 69-летие дедушки Гирша Папа, тетя Соня, дедушка, дядя Давид (младший брат дедушки), дядя Боря

Ленинград, 18 февраля 1951 года. 69-летие дедушки Гирша Мама со мною на руках, папа, Тётя Вера с Евлашей, Элла, Аллочка, дедушка, дядя Боря, тетя Соня, тётя Эльза

Б-г ей судья. Она прекрасно относилась к папе и его семье, к дяде Боре и его семье, делала для всех нас много хорошего. И когда я вспоминаю тетю Соню, то это – прежде всего – ее общение с братьями (которых она ласково называла Бамчик и Бэрэлэ), когда она улыбалась и была веселой и доброжелательной…

2. Бабушка Тауба

Бабушка – Гольдберг (Слепян) Тауба (Тайба, Татьяна) Абрамовна – родилась в 1884 году в Белоруссии под Минском в семье Абрама и Роды Слепян. Она была старшей из 6 детей (всего родилось 12 детей, но выжили только шестеро). У бабушки было 5 сестер и один брат: Фаня, Двойра (Дебора, Вера), Лев, Бася и Малке (Маня).

Ниже приведен фрагмент фамильного дерева Слепянов.

Фрагмент фамильного дерева Слепянов.

По рассказам отца его дед Абрам читал Тору и Талмуд, а его бабушка Рода вела все хозяйство, да еще содержала какую-то мелкую лавку… Прадед Абрам умер в 1908 году, а прабабушка Рода дожила до 1941 года и умерла в Минском гетто своей смертью, что, как говорили мудрецы, свидетельствует о ее праведности…

Слепяны были красивыми. Особенно выделялись старшая Тауба и младшая Маня (это хорошо видно по фотографиям). Но всеобщей любовью и уважением пользовалась именно моя бабушка Тауба. Об этом я могу судить и по рассказам отца, его сестры и брата, и по высказываниям многих других родственников.

Отец вспоминал, что бабушка любила принарядиться, одеть красиво детей и прогуливаться с ними по центральным улицам Минска. Иногда она наряжала моего маленького отца девочкой (есть такая фотография). Бабушка отлично готовила (она была домашней хозяйкой), любила детей, очень заботилась о всех многочисленных младших родственниках.

Она была не сильно образована. Ее письмам, написанным из блокадного Ленинграда не хватает грамотности, но в них столько искренней любви и заботы, что, читая их, забываешь об ошибках.

Бабушка Тауба умерла в блокадном Ленинграде от голода 18 апреля 1942 года. Военный период ее жизни достаточно полно представлен в разделе "Блокадные письма".

Далее приведу еще один обширный фрагмент из Аллочкиных воспоминаний – о нашей бабушке Таубе:

…Когда мы уезжали из Ленинграда 25 августа 1941 года бабушка и дедушка провожали нас на вокзале (со слов моей мамы). Зрительного образа бабушки в моей памяти не сохранилось. Осталось ощущение, что кто-то был рядом, когда мы гуляли по улице – видимо, Подъяческой – и видели в окне на уровне тротуара большую сидячую собаку типа овчарки… Помню еще один эпизод: я стою на широком подоконнике и смотрю в окно, машу маме рукой. Мама перебегает через мостик, оглядывается и машет мне рукой. На ней – белый торгсиновый берет ("Торгсин" – это такие магазины были, сокращение от "торговля с иностранцами"), темно-синий "английский" жакет и темно-синяя же прямая юбка до колен или чуть длиннее. Сзади меня кто-то поддерживает. Вот и все, что я помню о бабушке.

Со слов тети Лоры Дукор – бабушка любила "выглядеть дамой"…

У мамы сохранилось много образцов бабушкиного рукоделия – тогда не было телевизоров и времени для рукоделия было предостаточно. Хорошо помню 3 вязанных из шелковых ниток абажура с подвешенными куколками. У нас был голубой, у Абрама – зеленый, а у Бори – оранжевый. Они мне очень нравились. Были аппликации, много работ "ришелье". Было огромное вязанное из белых шелковых ниток ажурное покрывало с кистями. Мама никак не могла его никуда приспособить, т.к оно было очень большое и в размеры нашей советской квартиры не вписывалось… Была большая красива плюшевая скатерть (зеленая с цветами). Мама обычно использовала ее на праздники... До войны Абрам и Боря ее так вытряхивали, что чуть не разорвали пополам…

Был (и есть еще и сейчас у Юли) высокий графин для наливки. Рюмки от этого графина украл со склада из нашего ящика комендант Городка Академии Связи Шишкин. Мама видела у них эти рюмки (а также – свое портмоне), но сказать постеснялась. Во-первых – комендант, а во-вторых – чем докажешь? Всю жизнь мама пыталась подобрать к этому графину рюмки, поэтому у нас осталось несколько комплектов фиолетовых рюмок, но ничто, конечно, не подошло…

Было полотенце для украшения кухни с каким-то благословением… Оно мне очень нравилось, но однажды мама его так постирала, что оно все полиняло пятнами, и уже ни на что не годилось. Теперь здесь в Израиле я вижу, что все эти вещи были остатками ашкеназской культуры. Все это есть в домах стариков в районах Меа Шеарим, Геула, Бейт Исраэль, т.е. у верующих ашкеназов.

Сохранились у меня и образцы бабушкиной вышивки на сорочках – рог изобилия с мелкими розочками. Очень тонкая работа. Требуется хорошее зрение и тонкая иголка.

Были также 3 серебряных рюмочки, которые вставлялись одна в другую. Теперь здесь я поняла, что это были рюмки для кидуша. Их пришлось продать перед отъездом в Израиль, т.к. не было денег, а столовое серебро вывозить не разрешали. Золотых вещей у нас от бабушки не осталось и я не знаю, были ли они вообще. Остался гребень типа испанского без зубьев (причем, уже без вторых), украшенный стеклянными камешками в металлическом узоре. Еще осталась нитка натурального жемчуга на черной бархотке. Но жемчуг давно умер, т.к. его не носили. Чтобы натуральный жемчуг жил его надо носить и спать в нем, тогда он блестит. Ему нужны влажность и тепло человеческого тела. А мама берегла его как память о бабушке. Он тоже должен быть у Юли в доме. Оживить его, насколько я знаю, не возможно. Он давно пожелтел, но еще после войны был живым и белым. Если были еще какие-то украшения, то все остались в блокадном Ленинграде.

Судя по фотографиям 1939-1940 годов бабушка уже была именно бабушкой – седой и погрузневшей, а ведь ей было только за 50 [в 1941 году ей было 57 лет (С.А.)]. В наше время это не возраст для женщины, желающей "выглядеть дамой". Я думаю, что это желание было у них у всех оттого, что в Минске они ощущали себя провинциалками и старались быть более городскими, чем сами горожане.

Бабушка была старшей в семье и считалась самой красивой и умной. Вера и Маня старались ей подражать, на сколько я видела сама и слышала от других. Но у них были совершенно другие характеры. Мама говорила, что дядя Зоря был влюблен в бабушку и женился на Мане, потому что она внешне была очень на нее похожа. Но Маня оказалась совершенно другим человеком…

Семья Слепян: Фаня, Бася, мой прадед Абрам, Лев, моя прабабушка Рода, Двойра, Маня и моя бабушка Тауба (родители, младшие сестры и брат моей бабушки). Минск, около 1910 года

Дополняя Аллочкин рассказ о бабушкиных вышивках, хочу добавить, что у нас тоже хранится несколько ее работ. Двумя из них – роскошной узорчатой белой скатертью и вышитым маленьким покрывалом с Магиндовидом – мы до сих пор пользуемся при праздновании Пейсаха и вспоминаем ее добрым словом.

Скорее всего, бабушка Тауба похоронена на Пискаревском Мемориальном кладбище. Я поминаю ее каждый раз, когда бываю там (обычно, в годовщину Победы) и у могилы дедушки Гирша и моих родителей на Еврейском кладбище.

Тётя Маня Дукор (младшая сестра бабушки), тётя Лора (её дочь) и бабушка. Около 1934 года

 Бабушка Тауба Гольдберг (Слепян)

Бабушка Тауба Гольдберг

3. Минск. Детство-Отрочество-Юность

Отец родился 12 мая по старому стилю (25 мая по новому стилю) в Минске в семье бухгалтера Гольдберга Гирша Иделевича и домохозяйки Гольдберг (Слепян) Таубы Абрамовны.

В семейном архиве я нашел его свидетельство о рождении следующего содержания:

 Свидетельство о рождении моего отца

Отец был первым ребенком в семье. В 1911 году родилась его сестра Сара (Соня), а в 1917 году (когда семья была в Царицыне) родился младший брат Бер (Борис).

Жили они близко к центру Минска на Комсомольской улице в доме №48, кв. 1.

Жизнь была непростой и довольно бедной, но они были очень дружны. Дедушка работал бухгалтером, бабушка вела домашнее хозяйство. Она вкусно готовила, вышивала, растила детей. Папа всегда с большой теплотой вспоминал своих родителей, а детские годы в Минске считал очень счастливыми.

Любопытен рассказ отца, характеризующий будущего математика. В детстве папа картавил (не выговаривал звук "Р"), за что его дразнили мальчишки.

Однажды он с приятелями увидел марширующих солдат. Компания присоединилась к военным и мальчишки стали старательно маршировать рядом. Командир подразделения громко и ритмично командовал "Раз-два! Раз-два!" Мальчишки стали громко повторять за ним "Раз-два! Раз-два!" и внезапно папа заметил, что произносит "Р" правильно. Он мгновенно потерял интерес к солдатам и приятелям, повернул в сторону и пошёл своей дорогой, громко повторяя "Раз-два! Раз-два!" С тех пор он больше не картавил…

Он учился сначала в хедере, затем в гимназии. Успевал он хорошо. Со школьных лет знал несколько языков (идиш, иврит, русский, белорусский, польский, английский, немецкий и немного французский). Отец имел отличные оценки по математике и по окончании гимназии поступил на математический факультет Белорусского университета. Поскольку помимо математики он увлекался музыкой, то параллельно с математикой изучал фортепиано в музыкальном техникуме.

