Семья0

(Продолжение. Начало в "Заметках по еврейской истории", №№ 11/2008 и 3/2011)

Оглавление

Мальчик, который родился в рубашке и штанишках. 1933-1940 гг.

Семья Вейнфельд в Германии. 1933-1939 гг.

Марек и Хана. Польский феномен.

Эмиграция из Литвы. Список Сугихара. 1939-1940 гг.

Иосиф. Оккупированная Латвия. 1940 г.

Глава 1

Мальчик, который родился в рубашке и штанишках. 1933-1940 гг.

«Мой внук родился в рубашке и штанишках», – говорила с гордостью бабушка Полина, мамина мама (она же Полина Самуиловна, она же – бабушка Паша, она же – Перл). «Мой внук» – это я. Это я родился в рубашке и штанишках и это, оказывается, большая редкость и радость для родителей и для меня, который вот так и родился и в рубашке и в штанишках.

В рубашках рождаются счастливые, просто счастливые дети. Ну а так как я родился в рубашке и в штанишках, то – должен быть очень счастливым. Так первой сказала бабушка Полина. Ну, а она всегда и во всём была права (так она считала, и никто с ней не спорил). Вот таким я и был очень счастливым всю жизнь. Что бы ни случилось, считал, что неприятности, несчастья – временные житейские трудности, а счастье – постоянно действующий мой жизненный фактор («фактор» - это бабушкино слово). А ещё моя жена всегда говорит: «Что ни делается, всё к лучшему».

И, тем не менее, трудности и неприятности на моём жизненном пути были. Конечно, были. Первую трудность я обошёл вместе с папой на восьмой день после моего рождения. Бабушка Полина Самуиловна и все крымские родственники утверждали, что евреем можно быть и без обрезания. Бабушка Полина, акушерка, специалист высшего класса, принимала роды и выхаживала новорожденных, по меньшей мере, у половины Феодосии (так говорили крымские знакомые нашей семьи). Она принимала роды и у «Петербургских особ», которые приезжали специально к ней в Феодосию (об этом тоже рассказывали крымские знакомые). Бабушка говорила, что обрезание травмирует психику ребёнка. Папа во многом уступал бабушке (в семье не соблюдали кашрут, субботу), но здесь – стоял на своём: « У евреев обряд обрезания – традиция, которую соблюдают несколько тысячелетий». К счастью, дело не дошло до развода (я ведь родился не только в рубашке, но и в штанишках). Мама твёрдо встала на сторону папы, обрезание состоялось. Замешкались с выбором имени. Бабушка Полина твердила: «Арон», так звали маминого папу; бабушка Рахиль напомнила, что её отец Абрам был известным раввином, выдающийся просветитель евреев[1].

А маме моей нравилось имя Арнольд. Совершенно непонятно, почему Арнольд. Откуда это имя? Переговоры продолжались до тех пор, пока кто-то не предложил в виде компромисса называть меня Ариком. Всем имя Арик понравилось, мне – тоже (когда я стал понимать). Так и дали мне два еврейских имени, Арон-Абрам или Абрам-Арон, а главное-- Арнольд, имя, записанное в метрике и впоследствии – в паспорте. Теперь я знаю, что Арик (Ари) на иврите – Лев. Таким образом, я не только Арон-Абрам или Абрам-Арон, но и Арик и одновремённо Лев. Абрамом-Ароном и Ароном-Абрамом меня никогда не называли. Эти имена остались в потерянном уже давно свидетельстве, которое написал специально приглашённый из Кутаиси моэль. Львом меня тоже никто и никогда не называл. А вот все говорят, что имя Арик мне подходит. Это – моё имя. С именем Арик я прожил детство и юность, и только когда начал работать в серьёзной организации, меня пригласил заместитель начальника по кадрам и сказал: «Оставьте эти Ваши студенческие штучки. По документам Вы Арнольд Семёнович и никаких Ариков».

Последующие 36 лет до приезда в Америку я так и был дома и для товарищей Ариком, в организации «Электронного приборостроения», где я работал, и в институте, где преподавал – Арнольдом Семёновичем. Эмигрировав, я «потерял» не только отечество, так утверждали в ОВИРе, но и отчество. Теперь я просто Арнольд, а для близких, как и прежде, Арик.

Из роддома меня привезли в комнату над аркой под крышей в двухэтажном доме № 8 по улице Шаумяна (не знаю, как называется эта улица сейчас). Площадь комнаты – 3,5м х 5м (все размеры – приблизительные). В комнате пол плохо изолирован. Половики не помогали: летом жарко, зимой холодно. Всё, о чём говорила под аркой влюблённая дворовая молодёжь, было слышно в нашей комнате. Зато мы раньше других узнавали многие дворовые новости.

Обстановка в комнате была для того времени обычная: стол, 2 стула, две табуретки. За столом готовили еду, ели, читали, писали. За этим же столом вечером родители делали заготовки дамских шляп; днём мама обрабатывала их, превращая в оригинальные головные уборы. За этим же столом мама придумывала новые фасоны шляп, Она была прекрасной модисткой—модельером дамских шляп.

В комнате – две узкие кровати. На одной из них – сетка, на другой – доски. На кроватях – волосяные матрасы толщиной сантиметров пятнадцать. На той кровати, где доски – тонкий пуховый матрас. Шкафом и занавеской выделена небольшая часть комнаты приблизительно 1,5м х 1,5м. Самое большое место за занавеской занимал мраморный умывальник (гордость семьи, его всегда показывали новым знакомым), под ним – шкафчик. В шкафчике – помойное ведро. Помойное ведро утром и вечером выносили во двор.

Кроме умывальника, за занавеской – две керосинки, ведро-туалет и мой персональный горшок (бабушка говорила: «ночная ваза»). Керосинками обогревали комнату, на них готовили еду.

В этой комнате прошло моё раннее детство до осени 1938 года.

К величайшему ужасу бабушки Полины, моей первой кроваткой была металлическая ванночка. В ней я спал до года, в ней же меня купали перед сном.

Бабушка меня полюбила сразу и что бы я ни вытворял, оставался для неё самым любимым, самым, самым. («Был я, – рассказывала мама, – очень большим шалуном; «хулиганом», – говорили соседи на улице Шаумяна). Я был у бабушки третьим внуком. В Америке у её дочки Шуры было уже два сына, Арон и Лио, в Палестине – внучка Илана. Конечно, их она тоже любила. Но эти внуки и внучка были далеко.

Бабушка переживала, что её дочка, самая красивая девушка в Батуми – в этом она не сомневалась, это бабушка часто повторяла – живёт с мужем и дорогим внуком в крошечной комнатке, да ещё над аркой, да ещё под крышей. А ещё в полу – щели. Она часто говорила об этом, добавляя: «Жарко летом, холодно зимой».

Бабушка Полина с детьми и со своей мамой после переезда в Батум поселилась в двух небольших комнатах, правда с туалетом (большая редкость для того времени) и надеялась, что семья здесь останется ненадолго: слишком тесно. Надеялась, как только у неё как у акушерки появится клиентура, будет искать большую квартиру. Но бабушку как акушерку в Батуми никто не знал, рекомендаций не было. Беженцы из Феодосии почему-то рожать не собирались. Им было не до этого. Работы не было, денег тоже. Всё что можно было продать – продали. Цены на квартиры и продукты питания неудержимо ползли вверх. Теперь бабушка была вынуждена искать квартиру подешевле, меньшей площади. Пришлось довольствоваться комнатой 4м х 3м с маленькой прихожей-террасой 2,5м х 2м на третьем этаже деревянного дома. Маму Полины поселили отдельно на первом этаже. Кухня – на втором этаже. Один общий кран и туалет – две деревянных будки на двадцать восемь человек – во дворе. Все естественные надобности справляли в небольшом закутке, ограждённом стенкой, двумя фанерными листами и занавеской. Там же висел рукомойник с водой, стояло помойное ведро, а также находилась керосинка для подогрева пищи.

Каждое утро жители дома выстраивались с переполненными помойными вёдрами во дворе у будок. Обменивались новостями, нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Периодически стучали в двери будок, подгоняли «увлекающихся сидельцев». Пробовали установить минимальное время пребывания в туалете. Активисты провели хронометраж времени нахождения в будках. Из этого нововведения ничего не получилось. Активисты, которые более всех настаивали на «революции», первыми оказались в цейтноте. Последнее, что я запомнил – расписание очерёдности посещения будок в часы пик (утром, после работы, вечером).

Бытовые условия дедушки Бенсиона тоже были не лучше: две небольшие комнаты на втором этаже, куда поднимались по скрипучей, качающейся лестнице. В первой проходной стоял стол, возле него широкий деревянный топчан. Днём на топчане за столом сидели, обедали, молились, дети делали уроки. Ночью на нём спали дедушка Бенсион и бабушка Рахиль-Ента. Во второй комнате – семья папиного брата дяди Шики. До сих пор не могу понять, как в этой небольшой комнате, кроме родителей, дяди Шики и тёти Симы, размещались ещё спальные места четырёх дочек – Мери, Цили, Клары, Гали.

Папина сестра Рива с мужем Яшей Любарским, двумя дочками Елизаветой и Любовью и сыном Григорием жила в том же дворе на втором этаже в комнате с прихожей. Кухня – небольшая будка из досок на лестничной площадке.

Обе квартиры были во дворе кондитерской фабрики. Круглые сутки – шум форсунок и грузовых машин и мазут. Мазут везде во дворе, мазут, ручейком ползущий через весь двор. Лужи мазута с осторожностью обходили, через них перепрыгивали, а иногда и шли к дому прямо по ним.

Когда я подрос несколько раз в году, а иногда вечером в пятницу, мы всей семьёй шли к дедушке отмечать праздники или окончание недели, субботу.

Особенно торжественно отмечали пейсах (пасху). Родственники говорили: «Пейсах – это праздник освобождения из египетского рабства». Это было понятно. В детском саду мы отмечали 7 ноября. Нам объяснили, что это «Праздник освобождения из капиталистического рабства». Таким образом, мы каждый год отмечали два праздника, два «освобождения», значит два «пейсаха». Я сказал о двух «праздниках-пейсахах» папе. Он вначале рассмеялся, потом стал очень серьёзным и сказал, чтобы я не говорил глупостей: «пейсах» – праздник, который отмечают только евреи, а «освобождение от капиталистического рабства – вся страна. Но лучше не рассказывать о празднике пейсах и не таскать в детский сад и во двор мацу.

Празднично одетые, поднимались мы по качающейся лестнице к дедушке. Входили. Говорили: «Гуд йонтев». Дедушка раздавал книжки – «Пасхальную Агаду» на иврите (его у нас называли «древнееврейским» в отличие от идиша, который называли, просто еврейским, или «жаргоном»); тем, кто не умел читать на еврейском – потрёпанные книжки на русском. Мацу и вино присылал из Кутаиси друг юности дедушки раввин Мойше Даварашвили. Дедушка пасхальную процедуру вёл по всем правилам. Вопросы (почему празднуем пейсах, чем отличается этот праздник и др.) дети задавали по очереди. Мы уставали, начинали шалить. Воровали у дедушки мацу. Дедушка сердился.

По пятницам вечером бабушка Ента зажигала свечи, и произносила молитву. Дедушка Бенсион наливал взрослым вино, детям – виноградный сок и произносил молитву-«кидуш» над своим бокалом. Все пили вино (сок) и поздравляли друг друга, говорили: «Гуд шабес». Вечером в субботу дедушка над бокалом вина тоже произносил молитву-«авдола». Этой молитвой заканчивался отдых, и предстояло готовиться к новой неделе.

Несколько раз папа брал меня в синагогу. Там мне вначале было любопытно, можно было поиграть со сверстниками, вскоре синагога меня перестала интересовать, папа ходил без меня.

Бабушка Паша говорила, что надо соблюдать традиции. Постилась. Всё объясняла просто (папа говорил: «Просто – с позиций «материализма»). Люди носят головные уборы и косынки – предохраняют голову от перегрева. Не едят свинину – жир вреден, на жаре свинина быстро портится. Молочное с мясным одновременно есть нельзя – вредно. Отдых в субботу позволяет сохранить силы для работы в течение недели и проводить время с семьёй. Пост необходим для разгрузки организма. Среди божественных заповедей–правила поведения порядочного человека и т.д.

Бабушка Роха-Ента традиции не объясняла. Говорила: – так предписано. Зато пересказывала мне содержание Торы. С детства я считал, что Тора – история. Знал многие главы Торы в бабушкином популярном изложении. Вероятно, отчасти благодаря рассказам бабушки с детства я стал интересоваться историей.

Одевались люди плохо. Одежда – из ситца и байки, окрашенная в тёмные цвета. Одежду из шёлка и батиста мало кто мог себе позволить. Мама много лет мечтала сшить мне костюм из чесучи. Это волшебное слово «чесуча» мама повторяла часто. Но сшить мне костюм из чесучи маме так и не удалось. Купить этот материал было невозможно. Хорошие вещи обычно покупали в Торгсине или у моряков, которые привозили их из-за границы. Папа ходил в одном и том же костюме много лет, так же одевались все его сослуживцы, все наши знакомые. Занавески на окнах и дверях—из марли, окрашенной в жёлтый цвет хинином.

Папа категорически не хотел, чтобы мама работала. Он полагал, что при его знании бухгалтерского дела найдёт себе дополнительный заработок. Мама возражала: дополнительный заработок папы это его отсутствие дома.

Я уже писал, что мама была модисткой-модельером по дамским шляпам.

К маме постоянно приходили из артели, просили, требовали, чтобы она вышла на работу.

***

В 1933-1934 годах в Батуми время от времени появлялись грязные, оборванные люди. Через несколько лет бабушка Полина, рассказывая о них, говорила: «Жалкие скелеты, спасались от голода». Их жалели и подкармливали. В дом не приглашали, боялись заразы и милиции. Милиция их отовсюду гоняла, устраивала облавы. «Скелеты» были без документов. Время от времени их забирали в милицию и куда-то отправляли.

Мама познакомилась с одной из таких женщин, когда гуляла со мной на бульваре. Женщину звали Маруся. Она была с Украины. В деревне, где жила Маруся, вооружённые отряды производили повальные обыски в домах крестьян и под видом излишков изымали всё необходимое для семьи продовольствие, семенное зерно, корм для лошадей и скота. Тех, кто оказывал сопротивление, арестовывали, высылали.

Высылка из деревень трудолюбивых хозяев, изъятие зерна и продуктов питания вызвали голод в Украине, Поволжье, Северном Кавказе, Казахстане. Особенно сильно от голода пострадала Украина: её население и не только украинцы, но и евреи-колхозники. В отчётах Совнаркома отмечалось критическое положение и смертность от голода в еврейских колхозах и местечках (Фастове, Проскурове, Умани, Бердичеве, Житомире, Немирове, Тульчине, в Сталингофском районе Ворошиловоградского сельсовета, Калининдорфский еврейском национальном районе). Ремесленники портные, сапожники, жестянщики, столяры, плотники остались без заказов; опустели рынки: прекратился подвоз продуктов из деревень[2].

От голода у Маруси умерли муж и грудной ребёнок. Деревня, в которой они жили, была окружена военными, никого не выпускали. Съели собак и кошек, ели насекомых, червей, ели траву, кору деревьев. В деревне были случаи людоедства. Кто-то из односельчан, знакомых военных, дал Марусе хлеба, помог сесть на поезд и посоветовал пробираться в тёплые края. Она и пробралась в Батуми. Питалась тем, что подадут, на работу не брали, никаких документов у неё не было. Мама потом рассказывала, что я из коляски всё время тянулся к Марусе. Мама встречала Марусю несколько раз, подкармливала.

А потом был семейный совет. Мама твёрдо заявила, что Маруся ей понравилась, и она хочет предложить ей быть у меня няней. Бабушку Полину попросили не вмешиваться. Родители приняли решение взять, как тогда говорили, Марусю в дом.

Вначале Марусю временно поселили в квартире каких-то друзей, которые переехали в Москву, и в течение двух недель мама водила её по врачам. У Маруси было несколько кожных заболеваний. Лечили её два месяца. За это время мама её подкормила и кое-как приодела. Самое главное – надо было «сделать» ей какие-нибудь документы. Не знаю как, не знаю какие, но документы, по которым Маруся могла проживать в Батуми легально, у неё появились.

Итак, через два месяца после семейного совета у меня появилась няня, а мама пошла работать в свою артель. Спала Маруся на столе возле моей ванночки-кроватки. Когда появилась коляска, она стала моей второй кроваткой. Коляска была красивой, сохранилась у кого-то с «мирного времени», так папа называл время до Первой мировой войны.

Маруся и автор

Папа и мама приходили с работы очень поздно. К счастью, у мамы долго сохранялось молоко, и Маруся по несколько раз в день возила меня к ней «на кормление». Пока я «высасывал из мамы последние соки», – так говорила бабушка, Маруся подкармливала её фруктами, овощами и молоком. Часто Маруся покупала фрукты на деньги, заработанные в нашей семье. Мама сопротивлялась, но Маруся была непреклонна.

Мы с Марусей сразу полюбили друг друга. Она не отходила от меня ни на шаг, вставала ко мне по ночам, когда я просыпался, не давала плакать, придумывала разные сказки, игры, мастерила игрушки.

Маруся прожила с нами более трёх лет. После окончания мною школы, папа показал записанные им Марусины рассказы.

Это теперь известны подробности о голодоморе, а в 1951 году мне, восемнадцатилетнему, они казались страшными сказками, придуманными Марусей. Масштабы голода, число жертв долгое время скрывали, и лишь когда открылся доступ к архивным документам, стали известными многие подробности о голодоморе[3]

Марусе много раз делали предложение выйти замуж. Все женихи приходили к нам сватать её, один раз даже сватов засылали. Среди женихов были вполне положительные (так говорила мама) претенденты, и каждый раз мои родители советовали Марусе не упускать «хорошую партию».

Маруся говорила, что подождёт и выйдет замуж, когда Арик закончит школу. Папа уговаривал её выйти замуж раньше хотя бы, когда Арик пойдёт в школу.

Однажды к нам зашёл очень солидный мужчина. В комнате были папа, мама и бабушка. Он сказал, что они давно с Марусей встречаются, любят друг друга, решили пожениться. Но жених в ужасе: ему придётся ждать несколько лет, пока её подопечный, т. е. я, не пойдёт в школу.

Бабушке жених очень понравился. Она отправила родителей из дома и быстро уговорила Марусю: мальчик уже большой, его надо отдать в детский сад.

***

В городе был большой государственный детский сад и два небольших частных садика. Частные «держали» мадам Щербина и мадам Арнольди и называли эти садики «группами». Обе мадам – из «бывших». Обе закончили какие-то высшие дореволюционные учебные заведения. Методы воспитания и образования детей в «группах» мадам были разными. У Арнольди – изучение двух иностранных языков и разные «аристократические» игры. Высокая, сухопарая спортивная (говорили, что она англичанка), мадам Арнольди была уверена, что помимо языков дети должны уметь играть в серсо, теннис и заниматься фехтованием.

Дети ее группы наперегонки катали колёса и разговаривали на каком-нибудь иностранном языке. С собой мадам Арнольди носила теннисную ракетку и на корте показывала, как надо её правильно держать и подавать мяч. В хорошую погоду она играла в теннис.

У Щербиной основное направление – чтение, правильный русский язык и поведение за столом и в обществе. В группе у неё всегда было много мальчиков и девочек из «интеллигентных семей». Предстояло решить, в какую группу буду ходить. Решение принимали вместе с папиной сестрой Ривой и её мужем Яшей Любарским. Им тоже предстояло решить, куда отдать дочку Любочку, мою двоюродную сестру и ровесницу. Был большой семейный совет. Родителям и родственникам не понравилось «фехтование». Фехтование ассоциировалось с дуэлями. Бабушка заявила, что не позволит внуку заниматься фехтованием, тётя Рива её поддержала. Решили отдать в группу мадам Щербиной. Родители обращались к ней: «Мадам Щербина», дети: «Тётя Лёля».

Маруся постепенно приучала меня к группе. Несколько раз приходила со мной на бульвар, подводила к тёте Лёле, принимала участие в играх. Мне нравилось играть с детьми, слушать чтение тёти Лёли, но, когда Маруся отходила от группы, я бросался её искать. А Люба стала сразу «своей» в группе. С первых дней нашла себе подружку Наташу Пояркову (дружит с ней уже более 75 лет).

Привязала меня к группе внезапно вспыхнувшая любовь к самой красивой (по мнению всех мальчиков) девочке Геде Прусской. Мне было уже года четыре, и я твёрдо решил, что жить без Геды не могу, и всячески старался обратить на себя её внимание.

Группа мадам Щербиной

Слева направо: Люба Любарская (Матюнина) – моя сестра; автор в белой шапочке, Эдик Георгадзе, Зия (?), Окопчик, девочка Света (?), Геда Прусская, Вова Крейденко, Наташа Пояркова. За Окопчиком стоит тётя Лёля

Через некоторое время, когда, как решила Маруся, я привык к группе, она спряталась в кустах. Когда я заметил, что её нет рядом, поднял ужасный рёв. Меня успокаивала вся группа, особенно Геда, отвели в помещение, дали игрушки.

Группа мадам Щербиной

Слева направо, верхний ряд: автор в испанке, Света (?), Геда Прусская, Наташа Пояркова, Наташа Степанова(?);

нижний ряд: имя не помню; Окопчик; Зия (?) Вова Крейденко, Эдик Георгадзе.

Геда стала моей первой любовью. К сожалению, не только моей. С моим приходом в группу усилилась конкуренция. Я понял, что должен завоевать Геду: прятал её завтраки, говорил, что она не принесла их с собой из дома, а потом «спасал» от голода, отдавая свой. Или вместе со всей группой активно искал и, естественно, сам находил пропажу – её завтрак. Во время чтения книг тётей Лёлей пытался привлечь к себе внимание Геды, корчил рожицы, всех смешил. В конце концов, я добился своего. Геда стала не только меня замечать, но и совершенно серьёзно приняла предложение никогда со мной не расставаться. Раньше Геда никого из мальчиков не выделяла, ко всем относилась одинаково. Теперь мы всегда сидели вместе. Тётя Лёля говорила, что с моим появлением в группе дети начали шалить, жаловалась на меня папе. Из группы тёти Лёли Щербиной меня забрали вместе с Любой и перевели в Детский сад № 1, который находился на углу улиц Сталина и К. Маркса.

***

17 июля 1936 началась гражданская война в Испании. С одной стороны – законно избранное правительство, республиканцы; с другой – мятежный генерал Франко, которого поддержала практически вся армия. Республику защищали немногочисленные воинские части, оставшиеся верными правительству, плохо вооруженные отряды рабочих и народной милиции. Франко поддерживали фашистские режимы Италии и Германии регулярными войсками; республиканцев – Советский Союз оружием и гражданскими и военными советниками, а также добровольцы из разных стран. Активно поддержали республиканцев евреи независимо от их политических симпатий. На фронтах гражданской войны в Испании они сражались с фашизмом. Многие военные советники и «добровольцы» – евреи из России[4]. Судьба большинства из них сложилась трагически.

Каждый вечер папа читал фронтовые сводки из Испании, статьи Михаила Кольцова. В кинотеатрах перед художественным фильмом обязательно показывали журнал-кинохронику Романа Кармена из-под сражающегося Мадрида. Стало обычным при встрече вместо «Здравствуйте» поднимать руку вверх кулаком и приветствовать: «Но пасаран!» («Не пройдут»!). Мама сшила мне синюю шапочку с кисточкой впереди. Шапочка называлась «испанкой». Испанка стала самым распространённым головным убором молодёжи.

В Батуми приехали испанские дети. Они выступали в школах и клубах города. Пели испанские песни, танцевали. Вместе со зрителями кричали: «Но пасаран!». За забором строящегося театра на улице Руставели возвели баррикаду. Испанские дети разыгрывали бой между мятежниками и республиканцами. Я наблюдал за «боем» из окна бабушкиной комнаты. Испанцы-«республиканцы» с криками: «Но пасаран!» пытались захватить баррикаду. Испанцы, защитники баррикады тоже кричали: «Но пасаран!» и не хотели покидать своей позиции. Через некоторое время «в бой» вмешались взрослые воспитатели, «республиканцы» и «мятежники» поменялись местами. Опять все кричали: «Но пасаран!». Опять был «жестокий бой» за баррикаду. Никто не хотел уступать. Я тоже изо всех сил кричал: «Но пасаран!», высовывался из окна, топал ногами. Одной рукой я держался за подоконник, другой – за толстый ствол виноградного дерева, который проходил у стенки под бабушкиным окном. Я всё больше и больше высовывался из окна, чтобы лучше видеть бой. В какой-то момент виноградная ветка под моим весом стала медленно отходить от стенки дома, ноги оторвались от пола, рука – от подоконника и я с ужасом понял, что вываливаюсь из окна. Ещё немного и я полетел бы вниз со второго этажа. Спасла меня бабушка: одной рукой она втащила меня в комнату, другой я получил удар по мягкому месту. Это место у меня горело несколько дней. Бабушке стало плохо, очень плохо. Поднялось высокое давление. Несколько дней она пролежала в кровати. Я стоял, прислонившись к бабушкиной кровати, сидеть не мог, несмотря на её просьбы, и плача просил не умирать. Я обещал, что больше не буду даже подходить к окну. Бабушка обещала не умирать.

До войны орденоносцев было мало. Когда на улице появлялся военный с орденом, милиционеры отдавали честь, мальчишки провожали его восторженными взглядами, бежали за ним. Такого человека называли не просто по имени, а прибавляли обязательно, слово «орденоносец». Например: «орденоносец Иванов».

Где бы ни появлялись испанские дети, их окружала толпа взрослых и детей. Всегда задавали им много вопросов.

В один из выходных дней мы с папой на бульваре встретили группу испанских детей. С ними мужчина, на его френче орден Красного Знамени. Испанцы окружены толпой взрослых и детей. Дети убеждены: «Орден получен в Испании ». Рядом с орденоносцем суетится мужчина. Папа сказал: «Специально сопровождающий».

Дети пытаются потрогать руками орден, взрослые засыпают мужчину вопросами. Мужчина-орденоносец отвечает на ломанном русском языке, вставляя незнакомые слова. Он явно стесняется своего плохого русского языка, долго подбирает слова, его не понимают. Сопровождающий не может помочь, он не знает испанский язык. Мы постояли около испанцев несколько минут. Сопровождающий испанцев мужчина (он сказал, что из Москвы, обеспечивает быт гостей и помогает им общаться с советскими людьми) спросил, не знает ли кто-нибудь еврейский язык. Конечно, он имел в виду идиш. Папа задал орденоносцу какой-то вопрос на еврейском языке, тот оживился. Взрослые спрашивали, папа переводил. Я не помню ни вопросов, ни ответов, помню только, что всем было интересно. Благодаря папе я стоял рядом с героем, даже держал его за руку, и очень гордился папой. Все папу благодарили, особенно сопровождающий. Испанец подарил папе испанский значок. На нём бойцы республиканской армии. В руках винтовки и гранаты. Когда мы отошли в сторону, нас догнал сопровождающий и забрал у папы значок. Сказал: «Не положено», чем очень меня разочаровал, а папа махнул рукой и рассмеялся: «Обойдёмся без значков. Не было бы неприятностей». Я так и не понял, почему должны быть неприятности. Вечером пришёл дядя Шика, позвали дядю Яшу. Мама молчала. Взрослые обсуждали папину встречу с испанцами. Несколько раз произносилось незнакомое: «контакты с иностранцем». Через несколько дней папу вызвали в НКВД, там был и московский сопровождающий. Папе задавали вопросы по поводу перевода с еврейского на грузинский и русский. Спросили, что он переводил, не сказал ли испанцу лишнее. Всё записывали. Листки с записями уносили. Долго не появлялись, папа решил, что куда-то звонили, начал волноваться. Ответами, по-видимому, где-то «там» были удовлетворены. Были довольны и батумские «начальники». Папу поблагодарили и, более того, вернули испанский значок.

Папе потом рассказывал его знакомый из местного НКВД, что у «сопровождающего» был неприятный разговор с Москвой из-за свободного общения испанца на еврейском языке. Всё закончилось благополучно. Высокие Батумские чины из НКВД устроили приём в честь испанцев в зале Дома Красной Армии. За столом поднимали тосты за дружбу с Республиканской Испанией, за великого вождя, за «Но пасаран». Папа помогал переводить с грузинского и русского на еврейский и с еврейского на грузинский и русский. «Чины» были довольны. Был доволен и «Испанец». Я был доволен больше всех: папе дали целую корзину сладостей, главное – конфеты в красивых, очень необычных фантиках, таких ни у кого не было. «Работе» сопровождающего дали высокую оценку и подарки: ему бурку, московскому начальству передали бочонок и бурдюк вина.

Фантики ценились очень высоко. Их коллекционировали, в них играли, ими расплачивались. Я развернул все конфеты и нарезал «фантики» из газеты. Конфеты завернул в газетные «фантики». Фантики от подаренных конфет разгладил утюгом. Нацепив на грудь испанский значок, с красивыми фантиками в руках я вышел во двор. Во дворе шла игра, «резались» в фантики. Мне дали играть вне очереди. Через несколько часов зарёванный и перепачканный без значка и фантиков я вернулся домой. Мама долго отмывала штаны, папа смеялся, разворачивал газетные фантики и подносил к моему рту конфету за конфетой.

В детский сад иногда приходили военные. Их называли «наши шефы». Одного я хорошо запомнил, – дядю Моисея, с орденом Красного Знамени на гимнастёрке. Он много рассказывал о гражданской войне в Испании, и об испанских детях, героях войны, которые сражались с фашистами вместе с отцами. Дядя Моисей их называл «Молодыми бойцами Республики» и «Испанскими Гаврошами».

Молодой боец Республики. Фото Р. Кармена и Б. Макасеева

Мы ненавидели фашистов. Крепко сжимая в кулак поднятую вверх руку, приветствовали друг друга: «Но пасаран!». И клялись: «Но пасаран!». Это была самая главная клятва. Обмануть никак было нельзя. И мечтали защитить Испанию: «Но пасаран!».

Мы мечтали поехать добровольцами в Испанию и под пулями фашистов подносить патроны республиканцам. Ночью я вскакивал с кровати, кричал: «Но пасаран!», пугал родителей. Врач посоветовал взять меня на неделю из детского сада и несколько раз в день поить валерьянкой.

Через некоторое время наша детсадовская группа на бульваре встретила нескольких военных командиров. Среди них был дядя Моисей. Он был без ордена. Спросил его: «Почему?». Вместо ответа – приложил палец к губам, взял под руку нашу воспитательницу и предложил сфотографироваться. Папа на мой вопрос, почему дядя Моисей так странно себя повёл, сказал, что, вероятно, он нелегал из Испании и об этом должен молчать. Что такое «нелегал» я так и не понял. Но у меня появилась «Тайна».

Детский сад № 1. Ноябрь 1939 г. Слева направо.

Стоят на скамейке: 1,2 Маленькие девочка и мальчик – не известные, не из группы, 3. Инга

4 Абризе, 5. Эльвира Варшавская, 6. не известен, 7. Гарик Школьник, 8. Эдик,

9. Выглядывает из-за спины автор, 10. за автором стоит военный, он не известен.

Сидят на скамейке: 11 дядя Мойсей, на руках у него: 12. Нана Кущева-Макацария, 13. Ила, 14 Военный не известен, 15 Котик Шестопёров на руках у 14.,

16 Латавра Дейсадзе. Она на руках у Котика, 17 Наша воспитательница не известна.

Стоят над Ингой и Абризе 18 Военный не известен, 19 Лена Мамитова на руках у 18, 20 Военный не известен, 21 Дима Забелин на плечах у 20, 22. Лампико Канониди,

23 Миша Юткевич, 24. Олег Шкала, 25 не известен, 26 не известен, 27 Майя

28 не известен, 29 Военный не известен с маленьким мальчиком, 30 Лёня Казаченко

Любимыми стихотворениями-песнями стали «Гренада» и «Каховка» Михаила Светлова. Их знали почти все в нашем детском саду.

«Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать...» (это из «Гренады»).

Мы были уверены, что тоже, покинув свой дом, пойдём отвоёвывать землю у богатых, чтобы отдать её бедным крестьянам в Испании. Переживали: родились поздно: революция совершилась без нас, гражданская война – без нас.

Но мы были готовы, всегда готовы, воевать за бедных и

«…наш бронепоезд

Стоит на запасном пути…». (Это из «Каховки»).

Мамина артель была «завалена» заказами на шапочки-испанки. Работали по полторы-две смены. Мама приходила усталая, но довольная: работали сверхурочно, план перевыполнили, обещали премию. Об этой ударной работе артели писали все местные газеты, правда, имен не называли. Было собрание. Представители власти благодарили за ударный труд. Многие не обратили внимания на то, что на собрании коллектива говорили о скрытых возможностях (скрываемых резервах. Кем?), сдерживаемой (намеренно, сознательно, преступно. Кем?) инициативы. Председательница артели нервничала. По предложению кого-то из «трудящихся», поступившему в президиум собрания (имя инициатора не было названо), все заработанные сверх плана деньги, по «инициативе абсолютно всех трудящихся», так записано в протоколе, были переданы для помощи республиканской Испании. Испании конечно сочувствовали все. Вслух никто не возражал, тем более после собрания. Другим результатом ударной работы стало увеличение плана и снижение зарплаты. На работе все поддерживали увеличение плана или молчали. У нас дома (думаю, и не только у нас) – родственники обсуждали и осуждали. А я тихо сидел за столом и запоминал незнакомые слова («скрываемые резервы», «преступно сдерживали», «инициатива», «расценки», «перевыполнение плана» и др.). Обычно, когда родственники расходились по домам, я ложился спать, а папа или мама садились около меня и читали детские рассказы и стихи: А. Чехова, Л. Толстого, С. Маршака и др. Меня же интересовали новые незнакомые слова, которые я запоминал, слушая разговоры взрослых. Я спрашивал о значении этих слов, папа интересовался, откуда они стали мне известны, просил нигде не употреблять их. Бабушка пугалась, но всем говорила, что я развит не по годам, папа возражал: дело не в развитии – просто ребёнку нельзя слушать разговоры взрослых. Это может привести к неприятностям. Бабушка не соглашалась: «Развит не по годам. Любознателен». «Любопытен, – возражал папа...

Я очень гордился своей мамой. Нам рассказывали об Алексее Стаханове, Марии Демченко, которые в десятки раз перевыполнили план, а я, всех перебивая, говорил, что моя мама как и Стаханов перевыполнила план по шапочкам-испанкам, но о ней почему-то не написали в газете. О «снижении расценок» за испанки, о которых говорили у нас дома, я молчал.

Мы собирали подарки для детей сражающейся Испании. Десятки раз смотрели кинофильм «Чапаев». Играли в войну. Красные всегда побеждали. Старшие мальчики мастерили самопалы. В металлической трубке делали прорезь. Проволокой прикручивали её к деревянной рукоятке, получался пистолет. В трубку засыпали серу от головок спичек, в неё забивали вату и гвоздь. К щели в трубке подносили зажжённую спичку и ба-бах, гвоздь с грохотом вылетал из трубки. Чтобы только подержать в руках пистолет-самопал, надо было «платить» фантиками от конфет или значками. За участие «в стрельбах» плата резко повышалась. Расплачивались теперь уже бутербродами, сладкой водой, мороженым. «Ба-бах – эффект» получали также и при поджоге газа, который выделялся из смеси порошка (его называли «карбид») с водой.

Тем временем произошло событие, которое резко изменило жизнь нашей семьи.

Мама сказала, что готовит всем нам подарок, «купит» мальчика или девочку, чтобы мне не было скучно. Мне уже исполнилось пять лет, но я всё ещё не был посвящён в секреты деторождения. Позже с ними меня познакомили мальчики с нашего двора, поэтому «купит» принял за чистую монету и с нетерпением ждал подарка. Конечно, я мечтал о братике. Вскоре мама исчезла. Папа сказал, что она поехала выбирать ребёнка. Мне повезло: в июне 1938 года мама «выбрала» мальчика. Потом вся семья выбирала имя. Назвали Борей, Борисом, Бобой. Я очень радовался: имя Борис – мой выбор. Довольна была папина мама: оказывается Борис это Борух в переводе с русского на еврейский. Вообще с переводом еврейских имён на русский всегда были проблемы. Когда Гершеля называли Григорием, понять я мог. Но когда Мойсей Менделевич стал Михаил Михайловичем, я совершенно перестал понимать. Ну ладно, Мойсей переводится, как Михаил, но почему тогда и Мендель – переводится именем Михаил?

Папе на работе дали машину, и мы поехали забирать маму с братиком. Мама категорически отказалась возвращаться в нашу комнату. Она панически боялась соседа.

Соседом нашим был шофер-дальнобойщик (теперь так говорят) Лёва, семья которого, так же, как и наша, жила над аркой. Сосед много времени проводил в разъездах. Пока он отсутствовал было тихо. Возвращение сопровождалось пьянством, руганью, скандалами.

Он избивал свою жену и, если она не успевала выскочить на улицу, то мама и папа впускали её с маленьким сыном к нам в комнату. Иногда она жила у нас по несколько дней, пока муж не выходил из запоя. Тогда соседи мирились. Несколько дней была тишина. Потом опять запой, опять скандалы. Несколько раз Лёва пытался взломать и поджечь нашу дверь. Требовал вернуть жену и ребёнка. Грозил убить папу. Приходилось вызывать милицию.

Мама боялась, что сосед убьёт папу или испугает маленького. Поэтому маму и братика из больницы привезли сразу к бабушке, которая жила вместе с тётей Региной, маминой сестрой. Кроваткой для братика служила так же как когда-то и для меня, металлическая ванночка, в которой его купали перед сном. А через месяц мамина сестра тётя Регина «купила» девочку – Вику, Викторию, Викочку. Её тоже уложили в кроватку-ванночку. Так и лежали Боря и Вика рядом в одинаковых чепчиках, в одинаковых железных «оцинкованных» ванночках (почему-то все взрослые так говорили: «оцинкованные», подчёркивая ценность материала ванночек). Наступила осень. Стало прохладно. Около ванночек поставили две керосинки. В комнате стало теплей.

В 1938 году мы переехали в новый дом, принадлежащий Государственному банку (« ведомственный дом»), в котором работал папа. Дом был построен по особому проекту знаменитого архитектора. Фамилию его не называли, не знали; все говорили, что «знаменитый архитектор» построил дом по «особому индивидуальному проекту». Дом, в котором я прожил до поступления в институт, был трёхэтажный с двумя подъездами и четырьмя выходами. . Два – выходили на улицу, два – во двор. Во дворе находилось несколько одно- и двухэтажных деревянных строений, в которых многие годы без воды и туалетов жило 5-6 семейств. Во дворе для всех был один водопроводный кран и туалет.

Папе предложили на выбор отдельную квартиру из двух комнат на втором этаже с балконом или две комнаты в трёхкомнатной квартире на первом. Мама выбрала первый этаж. Её пугал балкон. Мама была уверена, что я обязательно залезу на перила и свалюсь с балкона.

В третьей комнате поселились две сестры – тётя Вера Таратынко и тётя Валя Горбачёва, которые очень скоро стали близкими друзьями, почти родственниками нашей семьи. В доме все хорошо знали друг друга, вместе работали, отношения были прекрасными.

Дом был многоязычный. В нём жили армяне, белорусы, грузины, евреи, русские, украинцы, эстонцы. Никогда и ни от кого до войны я не слышал слов, унижающих чью-либо национальность. Таким был дом. Таким был город. Такой была Грузия. Я об этом обязательно и подробно напишу позже.

Новоселов Двор встретил враждебно: дом полностью заслонил внутренние строения от солнца. В нашем доме большинство окон выходило на улицу, и всегда в комнатах было светло. В квартирах – водопровод и туалет. Строители обещали, что будет ещё и водяное отопление, горячая вода в ванной комнате, да ещё и плита на кухне для приготовления пищи. И всё это по «особому индивидуальному проекту» «знаменитого архитектора».

Примирение Двора с Домом началось, когда стало ясно, что отопление в квартирах не работает, горячей воды в кранах нет, а холодная чаще всего коричневая, ванной пользоваться нельзя. Плитой на кухне тоже не пользовались. Пробовали затопить плиту один раз при въезде, тяга не работала, весь дым пошёл в квартиру. В подвале постоянно стояла вода, отчего в доме, особенно в квартирах первого этажа всегда сыро. Вода по трубам поднималась только до второго этажа, а иногда не подавалась в дом вообще. Так был построен дом по «особому индивидуальному проекту» «знаменитого архитектора», фамилию которого никто не знал.

Двор вначале посмеивался и со злорадством наблюдал, как их «счастливые» соседи целыми днями спускались и поднимались с вёдрами воды на второй и третьи этажи. Но злорадство быстро сменилось сочувствием. Мужчины Двора, а иногда и их старшие дети, помогали носить воду на второй и третий этажи недавно нелюбимого Дома (и это – Грузия).

Потом появились общие интересы: начали раз в неделю все вместе ходить в городскую баню. Мужчины – в мужской день, женщины – в женский. Рано утром кто-нибудь занимал очередь в баню «на всех». Потом подходили остальные и присоединялись к первому, занявшему очередь. Впереди дети. Они первыми врывались в помещение. Одни захватывали шкафчики для одежды, другие – быстро разбирали шайки, третьи – занимали душевые кабинки. Пока весь Дом и Двор не отмывали недельную грязь, шайки не отдавали, душевые не освобождали. Очередь не возражала. Так было принято. Кроме того, знали по опыту: союз Дома с Двором не переспоришь, не перекричишь. Союз был интернациональным. Союз спорил на многих языках. Противник – не более чем на двух – русском и грузинском. Выигрывали те, чей «представитель» раньше «занимал» очередь. Со временем начали занимать очередь с вечера. Потом «Высокие представители» нескольких Дворов и Домов договорились, и стали ходить в баню по расписанию. Околобанные соревнования, кто раньше займёт очередь, прекратились, взрослые были довольны, дети нет: обогнать других, занять место и не одно, а несколько, похвастаться потом перед друзьями – во всём этом была большая радость.

Примирило Дом с Двором военное лихолетье. Укрытия от бомбёжек были вырыты во дворе, а чтобы добежать до них с верхних этажей дома требовалось больше времени. Вода и туалет были во дворе рядом с укрытиями. Инструктор по ПВО (противовоздушная оборона) был недоволен верхними этажами Дома: (опаздывали добежать до укрытий), но постоянно хвалил Двор. Теперь Двор увидел и оценил преимущество своего местоположения. Двор взял реванш.

Окончательно объединили всех похоронки и уведомления о без вести пропавших. Двор и Дом вместе оплакивали погибших, устраивали поминки, помогали вдовам и сиротам.

В новой квартире родители смогли проявить своё гостеприимство, которое они раньше не могли оказывать из-за маленькой комнаты и отсутствия нормальных бытовых условий.

После переселения в новый дом бытовые условия у нас стали лучше, чем у других наших батумских родственников и большинства знакомых. Две комнаты, близость моря, туалет, вода и холодный душ в квартире – условия почти идеальные для города, где практически не велось гражданского строительства.

Папа мог разговориться на улице с приезжим, случайным знакомым, пригласить его в дом. Иногда такие случайные знакомые гостили по несколько дней. Некоторые потом присылали письма, благодарили за приём. Чаще – навсегда исчезали.

Останавливались у нас родственники, знакомые, знакомые знакомых. Жили неделями. Наша семья в одной комнате, гости – в другой.

Иногда нас в двух комнатах было до 15-16 человек. Разумеется, ни о какой сдаче комнаты в наём и оплате не могло быть и речи. Так жили многие наши знакомые и родственники. Так было принято.

Приезд родственников всегда был большим праздником, для нас детей – особенно. Родители старались как можно лучше принять гостей. С тратами не считались. Залезали в долги, но соблюдали «уровень гостеприимства», принятый в Грузии. В день приезда гостей собирались у какого-нибудь из родственников, чаще – у нас, остальные – приносили что-нибудь из еды, оригинальное.

Всегда стол был полный различными деликатесами, сладостями, фруктами. Батумские родственники по очереди приглашали гостей на обед. Несколько дней все переходили от одного родственника к другому – отмечали приезд. Потом повторялось то же самое: опять переходили от одного родственника к другому – отмечали отъезд. Я быстро привязывался к родственникам, не отходил от них, переживал их отъезд.

В Грузии было принято за продуктами на базар ходить мужчинам. В выходные дни папа утром шёл на базар, старался купить подешевле, получше. Обходил весь базар, приценивался, выбирал, разговаривал с продавцами на грузинском. Знал, что яблоки, например, лучшие – горийские, виноград – из Кахетии, инжир – из Батуми, торговался. Приносил домой овощи и фрукты, называл цены значительно ниже тех, по которым покупал продукты.

Во дворе соседи рассказывали друг другу о ценах на базаре. Мама с гордостью называла «папины» цены. Двор ахал и охал: «Ай да Сёма, ай да хозяин!». Иногда соседи просили папу что-нибудь купить для них. И здесь папа «держал марку»: не отказывал, покупал, называл цены ниже базарных. Все были довольны. Вскоре соседи начали слишком часто пользоваться папиными «базарными успехами». Тогда папа пошёл на маленькую хитрость. Он перестал брать деньги за покупки, а просил при случае купить такие же продукты. Просьбы о покупках прекратились. Правда, не все отдали долги, забыли. Но папа был доволен: Двор признал его хорошим хозяином: «Вах! Повезло Сарочке. Такой прекрасный хозяин». Мама радовалась, папа довольно усмехался. А наш мудрый дядя Яша сказал, что папа быстро, легко и дёшево отделался.

Новый дом был в трёх кварталах от Детского Сада №1, который находился на углу улиц Маркса и Сталина. Большая площадка обнесена забором. Директором детского сада была калбатоно[5] Марго, жена известного грузинского композитора Алексея Парцхаладзе. Семья Парцхаладзе пользовалась в Грузии большим уважением. Калбатоно Марго, добрая и отзывчивая женщина, используя авторитет своего мужа, смогла хорошо оборудовать детский сад. Ко времени моего появления в этом детском саду, он уже был «показательным». Я тогда всем говорил, что садик – «показательный» для того, чтобы его показывать гостям и даже тем, кто не знает русского языка. Я имел в виду иностранцев.