Два года он успешно совмещал музыку и математику (и тем и другим он занимался очень серьезно), но потом пришел к выводу, что надо выбирать что-то одно… Отец решил выбрать математику. Преподаватель фортепиано обиделся на него. Папа как-то сказал, что перед расставанием он в сердца воскликнул: "Как же так? У вас техника почти, как у Горовца, а вы бросаете музыку!"

Я с детства помню, как в гостях у своей сестры он иногда играл пьесу Карла Вебера "Приглашение к танцу". Мне малышу казалось, что это было здорово. А пьесу эту я люблю до сих пор. Как я полагаю, его любовь к музыке передалась и мне. Жаль, его музыкальных талантов я не унаследовал. Они передались моим детям.

В университете папа учился очень упорно и успешно. Я могу вспомнить несколько эпизодов из его студенческой жизни, о которых он рассказывал мне.

Эпизод первый.

В годы учебы отца в университете в Минск приехал ассистент Эйнштейна, доктор И.Громмер, эмигрировавший из Германии от наступающего фашизма. Громмер был известен тем, что помогал Эйнштейну в разработке математической части теории относительности. Поэтому на первую лекцию пришло в 2 раза больше народу, чем вмещала аудитория. На вторую – в 2 раза меньше. На следующую – еще в 2 раза меньше. Затем на лекции ходило регулярно 5 человек – отец и его приятели.

Громмер плохо говорил по-русски. У него была странная фигура: высокий рост, большая голова, длинные и большие руки. Он весьма своеобразно писал на доске (начинал строчку слева крупными буквами наверху, а заканчивал – справа мелкими буквами внизу).

Отец рассказывал, что понимать его лекции было непросто. Они разбирались по нескольку часов после каждой из них… Но это была настоящая современная математика начала XX века от одного из ее творцов.

Я знал только двоих из этой студенческой компании: Абрама Палея и Абрама Гурвича. Абрам Палей на долгие годы остался настоящим другом отца. Я бывал в Минске, останавливался в гостеприимном доме Абрама и Златы Палеев. Это была хорошая еврейская семья, а с детьми Палея Асей и Осей я многие годы поддерживал дружеские отношения.

Эпизод второй.

На подготовку к любому экзамену папе хватало 3 дня. Было, правда, одно исключение – на подготовку к экзамену "Ленинизм" он потратил 10 дней.

У преподавателя существовала определенная методика проведения экзамена.

Первому испытуемому он задавал вопрос: "Из какой работы Ленина взята следующая цитата…" Если студент отвечал, то начинался экзамен по вопросам билета. Если не отвечал, то на этом экзамен заканчивался. Следующий претендент получал тот же вопрос. Народ в коридоре судорожно листал труды вождя мирового пролетариата. Пока нужную цитату не находили, преподаватель успевал вынести несколько человек. Наконец обнаруживалась требуемая статья, очередной студент уверенно отвечал на завальный вопрос, для него экзамен продолжался, а следующий испытуемый получал вопрос с новой цитатой… Вот почему отец готовился к сдаче "Ленинизма" 10 дней и успешно сдал его с первого раза…

Эпизод третий.

Из многих преподавателей университета отец чаще других упоминал фамилию доцента Крутолевича. Тот не только прекрасно читал лекции (точно название математической дисциплины не помню, вроде бы это была "Высшая алгебра"), но и отличался завидными точностью и аккуратностью.

Каждую лекцию он заканчивал одной и той же фразой: "У том и уся премудрость", подбрасывал при этом мел, ловил его ладонью, и в этот момент раздавался звонок…

Крутолевич ходил всегда в идеально отутюженном костюме коричневого цвета. Ребят это поражало и один раз они поинтересовались, как это доценту удается? Секрет оказался довольно простым. Крутолевич как-то купил два одинаковых костюма. Один носил неделю, а второй в это время отдавал в чистку и утюжку. Через неделю костюмы менялись…

Тот же доцент Крутолевич по окончании учебы сообщил новоиспеченным математикам, которых факультет рекомендовал в аспирантуру, что приняли только тех, кто состоял в комсомоле, а отец ни в какие партии и организации не вступал…

Отца направили в местечко Чаусы, где он преподавал математику в Профтехшколе металлистов с 1929 по 1931 годы, пока его не призвали в армию.

Завершить эту главку воспоминаний я хочу короткой историей, всплывшей через много лет в Ленинграде, но связанной именно с его студенческой порой. В 70-ые годы я выписывал ленинградскую молодежную газету "Смена". Она была довольно интересным изданием, но иногда опускалась до того, чтобы отдать должное политической злобе дня. Так в одном из номеров газеты (жалею, что я его не сохранил) появился комментарий по поводу политики агрессивного государства Израиль, где, между прочим, утверждалось, что у евреев нет достижений, которыми они могли бы похвастаться, да и не существует такого понятия "еврейская культура"… Помню, меня задело и содержание и сам хамский тон этого творения, и я показал его отцу. Папа прочитал небольшую заметку и рассмеялся. Не поленился слазить в письменный стол, где хранил старые документы, и показать мне лист с предметами и оценками, который прилагался к его университетскому диплому. Там среди прочих черным по белому был написан предмет под названием "История еврейской культуры"… Он входил в список необязательных дисциплин.

4. Служба в армии. Переезд в Ленинград

Отец служил в армии (РККА) около года как специалист с высшим образованием. В артиллерии, в XI КАП в Смоленске. Он рассказывал, что к ним профессиональные военные относились уважительно, доверяли самостоятельное решение задач. Например, рекогносцировка и ориентирование на местности. В 1931 году армия заметно отличалось от современной. Не было ни дедовщины, ни матерщины…

Сохранилось несколько групповых фотографий той поры. Приведу одну из них.

Шашко, Коганович, Уланович, Хобутовский, Тюлай-Липский, Крутелев, Гусев, Гольдберг. Смоленск-Дорогобуж. РККА. 1931.

Есть еще одна любопытная армейская история.

Пушки были на конной тяге. Поэтому почти к каждому солдату был прикреплен конь, за которым он должен был ухаживать: кормить, мыть, выгуливать, купать… Отцу досталась кобыла по кличке… Ривка. По иронии судьбы его будущую жену – мою маму – звали Рива… Кобыла имела довольно крутой нрав. Однажды отец неосмотрительно подошел к ней сзади, когда она стояла в стойле и перекусывала. Ривка лягнула его копытом и спасло папу только то, что он держал перед собой седло. Он отлетел в стойло напротив и ударился затылком. Больше таких ошибок он не повторял.

После армии отец мог выбирать место проживания, а его дядя Давид (младший брат моего деда Гирша и ровесник отца) как раз в это время переехал в Ленинград, где ему понравилось. Он написал письмо отцу, чтобы тот не терял времени и тоже переехал в Ленинград. Папа решил попробовать. Он остановился у дяди Давида по адресу Свечной переулок, дом 20 и начал работать преподавателем математики Рабфака 2-го ЛМИ (Ленинградского медицинского института).

До 1941 года отец преподавал математику и баллистику в разных учебных заведениях: в Артиллерийской Академии, в Пединституте им. Покровского, в 1-м Ленинградском Артиллерийском Училище им. Красного Октября, в 10-й специальной артиллерийской школе.

Ему пришлось много работать (одновременно на нескольких работах), часто менять место работы, т.к. учебные планы постоянно варьировались. Надо было помогать сестре, брату и родителям. За эти годы отец успел обосноваться в Ленинграде, перевезти сюда сестру и брата, проследить за тем, чтобы они оба получили высшее образование. Затем в 1940 году в Ленинград переехали и их родители. Отец жил в комнате на Зверинской ул. в доме №1/3, кв. №5, родители – на ул. Римского-Корсакова в доме 27.

Его сестра (моя тетя Соня) вышла замуж за товарища папы еще по школьным годам в Минске Пратусевича Льва Абрамовича и в 1938 году родила дочь Аллу.

Дядя Лёва с 1931 года учился в Московском энергетическом институте.

Со второго года обучения в 1932 году весь курс зачислили в армию. В результате дядя Лёва служил в армии, потом в 1934 году поступил в Военную электротехническую академию им. Буденного, успел закончить её в 1939 году и остался в ней работать. Незадолго до Войны Пратусевичи получили две комнаты в квартире на 2 семьи в городке при академии.

Судя по фотографиям той поры, все они много общались (особенно на летнем отдыхе), бывали в гостях друг у друга. Весёлые, молодые, красивые. А потом была Война…

5. Война

Яркость воспоминаний о войне обратно

пропорциональна близости к линии фронта.

Григорий Бакланов

Это будет одна из самых кратких глав моих воспоминаний.

2 июля 1941 года отец был призван в армию. Конечно, в артиллерию.

Он воевал на Ленинградском и Волховском фронтах. Из-за недоедания у него опухли ноги (так, что не влезали в сапоги – авитаминоз) и его отправили в госпиталь. Это произошло ранней весной 1942 года. Оставшиеся в Ленинграде родители перестали получать письма и пищевые посылки от него. Весной бабушка умерла, а деда эвакуировали через Ладогу…

После госпиталя отца направили на Сталинградский фронт. Там он провоевал до 21/IX-1942 года, когда был тяжело ранен в голову. Благодаря искусству врачей отец выжил и даже выздоровел. Ниже привожу 2 фотографии. На первой – медсестра, помогавшая выхаживать отца в госпитале, а на второй – отец с другими раненными.

Медсестра Татьяна Курченко, которая ухаживала за папой в госпитале

Сидят справа налево: Саббатовский Леонид Алексеевич, Гольдберг, Бондарь Павел Макарович Стоят справа налево: Тататуров Александр, Тарасов Валерий, Мордвинцев Пантелей Николаевич Горький. Госпиталь. 1943-04-16

Папа практически никогда не вспоминал о Войне.