В детский сад присылали разработанный где-то наверху так называемый «монтаж»: песни и стихотворения, которые были связаны между собой несколькими фразами по теме, посвящённой какому-нибудь событию, а чаще «Сталину, мудрому и любимому».

Помню часть вот такого нашего выступления:

«Мой Сталин любимый учитель и друг,

К тебе миллионы протянуты рук,

Ты первый из первых в труде и борьбе,

Все лучшие чувства приносим тебе!..»

 

«О Сталине мудром, родном и любимом

Прекрасную песню слагает народ...»

 

«И сердце за Родину бьется,

О Сталине сердце поет...»

 

«О красоте твоей неповторимой

Слагает песни лучшие народ,

О вожде, о Сталине любимом,

О счастливой Родине поет».

 

«Сталин – наша слава боевая,

Сталин – нашей юности полет,

С песнями, борясь и побеждая,

Наш народ за Сталиным идет»...

 

«Народ наш в бою не согнется,

Он Сталинским сердцем согрет».

«И смотрит с улыбкою Сталин –

Советский простой человек». 

Я быстро запоминал весь монтаж, и всегда мог заменить выбывшего по болезни «артиста».

А родственники и знакомые «жили от зарплаты до зарплаты», постоянно одалживая деньги друг у друга «до получки». Мясо, кур, рыбу овощи, фрукты покупали на базаре. Мясо было роскошью. При покупке кур их долго выбирали, взвешивали на руках, дули под попочку. Старались выбрать пожирней, помоложе. Родственники курицу делили на три семьи – всего 14 человек, из них 8 детей. Каждый рёбенок получал по небольшому кусочку. Взрослым курица доставалась редко. Детям старались давать ежедневно по стакану молока, взрослым-мацони. Основная еда – зелень, фрукты, овощи.

Батуми моего детства и юности – родной сердцу город, бульвар, море, друзья, добрые отзывчивые гостеприимные люди.

Батуми запомнился мне также очередями – небольшими за хлебом, многочасовыми за сахаром, маслом, колбасными изделиями, крупами.

По вечерам стояли у магазинов, высматривали, выспрашивали, не подъехала ли грузовая машина с продуктами. Когда машина подъезжала, старались узнать у продавцов, грузчиков, шоферов какие привезли продукты, что «выбросят» (выставят на продажу). Но люди, стоящие близко к дефициту, отмахивались от заискивающих спрашивающих, с достоинством хранили молчание.

С ночи около магазинов выстраивалась очередь. В очередь ставили всю семью. Матери брали с собой грудных детей: в «одни руки» давали только ограниченное количество продуктов, только «один вес», одну пачку (грудничкам тоже). С нетерпением ждали открытия магазина. Зато сколько радости было, когда «выбрасывали» (так говорили) на прилавки магазинов масло, сыр, сахар, муку, крупы, молоко, творог, сметану[6]. Но и здесь были «фокусы». Продавцы никогда не очищали края масла или сыра. Продавали масло и сыр неочищенными, в очень толстой, сложенной в несколько раз бумаге, на отрегулированных в пользу продавца весах. Продавец бросает на весы продукты, стрелка весов ещё колеблется, а он уже заворачивает своими проворными руками продукты. Дома взвешивали на своих весах. Обманули. Соседи (они ведь работники банка, считали хорошо) говорили, что продавцы всегда отпускали продукты на 10-15 процентов меньше, чем оплачивали покупатели. Кому дать край, кому середину – масла, сыра – зависело от настроения продавца, знакомства с ним, заискивающей улыбки покупателя. Если незнающий «порядка» неопытный покупатель или правдолюбец возражал, продавец сбрасывал продукты с весов и отказывался обслуживать не только его, но и всю очередь. Настаивать было не только бесполезно – опасно. Продавец мог сказать, что продукты кончились, перерыв на обед, испортились весы, пора закрывать магазин. Милиция, сторожа, даже очередь – все были на стороне продавца.

Иногда создавали две очереди – мужскую и женскую. Первая всегда была намного меньше второй, и мужчинам удавалось «брать» продукты несколько раз, в то время как женщины «получали», в лучшем случае, один раз. «Механизм» двух очередей был всегда одинаковым. Вначале все становились в одну очередь. Потом какая-нибудь из женщин начинала шёпотом жаловаться соседке что её «трогает» стоящий сзади мужчина. Начинали рассказывать друг другу «ужасные подробности» как мужчины «трогают» женщин в очереди. Женщины волнуются, шумят, с бранью выталкивают мужчин из очереди. Мужчины вначале делают вид, что нехотя создают вторую «мужскую» очередь и, конечно, выигрывают. В конце концов, секрет создания второй мужской очереди был открыт. Наблюдательные люди, обратили внимание, что «возмутительницами» женщин в очереди очень часто бывали две подруги. Чтобы не вызвать подозрений, эти подруги в разное время около разных магазинов, устраивая спектакль «Нас трогают», добивались образования второй мужской очереди. Первыми в новой очереди всегда оказывались мужья этих женщин. Естественно, их мужья «брали» продукты несколько раз.

Покупали столько, сколько могли, сколько доставалось в очереди всей семье. Масло, чтобы не испортилось, перетапливали, сахар использовали для варенья, муку пересыпали в банки, плотно закрывали, спасая от жучков. Но продукты «выбрасывали» на полки редко. Значительную их часть продавцы оставляли «под прилавком» для себя, руководства, «нужных людей», знакомых, перепродажи. В очереди можно было простоять целую ночь, а продукты твоей семье не доставались. «Вас много, на всех не хватит», – говорили продавцы, открывая магазин, припрятав предварительно часть продуктов. Всё, что можно было разбавить – разбавляли: молоко и творог – водой, сметану – кефиром. Но мне везло. Мы жили рядом с магазином, и я всегда успевал занять очередь в числе первых («Ведь я родился не только в рубашке, но и в штанишках»). Надо отдать должное соседям, родственникам, моим родителям: с неудачником, которому не доставался дефицит, делились. Так было принято. Дефицитными были не только продукты. Мебель, предметы быта – роскошь для людей без «связей» с директорами магазинов.

Недавно прочитал строки, вымаранные цензурой, из первой редакции «Повести о рыжем Мотэле» И. Уткина:

«В очереди

Люди

Ахают,

Ахают и жмут:

 

– Почему

Не дают

Сахару?

Сахару почему не дают?..

 

Такую бы жизнь – Ленину,

Хорошую,

Как у нас». 

А в первых изданиях «Золотого телёнка было:

«Ну и наделали делов эти бандиты Маркс и Энгельс…»

Впрочем, как я впоследствии многократно убеждался, только в Москве, Ленинграде и ещё в двух-трёх городах не было дефицита основных продуктов. А в остальных городах – пустые полки в магазинах, многочасовые очереди за «дефицитом» и хамство продавцов.

А в детском саду мы декламировали и пели:

«У рабочего Ивана

Десять кресел, три дивана

В горенке стоят.

А колхозник Родион

Купил новый патефон...»

 

«Конституцию издали,

Мы зажиточными стали

Вот спасибо тебе, Сталин,

Дорогой отец…

А нам не о чем тужить

Веселее стало жить»...

 

«Весел напев городов и полей –

Жить стало лучше, жить стало веселей...»

 

«Хочется всей необъятной страной

Сталину крикнуть "Спасибо, Родной

Долгие годы живи, не болей

Жить стало лучше, жить стало веселей..."». 

Вот так мы и пели, вот так мы и декламировали, вот так мы и жили.

Поздней осенью 1938 или 1939 года мама со мной и младшим братом пошла в гости к бабушке. Папа плохо себя чувствовал, остался дома. В дверь нашей квартиры позвонили. Два молодых человека показали папе документы, «серьёзной организации» и прошли в комнату. Они предупредили, что пришли без ордера на обыск и арест, а просто – для беседы. Позднее папа пересказал разговор с гостями «оттуда»:

Молодые люди (М.Л.) Нам известно, что Вы изучали язык эсперанто. Для чего? Ведь вы владеете местными языками и еврейским.

Папа (П.) После Великой Октябрьской Революции мы все ждали, что то же самое произойдёт во всех странах. Агитаторы из Москвы, которые привезли нам конспекты по эсперанто, призывали батумскую молодёжь изучать этот язык как язык, объединяющий пролетариев всех стран. Пролетарии говорят на разных языках, это на руку буржуазии. Пролетариям нужен общий язык, чтобы понимать друг друга. (Папа отвечал так в духе времени).

М.Л. Люди, которых вы называете «агитаторами» арестованы и дают показания о своих подельниках. Что вы о них знаете? У «агитаторов» найдены записные книжки. В одной из них ваша фамилия и адрес. Для чего вы писали письма за границу? Почему ваша тёща переписывается с Америкой и Палестиной? О чём вы писали за границу?

П. Агитаторы-эсперантисты в Батуми были несколько дней. Привезли только конспекты, через несколько месяцев прислали дополнительный материал для продвинутых учеников. Отправил им два письма: с просьбой прислать новые конспекты и с благодарностью за присланные. За границу, в Германию, посылал одно письмо. Цель – тренировка. Ответа не получил. Тёща переписывается со своими детьми, которые бежали от белых. Запретить переписываться не могу. Уговорам она не подаётся. Если переписка с детьми противозаконна, запретите ей.

Молодые люди сказали, что сейчас им принесут ордер на обыск. Папа предложил начать обыск сразу, чтобы успеть его закончить до прихода жены с детьми.

«Гости» быстро провели обыск без понятых и без ордера – ордер принесли позже. Перебрали все вещи и книги. Ничего компрометирующего не нашли. Папа все конспекты и переписку уничтожил раньше, когда начались аресты эсперантистов, а воспоминания и различные записи уложил в жестяную коробку и закопал в подвале. «Люди оттуда» сказали, что разговор ещё не закончен, вызовут. Приход гостей взбудоражил семью. Все ходили мрачные. Ждали ареста.

Днём в детсадике я не думал о неприятностях. Ночью просыпался – родители у окна, через щель в шторе выглядывают на улицу, вздрагивают от звука тормозящих у дома машин в ожидании звонка в дверь.

Некоторые герои гражданской войны оказались шпионами и врагами народа. Арестовали и расстреляли Блюхера, Егорова, Тухачевского. Арестовывали соседей. Оказалось, добрейший дядя Ираклий, который играл на всех грузинских народных инструментах, был врагом народа и шпионом, а духанщик Георгий посетителей травил ядом и подсыпал стекло в еду. Притворялся другом, пел песни с посетителями и... тихонько подсыпал стекло в тарелки во время пиршества. Соседи верили. Соседи шептались: «Коварный Георгий никогда не подсыпал стекло в кастрюли на плите, только в тарелки, поэтому его долго не могли разоблачить». Ираклий слишком много шутил, всем рассказывал анекдоты, «вёл контрреволюционные разговоры».

***

В детском саду постоянно говорили о бдительности. Город – пограничный, турецкое консульство посещают иногда подозрительные люди, приходят и уходят иностранные корабли, приезжают курортники – надо внимательно присматриваться к незнакомым, при малейшем подозрении сообщать в милицию.

Теперь мы разучивали стихотворения о шпионах. Мой друг Алик Черепов декламировал стихотворение Е. Долматовского «Коричневая пуговка»:

Мальчик Алёша подобрал пуговку.

«А пуговка – не наша! Вскричали все ребята,

И буквы не по-русски написаны на ней!

К начальнику заставы бегут-спешат ребята,

К начальнику, к начальнику скорей, скорей, скорей».

 

Начались поиски нарушителя границы

 На пятый день пограничники «повстречали седого незнакомца

 И быстро оглядели его со всех сторон.

А пуговки-то нету! У заднего кармана!

И сшиты не по-русски китайские штаны.

А в глубине кармана – патроны от нагана

И карта укреплений советской стороны...»

 

«...Ребят тут похвалили за храбрость и сноровку

И долго жал им руки отважный капитан...»

 

«Вот так она хранится, Советская граница...»

«...А пуговка хранится в Алешкиной коллекции». 

Я читал

«Стихи о бдительности» С. Михалкова.

 

«Он как хозяин в дом входил,

Садился, где хотел,

Он вместе с нами ел и пил

И наши песни пел.

Он нашим девушкам дарил

Улыбку и цветы,

И он со всеми говорил,

Как старый друг, на "ты»...»

Этот человек, «который как хозяин в дом входил», оказался шпионом. «Он рядом с нами ночевал»...», он – коварный «наши ящики вскрывал и снова закрывал». Подсматривал, выспрашивал. А в наши шахты врывалась вода, горел завод, горели провода. Коварный враг «умертвить хотел сады, пески оставить без воды, без хлеба – города». Он в «нашу честную семью прополз, гадюкой злой» и.., наконец, был разоблачён (« Сколько бы верёвочка не вилась...»).

«Чтоб мы спокойно жить могли, он... стерт с лица земли!»

До папы очередь на арест не дошла. Ежов оказался врагом народа. Его сменил Берия. Кое-кого выпустили из тюрьмы, некоторые «дела» закрыли[7].

Перед тем, как в детском саду показать» наши выступления гостям, проходила генеральная репетиция. Все очень волновались. На генеральной репетиции всегда присутствовал кто-нибудь из городской или стоящей ещё выше верхушки, который обязательно вносил свои замечания. С ним всегда с благодарностью соглашались, но, как правило, замечания в программу не вносили. «Проверяющий» уносил в сумке подарок, продукты. Когда приходили гости, нас выстраивали в зале, и мы пели песни о счастливом детстве, «о Сталине мудром, родном и любимом», который думает о нас в Кремле, читали стихи. Хором, очень громко, стройно – репетировали многократно до хрипоты: «Спасибо Великому Сталину за наше счастливое детство!»[8].

Гости умилялись, долго хлопали. Потом им показывали наши помещения, рисунки, изделия из глины, пластилина, дерева (наиболее удачные рисунки и изделия делали сами преподаватели). Гости приходили в восторг, удивлялись, брали «отличившихся» на руки, фотографировали вместе с изделиями. Говорили, что ни в одной стране нет таких талантливых детей. В этом преимущество страны рабочих и крестьян.

Мы краснели, было стыдно, но воспитателей не выдавали. Обедали гости вместе с нами. Хвалили вкусный обед. Иногда на такие встречи с гостями приглашали наших родителей.

На прощанье гости громко благодарили нас за выступления, а мы тихо, между собой, благодарили их за вкусный обед. Вкусный обед в честь гостей готовил детсадовский повар, потратив, правда, продукты, предназначенные на несколько дней. Гостям тоже вручали сумки: советским – с продуктами; иностранным – подарки, «сделанные детьми» (на самом деле – местными взрослыми умельцами). Иностранные гости уходили в полной уверенности, что в Советском Союзе – изобилие, и дети живут весело и счастливо. Деньги на подарки гостям собирали наши родители.

В столовой повесили лозунг: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». В детском саду мы хором каждое утро, как молитву, повторяли эти слова. Я сказал бабушке, что счастлив, потому что Сталин думает обо мне в Кремле. Бабушка отмахнулась: «Ты счастлив, потому что родился в рубашке и штанишках, а думают о тебе папа с мамой и, главное, думают о том, как тебя накормить, а сами – всегда голодные».

На следующей репетиции в детском саду я повторил бабушкины крамольные слова о рубашке, штанишках и о папе с мамой, которые думают, как бы меня накормить. Репетицию немедленно прекратили, позвонили папе на работу. Когда папе рассказали о моём «контрреволюционном» выступлении, он очень испугался. Папа долго оправдывался, ссылался на то, что бабушка в преклонном возрасте, уже заговаривается. Конечно, мне было обидно за бабушку. Ей около шестидесяти лет и все знакомые говорят: «Прекрасная голова, прекрасная память, немного резкая», но ходят к ней за советами. Папе обещали не сообщать выше, особенно «туда», сочувственно вздыхали. Папа ушёл успокоенный...

«Семейный Совет» (папа, дядя Шика и дядя Яша) допросил меня, серьёзно поговорил с бабушкой. Меня не ругали, мне просто объяснили, что дело может обернуться арестом всей семьи. Что это такое, я уже понимал: в соседнем доме арестовали инженера и его жену, детей отправили в приют. Я со страха начал заикаться, сказал, что пойду извиняться. На меня махнули рукой и отпустили с «Совета». Бабушка с «Совета» ушла; хлопнула дверью и ушла. Перед уходом крикнула, что если её вызовут, она пригрозит «Им», что уедет к сыну в Палестину или к дочери в Америку. Дядя Яша сказал, что нельзя допускать, чтобы эта «выжившая из ума старуха» пошла ещё «туда» («старуха» всегда держалась независимо). За папой ведь есть «грехи»: изучение языка эсперанто, контакты с испанцами. Могут вспомнить, что он из «лишенцев», служил в войсках меньшевиков Грузии... Надо срочно, пока никто не «накапал», идти «туда», проситься на приём к «такому-то», который знает папу и всю нашу семью и самому рассказать, что старуха «не в себе», а сыну (мне) всё объяснили и наказали (меня). Папа так и сделал.

Принял папу товарищ дяди Шики, с которым оба они играли в городской футбольной команде в двадцатые годы. Он действительно знал папу, но не подал вида. После моего «выступления» прошло не более двух дней, но в органах об этом уже было известно. Папе показали письмо с моим «выступлением». После ссылки на «старуху», которой много лет, и на наказанного сына, папу долго отчитывали, но письмо-донос уничтожили. Дело не открыли.

И на этот раз повезло: «я ведь родился в рубашке и штанишках!». По-вез-ло!

Легковых машин было в городе несколько для очень больших начальников. Такси не было. Зато были фаэтоны, извозчики, линейки и ломовые лошади. Зато был цокот копыт по мостовой, запах лошадей, навоза, кожи. Шоферы легковых машин всегда были важными, хорошо одетыми и очень стеснялись того, что машину долго приходилось заводить ручкой. Прокатиться в кабине машины, даже грузовой, подержаться за руль, а то и порулить – мечта мальчишек моего детства.

Чаще удавалось прокатиться на фаэтоне. Фаэтоны – гордость Батуми. Изящные, с кожаным верхом, покрытые лаком, они легко передвигались по дороге. Прекрасные рессоры и резиновые колёса смягчали крутые повороты и ухабы на дороге. Мальчишки догоняли фаэтон, забирались на ось задних колёс, поглубже вжимались в кожу фаэтона.

Кучер чувствует «зайца» на оси, пускает лошадь вскачь. Своим свитым из нескольких ремешков кнутом на длинном кнутовище он старается достать зайца и сбить его с оси. Наиболее жестокие к кнуту прикрепляли кусочек свинца (свинчатку). Иногда кучеру удавалось сбить проказника с оси фаэтона, а свинчатка разрывала одежду и кожу. Одному мальчику, который неудачно устроился на оси, кучер рассёк лицо свинчаткой до кости так, что пришлось накладывать швы на изуродованное лицо. В милицию родители не заявили – бесполезно. Сам виноват. Наказал и жестоко наказал кучера старший брат пострадавшего. Он надел на себя толстые штаны и ватник, на руки – перчатки, забрался на ось фаэтона. Когда кучер пустил лошадь вскачь и начал стегать «зайца», тот изловчившись, перехватил кнут и сдёрнул кучера с козёл. Подоспели друзья, кучера избили его же кнутом, сломали оглобли, изрезали кожу фаэтона, распрягли и угнали лошадь в табор к цыганам.

***

А в мире было неспокойно. В Германии в 1933 году к власти пришёл Гитлер. Он стремился к реваншу за поражение в Первой мировой войне, к расширению «жизненного пространства» для немцев. В 1936 году Германия создала вместе с Японией Антикоминтерновский пакт («Ось Берлин-Токио»). К этому пакту присоединилась Италия. В марте 1938 г. Германия проглотила Австрию. Гитлер постоянно выдвигал всё новые и новые требования. С Гитлером пытались договориться, шли ему на уступки. Главным « уговаривающим», « умиротворяющим» и «уступающим» был премьер-министр Великобритании (1937-1940) Невилл Чемберлен.

30 сентября 1938 года был подписан Мюнхенский договор между Германией, Англией и Францией... В результате Чехословакия, перестала существовать.

Было очевидно, что рано или поздно Германия нападёт на Советский Союз. Но никто не сомневался, что война будет на территории Германии и Советский Союз её разобьёт.

В 1939 году Первого мая на праздновании «Дня трудящихся» в Детском Саду я и Алик Черепов, с которым мы очень сдружились, декламировали стихотворение про союз Акулы, Гиены и Волка о Японии, Италии и Германии, которые объединились против нашей страны. Стихотворение очень популярное в то время. На его слова по радио часто звучала песня в исполнении Леонида Утесова. Сочинил стихотворение Самуил Маршак. Кукрыниксы иллюстрировали стихотворение. Акула была в шапке самурая, гиена с челюстью Муссолини, волк в форме СС.

 

 

«Кургузая злая гиена

Акула и волк живодёр

Тайком заключили военно-

Торгово-морской договор.

И значилось в том договоре,

Что землю и синее море

И воздух небес голубой

Поделят они меж собой,

Поделят на равные трети

И царствовать будут на свете...»

 

Звери разбойничали в разных странах, а акула (Япония) даже дерзнула «напасть на соседа-Кита» (СССР), но была «для этого глотка мала»...

 

«Пускай создают договоры и делят разбойники власть.

Не могут убийцы и воры у мира свободу украсть...».

Эти слова я и Алик декламировали вместе.

Кончали стихотворение, с криком обращаясь к собравшимся на праздник:

«Возьмите винтовки, ребята, и дружно затворами: щелк

Не слопают нашего брата акула, гиена и волк».

 

Возбудившись, я поднял руку, сжатую в кулак и, заглушая аплодисменты, прокричал: «Но пасаран!» и «Рот фронт!»[9]. Последнее было сверх программы, Алик вначале удивился моей импровизации, но быстро сориентировался и тоже прокричал: «Но пасаран!» и «Рот фронт!». Нас все хвалили, говорили, что мы выступали, как настоящие артисты.

А потом ещё наш хор исполнил несколько песен:

«Стоит наш Союз как утес величавый

В спокойствии грозном своем...»

 

«Фашистских гадов, банды самураев,

На их же землях мы и разгромим,

Ни одного вершка родного края

Мы никогда врагу не отдадим...»

 

«С нами Сталин, наш любимый

Он к победам нас ведет,

Ни вершка земли родимой

Враг у нас не отберет!..»

 

«Мы готовы к бою,

Товарищ Ворошилов,

Мы готовы к бою, Сталин – наш отец!..»

 

«Если завтра война, если враг нападет,

Если тёмная сила нагрянет, –

Как один человек, весь советский народ

За свободную Родину встанет.

На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч и суров:

Если завтра война,

Если завтра в поход, –

Будь сегодня к походу готов...»

 

«И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ». 

В кинотеатрах показывали фильмы, в которых: осуждали фашистов. Популярными были – «Профессор Мамлок» (Уважаемый хирург, еврей профессор Мамлок, главный врач клиники после прихода Гитлера к власти теряет свою работу) и «Семья Оппенгейм» (Трагическая история еврейской семьи в Германии). В газетах писали о коричневой заразе.

Совершенно неожиданно для всех, совершенно необъяснимым стал договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, подписанный 23 августа 1939 года и известный как Пакт Молотова-Риббентропа. К договору прилагался секретный дополнительный протокол о разграничении сфер интересов в Восточной Европе.

Первого сентября 1939 года Германия напала на Польшу. На стороне Польши выступили Франция и Англия, связанные с ней договорами. Началась Вторая мировая война.

17 сентября войска Советского Союза вступили на территорию Польши. Оккупация Польши стала первым результатом секретного Советско-Германского протокола и проходила под лозунгом братской помощи в освобождении украинского и белорусского народов из-под чужеземного ига. Произошёл четвёртый раздел Польши между Германией и Советским Союзом.

В нашем доме поселился молодой специалист, дядя Али, который постигал банковские «азы» под руководством папы. Папа говорил, что Али был наиболее способным из молодых специалистов, которых присылали в Госбанк.

Несмотря на разницу в возрасте папа и Али очень скоро стали друзьями.

Али – аджарец, национальный кадр, подающий, как все говорили, большие надежды. Он хорошо знал членов правительства и партийных руководителей Аджарии, был холост и много времени проводил у нас. Али говорил: «У Вас даже зимой тепло».

Через некоторое время после заключения Пакта Молотова-Риббентропа Али зашёл к нам с книгой, обёрнутой в газету. Это была «Майн Кампф» Гитлера (перевод с немецкого сделан в 1926г. Карлом Радеком). Книга была предназначена для ограниченного круга партийных работников и работников Министерства Аджарии. Али не был уверен в своём достаточно хорошем знании русского языка и поэтому попросил папу прочесть книгу вместе с ним. Папа не удивился – Али часто обращался к нему по неясным вопросам, т.к. папа одинаково хорошо владел русским и грузинским языками. Папа ушёл к Али, и всю ночь они вместе читали «Майн Кампф».

Когда утром папа пришёл домой, на нём не было лица. На работу он не пошёл, весь день ни с кем не разговаривал. Вечером пришли дяди Шика и Яша, меня отправили во двор. За ужином папа сказал: «Будет война с Германией. Рано или поздно, но будет». Все молчали, а я радовался, вспоминая Гавроша. По-видимому, радость так отчётливо проявилась на моём лице, и я так активно начал размахивать руками, что папа строго сказал, чтобы я не корчил рожи и сидел спокойно. Потом дядя Шика отвёл меня в другую комнату и предупредил, чтобы я держал язык за зубами, т.к. папе доверена главная военная тайна. За разглашение – арест и тюрьма. Я был горд, что мне, как взрослому, известна тайна, и молчал.

Вокруг многое переменилось. В детском саду нам сказали, что Германия наш друг, фашисты не фашисты, т.к. дружба с нами «сделала их хорошими». Бабушка тоже говорила, что надо дружить с хорошими детьми, тогда и сам становишься хорошим. Мне же было скучно с хорошими и я дружил с теми, кого мама и папа называли шалунами, а бабушка – «хулиганами» и «босяками»

Слово «фашист», а также нападки на Гитлера исчезли из газет и журналов. Была запрещена любая антифашистская пропаганда.

Было трудно понять, что произошло. Германию называли страной, которую «вынудили» воевать. Как будто забыли, что ещё совсем недавно во всех газетах писали и по радио говорили, что Германия уже несколько лет ведёт захватнические войны. Франция и Англия были объявлены «агрессорами и империалистическими поджигателями войны» – как будто они не защищают Польшу, а напали на Германию. Раньше все понимали: кто враг. Теперь не только дети, но и взрослые ничего не могли понять.

Кинофильмы «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм» больше не показывали. Стихотворение «Акула, гиена и волк» и песни против фашистов, с которыми мы должны были выступать ещё раз на празднике «Дня Революции» 7 ноября, были исключены из программы. В газетах и журналах вместо карикатур на фашистов появились карикатуры на англичан и французов.

Вообще, многое из происходящего стало странным.

«Странная война» велась на Западе между немецкой армией и армиями союзников Англией и Францией. Военных действий практически, не было. Союзники надеялись, что, проглотив очередную жертву, Польшу, Гитлер наконец-то изменит свою агрессивную политику и согласится на заключение длительного мира.

«Странный мир» был на Востоке. Нейтральный Советский Союз, нарушив мирный договор, не объявляя войны, оккупировал часть Польши. Поставки в большом количестве сырья и продовольствия из СССР в фашистскую Германию помогали ей в войне с Англией и Францией.

«Странной» была и позиция Англии и Франции: они не объявили войну Советскому Союзу, вероломно напавшему на истекающую кровью союзную с ними страну. О возможной войне с Англией и Францией говорили папа с дядей.

Появились беженцы из оккупированных немцами польских земель. Они рассказывали о поголовном уничтожении фашистами евреев.

«Зато "Правда" 17 октября 1939 года опубликовала статью Давида Заславского. Известный "придворный журналист” (еврей – А.Л) обвинял изгнанное польское правительство в связях с еврейскими банкирами Парижа, а сообщения об уничтожении польских евреев называл вздорными»[10].

Союзники, Англия и Франция, просчитались: Германия, «прекратив «странную войну», оккупировала Францию, Бельгию, Голландию, Данию, Норвегию.

17 июня 1940 года министр иностранных Советского Союза дел Молотов поздравил Германское правительство с "блестящим успехом во французской кампании"».

Пакт Рибентропа-Молотова, секретное к нему приложение, война на Западе, успешный захват Восточной Польши – вдохновили Советский Союз немедленно продолжить осуществление своих агрессивных планов.

В ноябре 1939 года Советский Союз потребовал от Финляндии отодвинуть границу за счёт части Карельского перешейка. Финляндия отказалась рассматривать эти предложения.

30 ноября 1939 года войска Ленинградского военного округа начали военные действия против Финляндии. Планировалось войну закончить за три недели и «малой кровью».

Наступление Советских войск захлебнулось, натолкнувшись на серьёзные укрепления – «Линию Маннергейм». Несколько дивизий были окружены и разбиты. Красная Армия несла большие потери.

От оккупации всей Финляндии пришлось отказаться. 12 марта 1940 года был заключен мирный договор. К СССР отошёл Карельский перешеек, часть полуостровов Рыбачий и Средний на Севере и был сдан на 30 лет в аренду полуостров Ханко.

 Потери СССР превышали потери Финляндии в 7-8 раз, по самолётам – в десять раз.

Советский Союз воспользовался тем, что в Европе шла кровопролитная война и после оккупации части Финляндии, продолжил захват стран Восточной Европы. Были оккупированы Прибалтийские страны Бессарабия и Северная Буковина.

Аппетиты Сталина были настолько велики, что он, в нарушение условия Секретного приложения к Договору, «прихватил» Литву, которая входила в сферу интересов Германии и Северную Буковину, принадлежащую Румынии. В ноте посла Германии советскому правительству говорилось о неожиданности претензий СССР на Северную Буковину и выражалось беспокойство за судьбу проживавших на этих территории немцев. Сталин приблизился к румынской нефти, которая питала немецкую технику.

Неудачи в войне СССР с Финляндией и прыть, с которой Сталин поторопился захватить не только «свои» (по приложению к Договору), но и «чужие» территории, а также разгром Западной коалиции подтолкнули Гитлера начать подготовку к войне с Советским Союзом. 21 июля 1940 года началась разработка плана вторжения Германии в СССР- план «Барбаросса»

Летом 1940 года в Батуми приехал из Ленинграда с группой моряков мамин троюродный брат Марк Борисковский. После окончания Военно-медицинской Академии он был направлен в госпиталь, а с первых дней Советско-Финской войны – на фронт. Марк несколько вечеров провёл у нас. До переезда в Ленинград, Марк со своей мамой, братом и сёстрами жил и учился в Тбилиси, хорошо знал Батуми и его окрестности.

Папа мне рассказывал, что по вечерам, когда товарищи Марка шли в ресторан или на свидание, он приходил к нам в гости. Собирались родственники. Засиживался Марк у нас допоздна, иногда оставался ночевать. Марк много рассказывал о Ленинграде, о войне с финнами. О Ленинграде слушать было интересно, о войне – страшно. Всё, абсолютно всё, было не так, как писали в газетах. К войне с Финляндией страна оказалась неподготовленной.

Красноармейцы ночевали в снегу, у костра и погибали из-за переохлаждения, ожогов, пули снайпера. Гимнастёрки и бельё были летними, раненые и часовые превращались в ледяные статуи. Два эпизода произвели на нас особенно неприятное впечатление: раненый финский офицер отказался лечиться у советских врачей, при обходе, плевал в лицо главврачу. Отряд финских лыжников внезапно появился в тылу Советских войск, расстрелял и взял в плен красноармейцев, которые грелись у костра, и также внезапно исчез.

Финны с детства были прекрасными лыжниками, одеты в лёгкое, очень тёплое бельё. На финских солдатах и офицерах – толстые, домашней вязки свитера, шарфы, подшлемники, наколенники, в рюкзаках запасное тёплое бельё, термосы с горячей водой. Укрывались финны в заранее оборудованных обогреваемых блиндажах и палатках, которые при отступлении уничтожали.

Врачей не хватало. Постоянно привозили обмороженных в медсанбаты. Многим приходилось ампутировать конечности. Вначале Марку становилось дурно от вида искалеченных, обмороженных, безруких и безногих раненых, с трудом оперировал, руки дрожали. Скоро привык сдерживать эмоции. Руки уже не подводили.

Во всём был дефицит: в питании (его не хватало, оно замерзало), нормальном вооружении (сражались в основном винтовками, автоматов было мало), тёплом белье и обмундировании. При сильных морозах оружейная смазка не подходила, аккумуляторы выходили из строя, винтовки и автоматы нередко отказывали из-за мороза, артиллерия била по пустому месту, а иногда и по своим. Снарядов не хватало. Как ни странно, ни гриппом, ни ангиной не болели.

Красноармейцы ожидали, что население будет встречать их с радостью, цветами, как освободителей от капиталистов, а «неблагодарные» рабочие и крестьяне стреляли в спину, в первую очередь выбивая из строя командиров, вступали в отряды сопротивления. Страна отчаянно сопротивлялись оккупантам.

Из-за войны 1939-1940 гг. Финляндия превратилась во врага СССР и в 1941 году демократическая страна воевала в союзе с фашистской Германии.

Марк в Батуми всегда гулял с «лейкой», фотоаппаратом очень редким в довоенные годы и дорогим, много фотографировал. Несколько раз брал меня на прогулку по Батуми. Он показал мне, как надо пользоваться фотоаппаратом при съёмках и даже разрешал наводить фотоаппарат на какой-нибудь предмет и щёлкать затвором. На прогулках с дядей я носил «лейку» на ремне через плечо и делал вид, что фотографирую мальчишек, стайка которых нас постоянно сопровождала.

Потом много раз меня ловили местные хулиганы и требовали отдать фотокарточки. Я со страха врал: рассказывал, что вот-вот дядя должен прислать фотокарточки из Ленинграда. Потом, что он в далёком секретном походе («секретность» хорошо действовала), ловит шпионов и морских диверсантов (на это тоже «клевали»). Вначале верили, потом угрожали, поджидали меня у дома, поколачивали. Выручил меня дядя Иосиф, папин брат (о нём я расскажу позднее). Во-первых, он мне показал несколько приёмов и объяснил, что надо нападать и бить первым. Я научился. Первым и с криком набрасывался на желающих ударить меня – немного помогло. Стали бить реже, но били. Кое-кто меня стал побаиваться. Главное, дядя Иосиф, поймал самого большого моего обидчика, взял его за нос и сказал, что отрежет ухо и кое-что ещё, если меня тронет, заскрежетал зубами, сделал страшное лицо и в виде аванса – дал ему шалабан. А я ещё всем рассказывал (конечно, врал), что мой дядя во время войны, когда кончались патроны и гранаты, безоружный дрался с белофиннами, убивая их специальными приёмами, которым он и меня научил. Ко мне перестали приставать, история с фотографиями была забыта. Правда, один из хулиганов, Хасан (имя я изменил), который через несколько лет отбирал у школьников деньги и завтраки, иногда напоминал о фотографиях, держа меня в страхе, но никогда не отбирал деньги.

Марк и его товарищи пробыли в Батуми две недели, затем уехали в Тбилиси. В Тбилиси жили родственники, родная сестра Марка Лида, которая была женой маминого брата Виктора. Несколько дней они гостили у Лиды и Виктора, потом на автобусе по военно-грузинской дороге и поездом – в Ленинград. Перед отъездом Марка у нас собрались родственники. Говорили о надвигающейся войне, что она будет трудной. О том, что предстоит воевать, говорили многие. Раньше были уверены, что «Красная Армия всех сильней», однако тяжёлая «победа» над маленькой Финляндией, с населением, почти равным населению Ленинграда внушала взрослым тревогу.

Я же, если и думал о войне, то видел себя в кавалерии: «Шашки наголо! Вперед на врага!». Или моряком и обязательно на подводной лодке: «Аппараты товсь». Выстрел. Вражеский корабль-линкор или крейсер (лучше – линкор) уходит на дно.

Отечественную войну Марк встретил врачом, на корабле, базой которого был полуостров Ханко. Корабль, на котором он служил, совершая переход в Кронштадт, подвергся жестокой бомбардировке и был потоплен. Команда оказалась в холодной воде. Марк прекрасно плавал, был вынослив, организм его закалила всегда бурная река Кура в Грузии, где он провёл детство и юность.

Он один из немногих спасся несмотря на долгое пребывания в воде. Служил в госпитале в блокадном Ленинграде. После демобилизации до глубокой старости работал врачом в спортивном обществе «Трудовые резервы». В 1955 году защитил диссертацию: «Некоторые вопросы врачебного обеспечения тренировки юных боксёров». В его ленинградской квартире всегда жили животные: собака, кошка, попугаи огромных размеров. Вместе с женой собрал прекрасную коллекцию антикварной мебели и картин. Участвовал в выставках частных коллекций. В свои 70 лет выглядел молодым человеком, легко одевался, ходил всегда быстрой и лёгкой походкой.

***

Первого сентября 1940 года за мной зашла Лиля Завалкова, дочь маминой знакомой, ученица десятого класса школы №3 имени Ф. Дзержинского и отвела меня «первый раз, в первый класс». Но вначале она подошла к своим одноклассникам, ученикам последнего предвоенного десятого класса и познакомила меня с ними. В июне следующего года все мальчики после выпускного вечера были призваны в армию, большинство не вернулось с войны.

Всех учеников школы собрали в саду Дома Красной Армии, который находился напротив школы (в саду был «Летний кинотеатр», сцена, стояли скамейки). Выступал директор школы Милов. В тот же день мы узнали от старшеклассников, что его прозвище – «Помидор». Он говорил, а все дети тоже говорили, ничего не было слышно. После выступления директора Лиля отвела меня в класс и сказала, что она сидела около сцены, всё слышала. Главное, директор сказал, что время серьёзное и нам надо хорошо учиться: «Учиться, учиться и учиться!».

Глава 2

Семья Вейнфельд в Германии. 1933-1939 гг.

Эта глава о трудном детстве маленькой девочки Сильвии, её удивительных родителях Натане и Пауле Вейнфельд и их родственниках. Она написана по рассказам Сильвии и письму Натана своим внучкам Барбаре и Элен. Моя племянница Сара Хоффман-Левина нашла и перевела на русский язык большое количество материалов из различных архивов. Она по праву – соавтор этой главы.

***

В 1935 году, 3 марта в германском городе Франкфурте родилась Сильвия, дочка Натана и Паулы Вейнфельд[11].

Второй год нацисты находятся у власти. Сильвия и её отец, рождённые в Германии, по существующим ещё законам страны – немецкие граждане.

В этом же 1935 году, 15 сентября, через шесть месяцев после рождения Сильвии, были опубликованы, так называемые, «Нюрнбергские законы». По этим законам евреи были лишены гражданства Германии. Гитлер приступил к первой стадии «окончательного решения еврейского вопроса»: вытеснению евреев из политической и экономической жизни Германии, к вытеснению евреев из страны.

В этом же 1935 году Гитлер в своём выступлении в Рейхстаге предложил переселить всех евреев Германии на Мадагаскар, обещая даже предоставить для их перевозки транспорт лишь бы «очистить» страну от евреев [12].

В этом же 1935 году Владимир Жаботинский на Сионистском конгрессе в Вене предупреждал:

«...Мы находимся сейчас, по всей видимости, на пороге пропасти, накануне катастрофы мирового гетто, в период, который в еврейской традиции называют «днями прихода мессии» или, по крайней мере, «днями ужасных мук, предшествующих приходу мессии», и перед лицом этой мировой катастрофы еврейство стоит безоружное со всех точек зрения...»[13]

Немецкая печать была полна подстрекательских антисемитских статей. Вначале евреев изгнали из государственных учреждений, учебных заведений, органов печати, затем их начали вытеснять и из экономики и из страны.

Большинство немецких евреев не желало покидать Германию, полагая, что неприятности – переходящие, как это бывало раньше. Пройдёт некоторое время и порядок в стране с богатыми традициями и культурой будет восстановлен. Немецкие евреи вопреки Нюрнбергским законам, вопреки преследованиям продолжали считать себя немцами независимо от вероисповедания. Они любили свою Германию, отдавали своей родине знания, способности, а во время войны и жизни (12000 немецких евреев погибли в Первой мировой войне.

«..В еврейских домах Германии и далеко за её пределами, полки с книгами Шиллера стояли рядом с «рыжими Пятикнижиями с оборванными переплётами, а всё чаще над ними» [14].

В 1936 году в Берлине состоялись XI Олимпийские Игры.

Министерство внутренних дел Германии и начальник полиции Берлина издали приказы и распоряжения, в которых предписывалось в период с 1 июня по 15 сентября убрать все антисемитские лозунги. Антисемитские выступления в Германии практически прекратились... Гитлеровский режим использовал Олимпийские игры, чтобы представить зарубежным зрителям и журналистам фальшивый образ мирной и терпимой Германии.

Отсутствие явных признаков государственного антисемитизма, антиеврейских выступлений, пропаганды, плакатов и надписей на зданиях, создавало у иностранцев, присутствующих на Олимпиаде, уверенность, что евреи преувеличивают свои страхи. Пропагандистский нацистский аппарат одержал «блестящую» победу»: создалось мнение, что демократы и зарубежные еврейские организации вводили в заблуждение общественное мнение. Многие немецкие евреи приняли всё это за признак восстановления в Германии порядка. Кое-кто даже вернулся из эмиграции. Желающие быть обманутыми – обманывались, принимали желаемое за действительное. Более того, некоторые немецкие евреи (немецкие!! – А.Л.) выступили с заявлениями в зарубежной печати, что сведения о нацистских преследованиях лживы. Они остались в Германии и жестоко за это поплатились, закончили свою жизнь в концлагерях. После окончания Олимпийских игр преследования евреев усилились. Германия продолжала идти по пути «окончательного решения еврейского вопроса».

Отец Сильвии Натан Вейнфельд не верил в возможность улучшения положения евреев в Германии особенно евреев из Польши. Эти евреи подвергались наиболее жёстким нападкам в прессе. Он не сомневался, что польские евреи в Германии подвергнутся репрессиям в первую очередь. Натан начал активно искать возможность эмигрировать.

Получить визу было непросто: почти все страны закрыли свои границы для свободного въезда. Лишь несколько – ещё имели смехотворно низкие квоты на выдачу ежегодных въездных виз. В любом случае, надо было записаться, в очередь на интервью в посольство или консульство для получения разрешения на въезд в страну и ждать. Наиболее предпочтительной была эмиграция в США: большие, чем у других стран квоты на въездные визы, короче очередь. Для получения разрешения на въезд в США необходимо было иметь аффидевит (свидетельство) о материальной поддержке эмигранта гарантом (спонсором): обеспечение его жильём, питанием и оплатой медицинских расходов.

В 1936 году Натан обратился к своему девяностолетнему дяде Осиасу Хербсману, брату матери, проживающему в Лос-Анджелесе, с просьбой стать гарантом его семьи для въезда в США. Ни дядя, ни его взрослые дети с семьями не имели возможности дать гарантию оплачивать финансовые расходы Вейнфельдов[15].

Положение евреев в Германии постоянно ухудшалось.

С 5 октября 1938 года их заграничные паспорта были объявлены недействительными. В дальнейшем при выдаче паспортов евреям, в них проставлялся специальный символ в виде буквы J (по первой букве «Jude» –еврей). Другой закон 1938 года обязывал евреев, если их имя не являлось «чисто еврейским» (согласно списку, составленному самими нацистами), указать в паспорте второе имя: мужчины – «Израиль», женщины – «Сара». Теперь национальность еврея можно было узнать по имени или символу «J» в паспорте.

После оккупации Австрии и объединения с Германией в единое государство (аншлюс), на австрийских евреев были распространены Нюрнбергские законы. Гитлер повторил заявление о предоставлении евреям беспрепятственного выезда в другие страны.

По инициативе президента США Франклина Рузвельта в городе Эвиане на юге Франции была созвана конференция (Эвианская конференция), целью которой было получить согласие стран-участниц принять евреев-беженцев из Германии. Двенадцать дней тридцать две страны, среди которых были США, Великобритания, Франция, Бельгия, Австралия, обсуждали проблемы эмиграции из Германии и Австрии. Двенадцать дней представители, практически, всех правительств, присутствующие на конференции, доказывали, что их страны не могут принять беженцев. Естественно – результаты конференции были трагичными: подавляющее большинство стран отказалось принять еврейских беженцев. Для евреев Третьего рейха, по словам Хаима Вейцмана: «Мир разделился на два лагеря: на страны, не желающие иметь у себя евреев и – не желающие впускать их в страну».

Евреи метались по всему миру в поисках безопасного пристанища, и везде они были незваные, непрошенные, нежеланные[16]. Кое-кому удалось получить транзитную визу через Голландию, укрыться в Швеции, позднее эмигрировать в США или Палестину (ниже – в «Послесловии» – об эмиграции через Голландию и Швецию родственников Натана и Паулы).

В письмах к дяде Осиасу Натан рассказывал об ужасной ситуации, в которой находится его семья, и дядя, в конце концов, нашёл возможность прислать аффидевит с гарантией материальной поддержки. Натан Вейнфельд начал хлопотать об оформлении визы.

***

В Германии и Австрии проживало около 70 тысяч евреев из Польши. Среди них были потомки тех евреев, которые, спасаясь от погромов или в поисках работы, эмигрировали в Германию из польских районов России и Австро-Венгрии ещё в конце XIX века.

15 октября 1938 г. в Польше была опубликована поправка к закону о гражданстве. Согласно этой поправке польские граждане за границей должны были до 30 октября лично явиться в консульства, аккредитованные за рубежом, и продлить свои паспорта. В противном случае их польское гражданство прекращалось и паспорта аннулировались. За оставшееся время продлить паспорта было невозможно, в консульствах чинили препятствия. Власти Польши хотели таким образом аннулировать гражданство польских евреев, которые проживали в Австрии и Германии, и не дать им возможности вернуться на родину.