Мне на память приходят буквально несколько эпизодов.

Как они спали на снегу у костра при тридцатиградусном морозе, прижавшись друг к другу и переворачиваясь по команде. Никто не простудился.

Как он сидел на привале плечом к плечу со своим товарищем (оба прислонились спинами к дереву). Просвистел снаряд, взрыв, осколки. Товарищ был поражен прямо в сердце…

Как их бросили в бой, из которого они не смогли вернуться на прежние позиции, где оставили свои вещмешки. Моя бабушка Тауба прислала папе новый бритвенный прибор. Это был ее последний подарок сыну. Папа пользовался только им до самой смерти и берег особо…

Я не слышал воспоминаний о Войне ни от дяди Лёвы (некоторые из его впечатлений описаны в его "Письмах с Карельского фронта"), ни от дяди Бори, ни от второго мужа тёти Сони – Бориса Николаевича (Бора Нисовича) Рогова. Он был танкистом, попал в плен в 1941 году под Вязьмой. Сидел в лагере до мая 1945 года. Товарищи не выдали еврея, внешне он был похож на белоруса, а в книжке красноармейца национальность не писали.

Ни от мамы, ни от ее старшего брата я таких воспоминаний тоже не слышал.

 Отец в 1944 году. После ранения

Всем им ("евреям, воевавшим в Ташкенте") хватило того, что они пережили и потеряли за эти 4 года…

Отец был инвалидом Войны. Мама тоже была ранена (в ногу в Эстонии) и говорила иногда, что при плохой погоде рана болит… Папа был награжден медалью "За отвагу", мама – медалью "За боевые заслуги".

С Войны не вернулся мамин младший брат Изя (пропал без вести). Мамины родители (дед Шмуэл и бабушка Гинда) и папина мама Тауба умерли в блокадном Ленинграде. Папина бабушка Рода умерла в Минском гетто.

Я как-то купил старое фото времен блокады: ствол корабельного орудия на Неве на фоне Исаакия. Мне оно понравилось. Но мама, увидев его, категорическим тоном попросила убрать…

В завершении привожу копию повестки, полученную папой после 22 июня 1941 года и справки о его болезнях.

 Повестка

Свидетельство о болезни №756

Мая 12 дня 1942 г.

Комиссия Центрального Санатория Красной Армии «Архангельское» по распоряжению… освидетельствовала:

1. Фамилия, имя, отчество… Гольдберг Абрам Гиршевич

2. Звание… Ст. лейтенант

3. Войсковая часть и ее адрес… 704 арт. полк

4. Возраст… 1907 г. С какого года служит в РККА… с 1941 г.

5. Место постоянного жительства до службы…

6. Каким военкоматом принят в РККА… Ленинградским В.К.

7. Партийность – б/п

8. Рост… Вес тела… Окружность груди…

9. Жалобы… на боли в мышцах голеней.

10. Краткий анамнез… Заболел 22/II-42 г. на Ленинградском фронте – появились опухоли обеих ног, боли в голенях.

11. Находился на излечении, исследовании (назв. лечебн. завед.)… в Центральном Санатории Красной Армии «Архангельское» с 19/IV по 17/V с.г.

12. Применявшиеся лечебные мероприятия… медикаментозное, кварц, витамин «С».

13. Находился в отпуску по болезни с… по… 194… г.

14 Объективные признаки болезни… Видимые слизистые покровы бледноваты. Питание удовлетворительное.  Сердце: границы нормальные, тоны чистые, электросистолия через 1-2 мин. в лежачем положении. Легкие: стетакустические данные в пределах нормы.Органы пищеварения: без выраженных отклонений от нормы.Анализ крови: НВ-74%, ЦП-08, Э-4.600.000, Л-7300, Э-I, П-I, С-63, Л-31, М-4, РОЭ-9 м/м в час.На голенях отдельные пигментированные пятна, на правой голени – пастозность, при пальпации – болезненность костей голени в нижнем отделе и в области лодыжек. Движения во всех суставах нормальны.

15. Результаты специального исследования…

16. Название болезни (по-русски)… Остаточные явления авитоминоза «C».

17. На основании ст. 15 графы III расписания болезней приказа НКО СССР 1940 г. №184 признан: Подлежит увольнению в отпуск на… 30 дней, причем в климатическом лечении… нуждается. Нуждается в отдыхе при части на… дней. Негодным с исключением с учета.

18. Следовать пешком может, не может.

19. В провожатом нуждается, не нуждается.

20. Заболевание обусловлено причинами… да…, связанными с прохождением военной службы (привести мотивировку).

24/II-42 заболел на Ленинградском фронте.

Председатель комиссии…

Бригврач/Моршкин/

Секретарь/Рохлина/

СВИДЕТЕЛЬСТВО О БОЛЕЗНИ №204

4 ноября дня 1946 г. Комиссия Окружная Военно-Врачебная Ленинградского Округа по распоряжению… освидетельствовала

1. Гольдберг Абрам Гиршевич

2. Капитан

3. Петроградский Райвоенкомат

4. Возраст 1907. С какого года служит в РККА 1941 г.

5.

6.

7.

8.

9. Жалобы… на головные боли, головокружения при перемене положения тела, при нагибании головы. Ранен 21/IX-42 г. пулей в левую теменно-затылочную область. Была длительная потеря сознания.

10. Краткий анамнез… Находился на излечении с 10/X-42 г. по 5/V-43 г. Выписан с ограниченной годностью второй степени по ст. 51 пр. 336-42 г. С сентября 1943 г. начались эпилептич. припадки до 4-5 раз в год, сопровождавшиеся многократным вывихом левого плеча.

11.

12.

13.

14. Объективные признаки болезни…Выше среднего роста. Астеник. Питание понижено. Бледность кожных покровов. Обширный рубец в левой теменно-затылочной области с пальпируемым под ним дефектом. В центре рубца – корочки. Зрачки d=5. Левая глазная щель уже правой. Реакция на свет N. На конвергенцию – недостаточная. Симптом Маринеско справа. Сухожильн. Рефлексы повышены, при чем справа на верхн. конечности живее, чем слева. Брюшные рефлексы справа несколько слабее. Паталогических рефлексов нет. Акрациония (++). Гидроза нет. Умер. демографизм. Симптом Ромберга положительный (++).

15. Результаты специального исследования… Rg-графия черепа 20X-46 г. п-ки №34 . В левой теменной кости почти на границе с затылочной – виден послеоперационный дефект 1½ на 2 см. Контуры дефекта четкие. Деструктивн. изменений характера остеомиелита не наблюдается.

16. Название болезни… Последствия травматического повреждения головного мозга с наличием дефекта в левой теменной кости.

17. На основании ст. 10б и 51 графы II-III расписания болезней приказа НКО СССР 1942 г. № 336 признан: Ограниченно годен – вторая степень.

Дополнение

В 2012 году (совсем недавно) уже после написания этой части воспоминаний от коллеги по работе я узнал о существовании очень полезного сайта "Подвиг народа", на котором размещена информация о многих награждениях Великой Отечественной войны. Я нашёл там копию наградного листа отца, где описаны обстоятельства его ранения. Отец был представлен к награждению орденом "Красная звезда", но получил медаль "За отвагу". Далее привожу содержание наградного листа отца целиком.

наградной лист

на преподавателя артиллерии 1 ЛОЛКАУ

капитана Гольдберг[1] Абрама Гиршевича

Год рождения – 1907

Национальность – Еврей

Соцположение – Служащий

Партийность – Беспартийный

С какого времени в РККА – с 1941 г.

Участие в Гражданской войне – не участвовал

Ранения и контузии – тяжелое ранение

Представлялся ли ранее к наградам, когда и за что – не представлялся

Какие имеет поощрения и награды и за что – медали "За оборону Сталинграда" и "За оборону Ленинграда"

Служба в белой или в других буржуазных армиях и пребывание в плену – В белой армии не служил и в плену не был.

Последний адрес- [2]

I. Краткое, конкретное изложение подвига или заслуг (составляется в штабе войсковой части, соединения, учреждения или заведения)

21 сентября я был тяжело ранен под станцией Котлубань.

Я был в то время 1-м ППШ 738 Арт. Полка.

Мне было приказано, взяв с собой пять бойцов из штабной батареи, установить связь с командиром стрелкового полка 260 С.Д.

Выйдя с ними из балки на открытое место я начал продвигаться вперед. Пробираться укрытыми ходами не было возможности, т.к. местность представляла собой открытую, ровную степь лишенную растительности. С трудом нашел батальон своего полка, ибо части были сильно перемешаны, а противник вел сильный бомбовый, артиллерийский и пулеметный огонь. Узнал, что командир стрелкового полка убит. Отправился искать нового командира полка, но в этот момент был ранен.

Пуля, пробив каску и порвав кожу на голове, отломала кусок черепа. Не остался я на поле боя лишь благодаря моему бойцу.

Все это записано со слов капитана Гольдберг А.Г.

С мая месяца 1943 г. работает в училище, за это время зарекомендовал себя лишь с хорошей стороны. К обязанностям преподавателя относится добросовестно, тщательно готовится к занятиям.

Высококультурный, выдержанный и дисциплинированный офицер. Требовательный к себе и подчиненным, тверд характером.

Среди курсантов пользуется деловым авторитетом.

К личной командирской учебе относится добросовестно. Все возлагаемые на него поручения всегда выполняет аккуратно.

Делу Ленина-Сталина и Социалистической Родине предан. Морально устойчив.

В результате тяжелого ранения имеет слабое здоровье.

23 июня 1944 г. Начальник учебного отдела, полковник (подпись)

II. Заключение вышестоящих начальников

Особого склада патриот офицер. Заслуживает награждения орденом "Красная звезда".

Начальник 1 ЛОЛКАУ

Генерал-майор артиллерии Матвеев

4 июля 1944 г.