Оставить в стране десятки тысяч евреев, граждан Польши, противоречило планам Германии, которая старалось избавиться от «своих немецких» евреев. По требованию нацистского правительства все евреи, граждане Польши должны были покинуть пределы Германии. Более того, Германию должны были покинуть также и евреи, родители которых или их бабушка и дедушка родились в Польше. Большинство из них были немецкими гражданами до 1935 года (их лишили гражданства как евреев по «Нернбергским законам). Оставшиеся в стране евреи, подпадающие под эти требования, подлежали насильственной депортации.

Паула и её отец Абрахам Ягода, граждане Польши, должны были покинуть Германию. Покинуть страну должны были также рождённые в Германии Сильвия и её отец.

С 26 октября 1938 года Германские власти начали арестовывать евреев, подлежавших депортации.

Ночью гестапо арестовало и Натана. Его жене Пауле приказали вместе с Сильвией следовать утром на вокзал и присоединиться к мужу и евреям, депортируемым из Германии.

Утром Натана и таких же как и он арестованных построили для регистрации, каждый получил по четыре куска сухого хлеба. Эсэсовцы грубо заталкивали людей в крытые машины, не обращая внимания на плач детей. На железнодорожной станции арестованных так же грубо затолкали в товарные вагоны и под охраной эсэсовцев повезли к границе с Польшей.

В вагонах было тесно, люди голодали. После полуночи поезд остановился в Дрездене. Привокзальные магазины закрыты. Суббота. Тем не менее, раввин города разрешил ортодоксальным евреям Дрездена нарушить закон субботы, приготовить пищу и накормить депортируемых.

Утром 30 октября поезд, в котором находился Натан, прибыл на германо-польскую границу у контрольно-пропускного пункта города Ной-Бентшен.

К пограничной станции непрерывно подъезжали товарные поезда и грузовые машины. Эсэсовцы быстро разгружали транспорт. Большинство депортируемых было застигнуто врасплох. Среди них – люди в домашних пижамах, больные. Парализованных – несли на носилках. Многие женщины находились в обморочном состоянии, сходили с ума. Умерших не успевали хоронить.

Долгие часы депортируемые, а «пассажиры» нескольких транспортов до трёх суток, дрожа от холода, голодные находились под открытым небом. Плачущие женщины и дети – душераздирающие сцены.

Опять построение, опять обыск и регистрация. У депортируемых отобрали деньги и ценности, оставили только по 10 марок.

Гестаповцы палками погнали людей по нейтральной полосе на польскую сторону. Дети едва бредут, старики не могут идти, выходят из толпы. Им угрожают, при неподчинении бьют палками. Толпа приближается к польской стороне границы.

Польские пограничники предупредили: при пересечении границы будет открыт огонь. Толпа поворачивает обратно, натыкается на палки эсэсовцев.

На нейтральной полосе между Германией и Польшей под дождём на голой земле оказались 12 тысяч человек – женщины, мужчины, старики, дети. Среди них – друзья и знакомые Вейнфельда.

5 тысяч евреев эсэсовцы погнали на север, чтобы переправить их в Польшу на другом участке границы. Ещё 30 тысяч евреев были вывезены в Верхнюю Силезию на германо-польскую границу, где они также расположились под открытым небом[17].

Натан делал всё возможное, чтобы задержаться на германской стороне границы. Он встречал все подъезжающие к границе поезда и машины в поисках своей семьи. Спрашивал знакомых, которые были среди депортируемых. Надеялся среди постоянно прибывающих найти жену с дочкой, чтобы не потерять их в суматохе при переходе границы. Жену и дочку он не встретил.

Тем временем, Министерство Иностранных дел Германии категорически потребовало от правительства Польши отменить поправки к закону о гражданстве и принять евреев, которые находились на границе. Польское и германское правительства заключили соглашение, по которому срок перерегистрации паспортов продлили до 31 июля 1939 года. Польша согласилась также принять 17 тысяч евреев, которые находились у границы и на нейтральной полосе. Остальные – должны были вернуться обратно.

Депортированных евреев разместили в лагерях, расположенных в приграничных городах Польши. В самом большом лагере беженцев около города Збоншин (Збоншинь) с конца октября 1938 до августа 1939 находилось около 12 тысяч евреев из Берлина, Гамбурга, Лейпцига, Дюссельдорфа, Кёльна, Франкфурта и нескольких других городов Германии. Евреи из Австрии и Судетской области были выгружены из поездов и фургонов в пограничном немецком городе Кониц и депортированы затем в польский город Хойницы (Хойнице). В нескольких небольших лагерях содержалось ещё 5 тысяч человек.

Около железнодорожной станции Збоншин

Депортированные евреи в лагере Збоншин

Збоншин. В очереди за обедом

Население города Збоншин (6 тысяч) за счёт депортированных евреев увеличилось до 16 тысяч. Продуктов питания не хватало. Многие беженцы спали на земле, подстелив под себя солому. Тем, кому больше повезло, разместились в сараях, конюшнях и даже свинарниках. Люди страдали от голода и жажды. Старики молились, молодые искали родственников, знакомых, сограждан--все старались объединиться в землячества. Наконец прибыла помощь из Варшавы. Волонтёры еврейских общественных организаций привезли продукты питания, организовали раздачу обедов и медицинскую помощь. Беженцев переместили в бывшие армейские бараки, постелью продолжала служить солома. Скученность, духота, плачь детей. Но морально стало легче. Появление волонтёров и помощь еврейских организаций вселяло в беженцев надежду. В течение нескольких недель был построен целый городок со складом для продуктов, больницей, почтой, учебными помещениями. Среди беженцев оказались ремесленники высокой квалификации, специалисты, работавшие в Германии в разных областях техники, преподаватели, писатели, артисты. Вместе с 10-15 волонтёрами почти 500 специалистов из числа беженцев по вечерам обучали евреев плотницким, портняжным и сапожным ремёслам. Днём работали на стройке, в мастерских. Как только наладились бытовые условия, организовали обучение в первую очередь идишистскому и польскому языкам. Построили помещение для преподавания Талмуд-Торы. В лагере налаживалась культурная и религиозная жизнь. Работали театр, библиотека, читальный зал. Артисты выступали с концертами. В лагере был даже хор[18].

Некоторые евреи впоследствии выбрались из Збоншина с помощью родственников, польской еврейской общины и сионистских организаций. Другие остались, надеясь, что ситуация изменится и они вернутся в Германию. В основном, это были евреи, предки которых ещё в 1800 годах эмигрировали в Германию. Они называли себя немцами иудейского вероисповедания, не знали польского, а многие и идиша и были привязаны к немецкому языку и культуре. И тех и других через год застала в Збоншине немецкая оккупация и те и другие последний раз встретились в концлагерях и у печей крематория[19].

Из числа евреев, оставленных по соглашению между польским и немецким правительством в Германии, 5 тысяч нацисты заключили в концлагеря, 30 тысяч вернули на прежнее место жительства. Натану повезло: ему разрешили вернуться домой во Франкфурт. Он надеялся, что Паулу и дочку не успели депортировать в Польшу, и они встретятся в своей квартире. Надежда Натана не оправдалась.

***

После ареста Натана, Паула решила не дожидаться депортации вместе с польскими евреями, собранными на вокзале. Красивая, и хорошо одетая женщина, она купила билеты на поезд в вагон первого класса, чтобы не вызывать подозрения. По паспортам граждан Польши Паула, её отец и Сильвия беспрепятственно пересекли границу и прибыли в Варшаву. Паула избежала депортации, ей не пришлось пережить ужасов Збоншина. Однако создалась трагическая ситуация. Натан не был гражданином Польши и ему не разрешили въехать в страну; Пауле с дочкой – вернуться в Германию. Натану не разрешили даже послать жене деньги из Германии.

***

Среди евреев, которые оказались на нейтральной полосе между Германией и Польшей, а потом в Збоншине, находилась и семья Менделя Гриншпана. Мендель оказался в трудном положении – на его руках было семь дочерей. В Польшу его семью не впустили. Он написал сыну в Париж открытку: «Дорогой Гершль, мы оказались на мели, без копейки денег. Не смог бы ты прислать нам сколько-нибудь...»[20].

Семнадцатилетний Гершль Гриншпан решил действовать. В знак протеста против депортации из Германии польских евреев Гершль ранил дипломата Эрнста фон Рата, который через несколько дней скончался.

Гитлеровская пропаганда объявила, что покушение на фон Рата было выполнено по заданию «международного еврейства»[21].

Подстрекательскую речь произнёс Геббельс: «Национал-социалистическая партия не унизится до организации выступлений против евреев. Но если на врагов рейха обрушится волна народного негодования, то ни полиция, ни армия не будут вмешиваться».

Погромы прошли по всей территории Третьего Рейха. Погромщики – в основном, штурмовики и молодёжь – врывались в дома, банки, магазины, избивали, убивали, грабили евреев, разрушали, поджигали синагоги, били витрины магазинов, выбрасывали продукты и товары на улицу. Всюду валялись осколки стекла разбитых витрин магазинов. Ночью при свете уличных фонарей осколки стёкол ярко блестели, переливаясь хрустальным блеском. Погром стал грандиозным «государственным антиеврейским мероприятием» и получил название «Хрустальная ночь».

Тактика «Окончательного решения», разработанная нацистами, от ограничения прав евреев, их вытеснения из политической и экономической жизни страны, перешла в следующую стадию: к физическому преследованию и заключению в концлагеря[22].

Для большинства евреев в Германии стало очевидным: из страны надо бежать, бежать немедленно.

***

В декабре 1938 года Натан Вейнфельд получил приглашение явиться всей семьёй 18 января 1939 на интервью к американскому консулу для получения разрешение на въезд в США.

Натан набрался смелости и решил обратиться к Полицай-Президенту Франкфурта с просьбой, разрешить жене с дочкой вернуться в Германию для получения визы. Никто не верил, что его пропустят в канцелярию Полицай-Президента, что его просьба будет удовлетворена, что с ним вообще станут разговаривать. Въезд евреев в Германию был категорически запрещён. Евреев, возвращающихся в Германию, отправляли в концентрационный лагерь. Были известны случаи, когда обращение к властям заканчивалось концлагерем. Тем не менее, Натан продолжал добиваться воссоединения с семьёй, бесстрашно посещая нацистских чиновников.

Натану удалось получить согласие на въезд Паулы в Германию. Немецкому консулу в Польше было дано указание выдать разрешение Пауле на право въезда в Германию. Натан радовался, теперь всё устроилось и жена с дочкой приедут в ближайшие дни. Но возникло новое препятствие. Польское правительство аннулировало паспорт Паулы и выдало ей новый с пометкой: «без указания гражданства». По такому паспорту немецкий консул не мог выдать разрешение на въезд в Германию.

Паспорт Паулы. Свидетельство о рождении Сильвии

Не мог выдать въездную визу в США заочно и американский консул. Паула с дочкой оставались в Польше, Натан – в Германии.

Натану советовали эмигрировать из Германии одному без семьи, а Пауле с дочкой – из Польши. В Германии оставаться было опасно[23]. Однако, американская квота для жителей Польши была значительно меньшей, чем для Германии. Для получения разрешения на эмиграцию из Польши необходимо было ждать ещё не менее двух лет. Положение евреев в Польше было тяжёлым, антисемитизм усиливался (Глава 3), к тому же Паула была лишена гражданства. Натан не сдавался и не терял надежду на приезд Паулы в Германию.

Он получил разрешение на перенос интервью в Американском консульстве на более позднюю дату и продолжал активно добиваться воссоединения с семьёй.Более полугода день за днём Натан обходил кабинеты нацистских чиновников, добиваясь разрешения на въезд Паулы с дочкой в Германию. Ему постоянно отказывали. В конце концов, Натану повезло. В своём письме внучкам он написал: «Когда я говорил с немецким инспектором, я заметил, у него человеческое ко мне отношение – не все немцы были нацистами». Пауле разрешили вернуться в Германию на один месяц.

После возвращения Паулы с Сильвией, предъявления в консульстве США в Штутгарте документов—паспортов и свидетельства о браке –семья получила визы.

 

Паспорт Натана

Свидетельство о браке

Покидая Германию, беженцы могли взять на каждого члена семьи не более 10 марок. Остальные деньги и имущество – конфисковывалось.

Натан Вейнфельд принял решение приобрести билеты на один из круизных кораблей, который направлялся с туристами из Германии в США.

Семья отплыла из Гамбурга в августе 1939 года. Корабль шёл под Германским флагом. Пассажиры – немцы--туристы проводили свой отпуск, путешествуя на корабле, и восемнадцать евреев-беженцев, ещё не верящих в своё спасение. Корабль был уже недалеко от Карибских островов, когда началась война. Появилось опасение, что капитан примет решение вернуться в Германию.

И опять семье Вейнфельда повезло: корабль продолжал двигаться по намеченному курсу. Капитан высадил беженцев на острове Кюрасао (Кьюрасао) и повернул корабль с немецкими туристами назад в Германию.

Остров Кюрасао находится в Карибском море, в 80 км от Венесуэлы, принадлежит Нидерландам (субъект федерации в составе Королевства Нидерландов с 2010 года). Недалеко – остров Аруба[24]. Беженцев приветливо встретила и взяла под свою опёку местная еврейская община – потомки изгнанных из Испании и Португалии евреев и маранов, бежавших от инквизиции вначале в Голландию, а затем переселившихся на остров Кюрасао. В течение всего времени пребывания на острове еврейская община оказывала помощь беженцам из Германии. Местные власти не препятствовали пребыванию гостей, случайно высадившихся на остров, въездная виза для пребывания на острове не требовалась.

Оказалось, что Голландское правительство было заинтересовано в эмигрантах.

Наконец, после нескольких лет унижений и страха беженцы смогли расслабиться. Их радовало всё: непривычная растительность – разнообразные кактусы, ягуаны, низкорослые белохвостые олени, длиной полтора-два метра, морские черепахи. На острове – заповедник Шете-Бока и национальный парк Синт-Кристоффел. Символ Кюрасао – дерево диви-диви, крона которого всегда растёт, вытянувшись на запад из-за постоянно дующих здесь ветров.

Синагога в Кюрасао

Через несколько недель Еврейская Иммигрантская Благотворительная Организация – HIAS – Hebrew Immigrant Aid Society[25] зафрахтовала места на корабле «Санта Роза», который доставил беженцев в Нью-Йорк. Несколько дней семья Вейнвельда провела в Нью-Йорке, затем на поезде приехала в Лос-Анджелес.

(Работники HIASа попросили, чтобы родители Сильвии сопровождали восьмилетнюю девочку, которая ехала одна в Чикаго. Сильвии было только 4 года, но она помнила её имя—Карен. Имя этой девочки Сара Хофман нашла в списке пассажиров корабля «Санта Роза», на котором беженцы приплыли в Нью-Йорк).

Корабль «Санта Роза»

Список пассажиров на корабле «Санта Роза» и увеличенная часть списка с данными семьи Вейнфельд

Кают-компания на корабле « Санта Роза»

Послесловие

Натан Вейнфельд, отец Сильвии родился 20 октября 1901 года в городе Оффенбах. При рождении ему дали имена в память обоих дедушек – Нафтали и Гирша и бабушки Ханны-Хаим. В паспорте, выданном ему в гитлеровской Германии, его имя – Натан Вейнфельд, также как и в сертификате, полученном в США.

Сертификаты Натана и Паулы

Мать Сильвии Паула (Песся) Вейнфельд (Ягода), гражданка Польши, родилась в г. Радзалин под Варшавой. У Натана и Паулы после эмиграции в США родился сын, названный в честь дедушки Пинхасом (Филиппом).

Отец Натана – Пинхас родился в г. Жмигрод, который входил в графство Ясло (Галиция, ныне этот город в Польше).

Мать Натана Сара Хербсман родилась в г. Кросно (Галиция, ныне этот город в Польше). Её отец был шойхетом в г. Кросно; брат Осиас в юности уехал в Америку и жил в Лос-Анджелесе с двумя детьми Невилом и Абрахамом Хербсман.

У Пинхаса и Сары, кроме младшего Натана было две дочери – младшая Лея, старшая Рахел и сын Ганс. Родители и дети все кроме Натана родились в Польше. В эмиграции Ганс изменил свою фамилию на Винфельд.

Мать Паулы (бабушка Сильвии) Эстер и брат Меер Ягода эмигрировали в Палестину. Позднее Меер и его жена, Этель эмигрировали в Австралию.

Другой брат Паулы Шон Ягода, его жена и двое детей стали жертвами Катастрофы в Польше.

Отец матери Сильвии Абрахам выехал из Германии в Польшу (см. выше). Во время войны бежал из Польши в Югославию, затем – в Италию. Скрывался в монастыре. После войны – эмигрировал в Америку.

Сестра Натана Рахел со своим мужем, Леопольдом Maйер и дочерью Сети – проживали в Голландии. Сети родилась в Амстердаме, перед эмиграцией ей было 13 лет. Семья Рахел эмигрировала в США по аффидевиту родственников мужа (виза была получена 4 января 1940 г.). Отплыла семья из Роттердама 10 февраля на корабле “Volendam”. В списке пассажиров национальность беженцев – евреи. Большинство пассажиров на этом корабле – беженцы из Германии, которые по Нюрнбергским законам были лишены германского гражданства.

22 февраля 1940 года корабль вошёл в нью-йоркский порт.

10 мая 1940 г. Голландия была оккупирована Германией

Корабль “Volendam”

Список пассажиров на корабле “Volendam” и увеличенная часть списка с данными семьи Maйер

Брат Натана Ганс бежал в Голландию, проживал по адресу 28 Parnassusweg, Amsterdam, Holland.

Даты его пребывания в Голландии не установлены. Известно, что 22 февраля 1940 г. он ещё был в Голландии. Затем он бежал в Швейцарию, где находился до эмиграцию в Америку.

25 мая 1948 года он отплыл на корабле “Veendam” из Роттердама и прибыл в Нью-Йорк 4 июня 1948 года.

Корабль “Veendam”

Список пассажиров на корабле “Veendam” и увеличенная часть списка с данными Ганса

Другая сестра Натана Лея Вольф родилась 17 декабря 1892 г. Лея, ее муж Дэвид Волф и их маленькая дочь Дорис до войны жили во Франкфурте. Они погибли в концентрационном лагере в Польше (источник – список убитых евреев Германии 1933-1945 гг., Национальный архив Германии, Кобленц, 1986)

Их сын Пол (Пинхас) Вольф спасся. Он был послан в Палестину в составе молодёжной группы по программе «Алиат ѓа-ноар»[26]. Пол приехал в Эрец-Исраэль шестнадцатилетним мальчиком, получил в кибуце образование, женился, имел четырёх сыновей.

У него – 24 потомка, в том числе 20 внуков, живущих в Израиле. (Сильвия и Лио навещали его сына Дэвида в Израиле в 2006). Таким образом, у спасённого по программе «Алиат ѓа-ноар»16-летнего мальчика – 24 потомка.

Семья Вейнфельд

Верх: Паула и Натан. Ниже, во втором ряду: Сильвия и её муж Лио Шмидт мой двоюродный брат; рядом брат Сильвии Филипп со своей женой Хелен. Под фотографией Сильвии и Лио – их дочки Елен и Барбара; ниже фотографии дочерей – их мужья Хабер и Серби. Под Филиппом с женой – Алан Вейнфельд и его жена Джуди.

Глава 3

Марек и Ханна. Польский феномен

Несколько окон нашей квартиры выходили во двор.

Двор был бедным, очень бедным. Чтобы хоть кое-как свести концы с концами, соседи во дворе сдавали комнаты приезжим. Сдавали с большим выбором и далеко не всем. Предпочитали семейные пары. В крайнем случае – с детьми.

Поздней осенью 1939 года наша соседка Маргарита сдала комнату очаровательной блондинке с девочкой семи лет. Двор долго обсуждал и осуждал квартирантку. И имена у них необычные: мать – Ханна, дочка – Марийка, и вели себя необычно для квартирантов-курортников. Ханна вымыла всю квартиру Маргариты, добела отскребла, отмыла пол, выбросила старые половики. Заставила хозяйку и её детей снимать уличную обувь перед входом в квартиру. Маргарита вначале возмущалась самоуправством квартирантки, жаловалась соседям, даже плакала. Весь двор сочувствовал Маргарите. У Маргариты четверо детей, муж деньги не приносит, пьёт с друзьями, играет в нарды, часто проигрывает деньги, или спит. Последние два раза квартиранты сбежали, не заплатив деньги, да ещё прихватили с бельевой верёвки рубашку сына: «Вай! Вай! Не везёт бедной Маргарите». Но что делать: осенью курортников мало, желающих сдавать комнаты – много.

Скоро, очень скоро успокоился двор, заулыбалась Маргарита. Квартирантка внесла плату вперёд за несколько месяцев проживания, из ярких кусочков, неизвестно откуда взятых, сплела косички, из них сделала красивые половички и всем тапочки. Женщина отличалась общительным характером, была со всеми мила, улыбалась, быстро пополняла запас грузинских слов. Двор её принял, полюбил, особенно дети. Теперь уже весь двор завидовал Маргарите. Завидовал и радовался: «Вай! Вай! Наконец-то повезло с квартиранткой бедной Маргарите».

Маме Ханна понравилась с первого взгляда. Беженка из Польши, красивая, всегда элегантно одетая. Во дворе и на улице всегда носила шляпки, имела их несколько, постоянно меняла на них отделку (цветок, вуаль, булавка), чем восхищала маму. Мама, как я уже рассказывал, была прекрасным модельером женских шляп. В Батуми женщины носили шляпы редко и только в холодное время, с ноября по март, имели не более одной, меняли, в лучшем случае, раз в году. Чаще ходили с непокрытой головой или в косынке. Мама возмущалась: в Крыму появиться в обществе или на улице даме без шляпы – навсегда потерять уважение: «Ну, ладно, пусть на улице в жаркий день, но в гости, в театр, в ресторан – только в шляпке».

Ханна полюбила нашу семью. Тёмные зимние вечера проводила в нашей квартире, иногда помогала маме. Мы с Марийкой рассматривали картинки или рисовали, взрослые рассаживались вокруг стола. В любой момент мог погаснуть электрический свет. Тогда зажигали керосиновую лампу. Мама мастерила шляпки, папа выполнял черновую, но очень тяжёлую работу – натягивал на деревянные болванки заготовки шляп. Ханна помогала маме окончательно обрабатывать шляпки перед их сдачей заказчицам, подбирала отделку. Помощницей она была прекрасной, и с очень, как постоянно говорила мама, богатой фантазией, необходимой для модельера шляп. Папа говорил о ней: «Золотые руки и голова». А Ханна тоже постоянно говорила о маминой работе: «Какая фантазия. Каждая шляпка – законченное произведение», – надевала на свою голову готовую шляпку, танцевала перед зеркалом и пела танго своего любимого Ежи Петербургского[27] на польском и на русском языках. Чаще: «Ты и эта гитара», « Листья падают с неба»:

«...Ты и эта гитара – неразлучная пара,

И шампанского чара, и на сердце весна.

Этой песенки звуки полны страсти и муки,

И дрожат твои руки, как гитары струна….»

 

«....Листья падают с клёна –

Значит, кончилось лето,

И придёт вместе с снегом

Опять зима...»

Моего папу очень интересовала жизнь евреев в Польше. Семья папиной тёти Мириам Ромм (Цадикович), сестры Бенсиона, жила в оккупированной Советскими войсками части Польши, переданной затем Литве; в Лодзи жил брат Бериша Файна, мужа папиной тёти Эстер (Хволес). Ханну забрасывали вопросами. Быстро работая руками, Ханна рассказывала о своей семье и о Польше. Муж – Марек, инженер, сын богатого фабриканта, был совладельцем фабрики и её техническим руководителем. Семья материально поддерживала сионистскую партию, общество «Маккаби» и ферму-кибуц в Польше. В этом кибуце молодёжь осваивала навыки сельскохозяйственных работ перед эмиграцией в Эрец-Исраэль. Семья жила в большой квартире в Лодзи, иногда в Варшаве, где у Марека были дела, связанные с семейным бизнесом. Лето проводили в своём имении под Вильно (Вильнюсом), недалеко от родового имения Пилсудского. Помимо идиша и польского языка все в совершенстве владели немецким и русским, хуже – ивритом. Ханна была активным членом сионистской партии и артисткой самодеятельного еврейского театра, дочка Марийка поступила в еврейскую школу. В доме часто собиралась еврейская литературная молодёжь. Ханна называла фамилии. Запомнил – Тувим и Перец Маркиш. У нас в шкафу стояли сборники их стихов на еврейском языке. П. Маркиш приехал из Советского Союза в Польшу, перед этим посетил Великобританию, Германию, Испанию, много рассказывал о Советском Союзе.

Отец Марека был сионистом, баллотировался в Сейм. Он цитировал Рамбама, который говорил: «Здоровому духу нужно здоровое тело»; и «Еврей должен быть физически сильным, уметь за себя постоять», а также приветствие: Маккабианцев: «Будь сильным и отважным». Марек и его сестра Мирка с ранних лет занимались спортом, были членами общества «Маккаби».

В 1935 году Марек со своим отцом были гостями на Второй Олимпийской Маккабиаде в Палестине[28]. Эта Олимпиада была еврейской альтернативой Олимпиаде в нацистской Германии 1936 года. Первые два места в общем зачёте по медалям завоевали Австрия и Германия; третье место – команда евреев Палестины. Олимпиада привлекла 1250 участников из 28 стран. Многие из участников (делегации Болгарии и Литвы в полном составе) после игр нелегально остались в Палестине Маккабианские игры назвали «Маккабиадой алии». Марек тоже хотел остаться с друзьями-спортсменами и вызвать в Палестину семью. Отец отговорил. Необходимо было ликвидировать бизнес в Польше и перевести фабрики заграницу.

Незадолго до войны в Польше была Голда Меерсон (впоследствии Меер). Отец с Мареком показывали ей учебные фермы, на которых, еврейская молодёжь осваивала азы сельского хозяйства.

Слушать рассказы Ханны о евреях Польши было очень интересно. В Польше был совершенно незнакомый родителям еврейский мир, в котором евреи объединялись в различные партии, боролись за свои права, открыто ходили в синагоги. С другой стороны, в Польше был очень силён антисемитизм, который особенно усилился после смерти Пилсудского в 1935 году. Пилсудский сдерживал антисемитов. Польша денонсировала Малый Версальский договор, который защищал права нацменьшинств.[29].

 Польское правительство рассматривало план переселения евреев из Польши на Мадагаскар и предполагало выделить средства для ежегодной эмиграции 80 -100 тысяч евреев из страны[30]. Полковник Джозеф Бек министр иностранных дел Польши даже просил Лигу Наций оказать содействие Польше в эмиграции евреев.

В Польше существовал запрет занимать евреям государственные должности. Евреев не принимали в офицерские училища, в авиацию, во флот и бронетанковые части, евреи имели только самые низкие офицерские звания. Только врачи и военные раввины могли дослужиться до звания полковника[31]

Резко сократилось количество евреев в ВУЗ-х. В начале 20-х годов в ВУЗах Польши обучалось 24,5% студентов (от общего количества студентов). Особенно этот процент был велик в медицинских вуза). В 1937 году процент евреев среди студентов снизился до 7,5%. В этом же году евреи составляли в Варшавском университете – 4%, в Львовском – 7%, в Познанском – вообще отсутствовали. В университетах студентам-евреям были отведены особые «скамьи гетто», или «студенческое гетто». Многие евреи-студенты, отказываясь садиться на эти скамьи, слушали лекции стоя около стенок в аудиториях. Еврейских студентов-медиков часто не допускали в анатомические театры. Администрация и студенты устраивали «Дни без евреев», когда евреев изгоняли из университетов. Польские рабочие считали, что евреи занимают их места и требовали предоставить им работу за счет увольнения евреев с фабрик и заводов независимо от того были владельцы предприятий поляками или евреями. Власти поддерживали эти требования, вмешивались в дела управления фабриками, принадлежавшим евреям.

С 1934 года начинается сближение Польши с Германией. Заключён Польско-Германский договор. Перед войной обычными стали нападения польских националистов и местных пронацистски настроенных немцев на евреев. Раздавались голоса о введении в Польше по примеру Германии расовых законов. Правительство выступило с заявлением, что в стране – миллион «лишних» евреев. Антисемиты требовали «очистить Польшу от евреев»[32]

В начале 1938 Гитлер в беседе с послом Польши в Германии Липским сказал, что «уладить еврейскую проблему следует посредством эмиграции в колонии». В ответ Липский обещал Гитлеру, что в случае решения еврейского вопроса ему «будет установлен прекрасный памятник в Варшаве» – (выделено мной – А.Л.)[33].

После Мюнхенского соглашения Польша принимает участие в разделе Чехословакии: 2 ноября 1938 года польская армия оккупирует Тешинскую область Чехословакии. Связи Польши с фашистской Германией крепнут. Антисемитизм усиливается.

Гитлер и Бек, 1937

В Варшавской газете «Ди велт» в августе 1938, за год до начала Второй мировой войны, был опубликован призыв Зеэва Жаботинского к евреям Польши: «...Я продолжаю вас предупреждать, что надвигается несчастье. Мое сердце обливается кровью, потому что вы не замечаете вулкана, извержение которого неизбежно, и лава которого все разрушит. Я знаю, что вы этого не видите по причине занятости повседневными заботами. Но сегодня я прошу, чтобы вы мне поверили… Именем Бога – спасайтесь, пока не поздно, ибо времени осталось мало»[34].:. З. Жаботинский призывал к исходу из диаспоры «Евреи, уничтожьте диаспору, или она уничтожит вас!» Его выступления вызывали только раздражение польского еврейства[35]. Немногие евреи понимали: из страны надо бежать.

Выступление Липского в Нюрнберге за год до начала войны

Отца Марека неоднократно вызывали в жандармерию и «по-дружески» советовали соблюдать процентную норму на его фабриках (на фабриках работало много евреев, особенно среди инженерного персонала).

После одного из приглашений в жандармерию, на семейном совете было принято решение перевести предприятия заграницу: жить и работать в Польше стало невозможным. Вместе с женой и двумя своими помощниками он выехал из страны, получив согласие правительства на перевод оборудования одной из своих фабрик в Турцию или Палестину.

Война застала родителей Марека в Палестине. Отец занимался переводом туда своих фабрик и переездом всей семьёй на постоянное место жительства.

Марек с Ханной и Марийка стали свидетелями бомбёжек Варшавы немецкой авиацией. Предсказания Жаботинского начали сбываться. Дом, в котором проживала семья Ханны, сгорел, и она с дочкой вернулась в Лодзь. Марек пошёл добровольцем в польскую армию[36], договорившись с Ханной, что она переедет в имение под Вильно как только получит известие о его месте службы. Никто не предполагал, что уже через неделю после начала войны Лодзь займут немецкие войска.

17 сентября Красная Армия вступила на территорию Польши, практически не встретив сопротивления. В плену оказалось 230 тысяч польских солдат и офицеров. Было принято совместное советско-германское коммюнике о «восстановлении мира и нарушенного вследствие распада Польши порядка». Состоялся парад Красной Армии и Германского вермахта. Сталин и Гитлер обменивались поздравительными и приветственными телеграммами.

Оккупированные немцами польские земли были разделены на две части: Западные области Польши и город Лодзь были присоединёны к Германии, восточные – вошли в состав нового административного образования – Генерал-губернаторство. Город Лодзь был переименован в Лицманштадт. Семью Ханны, так же как и всех евреев, выселили из центрального района Лодзи. Освободившиеся квартиры заняли местные немцы и оккупанты. В феврале 1940 г. было опубликовано постановление об организации гетто в Лодзи. Германские власти выделили район проживания евреев – первое гетто в Польше. Ханна успела собрать семейные ценности и вместе с дочкой поселилась у своих польских друзей.

На территории Польши, оккупированной немцами, осталось два миллиона евреев[37].

С первых дней оккупации Польши евреев всячески унижали не только оккупанты, но и местное население. Поляки выгоняли евреев из очередей в продуктовые магазины, избивали и оплевывали на улицах, обрезали бороды и пейсы, их шляпы и сюртуки топтали в пыли перед улюлюкающей толпой. Учителя, ученые, ремесленники, работники свободных профессий, культурных и социальных учреждений лишились работы. Немецкие власти отправляли евреев на принудительные работы. Но это было только началом.

В конце октября 1939 года всем евреям в немецкой зоне оккупации было приказано носить жёлтую повязку с изображением шестиконечной звезды.

Польское население при одобрении оккупантов устраивало погромы, грабило еврейские дома, уничтожало их собственность. В городке Едвабне под Белостоком еврейское население было согнано в большой сарай и заживо сожжено там своими соседями-поляками[38]..

1 марта 1940 года в Лодзи произошёл еврейский погром («кровавый четверг»). Погромщики, местные жители, врывались в квартиры, где жили евреи, грабили, уничтожали имущество, убивали евреев. Горела главная синагога. Польские пожарники и полицейские оцепили горящее здание и не разрешали тушить синагогу.

 Евреям запретили посещать зрелищные мероприятия, иметь радиоприёмники, ходить по тротуарам. Евреи перебирались в гетто, надеясь, переждать там погромы. 30 апреля ворота гетто были заперты. Позднее стало известно, что в гетто Лодзи было собрано более ста пятидесяти тысяч евреев. Многие евреи бежали в Литву и на Восток, на территорию, оккупированную Советским Союзом.

Залман Градовский, узник Освенцима писал: «...Мы жили среди поляков, большинство из которых были буквально зоологическими антисемитами. Они [только] с удовлетворением смотрели, как дьявол, едва войдя в их страну, обратил свою жестокость против нас. С притворным сожалением на лице и с радостью в сердце они выслушивали ужасные душераздирающие сообщения о новых жертвах — сотнях тысяч людей, с которыми самым жестоким образом расправился враг... Огромное множество евреев пыталось смешаться с деревенским или городским польским населением, но всюду [им] отвечали страшным отказом: нет. Всюду беглецов встречали закрытые двери. Везде перед ними вырастала железная стена, они — евреи — оставались одни под открытым небом, и враг легко мог поймать их... Ты спрашиваешь, почему евреи не подняли восстания. Знаешь, почему? Потому что они не доверяли соседям, которые предали бы их при первой возможности»[39]

***

От Марека не было известий, оставаться в Лодзи было опасно и Ханна решает пробираться в их имение под Вильно. Она обзавелась документами, что её отец немец, подлинные документы зашила в подкладку пальто. Пользуясь немецкими, а при необходимости – польскими документами, Ханна с дочкой появилась в своём имении. Оставив дочку на попечении знакомых, она пробралась в Польшу в надежде узнать что-нибудь о судьбе Марека.

Несколько раз ей, храброй женщине, удавалось нелегально переходить из оккупированной немцами части Польши в оккупированную Советами и обратно. Ей помогали друзья и бывшие работники фабрик отца Марека, которые оказались по обе стороны границы. Поиски Марека были безрезультатны.

Ханна видела толпы евреев, бегущих от немцев, издевательства немецких и советских пограничников: советские – не хотели принимать беженцев и отправляли их обратно, немцы встречали их выстрелами. К беженцам Советы относились как к шпионам и диверсантам. До конца 1939 года, пока граница с немецкой зоной ещё не была окончательно закрыта, многих евреев, бежавших из немецкой зоны оккупации, советские власти отсылали обратно, остальных отправляли в сибирские лагеря[40].

Министерство иностранных дел Советского Союза обратилось с протестом к Германскому министерству в связи с переходом евреев из Германской в Советскую зону оккупации. В ответ Германское правительство предложило расселить евреев из Польши и Германии на территории Советского Союза. Предложение осталось без ответа[41].

В советской зоне оккупации Польши евреи вначале чувствовали себя в безопасности. Прекратились антисемитские выступления, евреи получили равные права при поступлении в учебные заведения и на государственную работу, участвовали в марте 1940 года в выборах в Верховный Совет. Некоторое время после оккупации продолжалась общественная, религиозная и культурная жизнь евреев[42].

Через месяц после оккупации Восточной Польши, было избрано Народное Собрание, которое ходатайствовало о воссоединении с советскими республиками Украиной и Белоруссией, а также о национализации промышленных предприятий, банков, транспорта, помещичьих и монастырских земель и помещений религиозных культов.

Наряду с промышленными предприятиями были национализированы мастерские, мелкие лавочки, ликвидирована система еврейского религиозного и светского образования. Многие синагоги были превращены в клубы.

Начались аресты бывших офицеров, чиновников, банкиров, фабрикантов, просто состоятельных людей. Были запрещены все партии кроме коммунистической и арестованы сионисты, бундовцы, активисты «Бней Брит» и других партий. Были арестованы многие коммунисты, которых обвинили в троцкизме. По польским источникам в 1939-1941 гг. было арестовано и депортировано из Восточной Польши вместе с беженцами около миллиона человек (по Советским источникам – 500 тысяч), из них тридцать процентов евреев[43].

Имение, в котором жила Ханна с Марийкой, было национализировано. В доме поселились военнослужащие со своими семьями. Хозяевам оставили неотапливаемую террасу. Но Ханна была счастлива, что их не выселили из дома и Марек знает адрес, по которому может присылать письма.

Польские евреи по своему опыту уже знали: надо бежать и от Гитлера и от Сталина. Мирка несколько раз предлагала Ханне присоединиться к беженцам, воспользовавшись фальшивыми «въездными документами» (глава 4). Ханна не согласилась, она надеялась, что найдёт возможность встретиться с Мареком.

Ханна получила от Марека несколько писем. Он писал, что условия жизни в лагере приличные, здоров. Некоторых военнопленных освободили из лагеря и они вернулись домой. Ханна приняла советское гражданство. Она полагала, что советское гражданство поможет ей быстрее воссоединиться с мужем. Марек писал, что ходят слухи, что при наличии въездной визы есть возможность эмигрировать в Турцию. Марек настаивал, чтобы она с дочкой переехала в Батуми, где до советизации Грузии у его отца было представительство по торговым операциям с южной частью России и Турцией. Из Батуми, предполагал Марек, легче выехать за границу к его родителям. Марек надеялся, что одному ему легче будет после освобождения добиться эмиграции. Марийка начала болеть, климат ей не подходил. Ханна решает последовать совету Марека и переехать в Батуми. Благодаря советскому паспорту и хорошему знанию русского языка, Ханна без особых проблем добралась до Батуми.

В Батуми Ханна не нашла ни помещения фирмы своего тестя ни её представителя. Как я уже писал, она сняла комнату в нашем дворе у Маргариты. Средства к существованию Ханна зарабатывала уроками немецкого и английского языков и преподаванием музыки.

Ханна получила письмо от отца Марека из Турции. Недалеко от Стамбула уже работала одна из его фабрик. Он предлагал Ханне переехать к нему в Стамбул. У него были торговые связи с Советами, и он надеялся через своего представителя в Москве добиться освобождения сына из плена.

Ханна посылала письма в Москву: просила дать ей возможность воссоединиться с мужем или разрешить выехать заграницу. Ни на одно из писем она не получила ответа.

Новый 1941 Ханна встречала с Марийкой в нашей семье. Собрались родственники. Отец вспоминал потом, что встреча Нового года была не такой весёлой, как всегда. Ханна рассказывала о жизни в Польше до войны, о бомбардировке Варшавы[44], о ненависти поляков к евреям, зверствах немцев. Настроение портила мамина тётя Сима. Она возражала, говорила, что разговоры о зверствах немцев – неправдоподобны. Во время Гражданской войны только при оккупации немцами Крыма был образцовый порядок: ни грабежей, ни выступлений против евреев. Наоборот, с еврейской интеллигенцией охотно обращались, посещали приёмы, участвовали в домашних концертах в её имении в Отузах.

В начале января 1941 года Ханна решила обратиться за визой к турецкому консулу, представительство которого находилось в Батуми. К консулу она пошла с дочкой, провожала их Маргарита.

Маргарита рассказывала, что Ханну задержали перед входом в консульство и куда-то увезли на машине. Мой папа пытался разыскать её, но ему сказали, что дело серьёзное и посоветовали больше не наводить справок о Ханне: « Вам же будет спокойней, – сказали ему».

В конце 1941 года родители получили письмо, посланное из Москвы: «Всё в порядке. Мы – вместе. Обнимаем Ханна, Марийка, Марек».

И больше – никаких подробностей.

***

Лето 1956 года после окончания института я проводил у родителей в Батуми. Однажды вечером без стука отворилась дверь и в комнату влетели загорелые, очень красивые Ханна и Марийка и немного смущённый высокий широкоплечий мужчина: «Марек», – представился он.

После объятий и поцелуев, мама хотела пойти на кухню, срочно ставить пироги в духовку. Ханна её удержала и начала выкладывать из саквояжа и чемодана коробки с печеньем, консервные банки, конфеты.

«Мы устроим большой кеипи», закричала Ханна (слово «кеипи» – пир по-грузински). Был «пир», были рассказы Марека и Ханны об их нелёгкой судьбе.

Марек рассказывал о времени, проведённом в Советском плену. Рассказывал, что войска были дезориентированы, полагали, что Красная Армия пришла на помощь Польше. Сопротивление не оказывали. По требованию командования Красной Армии складывали оружие. Среди пленных военнослужащих польской армии было 20 тысяч солдат-евреев. Через несколько месяцев некоторых рядовых военнослужащих евреев, мобилизованных из областей, оккупированных Красной Армией, отпустили домой, но позднее их арестовали и выслали вглубь России уже как гражданских лиц.

Военнопленных содержали в бараках на Севере; их использовали на лесозаготовках и тяжёлых работах. Кроме военнопленных в Советских лагерях содержались высланные из оккупированных областей Западной Украины и Белоруссии граждане Польши[45].

В Москве была арестована и отправлена в Коми СССР наша родственница Рена Файн, которая до оккупации жила в Лодзи. До ареста она жила в общежитии, училась Московском институте.

Красная армия передала немцам 42 тысячи польских военнопленных родом из Западной Польши, среди которых были евреи. Всего в немецких лагерях находилось 60 тысяч польских солдат-евреев, войну же пережили лишь несколько сотен человек. НКВД также передало гестапо более четырехсот немецких коммунистов, которые содержались в ГУЛАГе.

Пленные офицеры-евреи были направлены Красной Армией в лагеря Козельск, Старобельск, Осташково и другие. В апреле-мае 1940 г. они были расстреляны вместе с поляками[46][47].

Премьер Министром и Верховным Главнокомандующим вновь созданного Польского правительства в Лондоне был назначен генерал Сикорский. Эмиграционное правительство опубликовало декларацию, в которой подтверждалось продолжение войны с Германией в составе антигитлеровской коалиции и фактическое состояние войны с Советским Союзом (юридически война не начиналась). Правительство, находившееся в эмиграции, не поддерживало с СССР дипломатических отношений.

Только после нападения Германии на СССР были восстановлены дипломатические отношения между двумя странами. 30 июля 1941 года был подписан Советско-Польский Договор (Договор Сикорского-Майского от фамилий его подписавших). Правительство СССР признало советско-германские договоры по Польше утратившими силу и согласилось создать на территории СССР польскую армию, подчинённую Верховному командованию СССР.

Были амнистированы все польские военнопленные и граждане, содержащиеся в заключении. Командующим польским формированием был назначен генерал Владислав Андерс[48]. Первым польским послом в СССР после восстановления дипломатических отношений стал профессор Станислав Кот.

С начала формирования армии Андерса на мобилизационные пункты прибыли добровольцы, освобожденные из лагерей и тюрем, среди которых было непропорционально много польских евреев[49].

Марек одним из первых записался добровольцем в армию Андерса. Он имел боевой опыт, и поэтому был зачислен командиром роты технического обеспечения.

Через полгода его и всех евреев роты вызвали повторно на медкомиссию и отчислили, как непригодных к военной службе. Одновременно с ними проходили медкомиссию поляки. Всех их признали годными, практически, без медицинского осмотра.

Спортсмен, прошедший боевую подготовку ещё в довоенной Польше, владеющий приёмами самообороны, участник боёв с немцами Марек несколько раз безуспешно пытался пройти медкомиссию. В конце концов, ему повезло: в комиссии оказался его сослуживец-поляк, с которым он вместе участвовал в боях с немцами. Марек был зачислен рядовым в пехотное подразделение. Вместе с ним в этом подразделении служили два еврея, тоже физически развитые молодые парни, которых зачислили в армию за... взятки.

Марек рассказывал, что антисемитизм в армии Андерса со стороны польских военнослужащих был совершенно неприкрытым, независимо от их образования и занимаемой в армии должности. Евреев оскорбляли, унижали, вне очереди посылали на тяжёлые работы, избивали, всячески подчеркивали непригодность к службе в армии, игнорировали их хорошие показатели при учёбе и на стрельбах.

В армии Андерса оставили евреев, пользовавшихся покровительством командиров или благодаря их профессии-- врачей и механиков, ремонтирующих вооружение.

«Евреев так много, что они «объевреили» армию, их наплыв изменит характер армии в целом, – говорил Андерс на совещании с высшими офицерами[50].

Посол Польши в Советском Союзе С. Кот приводит протокол беседы Сикорского и Андерса со Сталиным[51]:

«Андерс: Я рассчитываю на 150 тысяч человек, иначе говоря, восемь дивизий и армейские службы. Не исключено, что людей у нас даже больше, но среди них велика доля еврейского элемента, который не хочет служить в армии.

Сталин: Евреи – плохие вояки.

Сикорский: Многие из пришедших евреев – спекулянты или были осуждены за контрабанду. Из них никогда не получится хороших солдат. Мне они не нужны в Войске Польском.

Андерс: Двести евреев дезертировали из Бузулука, когда разнесся ложный слух о бомбежке Куйбышева. Более шестидесяти дезертировали из 5-й дивизии за день до того, как была назначена выдача оружия.

Сталин: Да, евреи – никудышные вояки».

Мареку не раз приходилось вступать в драку с антисемитами. Благодаря тренировкам в обществе Маккаби, а перед войной, пройдя подготовку с инструкторами ЭЦЕЛ, он прекрасно владел приёмами самообороны. Вначале ему было трудно отбиваться от групповых нападений. Позже Марек подобрал нескольких еврейских парней, тоже бывших членов Маккаби, и они не только заставили отступить антисемитов в своей роте, но приходили на помощь евреям в других подразделениях.

Между советским и польским командованием начались разногласия, из-за которых было принято решение перевести армию Андерса в распоряжение союзников.