II. Заключение Военного Совета Округа

Достоин награждения орденом "Красная звезда"

 

Командующий войсками ПРИВО

Генерал-полковник

/Хозин/ 

Член военного совета

Гв. Генерал-майор

/Рыбинский/

8 сентября 1944 года.

IV. Заключение наградной комиссии НКО СССР

Я попытался найти в Интернете какую-нибудь информацию о боях у станции Котлубань и обнаружил интересные воспоминания офицера-танкиста Филиппа Михайловича Жаркова "В боях под Котлубанью", опубликованные на сайте "Непридуманные рассказы о войне". Автор правдиво описывает тяжелые бои у станции в сентябре 1942 года.

Ниже приведу некоторые отрывки из этих воспоминаний.

Из книги воспоминаний

Жаркой Ф.М. «Танковый марш», С.Петербург, 2008

…При нанесении контрудара войска должны были закрыть прорыв немцев на участке станции Котлубань, Бол. Россошка. Однако эти контрудары успеха не имели. Готовился новый мощный контрудар 1-й гвардейской армией, пополненной танковыми соединениями, артполками и пехотой…

Котлубань – железнодорожная станция, которая связывает север Сталинградского фронта с тылом к западу от Сталинграда. Под Котлубанью 12-я бригада расположилась в балке Сухой Каркагон, куда в дальнейшем свозили раненых для первичной обработки. Командовала медсанвзводом бригады военврач Марина Михайловна Глоцская…

Немецкие войска южнее станции Котлубань, располагались в удобной для обороны местности. Передний край обороны проходил по гребням высот и ими прикрывались немецкие огневые позиции зенитной артиллерии и все передвижения в глубине. Окружающая местность на многие километры прекрасно просматривалась с этих высот…

Рано утром 18 сентября после артподготовки и массированного применения реактивной артиллерии войска 1-й гвардейской армии перешли в наступление. Нейтральная полоса составляла около 400 метров. С самого начала с утра до вечера над нами все время летали вражеские самолеты и методично бомбили атакующие войска. Я в это время находился на командном пункте полка 292 стрелковой дивизии для корректировки совместных действий. Танки нашей 12-й бригады совместно с пехотой продвинулись в результате ожесточенного боя на отдельных участках в направлении пункта Питомник на 3-5 километров, но была встречены массированным огнем зенитной артиллерии немцев и понесли значительные потери. Стрелковая дивизия, наступавшая вместе с бригадой, была отрезана от танков и также понесла потери в результате артиллерийского огня и действия авиации. Взаимодействие же танковых экипажей с командными пунктами артиллеристов не было. Был ранен во время бомбежки командного пункта командир бригады полковник А.С. Кирнос. Хорошо помню, что множество тел лежало на наших позициях и на нейтралке…

В этом бою было сожжено около 25 танков бригады, погибли командир 2-го танкового батальона капитан И.К. Падалко и его заместители – капитан Н.С. Коваль и комиссар батальона старший политрук А.В. Постников, а также сгорели в своих танках заместитель командира роты старший лейтенант И.И. Корзун, старший лейтенант И.В. Трошкин и лейтенант А.В. Ефремов. Несколько танков сумели отойти назад уцелевшими. Хоронили погибших здесь же в балках Сухой Каркагон, Хуторная, Воронья. Судьба же прорвавшихся через оборону немцев танков и их экипажей мне была тогда не известна…

В воспоминаниях унтер-офицера Гельмута Кроненбрюка про это же период времени:

«…11 сентября 1942 года мы прибыли на аэродром Питомник в районе Сталинграда. Аэродром представлял из себя большое поле в степи. Вокруг ни одного дерева, только в деревне Питомник была небольшая роща. До Сталинграда около 20 км. До линии фронта около 15. В дальнейшем линия фронта никогда не отодвигалась от Питомника более чем на 15 километров… 18 сентября русские прорвали фронт в районе Котлубань, и русские танки вышли на расстояния 5 километров до Питомника. На аэродроме тревога. Нам выдают оружие. Все занимают оборону. Зенитчики разворачивают зенитные орудия для стрельбы прямой наводкой…. К обеду, пришло известие, что, русский прорыв ликвидирован, и жизнь на аэродроме вернулась в прежнее русло»…

Таким образом, прорвавшиеся через первую линию обороны танки 12-й бригады, по-видимому, повернули на восток, ворвались в хутор Бородкин и потом к середине дня при отсутствии нашей пехоты были сожжены артиллерией немцев…

По архивным данным 18 сентября в этой атаке погибли и пропали без вести экипажи танков, которыми командовали командир роты средних танков старший лейтенант Калкатин А.И., командир взвода старший лейтенант Семенов П.П., лейтенанты Глазман Б.Г., Левин С. И., Маслов В. Л., Волков Г.И., Ковров П., Неделько Г.С., Пагдалка П.П., Щербаков Н.А., Кузнецов Д.П., Бобров П. Е., Гайдамака П.П., Пашовкин Г.П. Всего пропало без вести за этот день около 90 человек личного состава 12-й танковой бригады. Места их гибели неизвестны…

Только представленных к высоким государственным наградам за выдающиеся боевые подвиги в сентябрьских наступательных боях 1-й гвардейской армии было 433. Многие же факты героизма в тех невыразимо трудных условий остались, к сожалению, незафиксированными…».

В результате этого контрнаступления с большими потерями ликвидировать прорыв немцев к Волге не удалось. Кроме того, в воспоминаниях начальника штаба 62-й армии Крылова Н.И. отмечено «…Предположение, что действия советских войск севернее города вынудят противника оттягивать какие-то силы из-под Сталинграда (а в штабе фронта одно время были почему-то уверены, что это уже происходит), в тот раз, к сожалению, не оправдалось… Наша армия получила лишь небольшую передышку на несколько часов от бомбежек с воздуха, да и то не полную: фашистские самолеты не исчезали совсем, их только поубавилось. А натиск наземных сил противника не ослабевал. Скоро стало ясно, что он никуда не переносил ни одной действовавшей перед фронтом 62-й армии пехотной или танковой части…».

После прочтения этих воспоминаний я понял, что должен благодарить Б-га за то, что мой отец был только ранен в тех боях у станции Котлубань и остался жив…

6. Послевоенные годы

После ранения отец работал преподавателем в 1-м Ленинградском Артиллерийском Училище имени «Красного Октября».

На сколько я помню, по рассказам папы с этим училищем было связана пара интересных историй.

Первая касается излечения отца от последствий ранения.

Как написано в Свидетельстве о болезни №204 "С сентября 1943 г. начались эпилептические припадки до 4-5 раз в год, сопровождавшиеся многократным вывихом левого плеча".

Отец рассказывал, что припадки эти накатывали внезапно. Сначала он из-за них несколько раз травмировался, но потом приспособился. Как только темнело в глазах, он садился на корточки и старался аккуратно упасть на бок. Это помогало не получать новые синяки.

Начальник училища, генерал, хорошо относился к отцу (фронтовик, инвалид, хороший преподаватель). Папе дали путевку в санаторий долечивать последствия ранения. Училище в это время располагалось в Энгельсе.

Отправляясь в санаторий, отец встретил на пристани генерала, который провожал в тот же санаторий молодого лейтенанта медицинской службы, кандидата медицинских наук.

Этот врач прославился тем, что сумел поставить правильный диагноз самому генералу, когда тот тяжело заболел, и никто из врачей не мог понять, что с ним. Он вылечить генерала за пару недель…

На пристани, увидев папу, генерал познакомил его с врачом и попросил того проконсультировать отца, пока они будут отдыхать в санатории.

Офицеры каждый день подолгу гуляли и беседовали. Папа говорил, что ни до, ни после он не встречал такого врача. Тот рассуждал, как математик… Он задавал вопрос: "У Вас этот симптом проявляется так или так?" Отец отвечал, что указанный симптом проявляется третьим способом. Доктор делал вывод, что значит проблем A и B нет, а вот проблема C имеет место… Далее следовал следующий вопрос с соответствующими выводами. Так они обсуждали папину болезнь 2 недели. Посмотрев историю болезни отца, доктор прописал ему порошки сложного состава (около 20 компонент). Папа принимал их регулярно в течение около 1,5 лет, и мучившие его обмороки сошли на нет…

По возвращении училища в Ленинград, отец решил зайти в центральный военкома на Садовой улице и проконсультироваться по поводу своего ранения (уточнить, как дальше лечиться). Хамоватый дежурный врач обложил его матом, приняв за просителя дополнительных льгот. Поняв, что на самом деле хочет папа, он просмотрел историю болезни и сказал всего одну фразу: "Так Вас от этого вылечили? Идите домой и благодарите бога…"

Вторая история связана с те же генералом, начальником училища. Дело уже было после возвращения училища в Ленинград. Супруга генерала попросила отца позаниматься математикой с сыном одного из ее родственников перед поступлением в институт. Отец с трудом, но согласился. Он всегда так много работал, что такими дополнительными занятиями занимался крайне редко и неохотно, и практически никогда не брал деньги. Поэтому, когда папа отказался взять деньги, дама оскорбилась и пожаловалась генералу. Тот пришел в класс отца во время занятия, устроил громкий разнос по поводу мела, усыпающего пол у доски, и отсутствию мокрой тряпки. Шумел минут 5, потом сделал небольшую паузу. Папа спросил, есть ли претензии по поводу содержания занятия. Претензий по этому поводу не было. Генерал разрешил продолжить урок и покинул класс…

В 1951 году отца из училища уволили по сокращению штатов. Он пытался устроиться в разные учебные заведения, но без успеха.

Например, ему обрадовались в Артиллерийской Академии, где очень были нужны преподаватели математики и баллистики, имеющие реальный фронтовой опыт.

Взяли документы и попросили позвонить через неделю.