Советский Союз покинули около 114 тысяч польских военнослужащих и гражданских лиц, в том числе около 6 тысяч евреев. Антисемитизм и дискриминация евреев в Армии Андерса привели к массовому их дезертирству, когда Андерс вывел войска в Палестину [52].

Не все военнослужащие поляки и евреи ушли с армией Андерса. Остались военнослужащие, которые считали, что наиболее короткий путь в Польшу лежит через Россию. Многие евреи предпочли остаться в России так как не хотели служить в армии, которую возглавляли откровенные антисемиты. Среди оставшихся были Марек с семьёй и его друзья.

После вывода армии Андерса из СССР, советское командование начало создавать новое Польское воинское формирование под контролем Советского командования. Его возглавил полковник Станислав Берлинг[53].

При формировании первой польской дивизии в её составе были солдаты и младшие офицеры с территории, принадлежащей довоенной Польше. Командирами были назначены польские офицеры, оставшиеся в СССР. Марек рассказывал, что евреев было заметно много в технических частях, артиллерии и среди младших командиров[54]. Опытных польских офицеров было немного, поэтому в распоряжение Первой польской пехотной дивизии было направлено 325 советских офицеров.

В польскую армию переводили из советской армии евреев и военнослужащих с фамилиями похожими на польские[55].

Марек участвовал в первом сражении польской дивизии под Ленино. Был легко ранен. Награждён. После госпиталя сражался в польском танковом корпусе. Несколько раз был ранен.

После окончания войны Марек демобилизовался, работал в комиссии по приёму польских граждан, которые были в немецком плену, и изучал Германские архивы и документы, которые союзники захватили при освобождении концлагерей.

Марек вступил в ПОРП и работал в одном из отделов управления, котороё руководило фабриками лёгкой промышленности.

После войны антисемитизм в Польше усилился по сравнению с довоенным. В Польшу из концлагерей и из Советского Союза вернулось более 300 тысяч евреев. Приняли их холодно. Евреев считали пособниками нового коммунистического режима. Они были в составе новой польской армии, среди офицеров высшего командного состава, в государственных структурах. Поляки не хотели возвращать евреям имущество, разграбленное во время оккупации и, тем более, квартиры. В первые годы после войны власти пытались бороться с антисемитизмом, но безуспешно. По стране прокатились погромы. Наиболее крупные – в Кракове в 1945 году и в Кельце в середине 1946 года. Только вмешательство воинских частей польской и советской армии прекратили погромы. Несколько сот евреев было убито. Суд приговорил 9 зачинщиков погрома в Кельце к расстрелу[56].

Погром в Кельце вызвал массовую эмиграцию евреев из Польши. После погрома в августе из Польши уехало 35 тысяч человек (почти в пять раз больше, чем в июле 1945 года).

Несмотря на погромы, антисемитизм и письма родителей и Мирки, советующих эмигрировать в Эрец-Исраэль, Марек с Ханной решили остаться в Польше. Погромы их огорчали, но они надеялись, что «партия и прогрессивные силы Польши» справятся с антисемитизмом.

К концу 1946 года положение в Польше нормализовалось, волна отъезда спала. Более того, органы госбезопасности даже возобновили расследование погромов, которые происходили в Польше в первые дни немецкой оккупации.

***

Папа проводил с Мареком всё время. Ханна не отходила от мамы, рассказывала о новых фасонах шляп в Европе. Привезла образцы отделки. Рассказывала, что в Польше открыла небольшую шляпную мастерскую. Зарабатывает немного, но получает удовольствие.

Мы с Марийкой купались, загорали, несколько раз с друзьями ездили загород. По вечерам собирались у нас за столом, приходили соседи. На второй или на третий день отец и Марек возбуждённые влетели в квартиру и с порога заявили, что оказывается они, т.е. мы – родственники.

Марек обнаружил, что племянница дяди отца Бериша Файна из Лодзи замужем за родственником Марека. Весь вечер мужчины спорили и рисовали сложную схему нашего родства, где переплетались братья и сёстры, внуки и правнуки. Кроме моего папы и Марека так никто ничего и не понял, но все были довольны. Наши друзья оказались к тому же и родственниками. Очень дальними, но родственниками

***

Письмами с новыми родственниками родители обменивались редко. Писали скупо, только о здоровье. К родителям несколько раз приходили из «органов», интересовались Мареком, его семьёй. Письма приходили вскрытыми.

«Вражеские радиоголоса» рассказывали об оппозиции в Польше, дискуссионных клубах – «Клубе кривого колеса» и «Клубе искателей противоречий», в которых проходили лекции и дискуссии по политическим проблемам страны. В дискуссиях участвовала и «группа Михника»[57]. Среди активистов было непропорционально много еврейской молодёжи, в том числе и дети партийных функционеров. Из-за «бугра» передавали, что евреи бурно радуются победе Израиля в шестидневной войне. Собираются в синагогах, поют песни на иврите, танцуют, ходят по улицам с израильскими флагами. В январе 1968 году запрещается театральная постановка поэмы Адама Мицкевича «Дзяды», в которой власти заподозрили антироссийские настроения. Начались студенческие волнения, в разжигании которых обвинили «сионистов».

Исключение из Варшавского университета Михника, одного из активных деятелей оппозиции, вызвало студенческие демонстрации. Среди организаторов, как мы потом узнали, была и Марийка. Её исключили из Университета. У Марека начались неприятности на работе, угроза увольнения. На партийном собрании он отказался осудить Марийку, был выведен из партийного комитета и исключён из партии.

Польские власти спешно искали выход из критической ситуации, вызванной неэффективной экономической политикой и протестами населения. Выход был найден. Найдены «козлы отпущения»: оставшиеся в стране евреи. Появились антисемитские листовки, призывающие к расправе над евреями.

В июне 1967 года состоялся съезд профсоюзов, на котором первый секретарь Центрального Комитета Польской объединенной рабочей партии В.Гомулка назвал евреев «пятой колонной» в Польше. В.Гомулка обвинил евреев в сионистском заговоре и организации студенческих волнений. Выступление Гомулки вызвало новый совершенно неприкрытый на этот раз всплеск антисемитизма на правительственном уровне. Начались чистки в государственных учреждениях, в армии. Все высшие офицеры-евреи были отправлены в отставку или демобилизованы

Это привело к увеличению эмиграции евреев. Польшу покинуло около 20 тысяч человек

В одном из своих выступлений В.Гомулка разделил оставшихся в Польше евреев на три категории. Евреи, которые считали Израиль своей родиной, должны как можно скорее покинуть страну. Евреи, которые колеблются и не определили с какой страной, Израилем или Польшей, они больше связаны, не могут занимать ответственные посты. Третья категория – евреи, считающие Польшу своей родиной и вносящие большой вклад в её развитие.

Во всех организациях проходили собрания, где разоблачали евреев первых двух категорий, выявляли «сионистов» и им сочувствующих поляков и принимали антисемитские резолюции. Евреев обвиняли в неблагодарности полякам за их «спасение» во время войны. Любого, не согласного с решением руководителя учреждения, могли обвинить в сионизме, независимо от его национальности. Даже крещеные евреи вызывали подозрение. В разгул антисемитской травли, подавляющее большинство евреев эмигрировало из Польши в Израиль или Швецию.

Мои родители поняли причину пристального внимания к Мареку, когда из писем узнали, что его уволили из управления. С большим трудом Марек устроился то ли технологом, то ли сменным мастером на одну из бывших фабрик своего отца.

Муж оставил Марийку с ребёнком. Он – поляк, она еврейка это мешает его карьере (в своё время по рекомендации Марека, пользующегося большим авторитетом в отрасли, зятя приняли на работу в управление).

В конце 1968 или начале 1969 года Марек с Ханной и Марийка решили эмигрировать в Эрец-Исраэль. С языком иврит особых проблем у Марека и Ханны не было. Они неплохо им владели, выручало также знание идиш. Мареку удалось поступить инструктором в израильскую армию, несмотря на возраст. Ханна работала декоратором, Марийка вышла замуж, родила второго сына, быстро овладела ивритом, стала юристом. К сожалению, после смерти родителей связь с Мареком и Ханной прервалась.

К началу 1970 года в Польше осталось около 6 тысяч евреев, преимущественно пожилых людей. Напоминаю: до войны в Польше проживало 3,5 миллиона евреев. Практически евреев в Польше не осталось, но остался антисемитизм. Как пишут журналисты: «Польский феномен: евреев нет, антисемитизм – есть».

Глава 4

Эмиграция из Литвы. Список Сугихара

Бомбардировка Варшавы застала сестру Марека Мирку в штабе бейтаровцев. Менахем Бегин – руководитель бейтаровцев Польши, посоветовал женщинам немедленно покинуть Варшаву. Решили штаб временно перевести в Вильно (Вильнюс). Срочно сожгли часть архива и на двух машинах, нагруженных документацией, захватив нескольких женщин и детей, двинулись по дороге на Вильно. Узкая дорога на Вильно была забита повозками, машинами, беженцами, нагруженными багажом. Многокилометровый поток людей был лёгкой добычей для немецких самолётов. Они летали низко над дорогой, бомбили и расстреливали из пулемётов беззащитную толпу беженцев. При приближении самолётов, движение по дороге прекращалось, беженцы укрывались в канавах, в ближайшем лесу. После прекращения налёта, убитых хоронили прямо у дороги, тяжелораненых старались подсадить в машины. Движение возобновлялось. Наконец, доехали до Вильно, потеряв при бомбёжке одну машину и часть багажа. В городе было спокойно.

19 сентября 1939 года Красная Армия оккупировала Вильно. В октябре того же года советская власть передала Вильно Литве. В городе и его окрестностях оказалось около 15 тысяч евреев, бежавших из оккупированной Польши от немецких и советских властей. В основном, это были в прошлом состоятельные люди и члены еврейских организаций. Вильно в то время был самым безопасным и наиболее удобным местом как для эмиграции, так и для еврейских общественных организаций. Беженцы рассчитывали, что из Вильнюса будет проще выехать в другие страны и тем, кто имел въездную визу в Палестину, и тем, кто надеялся её получить. Активисты еврейских организаций могли довольно легко продолжать свою работу на оккупированных территориях, находясь в Литве, т.к  границы охранялись ещё плохо.

Еврейские организации Литвы оказывали помощь беженцам. Их устраивали в общежития, открывали бесплатные и дешёвые столовые. Возобновилась педагогическая и культурная работа.

В Вильно находилось около 500 бейтаровцев, бежавших из Польши. Жили они все в одном общежитии, большинство стремилось эмигрировать в Эрец-Исраэль, чтобы участвовать там в борьбе за независимость. Мирка была активисткой организации «Бейтар». Она работала в группе связных, поддерживающих контакты между различными еврейскими организациями и теми их членами, которые остались для нелегальной работы в обеих оккупированных частях Польши, а также – в Прибалтике. Связным даже удалось наладить контакты с некоторыми военнопленными, которые находились в России.

15 июня 1940 года Красная Армия вторично оккупировала Вильно.

3 августа Литва стала одной из союзных республик – Литовской ССР. Город Вильно становится столицей республики Вильнюсом. Были оккупированы также Латвия и Эстония. Легальной деятельности еврейских организаций в Прибалтике пришел конец.

Были арестованы многие активисты еврейских партий; общежитие бейтаровцев разгромлено. Руководителя бейтаровцев Менахема Бегина[58] арестовали, приговорили к восьми годам заключения и отправили в Печерлаг. Были арестованы также руководители Бунда Г. Эрлих и В. Адлер[59].

Надо было спасать остатки еврейских организаций от разгрома, искать возможность покинуть оккупированную Прибалтику.

Руководитель молодёжной еврейской организации Мордехай Анилевич[60] выступал за формирование и отправку на оккупированную территорию Польши групп боевиков для вооруженной борьбы. Он и его друзья были среди первых добровольцев, вернувшихся из Вильнюса в Варшаву. Позднее к группе Анилевича присоединились бейтаровцы и сионистская молодёжь, которым не удалось эмигрировать.

Мирка и её друзья-бейтаровцы, скрываясь от ареста, сняли комнаты в пригородах Вильнюса и Каунаса.

Польские евреи, нашедшие убежище в Литве, по своему опыту уже знали: надо бежать и от Гитлера, и от Сталина. В немецкой зоне оккупации нацисты преследовали евреев всех поголовно; в советской – выборочно: буржуазию, членов национальных партий, сионистов, бундовцев, левых и правых коммунистов.

Однако, получить визу в какую-нибудь страну оказалось трудно: с начала войны практически все страны закрыли свои границы для свободного въезда. (см. главу 2).

В начале 1940 года британские власти выдали сертификаты на въезд в Палестину только 500 евреям, в основном беженцам из Польши. Через Ригу, Стокгольм и Париж беженцы добрались до Марселя, затем морем в Эрец-Исраэль.

Некоторым видным деятелям сионистского движения удалось покинуть оккупированную Польшу и выехать в Эрец-Исраэль через Триест.

После присоединения Литвы к СССР, от иностранных дипломатов потребовали закрыть консульства и покинуть страну. Это ещё больше затруднило эмиграцию.

До закрытия, американский консул успел выдать только 55 виз, британский – 700 дополнительных виз на въезд в Эрец-Исраэль сионистской молодёжи и раввинам в счёт утверждённых квот. Однако тысячи людей все еще нуждались в визах.

Бейтаровцам, друзьям Мирки, удалось выкрасть в Британском консульстве чистые бланки и выписать сертификаты на въезд в Эрец-Исраэль, «заверив» их самодельной печатью.

Было изготовлено несколько тысяч фальшивых сертификатов, но не всем беженцам удалось пройти пограничный контроль. Подделка сертификатов была обнаружена. Только около 1200 беженцев с фальшивыми сертификатами прошли визовый контроль. Через Москву, Одессу и Турцию эти беженцы благополучно прибыли Эрец-Исраэль.

Мирка едва не попала в тюрьму. Её задержали в Одессе с фальшивой визой у трапа корабля при проверке документов. Мирка, буквально «выплакала» у советских пограничников свободу. С большим трудом она вернулась в Литву. Положение беженцев, которые ещё оставались в Литве, казалось безвыходным.

Как рассказывала Ханна, помочь эмигрировать Мирке могло только чудо. И чудо произошло. Мирка покинула Литву легально и через насколько месяцев прислала короткую записку из Палестины: «Жива, здорова, среди друзей, счастлива».

Ханна тогда ещё не знала, как произошло это чудо. Какие силы вмешались и вывели ситуацию из тупика. Кое-что Ханна рассказала нам в Батуми в 1956 году.

Уже находясь в эмиграции в Америке, я узнал подробности «чуда»: польских евреев, бежавших в Литву, спас консул Японии в Каунасе Тиунэ (Семпо, Чиюне) Сугихара и его жена Юкико. Некоторые факты я узнал из письма Даниэла Турка, троюродного брата моего отца, руководителя общины евреев в Японии[61].

***

Советские власти объявили, что они дают разрешение на выезд из Литвы беженцам, имевшим визы в любую страну.

Необходимо было найти страну, согласную принять евреев-беженцев, дать им въездные визы.

В Европе шла война. Германия захватила Францию, Голландию, Бельгию, Данию. Эмигрировать можно было через Советский Союз и Японию

Перед началом войны некоторым евреям удалось вырваться из Германии на круизном корабле. Война застала корабль в открытом море, капитан высадил, еврейских беженцев на острове Кюрасао, принадлежащем Голландии. Здесь они узнали, что для въезда на этот остров виза не требуется (глава 2). Новость о свободном въезде на Кюрасао стала известна беженцам в Литве. Появилась надежда эмигрировать.

Все консулы, кроме японского Тиунэ Сугихара и Голландского Яна Цвартендика, покинули Литву по требованию Советского правительства.

Нужна была транзитная виза для проезда через Японию, Советский Союз и далее на остров Кюросао. Голландский консул, ничем не рискуя, дал согласие подтвердить разрешение своего правительства на въезд на остров Кюрасао.

Транзитную визу через Японию мог выдать только всё еще находящийся в Каунасе японский консул Тиунэ Сугихара. К нему за визами и обратились евреи. Япония была союзницей Германии. Сугихара знал об отношении Германского правительства к евреям и, тем не менее, послал телеграмму в Токио с просьбой разрешить выдать беженцам транзитные визы, для эмиграции на остров Кюрасао, подтвердив, что они не задержатся в Японии. Министерство иностранных дел Японии ответило отказом. Сугихара послал новую телеграмму с дополнительными доводами – получил второй, а затем третий отказ.

Всё время, пока Сугихара обдумывал ситуацию и вёл переписку с Токио, толпа под окнами японского консульства в Каунасе постоянно увеличивалась. Тысячи человек более суток простояли у консульства Японии. Тиунэ Сугихара, посоветовавшись со своей женой Юкико, решил, вопреки запрету правительства, выдавать беженцам визы. В своей книге «Визы на шесть тысяч жизней» Юкико рассказала, что «после долгих колебаний по поводу выдачи транзитных виз беженцам Сугихара в конце концов принял личное решение выдавать визы».

Сугихара хорошо владел русским языком. Не прибегая к помощи переводчика, он договорился с Советами об отсрочке закрытия консульства на месяц для завершения дел.

Беженцы из Польши у ворот японского консульства в Каунасе[62]

С 31 июля по 28 августа 1940 Тиунэ Сугихара и его жена выписывали визы беженцам. На эту работу они тратили по 18-20 часов в сутки. Когда закончились бланки для виз, Сугихара продолжали выписывать визы от руки.

По требованию Японского правительства Тиунэ и Юкико закрыли консульство, освободили особняк и перебрались в гостиницу. Три дня они снимали номер в гостинице, и все эти три дня продолжали выдавать визы. Даже сидя в купе поезда на Берлин все последние минуты Тиунэ и его жена выписывали визы. А когда поезд тронулся, дипломат через окно протянул консульскую печать оставшимся беженцам, и они продолжили «выписывать визы», подделывая подпись. Среди беженцев, получивших визы японского консула, была Мирка и её друзья-бейтаровцы.

С транзитными визами и разрешением эмигрировать на остров Кюрасао беженцы поездом доехали до Москвы. Приняли их по статусу иностранных туристов, поселили в прекрасной гостинице. Несколько дней «туристам» показывали достопримечательности Москвы.

Из Москвы началось почти двухнедельное путешествие на транссибирском поезде. Беженцы были поражены, что за всю дорогу им ничего не удалось купить. На станциях можно было только набрать кипяток и напиться из железной кружки, прикованной цепью к крану. Поезд двигался медленно, иногда надолго останавливался в поле, не доезжая до станции.

Составы с евреями прибыли во Владивосток в декабре 1940 года. В марте 1941 беженцы на корабле «Амакуса Мару» отплыли из Владивостока в Японию. На корабле беженцев поместили в просторном помещении. Пол покрыт сплошной огромной циновкой, на которой были нарисованы прямоугольники (спальные места), соответствующие габаритам человека.

Корабль прибыл в порт Цурига. Среди беженцев оказались люди без виз и с фальшивыми визами, но всем было разрешено сойти на берег. Поселили эмигрантов в гостинице, в которой комнаты были разделены стенками из рисовой бумаги. Помощь беженцам оказывали американские еврейские организации и небольшая еврейская община Японии.

Беженцы не могли оставаться в Японии более двух недель – большинство перебралось в Гонконг, а оттуда в Палестину и Америку. Часть беженцев выехала в другие страны. Остальных отправили в Шанхай, где они благополучно пережили войну.

Официально Тиуне и Югико Сугихара выдали не менее 2139 виз. В списках – только главы семейств. Они получали визы на семью. В наши дни подсчитали, что супруги Сугихара спасли, выдав эти визы от 6 до 10 тысяч человек, Общее число детей, внуков и правнуков-- потомков беженцев, спасённых Сугихара, превысило 50 тысяч.

Тиунэ Сугихара помог выбраться из Литвы также ученикам и преподавателям иешивы из г. Мира (Мирской иешивы), выписав им транзитные визы[63].

Деньги за билеты для проезда беженцев Мирской иешивы на поезде из Каунаса в Москву и от Москвы до Владивостока, за номера в московской и владивостокской гостиницах и за билеты на пароход до Японии прислали евреи Америки. В Москве беженцы проживали в гостинице «Метрополь». Им тоже показывали достопримечательности Москвы[64].

Японцы поселили учеников иешивы в городе Кобе, затем перевезли их в Шанхай. Шанхайская синагога предоставила беженцам место для проживания и занятий. Всё время со дня отъезда иешивы из Мира занятия не прекращались. Во время войны Шанхай бомбили. От бомбардировок рушились здания, гибли люди, но руководитель иешивы отказывался перевести её в более безопасное место, чтобы не прерывать занятия. На Мирскую иешиву не упала ни одна бомба, учащиеся не пострадали. После войны некоторые ученики продолжили занятия в Мирской иешиве Нью-Йорка, а остальные – во главе с раввином Э. Финкелем – эмигрировали в Израиль и основали Мирскую иешиву в Иерусалиме.

После отъезда из Каунаса Сугихара работал консулом в Праге, в 1941 консулом в Кенигсберге, позднее в Румынии. В 1942 году Сугихара был направлен в посольство в Бухаресте, где и был арестован после окончания войны органами НКВД. Два года он провёл в советских лагерях. В апреле 1947 года Т. Сугихара вместе со своей семьёй вернулся в Японию, где был уволен с дипломатической работы.

После увольнения из МИДа, Сугихара работал директором военторга оккупационных войск, потом директором американской фирмы, преподавал.

В 1968 году Тиунэ Сугихара нашёл один из спасённых им евреев, израильский дипломат Йошуа Нишри. В 1985 году Тиунэ Сугихара было присвоено почётное звание Праведника мира.

Сугихара Тиуне

В Каунасском музее Тиунэ Сугихара в двухэтажном особняке бывшего японского консульства, экспонируется документ. На правой его половине написано, что нет необходимости иметь визу на остров Кюрасао за подписью Голландского консула. На левой половине – транзитная японская виза за подписью Сугихара. В углу проставлены штампы МИДа Литовской ССР и НКВД СССР.

В МИДе Японии в центре Токио расположена постоянная экспозиция, посвящённая Сугихара и его деятельности. Он – Кавалер Командорского креста со звездой, ордена Возрождения Польши. В честь Сугихара в Литве выпущена почтовая марка с его изображением. Центр Симона Визенталя, посмертно наградил Сугихара Тиунэ «Медалью за Храбрость» и вручил ее Сугихара Юкико.

Номер марки по каталогу Michel LV848 Выпуск, 2004-06-19

размер 30 x 37 mm, тираж 300 000

В Израиле выпущен блок марок в честь дипломатов-праведников, участвовавших в спасении евреев во время Катастрофы.

Слева направо: Гиоргио Перласца, Италия; Аристидес Де Соуса Мендес, Португалия; Чарлес Лутз, Швейцария; Тиунэ Сугихара, Япония; Селахаттин Улкумен, Турция

Памятник Тиунэ Сугихара в Вильнюсе

В Яд ва-Шеме хранятся списки глав семейств, получивших визу Сугихара. Эти списки называют «Списками Сугихара», а визы, выписанные им – «Визами жизни».