Когда он перезвонил, то услышал в ответ: "Как Вас там? Кацман? Нам такие преподаватели уже не нужны…" Отец вышел из телефонной будки и прикинул, что в фамилиях Кацман и Гольдберг нет ни одной общей буквы…

В результате он пошел преподавать математику в 34 школу рабочей молодежи (ШРМ), где успешно проработал до 1961 года, когда его пригласили в Ленинградский городской институт усовершенствования учителей (ЛГИУУ). В ЛГИУУ он проработал до выхода на пенсию.

Экзамен у доски. 34 ШРМ

С выпускным классом. 34 ШРМ.

Ниже приведу пару историй, связанных с 34 школой рабочей молодежи.

Первая история.

В 34 ШРМ должен был состояться праздничный вечер с танцами (на сколько я помню – к 1 мая). Двое папиных учеников, одетых празднично (оба – в белых рубашках) зашли за своей одноклассницей по дороге на вечер.

Выяснилось, что ее мать была сердита на дочь и сказала, что пока та не помоет в доме полы – никуда она не пойдет. Девушка в сильном расстройстве занималась уборкой.

Молодые люди оперативно нашли выход из положения – предложили свою помощь: они быстро вдвоем вымоют полы, а девушка пока умоется и переоденется. Сняв белые рубахи, они ловко справились с трудной задачей. К концу уборки девушка была готова, парни умылись, вновь надели белые рубашки, и вся троица успела на вечер с небольшим опозданием.

Помню, что отец очень гордился этими ребятам и с удовольствием вспоминал эту историю…

Вторая история.

В школе рабочей молодежи учились те, кто трудился на производстве, а по вечерам стремился закончить общее среднее образование. Среди учеников отца было немало толковых ребят, многие из которых обращались к нему с производственными задачами, где требовалось применения математики. Папа охотно помогал им. Полученные решения часто зачитывались ученикам, как хорошо выполненные серьезные контрольные работы.

Постепенно у отца набралось определенное количество таких практических задач. Он решил издать их в виде небольшой книги. Этот небыстрый процесс все же удалось успешно завершить. Так появилась работа "Задачи по геометрии практического характера в 9-10 классах, сборник "Из опыта преподавания математики в школе рабочей молодежи", "Учпедгиз", Москва, 1958 г.

К тому времени, когда сборник этих задач удалось издать, отец уже работал в Кабинете математики Ленинградского городского института усовершенствования учителей. Сборник стал одним из пособий, которые были доступны всем учителям, посещающим Кабинет математики.

Среди гостей нередко бывали и методисты из других городов СССР, которые часто приезжали в Ленинград за опытом. Один из таких гостей переписал всю книгу с производственными задачами, отвез в родной город и издал там под своим именем…

Поскольку это был передовой опыт, то брошюру переслали в разные города Союза, чтобы поделиться местными достижениями. Папиному коллеге Геннадию Николаевичу Пивоварову она попалась в руки, он стал листать ее и с удивлением заметил, что уже видел где-то все предложенные в ней задачи. После недолгого поиска он нашел первоисточник и рассказал о находке автору книги, т.е. отцу.

Посоветовавшись с юристом, папа направил жалобу в прокуратуру этого города и через суд, добился того, что автора признали плагиатором, а большую часть его гонорара выплатили отцу.

Шарж на отца, помещенный в стенгазете 34 ШРМ

7. Учитель учителей

ЛГИУУ. 1975

Многие годы отец проработал в Кабинете математики Ленинградского городского института усовершенствования учителей (ЛГИУУ). Сначала – методистом, потом – заведующим кабинетом математики. Его пригласили на работу в институт в 1961 году, а на пенсию он ушел в 1982 году, когда ему исполнилось 75 лет.

Отец очень любил свою работу, высоко ценил своих коллег по ЛГИУУ, любил учителей, для которых читал бесконечные лекции и вел практические консультационные занятия. Кроме семьи и родных, которых он очень любил, именно работа составляла смысл его жизни.

Проработав много лет в Артиллерийском училище и в школе, отец приобрел большой опыт педагогической и методической работы.

Работа в военном училище приучила его к определенной дисциплине и строгому стилю. В начале учебного года он тратил 2-3 недели на разработку подробного годового плана лекций и занятий Кабинета на весь учебный год вперед. Это стоило больших усилий, т.к. необходимо было согласовать многочисленные противоречивые факторы и ограничения, учесть рамки программ и не забыть о пожеланиях коллег. Но в итоге все (и лекторы, и слушатели) знали на несколько месяцев вперед тему каждого занятия и спокойно могли планировать свое участие в них.

За рабочим столом. ЛГИУУ. 1974

Лекция. ЛГИУУ. 1976

Подготовкой к лекциям и консультациям отец занимался практически каждый день.

С раннего детства я чаще всего видел его спину и голову, наклоненную над учебниками и бумагами. Он работал каждый день до 2-3 часов ночи, и спать всегда ложился последним.

Я не могу припомнить ни одного человека, который бы столько сил и времени отдавал своей работе. Он постоянно перерабатывал какие-то уроки, решал сложные задачи или составлял новые. Помню несколько раз, когда вскочив утром с постели, он несся к письменному столу, чтобы записать, приснившееся ему ночью решение очередной трудной задачи!..

На моей памяти отец никогда не оставался без внимания своих учеников. По окончании курсов благодарные слушатели преподносили ему стандартные подарки:

– Коньяки, которые он не пил. Их охотно употребляли наши гости…

– Шоколадные конфеты, которые он не ел. Их любила мама и наши соседки.

– Многочисленные авторучки, часть из которых он использовал по назначению, а остальные присваивал себе я…

– И, наконец, неизменные цветы, которые украшали нашу комнату и радовали всех.

Но мне хочется вспомнить пару эпизодов из более ранних времен, когда папа преподавал еще до Войны.

Первую историю рассказывал мне сам отец.

После Войны он как-то шёл по Невскому проспекту и переходил Садовую улицу. Неожиданно услышал истошный крик "Абрам Григорьевич! Абрам Григорьевич!"

Посмотрел по сторонам, но никого из знакомых не увидел. Наконец, заметил спрыгивающего на ходу с подножки трамвая и бегущего к нему молодого лейтенанта-артиллериста. Подбежал, стал радостно трясти ему руку и объяснять, что он его ученик (одного из предвоенных выпусков артспецшколы). Папа вспомнил его, как и то, что учился тот по математике на троечки. Но встрече с педагогом лейтенант был искренно рад и познакомил отца со своей молодой женой…

Свидетелями второй истории мы с моей супругой были сами.

Субботний вечер (год, наверное, 1981). Мы дома, на улице Марата, отдыхаем, занимаемся каждый своими делами. Неожиданный звонок в дверь. Я открываю. На пороге стоят двое седовласых мужчин с букетом цветов и каким-то свертком. Спрашивают: "Здесь живет Абрам Григорьевич?" Я их вижу первый раз, приглашаю войти в прихожую и зову отца.

Вижу, что он их тоже не узнает, но вежливо здоровается и спрашивает, зачем он им нужен? Тут выясняется, что это его довоенные ученики, которые решили навестить своего любимого учителя и разыскали его через адресный стол…

После чего последовал приятный вечер за чаем, с воспоминаниями о годах учебы, военных и послевоенных годах.

И отцу и нам было, конечно, приятно это проявление простой человеческой благодарности к учителю. Но, самым интересным оказалась реакция гостей, когда папа достал со стеллажа старый пакет с бумагами, развернул, извлек из него пару записных книжек небольшого размера, где его мелким аккуратным почерком были проставлены оценки всем ученикам тех лет по каждому из уроков (устные ответы, проверочные и контрольные работы). Они были просто поражены. Один – приятно, т.к. учился на 4 и 5, а второй – не очень, т.к. у него превалировали тройки…

Школьные олимпиады по математике

Если подготовка к лекциям и консультациям была ежедневной рутинной работой, то решение и составление задач было его настоящим хобби.

Раз в год в Ленинграде проводились районные и городские олимпиады по математике. Отец многие годы был неизменным членом жюри этих олимпиад. Принимал активное участие в их подготовке и проведении. Кроме отца (представителя ЛГИУУ) в жюри входили высококлассные математики с математико-механического факультета ЛГУ (бывшие победители всесоюзных и международных математических олимпиад), представители ЛГПИ и представитель Городского дворца пионеров. При подготовке олимпиад заседания жюри затягивались за полночь. Мы волновались, ожидая папиного возвращения домой. Когда же он, наконец, появлялся, то весь прямо светился и переполненный впечатлениями начинал рассказывать, как замечательно прошло очередное заседание. Как я понимаю, это была настоящая творческая лаборатория, рождавшая ежегодно массу интересных задач. Но главным результатом всегда были талантливые дети – победители городских олимпиад, из которых собиралась сборная Ленинграда, неоднократно побеждавшая на Всесоюзных олимпиадах.

Роль отца в жюри была особенной. Молодые математические корифеи легко придумывали необходимый набор сложных задач для городского тура (5-6 задач для каждого класса), но испытывали большие затруднения в составлении задач среднего уровня для районного тура. Здесь надо было соблюсти тонкий баланс, чтобы излишней трудностью не отсеять слишком много претендентов. Именно для районного тура отец обычно предлагал более половины задач, а в городском туре ограничивался 1-2 задачами.

Второй вершиной этого творческого процесса был сам городской тур, который сопровождался обязательными рассказами о том, какие умные детки решили все (или почти все) задачи и вышли победителями.

Как я понимаю, именно эти победители олимпиад и определяли потом успехи советской науки и инженерии в самых разных областях.

Один из олимпиадных рассказов отца я решил привести здесь, т.к. он запомнился мне, как яркая характеристика организаторов школьных олимпиад по математике тех лет.

Как я помню, история произошла в 70-х годах ХХ века.

На городском туре обычно предлагалось около 6 задач. Участник, решивший правильно 5 или 6 задач, получал диплом 1 степени и становился кандидатом в сборную города на Всесоюзную Олимпиаду по математике.

В описываемом случае соискатель не решил до конца ни одной задачи… Те несколько часов, что отводились на городской тур, он провозился с решением одной из предложенных задач, но так и не успел решить ее до конца. Решение каждой из задач проверял один из членов жюри, беседуя с автором решения. Проверяя на сей раз незавершенное решение член жюри понял, что ученик, решая трудную задачу (а на городском туре других обычно не предлагали) фактически создал новую математическую теорию для решения задач подобного класса, но не успел довести ее до конца.

По единодушному решению жюри автору идеи дали дополнительное время и возможность довести работу до конца. После чего ему был присужден Диплом 1 степени. К сожалению, я не помню фамилии этого талантливого парня, но, по-моему, это был единственный случай в истории Городских Олимпиад по математике, когда соискатель, не решивший до конца ни одной задачи, получил Диплом 1 степени.

Этот пример показывает не только наличие талантов среди ленинградских школьников, но и тот неформальный подход, который практиковало жюри при рассмотрении решений каждого соискателя…

Не могу не перечислить плеяду замечательных учителей математики, папиных коллег, многие из которых с гордостью причисляли себя к его ученикам.

Это Борис Осипович Исурин, Арон Рувимович Майзелис, Геннадий Николаевич Пивоваров, Борис Германович Зив, Иосиф Григорьевич Рутман, Владимир Борисович Некрасов, Валерий Иделевич Рыжик, Арон Иосифович Ржавинский, Юрий Иосифович Ионин, Евгений Сергевич Муравьев, Игорь Фомич Соколовский… К сожалению, некоторые имена и фамилии я сейчас уже вспомнить не могу, но хорошо помню их удивительно одухотворенные и доброжелательные лица (изредка они бывали у нас дома).

Отец с районными методистами Ленинграда и слушателями курсов. ЛГИУУ. Май 1977.

Бросается в глаза, как много среди лучших учителей математики Ленинграда было евреев. Можно смело утверждать, что именно им принадлежит львиная доля заслуг в высоком уровне математического образования в ленинградских школах 60-80 годов XX века.

И как же скупо оценивала их труд равнодушная отчизна! Я имею ввиду даже не мизерные зарплаты, а то, как охотно обходили их наградами.

Шарж на отца. Автор – учитель математики Ганзен

Шарж на отца, сделанный сотрудником Кабинета русского языка и литературы

Отец – только один из примеров. Когда он уходил на пенсию, проработав в народном образовании более 50 лет, то его коллеги с возмущением говорили о позорном факте, что Абрам Григорьевич так и не получил звания Заслуженный учитель СССР (уже не говоря о Народном учителе), а начальство скромно отмалчивалось. При Григории Васильевиче Романове (первом секретаре ленинградского обкома КПСС и известном антисемите) подобные награждения относились к области фантастики…

Как выразилась папина двоюродная сестра, моя тетя Лора: "Абрам был человеком будущего". Небольшая зарплата удовлетворяла его, т.к. позволяла заниматься любимым делом, а на еду и крышу над головой нам хватало.

Вспоминаю несколько интересных эпизодов той поры.

Первый связан с визитом в ЛГИУУ гостьи из Еревана. Она возглавляла кабинет математики в Ереванском институте усовершенствования учителей. Отец несколько дней водил ее по школам Ленинграда, знакомил с учителями, программами, учебными процессами. Они посещали уроки, смотрели, как дети пишут контрольные работы. Стоит отметить, что подобные визиты гостей из других городов Советского Союза случались довольно регулярно. А иногда бывали гости и из-за границы…

Возвращаюсь к визиту армянской гостьи. В последний день отец привел ее к секретарше директора для оформления командировочных документов. Женщины разговорились на отвлеченные темы. Речь зашла о тратах и зарплатах. Гостья в разговоре спросила: "Сколько, например, у вас получает Абрам Григорьевич?" Секретарша машинально назвала сумму. Собеседница опешила и с армянским темпераментом воскликнула: "Что? У вас такой высококлассный специалист получает такую нищенскую зарплату?!!"

Второй относится ко времени 70-х годов. На одной из лекций в большом зале с высокой сценой отец так увлекся изложением темы у доски, что не заметил, что подошёл к самому краю сцены, оступился и упал… Как позже выяснилось – он сломал правую руку. Однако лекцию не прервал, дочитал до конца и только потом обратился к врачу. Несколько недель он ходил в гипсе, но не перенес ни одной лекции – он продолжал писать и делать чертежи, но только левой рукой…

Помню третий эпизод, рассказанный много лет спустя моей соседкой Таней Медведевой, ставшей учительницей начальных классов. Она обедала в школьной столовой и обратила внимание, что соседка по столу – учитель математики – трясется, и на ней нет лица.

– Что случилось? – спросила Таня.

– Ко мне на урок сейчас придет с проверкой Гольдберг, – ответила та.

– Абрам Григорьевич? Я его знаю, не бойтесь. Он хороший человек.

Да, я знаю, что он – хороший человек, а все равно – страшно…

Четвертый эпизод является изложением истории, произошедшей с одной из коллег отца.

В Ленинграде было 2 института усовершенствования учителей – Городской и Областной.

Отец многие годы работал в городском институте, но нередко общался с коллегами из областного института. Методист кабинета математики Областного института усовершенствования учителей рассказала ему следующую историю, как она инспектировала работу школ одного из районов Ленинградской области.

В сельской школе была проблема с преподавателями, и зимой по некоторым предметам их замещал молодой тракторист, не так давно закончивший эту школу. Он таким способом немного подрабатывал. Инспектор пришла на урок математики.

Преподаватель был молод, сообразителен и вел урок довольно бойко. Детям он нравился, и они охотно отвечали по домашнему заданию, демонстрирую усвоенные знания.

Далее преподаватель стал рассказывать новый материал, а именно – сложение простых дробей. По его версии все обстояло предельно просто: надо сложить числители отдельно, потом знаменатели отдельно и получить результат. Дети легко освоили предложенную методику и охотно решали по ней один пример за другим.

Дама не поверила своим ушам, но сдержалась и не стала при всем классе указывать преподавателю на его ошибки. После урока она подошла к молодому человеку и поинтересовалась, откуда он взял такое правило? Тот удивился и спросил: А что – это не правильно? Неправильно, - ответила инспектор и на нескольких примерах показала, почему правильные дроби надо складывать иначе.

Парень полистал с ней учебник, нашел описания соответствующих правил и пообещал на следующем уроке все исправить.

Она решила прийти на следующий урок и посмотреть, как же преподаватель справится с этой ситуацией. Он начал урок с проверки домашнего задания, которое все выполнили, складывая дроби изложенным выше способом.

Тракторист похвалил детей и сказал, что так складывали дроби до революции, т.е. до 1917 года. А после революции их складывают иначе, приводя к общему знаменателю. И показал на нескольких примерах, как это надо делать. Дети не так быстро, но все же поняли и этот способ. И тут верзила-второгодник, сидящий рядом с инспектором на задней парте, посетовал на весь класс: Да, как хорошо складывали дроби до революции, и как сложно стали складывать после неё…

Пятый эпизод связан с приходом в ЛГИУУ новой директрисы по фамилии Уманская в 1978 году. Я видел ее один раз по телевизору, и она своими внешностью и манерами произвела впечатление скорее продавщицы пивного ларька, чем директора института… Даме папа не понравился. Ни национальностью, ни подбором кадров для чтения лекций. Особенно задели ее рассказы о том, как учителя города отметили папин юбилей – 70-летие.

Я присутствовал на вечере и могу отметить, что редко видел такое единодушное и восторженное признание заслуг юбиляра, такое искреннее выражение любви и восхищения. Достаточно вспомнить, как молодая и красивая руководительница кабинета географии Ирина Асеева выступила с короткой и яркой речью, в концовке которой просто призналась, что влюблена в Абрама Григорьевича и гордится, что работает вместе с ним…

Директриса стала по разным (надуманным) поводам придираться к отцу и к работе всего кабинета математики. Я знаю об этом не только от него самого, но и от его коллег. Ее перестало устраивать все. Например, плохо, что кабинет делает регулярные поурочные разработки для учителей (это их расслабляет и отучает от собственной работы). А пару месяцев ранее московская комиссия, проверявшая работу ЛГИУУ и кабинета математики, отмечала именно высокий уровень этих разработок…

Закончиться это наступление на отца по замыслу директрисы должно было итоговым годовым собранием института, на котором она собиралась признать работу кабинета математики неудовлетворительной и предложить уйти заведующему на пенсию… О своих планах она отца предупредила заранее.

Услыхав об этой идее, я решил действовать. Написал письмо заведующей ГОРОНО (Городского отдела народного образования). Это была женщина по фамилии Лапа, которая много лет до этого работала директором ЛГИУУ и хорошо знала папу лично. Я приехал в ГОРОНО и попытался попасть к ней на прием. Она готовилась к какому-то важному совещанию и не смогла меня принять. Тогда я оставил письмо секретарше. Отец о письме ничего не знал. Вечером он пришел домой довольно поздно и с порога спросил, что это я там написал в ГОРОНО? Оказалось, что Лапа прислала в ЛГИУУ своего заместителя с поручением – срочно разобраться в конфликте. Разборка состоялась. Директрисе пришлось поменять планы своего выступления на итоговом собрании. Но! Отцу предложили уступить должность заведующего кабинетом более молодому коллеге, а самому продолжить работу методистом. Директриса была уверена, что он откажется и уйдет на пенсию. Каково же было ее изумление, когда он согласился. До нее вдруг дошло, что мой папа действительно любит свою работу…

После выхода на пенсию отец прожил еще 5 лет, читал лекции в институте, работал дома, но основное время уделял семье.

На похороны проститься с ним пришли около 200 учителей. Это и было настоящее народное признание. И теперь на могиле отца к старому памятнику прикреплена доска от учителей с надписью: "Дорогому АБРАМУ ГРИГОРЬЕВИЧУ прекрасному человеку и блистательному методисту от благодарных учителей математики Ленинграда".

8. История знакомства

Я родился 4 сентября 1950 года в городе Ленинграде в семье служащих (так мы писали потом во всех анкетах – "из служащих"). Отец – Гольдберг Абрам Гиршевич (учителя, коллеги и наши знакомые чаще называли его Абрамом Григорьевичем), мать – Гольдберг Ревекка Шмуиловна (Ревекка Самойловна).

Родители познакомились и поженились в 1949 году по инициативе своих родственников – маминой двоюродной сестры Юлии (Иолевад) Меклер и папиного брата Бориса (Бера). Тетя Юля и дядя Боря работали вместе в НИИ, имеющем военно-морскую специализацию. Обоим было очень обидно, что близкие им люди никак не могут найти себя в семейной жизни. Обсуждая между собой эти проблемы, они постепенно пришли к выводу, что необходимо познакомить холостых и любимых родственников. Встреча состоялась под каким-то благовидным предлогом у тети Юли, и родители "официально" познакомились. Я не случайно взял слово официально в кавычки, т.к. во время той исторической встречи выяснилось, что они уже знакомы… около 10 лет! Но окружающим они этот секрет тогда не выдали.

Дело в том, что отец до Отечественной Войны преподавал в Артспецшколе №10, где в его классе учился младший брат мамы – Изя (Израиль) Вильниц. Родители будущего артиллериста (мои бабушка и дедушка) никогда не интересовались успехами сына (у них это было не принято). На родительские собрания в школу ходила старшая сестра. Именно тогда и состояло ее знакомство с папой.

Классный руководитель очень понравился маме (в Артспецшколе они назывались "командирами взводов"), т.к. он оказался единственным в школе преподавателем, который смог заставить учиться дядю Изю и его приятелей. Семейство Вильницев жило в большой коммунальной квартире №4 в доме 1/3 на Большой Московской улице – как раз напротив нынешнего метро "Владимирская" (именно в этой квартире прошли первые 10 лет моей жизни). Невский был рядом. Дядя Изя очень любил прошвырнуться по главному проспекту города в компании друзей и девочек, а уроки они делать не привыкли…

Новый математик стал регулярно ставить двойки в журнал за невыполненные домашние задания, что привело к 12 или 14 двойкам в классе в 1-ой четверти! Если учесть, что это был конец 30-х годов, т.е. годов 100% успеваемости в Ленинграде (конечно, по отчетам), то можно себе представить, какой поднялся переполох. Был собран педсовет, отца пытались уговорить поставить "тройки", но он твердо стоял на своем. Устроили переэкзаменовку для всех двоечников, трое относительно толковых ребят успели подготовиться, и отец согласился повысить им оценки до 3, а остальным – нет.

У этой детективной истории было 2 результата:

1. Со следующей четверти ВСЕ в классе стали делать уроки.

2. Администрация школы припомнила математику его строптивость позже.

Примечания:

Предыстория этих двоек такова. На одной из ежедневных линеек в Артспецшколе отец оказался невольным свидетелем разговора двух оболтусов из соседнего взвода (класса).

Первый: Что же делать? Мне сегодня опять поставили двойку, значит, в четверти будет 2!..

Второй (очень наглый): Ничего. Придет конец четверти и директор заставит учителя поставить "уд."

Тогда отец про себя подумал: Посмотрим…

А последствия этой история были для отца более прозаичными. Возвращаясь летом из отпуска, он опоздал на 1 день (в его выписке об отпуске было проставлено ошибочное число). Администрация школы охотно подала на него в суд (до Войны был принят соответствующий закон об опозданиях и прогулах). Насколько я знаю, его присудили к обязательным работам по месту основной работы (с удержанием части заработка). Он потом долго добивался снятия этой обидной судимости и добился, но позднее – после Войны…

Все это звучит совершенно нелепо – надо было знать, каким пунктуальным человеком был отец!

Мама с удивлением обнаружила, что брат и несколько его приятелей ЕЖЕДНЕВНО собираются вокруг большого раздвижного обеденного стола (я еще помню этот большой массивный стол темного дерева) и несколько часов делают математику! Естественно, такой педагог не мог не обратить на себя внимание.

После Войны родители случайно встретились в театре. Мама подошла к отцу в антракте, чтобы выяснить, не знает ли он чего-нибудь о судьбе дяди Изи, который пропал без вести (а точнее – погиб) в 1943 году…

Так что встреча у тети Юли была уже второй после Войны.

Родители стали встречаться довольно часто и вскоре решили пожениться. Время было суровое, послевоенное. Жили преподаватель и библиотекарь очень скромно. Поэтому они договорились тихо расписаться и не устраивать никакой официальной свадьбы. Но не тут-то было. Узнавшие о долгожданном событии родственники, нагрянули в дом на Большой Московской и устроили настоящую вечеринку вместе с соседями. Все было очень скромно, но весело. Папин отец – Гирш Иделевич, единственный из моих бабушек и дедушек переживший блокаду – отказался в тот вечер от похода в филармонию. У меня до сих пор хранится билет в Большой зал на хоры (№29), датированный 27 ноября 1949 года!

А через 9 месяцев появился на свет я. Дед еще успел подержать меня на руках, но через полгода он умер. Я помню его сегодня, как и остальных бабушек и дедушек, только по фотографиям…

Я с родителями. 1951 год.

Папа со мной и моим двоюродным братом Мишей. 1951 год.

9. В семье и в быту

Эту часть воспоминаний я хочу начать с небольшого отступления, а именно – привести стихотворение, написанное моей двоюродной сестрой Аллой в 1980 году к тридцатилетию моему и Миши Пратусевича, моего двоюродного брата.

На 30-летие моих младших братьев

 

Взглянув на стол сегодняшний

(Чего здесь только нет!),

Я вспоминаю праздники

Послевоенных лет,

Я вспоминаю складчины

Послевоенных лет,

Когда был блюдом праздничным

Обычный винегрет.

И молодых родителей,

И дядюшкин кагор,

И старые мелодии

Я слышу до сих пор.

И если вы отбросите

военные года,

Ровесниками вашими

Их видела тогда,

Весёлыми и пьяными

Без всякого вина

От одного сознания,

Что кончилась война…

 

Не обижайтесь, мальчики,

На мой корявый стих –

Мне ближе поколение

Родителей моих…

30-08-1980

Детство мое было добрым и счастливым. Я рос в хорошей дружной семье. Родители очень любили друг друга, меня, родственников и друзей. Они прошли Войну, потеряли многих родных и высоко ценили нормальные человеческие отношения. Оба имели множество родственников, и были в хороших и дружеских отношения с большинством из них.

Чаще всего мы по воскресеньям ездили в гости к папиной сестре Соне Пратусевич. Пратусевичи жили в закрытом городке при Академии связи. Мы ехали на трамвае №9 от кольца на Стремянной улице до кольца у Политехнического института. Близко располагался парк "Сосновка". Гуляли в парке, кушали, общались, пели песни. Папа играл на пианино, а дядя Лева (муж тети Сони) – на скрипке. Иногда приезжал и папин брат дядя Боря со своей женой тетей Эльзой и двумя сыновьями – Яшей и Гариком. Как Пратусевичи умудрялись достаточно часто принимать такое количество гостей – я теперь понимаю с трудом. Полагаю, что это их сильно утомляло. Но я эти встречи запомнил на всю жизнь, как одни из самых ярких и интересных событий в жизни. Привожу снимок той поры, сделанный году в 1954 дядей Левой.

Гольдберги у памятнику Чапаеву в городке Академии связи (слева направо):

Мой отец, моя мама со мною на руках, тетя Эльза (супруга папиного брата) со стоящим перед ней сыном Яшей, дядя Боря, тетя Соня с сыном Мишей на руках и ее дочь Алла.

Бывали мы и у папиной тетушки Веры (младшей сестры моей бабушки). Ее семья жила в большой коммунальной квартире в доме Кирова на проспекте Кирова (ныне – Каменноостровском).

Нередко навещали маминых родных: ее дядю Ефима, двоюродных сестер Фиру и Юлю. Везде нас принимали сердечно, угощали. Все они очень любили маму, жалели после тяжелых военных потерь, но с особенным уважением они относились к моему отцу. Материально они были обеспечены лучше нас (инженеры, экономисты, снабженцы, а отец был обычным учителем, и мама не могла найти работу, пока мне не исполнилось 10 лет), но его знания, непререкаемый авторитет и просто редкие человеческие качества никого не оставляли равнодушным.

Как я уже писал, отец очень много работал. Моим непосредственным воспитанием занималась мама. Она кормила и одевала меня, водила гулять, делала со мною уроки. Часто наказывала меня – я был очень неусидчивым, смешливым и подвижным мальчиком. Многое схватывал на лету, но терпения и упорства мне не всегда хватало. Именно благодаря ее усилиям (особенно – в начальных классах) я научился аккуратно писать и прилежно читать (страсть к книгам прорезалась позднее – после 10 лет). Мама и наказывала меня за проступки и шалости. Папа – практически никогда. Он умел довольно спокойно оценить мое поведение так, что это действовало лучше любого наказания.

На буднях он был занят практически всегда, но субботние вечера был нашим временем. Мама любила почитать, посидеть и посудачить с соседками, а мы с папой гуляли. Наши пешие маршруты начинались с Владимирской площади и пролегали по Владимирскому и Невскому проспекту, или по ул. Марата и Невскому, или по Пушкинской ул. и Невскому… Чаще всего они завершались у Невы в районе Дворцовой площади. Отец расспрашивал о моих школьных делах, о товарищах, но больше всего он рассказывал о приключенческих книгах издательства Сойкина, которые читал когда-то в Минске. Имена Майн Рид, Жюль Верн, Александр Дюма, Луи Буссенар, Луи Жаколио, Эдгар Берроуз, Капитан Мариет, Джек Лондон будоражили мое мальчишеское воображение. Некоторые из книг этих авторов я потом прочел сам. Много рассказов он посвятил довоенному и послевоенному кино. Он любил кино, видел много хороших фильмов и яркие рассказы о многих из них остались в моей памяти. О кинокартинах с Максом Линдером, Бастером Китоном, Чарли Чаплиным, Гарри Ллойдом, Дугласом Фербенксом, Мери Пикфорд, Игорем Ильинским, Анатолием Кторовым и многими другими выдающимися артистами прошлого я узнал именно от него. Он был поклонником талантов Леонида Утесова и Любови Орловой, восхищался фильмами с участием Франчески Гааль и Дины Дурбин, т.к. очень любил музыку. Часто напевал Штрауса, а "Большой вальс" был одним из самых любимых его фильмов. Возвращались мы относительно поздно уставшие, но очень довольные, на автобусе №45.

Я с родителями в Козьем Загорье (под Печорами). 1953 год

Другими периодами нашего тесного общения были, конечно, летние каникулы. Отпуск у преподавателя длился почти 2 месяца, и мы могли проводить время всей семьей: гуляли, купались, загорали, ездили на экскурсии, много общались с родственниками, которые часто отдыхали рядом. Отец научил меня искать в лесу грибы и ягоды, плавать, много ходить пешком. Он не был спортивным человеком, но ежедневно делал зарядку, подтягивался и обливался холодной водой. Он почти никогда не болел. Он много знал и охотно делился бытовыми знаниями, приобретенными в мирное время и на фронте. Я помню наши замечательные лета в Козьем Загорье под Печорами, в Луге, в Погулянке под Дуагавпилсом, в Пярну. С 10 лет я стал регулярно отдыхать в пионерлагере "Ладожец" на берегу Ладожского озера, и случаи нашего летнего совместного отдыха стали более редкими. Но я хорошо помню, как мы с отцом провели более 3-х недель в совместном плавании по Волге от Ленинграда до Астрахани, и обратно. Это было замечательное путешествие…

Я с родителями. Около 1956 года

Изредка родители ходили в театры или на концерты классической музыки, иногда – на выставки в Эрмитаж или в Русский музей. К этим походам приобщали и меня, хотя по настоящему я втянулся в культурную жизнь города уже позднее (в старших классах).

Дома у нас была небольшая, но хорошая библиотека классической литературы. Мама читала постоянно, а папа читал главным образом специальную математическую и педагогическую литературу, но редкие свободные минуты мог посвятить и хорошей прозе. Его любимыми авторами были Арнольд Цвейг, Эптон Синклер, Шолом-Алейхем.

Интересно вспомнить о наших взаимоотношениях по поводу изучения математики.

Папа неоднократно пытался приобщить меня к увлекательному процессу решения непростых математических задач, выходящих за рамки школьного курса. Я ведь очень прилично успевал по большинству предметов, а по математике – очень хорошо. Соображал я довольно быстро, но не отличался особым прилежанием, т.к. усидчивости мне всегда не хватало… Поэтому все подобные попытки (особенно на совместном летнем отдыхе) я категорически отвергал, принимая их за покушения на мое законное право отдыхать. Поумнел я только к 9 классу, когда стало ясно, что надо готовиться к поступлению в ВУЗ, а для этого одной сообразительности маловато. Подобралась компания: я, мой двоюродный брат Миша и мои приятели и одноклассники Женя и Ян. Мы собирались у нас на Коломенской раз в неделю и разбирали решения сложных задач, предлагавшихся ранее на вступительных экзаменах в ведущие институты и университеты Ленинграда и Москвы. Отец начал с относительно простых задач, постепенно переходя ко все более сложным. К весне 1967 года (10 класс) мы уже довольно уверенно решали варианты ЛГУ, МГУ и МФТИ. Это был отличный тренинг, а кроме того, заметно углублялись и наши знания в теории.

Результат был соответствующий – все участники этих занятий успешно сдали экзамены и поступили в ВУЗы

Здесь же отмечу, что отец в разные годы, не смотря на большую занятость, все же иногда занимался с детьми разных родственников и добрых знакомых. Результат – как я помню – всегда был один: по математике папины подопечные получали пятерки… А трое из таких учеников: Саша Меклер (мой троюродный брат), Володя Ошерович (капитан команды телевизионного клубы старшеклассников из 38 школы) и Аня Пратусевич (моя племянница) достигли успехов в математике и физике, как профессионалы.

Отец не был религиозен, но с большим уважением относился к маминому дяде Ефиму, тщательно соблюдавшему иудейские традиции. Мы часто бывали в его доме на праздновании Пейсаха, и папа охотно принимал участие в миньяне, читая с другими мужчинами молитвы и Агаду. Необходимо отметить, что в те советские времена преподаватель не мог быть верующим человеком. Если бы это стало известно администрации или в парткоме, то он был бы уволен…

Делая по утрам зарядку, отец любил напевать какие-то старые песенки типа:

Ах, шарабан мой, американка,

А я девчонка, я шарлатанка…

или

Топится, топится в огороде баня.

Женится, женится мой милёнок Ваня…

Не топись, не топись в огороде баня.

Не женись, не женись, мой милёнок Ваня…

 

Иногда он декламировал непонятные мне стихи:

Эхад, шнаим, эхад, шнаим.

Мин ха арец ле шамаим… 

И только через много лет, учась в воскресной школе "Адаин ло" вместе со своими детьми, я понял, что это была детская считалка на иврите, которую произносит мальчик, качаясь на качелях:

Раз, два, раз, два.

От земли к небесам…

Шарж на отца, выполненный автором с натуры в 1963 году

Первые 27 лет моей жизни мы прожили в 2-х больших коммунальных квартирах бок о бок с множеством других людей. Не помню, чтобы с кем-нибудь из них у папы возникали конфликты. Все относились к нему с большим уважением. Ему неизменно доверяли расчет платы за электричество, и не было случая, чтобы кто-то оспорил его выкладки.

Так замечательно прошло мое детство рядом с моими удивительными родителями, которые были на редкость добрыми, хорошими и достойными людьми…

С 1960 года до 1976 года мы прожили в большой коммунальной квартире №8 в доме 32 на Коломенской улице. Может быть, это покажется многим странным, но у нас была хорошая и дружная квартира. Эти 16 лет я вспоминаю, как добрые годы, принесшие мне много радости, хорошего общения и дружбы с моими соседями Заславскими-Лисняками, Гельфандами и Эстриновыми на долгие годы.

В 1976 году дом, где мы жили, пошёл на капитальный ремонт. Нам светило временное жилье в маневренном фонде. Отцу было уже 69 лет, маме – 59… Отец, как инвалид Войны имел право на отдельную квартиру и попробовал получить ее от нашего заботливого государства. В райжилотделе ему предложили смотровую на квартиру на улице Олеко Дундича (тогда это был самый край города в районе Купчино). Я поехал на разведку посмотреть квартиру и не смог найти нужный дом. Родители поехали вместе на трамвае и после напряженных поисков смогли найти дом и посмотреть квартиру. Она не произвела на них никакого особого впечатления. Но главное, что на дорогу в один конец они потратили 1,5 часа… Отец работал в 15 минутах ходьбы от нашего дома, и подобная перемена места жительства его не устраивала. Когда он вернул ордер в райжилотдел и объяснил, в чём дело, ему спокойно указали на дверь и ответили, что ничего другого предложить не могут…

Мама в ту пору уже не работала, т.к. тяжело болела. Перед нами маячила перспектива попасть на несколько лет в маневренный фонд с больным человеком на руках… Отцу пришлось обратиться в райком партии, где ему помогли. Так мы оказались в отдельной квартире №29 на улице Марата в доме 29. Квартира располагалась во дворовом флигеле, была небольшая, но уютная. Комнаты смежные, Но, мы решительно переехали и прожили в ней 10 лет.

В 1977 году мама умерла. 2,5 года мы с папой жили в этой квартире вдвоем. Было нелегко, но мы справились. В 1979 году я женился (испросив на то согласие отца) на Наталии Михайловне Таршис. С 1979 года мы жили в этой квартире уже втроем. Жили дружно и, на мой взгляд, хорошо. Летом (и в другое время иногда по выходным) мы приезжали к Наташиной маме Екатерине Петровне Таршис, которая жила на ул. Верности в светлой 3-х комнатной квартире. Папа часто присоединялся к нам. Рядом был Пискаревский парк, и в теплое время гулять там было хорошо.

В 1983 году у нас родился сын Михаил. Дедушка с бабушкой были в восторге и с удовольствием помогали нам растить ребенка. Папа продолжал немного работать (читал лекции, писал рецензии на новые учебники, участвовал в проведении олимпиад), но все свободное время старался проводить с внуком. Он много с ним гулял, играл, читал, рассказывал всякие истории, учил ходить и говорить. У них были замечательные отношения, что хорошо видно, по приведенным здесь фотографиям.

Отец со своим внуком Мишей. 1985 год

Я с папой в Козьем Загорье. 1954 год

Отец со своим внуком Мишей в Зарасае. 1986 год

Но содержать в порядке 2 квартиры было тяжело. Поэтому мы с 1985 года начали заниматься обменом (решили съехаться вместе с родителями в одну большую и удобную для всех квартиру). Процесс обмена занял у нас около года. Наконец, к лету 1986 года мы оказались в большой 4-х комнатной квартире №59 на Болотной улице в доме 2 корпус 1, где и живем до сих пор. Дом стоит в зеленом дворе на берегу небольшого пруда. Рядом – парк Лесотехнической академии. В нашей квартире 2 балкона. Все было замечательно, но летом 1986 года у отца обнаружили рак пищевода и 9 мая 1987 года, в День Победы, не дожив пары недель до 80-летия, папа умер.

Примечания

[1] Так (в женском роде) указано в оригинале (далее сохранены орфография и синтаксис оригинала)

[2] Информация закрыта