Виза, выданная Сугихара (источник – Яд ва-Шем)

Сугихара Юкико, поддержавшая решение мужа и выписывавшая вместе с ним визы, скончалась в возрасте девяноста четырех лет 8 октября 2008 года. Президент Литвы Валдас Адамкус, в своем соболезнованиями в адрес семьи покойной Сугихара Юкико отметил, что «японский, литовский и еврейский народы потеряли еще одного человека, внесшего существенный вклад в написание важной страницы в книгу истории». Центр Симона Визенталя особо отметил личную заслугу Сугихара Юкико, которая, несмотря на опасность, непосредственно содействовала выдаче транзитных виз евреям».

Парк им. Сугихара в Иерусалиме (ЛЕХАИМ МАЙ 1999 СИВАН 5759 — 5

На траурной церемонии, посвящённой Юкико Сугихара, выступил Председатель еврейской общины Японии, член Генерального совета ЕАЕК Даниэль Турк, сын племянницы рава А. Хволеса (троюродный брат моего отца)

По моей просьбе Даниэль Турк прислал текст своего выступления на траурной церемонии на английском и японском языках:

«I would like to propose a toast to Mrs. Sugihara by suggesting that we honor her memory not only by coming here today, but by carrying away from here an important lesson: that each of us can elevate ourselves as she did, by responding to opportunities to do good and to oppose evil.

Today Jews are faced with another great threat to their existence from a man named Ahmenidajad and a country named Iran, that will soon have nuclear weapons. Let us honor Mrs. Sugihara by following her example and by actively opposing this evil and any other evil, wherever we find it».

Ниже – перевод выступления Даниеля Турка

«Я хотел бы, рассказывая о г-же Сугихара, предложить, чтобы мы говорили о ней не только сейчас, но и помнили важный урок, который она преподала своим примером, как совершать хорошие поступки и выступать против сил зла. Евреи в настоящее время сталкиваются с большой угрозой для их существования, исходящей от Ахмадинеджада и Ирана, у которого в ближайшее время будет ядерное оружие. Давайте почитать г-жу Сугихара, следовать ее примеру и активно выступать против этого зла и любого другого, везде, где бы мы не встречались с ним».

Глава 5

Иосиф. Оккупированная Латвия. 1940 г.

Август 1940 год. Корабль, на котором служил папин брат Иосиф, возвращался в порт приписки - Кронштадт. Как правило, в Кронштадте моряков встречали жёны и дети. Так было всегда. Но на этот раз за несколько дней до прибытия в Кронштадт командир получил радиограмму с приказом изменить маршрут и идти в порт Лиепаю (Либаву). Корабль не первый раз в Лиепае. Обычно после швартовки к причалу на палубу поднимались латышские пограничники и таможенники. После проверки документов свободные от вахты моряки сходили на берег.

На этот раз на корабль поднимаются советские пограничники, с ними штатский с портфелем. Они проходят в каюту капитана. На пирсе появляются люди с красными флагами. Прибывшие на корабль собирают на палубе митинг. Штатский рассказывает, что по воле трудящихся Латвия вступила в состав Советского Союза. Корабль-первое Советское гражданское судно в порту Лиепаи и новые власти хотят познакомить моряков с жизнью латвийских трудящихся. Группами по пять-восемь человек расходятся моряки по городу. Сопровождающие их докеры, переговариваясь между собой на латышском, переходят на русский, когда рассказывают морякам о Латвии. Русский язык у них слабый, моряки не всё понимают. Латыши спорят между собой. Иосиф «своим ушам не верит» – некоторые докеры говорят между собой на идише, который он хорошо знал с детства. Оказывается, сопровождают моряков докеры латыши и евреи. Теперь общаться стало легко. «Латыши» рассказывали на идише, «русские» – переводили на русский. В группе Иосифа ещё один моряк еврей. Он старше Иосифа, более выдержан, вопросы задаёт осторожно, постоянно оглядывается на руководителя группы. Так же как и Иосиф, он удивлён, так же как и Иосифа его интересует жизнь евреев в Латвии. Морякам устроили экскурсию по Латвии.

Евреи, сопровождавшие гостей, принадлежали к разным партиям. Наум – член Бунда, Мотл – коммунист. Оба рассказывали, что трудовое население страны-латыши и евреи – с радостью проголосовали за присоединение Латвии к Советскому Союзу. Против были чиновники, военные и буржуазия страны. Еврейская буржуазия вела себя нейтрально[65]. Докеры рассказывали, когда в тридцатые годы к власти в Латвии пришёл Карлис Улманис, правительство усилило антисемитскую политику. Были национализированы многие еврейские банки, торговые и промышленные фирмы, евреев обложили более высокими налогами, чем латышей. Хлебная торговля, которая традиционно была в руках евреев – монополизирована государством.

В стране усилилось влияние фашистских партий, которые вели антисемитскую пропаганду, устраивали факельные шествия и демонстрации под лозунгами «Долой евреев» и «Латвия – для латышей». Еврейские политические организации были запрещены. Еврейская культурная автономия постепенно урезалась, закрывались еврейские школы.

После ввода советских войск еврейские партии вышли из подполья, появилась надежда на возрождение еврейской автономии. Моряков повезли на экскурсию в Ригу. Докеры, сопровождающие группу моряков, показывали дома «богачей» в центре Риги, дачи на взморье, с возмущением рассказывали о «пропасти», отделяющий рабочий класс от буржуазии. Показывали свои квартиры. Семьи рабочих «ютились» в небольших квартирах, маленькие дети, дошкольники – по двое-трое – в одной комнате, но у каждого школьника-старшеклассника – своя комната. В некоторых квартирах – гостиная. Кухня с плитой. Отопление в большинстве квартир, в которых жили семьи рабочих – печное (у «буржуев» – водяное или паровое). В квартирах многосемейных рабочих – два туалета. Иосиф молчал. Его семья жила в центре Ленинграда в коммунальной квартире. Двухкомнатной. В одной – он, жена и двое детей; во второй, маленькой – тёща. В ней – кровать, тумбочка, стул.

Корабль, на котором плавал Иосиф, в основном осуществлял каботажные перевозки между портами прибалтийских республик, совершая иногда поставки грузов в порты Германии. У Наума были друзья во многих портах Прибалтики. Замполит поощрял групповые экскурсии. Моряки вели себя достойно, были хорошо одеты благодаря загранплаванию. Их не удивляло изобилие в магазинах и на рынках в отличие от красноармейцев, для которых изобилие было в диковинку.

Через несколько месяцев корабль, опять прибыл в Лиепаю. Его встретил Наум, знакомый ещё по первому приезду. С Мотлом Иосиф не встретился. Латвийская коммунистическая партия вышла из подполья. Коммунисты возглавили все органы власти в стране и приняли большое участие в советизации. Евреев в коммунистической партии Латвии было не больше в процентном отношении ко всему еврейскому населению, чем латышей. Однако именно евреев обвиняли в потери Латвией независимости и в коллаборационизме. Еврейское трудовое население выиграло от советизации. Евреи работали в государственных учреждениях, их беспрепятственно принимали в средние и высшие учебные заведения и в офицерские училища, куда раньше не допускали, антисемитская пропаганда была запрещена. С другой стороны, от национализации пострадала не только крупная еврейская буржуазия, но и мелкие собственники (лавочники, ремесленники). Были закрыты синагоги. Наум рассказывал Иосифу, что все еврейские партии, кроме коммунистической запрещены, многие руководители арестованы или скрываются, остатки еврейской культурной автономии ликвидированы, иврит и литература на нём запрещены. Книги на иврите перестали издавать, и были изъяты из библиотек. В еврейских школах преподавание ведётся только на идише и по учебникам, которые изданы в Украине и в Белоруссии.

В начале 1941 года Иосиф приехал в отпуск в Батуми. Остановился у нас. Всем привёз подарки. Все с удивлением рассматривали яркие, красивые вещи, вкусные конфеты, завёрнутые в яркие фантики. Зима в Батуми дождливая. Иосиф днём навещал родителей, школьных товарищей. Вечером приходили знакомые, соседи. Дядя много рассказывал. При посторонних – сдержанно. Папа вспоминал, что когда гости расходились, дядя рассказывал о том, что рабочие новых республик, хоть и жаловались на эксплуатацию – живут в отдельных квартирах, хорошо питаются, соблюдают кашрут, большинство ходит в синагоги. Рассказывал о том, что Прибалтика наводнена советскими войсками. Были случаи нападения пьяных красноармейцев на магазины и частные квартиры. Красноармейцев поэтому редко выпускают в город и только группами с командиром. Командиров отпускают в увольнение по выходным дням. В увольнении военные раскупают в лавках всё подряд. Население жалуется, что с продуктами стало хуже, поэтому в воскресные дни, дни наибольших увольнений военных, многие магазины закрыты.

В июне 1941 года за несколько дней до начала войны корабль последний раз пришвартовался в Лиепайском порту.

Наума Иосиф уже не застал. Соседка сказала изумлённому Иосифу, что 2-3 дня назад из города выслали сотни граждан[66]. Наума арестовали и выслали, как активиста Бунда. Среди высланных оказались и некоторые ремесленники и даже коммунисты, которые возражали против объединения в «трудовые» коллективы, против, как тогда говорили, « генеральной линии партии большевиков». Арестовали троцкистов, левых и правых уклонистов.

***

Во время войны Иосиф письма писал редко. От его жены мы только знали, что он на ленинградском фронте. Последний раз Иосиф с семьёй приехал в Батуми в апреле 1946 года.

Вся грудь – в орденах. Он воевал в отряде десантников-диверсантов, ходил в тыл врага, Десантники захватывали «языков», взрывали мосты, воинские склады, железнодорожные составы, разрушали линии связи, уничтожали штабы, боевую технику, предателей. Отряд был небольшой, но очень мобильный. Дядя рассказывал, что иногда ходил в тыл переодетый в гражданскую одежду, выдавая себя за грузина-мусульманина по отцу (грузинским, немецким, идишем и русским владел в совершенстве). Трижды спасался вплавь с тонувшего корабля. Горел.

В Батуми, как всегда, плавал в любую погоду, постоянно тренировался. При гостях ходил на руках, делал мостик. Очень гордился наградами, любил показывать накачанные мышцы. Рассказывал, за какие подвиги получил ордена и медали. Мне показывал различные приёмы самообороны, не расставался с финкой. Говорил, что она его не раз выручала. В Ботаническом саду завёл в заросли и показал, как десантники незаметно подползали к врагу, как метали финку из любого положения, снимая часовых. Я замирал от удивления, когда видел, как финка, брошенная рукой дяди с большого расстояния, глубоко вонзается в дерево.

На нашей улице у бульвара был большой госпиталь, около которого всегда толпились выздоравливающие и демобилизованные, чаще подвыпившие солдаты. Местные жители обходили госпиталь стороной, опасаясь пьяных. Дядя по городу ходил в гражданской одежде, но ордена и медали надевал всегда. Когда я предлагал обойти госпиталь или, по крайней мере, перейти на другую сторону – посмеивался надо мной и шёл прямо через пьяную толпу демобилизованных военных. Никто к нам не приставал. Но однажды за нами увязались двое подвыпивших солдат. Они явно нарывались на драку. Вначале Иосиф отмалчивался. Однако, когда один из них ткнул его пальцем в грудь и спросил, за сколько он купил в Ташкенте ордена, дядя покраснел, передал мне пиджак и велел бежать домой. Солдаты были выше и шире дяди в плечах. Я даже не успел сделать и шага в сторону дома, как оба здоровяка лежали на тротуаре. Во время войны я был свидетелем многих драк между солдатами, матросами и местными жителями, но такого ещё не видел. Один солдат вскочил и вынул из-за голенища нож, но нож был выбит из руки нападавшего, а сам он лежал на земле. Вокруг собиралась толпа, с руганью и криком подбегали солдаты. Появились милиционеры, военный патруль. Все разбежались. Дядя забежал в ближайший подъезд и через некоторое время дворами пробрался к нашему дому. Просил никому не рассказывать о драке. Сказал, если бы его задержал патруль, ему не избежать ареста. В гражданской одежде, без документов, в кармане финка, драка.

В 1948 году корабль, на котором дядя возвращался из дальнего плавания, затонул. Никто из корабельной команды не спасся.

Примечания

[1] Заметки №11, http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer11/ArLevin1.php

[2] Ф. Кандель, Книга времён и событий, Изд. Гешарим Иерусалим 5763, Мосты культуры, Москва, 2002, т. 3, стр. 290).

[3] Количество жертв голодомора – 7,5 миллионов человек. В 1933 году смертность детей моложе 5 лет была почти 35 %, стариков старше 60 лет – свыше 23 % . Ивницкий Н.А. Голод 1932-1933 годов. М., 1995.

[4] Евгений Беркович. Шалом, либертад, Испанские страницы еврейского Сопротивления,

КЕЭ, т .4, Илья Куксин, «Еврейский мир» (Нью-Йорк) 05.11.20.

[5] Вежливое обращение на грузинском языке к женщине (груз.)

[6] Тот кто не жил в «эпоху социализма», не испытал огромной радости при получении дефицита, не ходил гордый и счастливый целый день, «достав» («получив») дефицит.

[7] С 1935 по 1938 год расстреляно 7 млн., а репрессирован 18,5 млн. (А.И. Микоян «Так было» . - М.: Вагриус, 1999.)

17 ноября 1938 года было принято секретное постановление ЦК и СНК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», в котором говорилось о "крупнейших недостатках и извращениях в работе органов НКВД и прокуратуры". Народным комиссаром внутренних дел СССР вместо Н. Ежова утвержден Л. Берия».

После этого число арестов резко уменьшилось, а десятки тысяч человек были выпущены из лагерей и следственных тюрем. Многие «дела» были прекращены (закрыты).

[8] В 1937 году в газете «Правда» была опубликована статья «Счастливые Дети сталинской эпохи». Там были слова: «Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство!». Эти слова использовали на плакатах, которые вывешивали в детских учреждениях.

[9] Рот Фронт (нем. Rot Front– красный фронт)– интернациональное приветствие, сопровождается жестом: поднятой в полусгибе правой рукой с повёрнутым от себя сжатым кулаком.

[10] Цитировано по Е. Беркович Между молотом и наковальней (Положение восточноевропейских евреев во времена союза Гитлера и Сталина) www.vestnik.com/issues/.

[11] Через 27 лет Сильвия стала женой моего двоюродного брата Лио Шмидта, сына Шуры Шмидт (Токачировой), сестры моей мамы.

[12] Позднее это предложение выдвигалось правительствами разных стран, желающих избавиться от евреев, в том числе Францией Виши. Ведомство Эйхмана в Вене разработало план переселения всех европейских евреев на Мадагаскар. План для краткости назывался: «Окончательное решение». Со временем этот план был «углублён», евреев – уничтожали.. (об этом ниже).

[13] Владимир Евгеньевич Жаботинский (1880-1940). Из вступительной речи на конгрессе в Вене в сентябре 1935 года.

[14]) Цитировано по Ю. Слёзкин, Эра Меркурия, изд. Новое литературное обозрение, М.,2007.

[15]. В 1924 году правительство США утвердило акт об ограничении иммиграции. Акт закрепил наличие квот, которые должны были обеспечить сохранение существующих межэтнических пропорций в составе населения страны. Во время депрессии 1929 года поток эмигрантов снизился с 280 тыс. человек в 1929 году до 23 тыс. в 1933 году.

[16] Наиболее известным примером антииммиграционной, антиеврейской политики стала судьба корабля «Сент-Луис».

[17] История Холокоста в Европе, 1933-1945. М.: Текст, 2000.

[18] Источник-архив Yad Vashem.

[19] Михаил Финтушал Тайна «Хрустальной ночи», «Еврейский обозреватель, 22 (137), ноябрь, 2006.

[20] Там же.

[21] Михаил Финтушал (Израиль, Ашкелон «Медицинское убийство» Эрнста фон Рата журнал «Корни» № 34, стр. 115-128.

[22] Израильские учёные провели анализ немецких архивов и привели данные: количество разрушенных и сожжённых синагог 1554 (из более 2200 до 1933 г.), число убитых и покончивших самоубийством около 2000, 30 тысяч было арестовано (Офра Лакс «Из-за той ночи» – Хроники Иерусалима Интернет).

[23] Миха Линденштраус Госконтролер, доктор. отставной судья рассказал: «...за полгода до начала Второй мировой войны Эйхман вызвал к себе делегацию еврейских лидеров Германии и Австрии. И мой отец, Аарон Вальтер Линденштраус – который через много лет стал одним из свидетелей на процессе Эйхмана – предстал перед ним, как сотрудник Еврейского Агентства в Берлине. Вместе с другими он занимался репатриацией немецких евреев в Эрец-Исраэль. Евреи хотели репатриироваться, нацистский режим не возражал, и только англичане мешали, ограничивая число сертификатов на репатриацию. Эйхман самым унизительным образом отнесся к стоявшим перед ним двадцати еврейским делегатам. Он орал на них, оскорблял и угрожал. До этого он их выстраивал и перестраивал: "Ты – налево, ты – направо, ты – вперед, ты – назад, ты подойди, ты отойди!" И, когда они, наконец, встали по местам, Эйхман заорал на моего отца: "Ты заплатишь своей головой и вы все заплатите головами, если не уберете отсюда евреев!" Точнее, он сказал не "евреев", а "ваше еврейское тряпье"»

[24] В 2012 году Сильвия и Лио Шмидт отметили свой золотой юбилей. В этом же году они посетили остров Кюрасао. По просьбе директора местного музея. Сильвия написала о пребывании беженцев-евреев на острове. Рассказ Сильвии использован в этой главе.

[25] HIAS – Immigrant Aid Hebrew Society – была основана в 1881 для помощи иммигрантам из России. HIAS помогает евреям и другим группам людей, жизнь и свобода которых находятся в опасности. С начала его образования HIAS спас и переселил почти 4,5 миллиона человек. Офисы HIAS находятся во многих странах мира.

[26] Движение «Алиат-ѓаноар» («Алия молодежи») было организовано в 1934 году для спасения еврейской молодёжи в возрасте от 13 до 17 лет. Возглавила это движение Генриетта Сольд. Организаторы движения понимали, что в гитлеровской Германии у молодежи нет будущего, а их родители не могут эмигрировать из страны – англичане ограничивали въезд взрослых в Палестину. «Алият-ѓаноар» взяла на себя заботу об устройстве молодёжи в кибуцах или поселениях Там они получали общее и профессиональное образование.

[27] Ежи Петербургский родился и умер в Варшаве (1897, – 7 октября 1979,) – польский дирижёр и композитор происходил из известной еврейской клезмерской семьи. Наибольшую известность Петербургскому принесли: «Утомлённое солнце», «Синий платочек», «Листья падают с клёна», «Ты и эта гитара», «Вино любви». С 1926 года он работал в оркестре варшавского театра-кабаре. После оккупации Польши в 1939 году Ежи Петербургский организовал в Белостоке Белорусский республиканский джаз-оркестр. Выехал заграницу вместе с армией генерала Андерса. С 1949 по 1967 жил в Аргентине, работал в театре в Буэнос-Айресе. В 1967 году вернулся в Польшу.

[28] Первая Маккабиада открылась 28 марта 1932 года. В ней приняли участие 500 спортсменов из 23 стран (по другим данным, 390 спортсменов из 14 стран). Первые места в общем зачёте по количеству медалей завоевали делегации Польши, Австрии и США.

Третья Маккабиада, запланированная на 1938 год, была запрещена Британскими властями, которые опасались нелегальной эмиграции участников и гостей Олимпиады. Следующие Маккабианские игры прошли только в 1950 году в Израиле при участии 800 еврейских спортсменов из 19 стран Страны Восточной Европы в этой Олимпиаде не принимали участие.

[29] Отношения с меньшинствами регламентировал Договор о защите меньшинств, подписанный польским правительством 28 июня 1919 года. Его статьи, уравнивавшие в правах национальные меньшинства с поляками, почти полностью вошли в польскую конституцию 1921 и 1935 года. Однако фактически все эти положения не соблюдались.

[30] С. Этингер История еврейского народа, изд. Ан. Овед, Тель-Авив, 1972 (далее – Этингер).

[31] Арон Шнеер. Плен. Глава 6. Евреи в армиях западных стран.

[32] Заметки по еврейской истории. Всеволод Вихнович. Судьба ветви засохшей. Еврейство Польши между первой и Второй мировыми войнами.

[33] Документы и материалы кануна Второй мировой войны. 1937-1939. – М.: Политиздат, 1981, т. 1, с. 177.

[34] Александр Риман Варшавская мелодия «Трибуна», Тель-Авив, 31.12.2002).

С 1933 по 1938 годы из Польши эмигрировали только 600 тыс. евреев, а из Германии - 170 тыс. (см также КЕЭ, том 4, стр. 944-947) и «История еврейского народа» под ред.С. Эттингера, изд. Ам Овед, Тель-Авив, 1972.

[35] Марк Зайчик «Постулаты Зеэва Жаботинского: «Извлечь еврея из гетто, а гетто изгнать из еврея».

[36] В 1939 г в составе Польской армии из 3,5 млн. евреев, 10% ее населения, 150 тысяч, т. е. 19% – было призвано в армию. В боях с немцами погибло около 30 тыс. евреев, а примерно 60 тыс. попало в плен, Арон Шнеер. Плен. Глава 6. Евреи в армиях западных стран.

[37] Этингер, стр. 702.

[38] Гросс Ян Томаш. Соседи (история уничтожения еврейского местечка) Серия: Крик (Горячие точки) 2002.

[39] Залман Градовский Письмо к потомкам. Дорога в ад.. Публикация П. Поляна. Пер. с идиша М. Карпа и А. Полян. «Звезда», №7. 2008. После войны стало известно количестве польских праведниках мира (более шести тысяч), спасавших евреев несмотря на риск.

[40] Беркович. Между молотом и наковальней Вестник №3(288) 31 января 2002

[41] Костырченко Г. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2003).

[42] Кандель, т. 4, стр 38,39.

[43] Карательные органы, отправив евреев « в далекие лагеря ГУЛАГА, многим сохранили жизнь: практически все евреи, оставшиеся в западных областях Украины и Белоруссии, после июня 1941 года были расстреляны немецкими айнзац-командами. Из депортированных в Сибирь евреев погибло около 30 000, более 100 000 – выжили.

(Беркович. Между молотом и наковальней Вестник №3(288) 31 января 2002).

[44] Во время бомбардировок Варшавы погибло около 10 тысяч человек; 30 % из них – евреи.

[45] Из оккупированных Советским Союзом Польских областей были высланы на Север вначале судьи, полицейские, чиновники и богатые крестьяне. Затем – торговцы, в том числе и евреи, работники национализированных помещичьих усадеб, многие крестьяне-середняки, родственники сосланных или – бежавших на Запад людей...

[46] В 1956 году ещё многое было скрыто от историков, в том числе и то, что касалось Советско-Польских отношений. Наличие секретных протоколов между СССР и Германией отрицалось. Оккупацию части Польши представляли, как помощь народам Западной Украины и Западной Белоруссии в воссоединении с братскими Республиками. Было расстреляно более 21 тысячи польских офицеров, в том числе 700 евреев и Главный военный раввин польской армии майор Барух Штайнбер.

[47] Kot, Listy z Rosji, pp. 191-208; Anders, Bez ostatniego rozdziału, pp. 105-123; Documents, рр. 231-243. Цитировано по Исраэль Гутман Евреи в армии Андерса, сформированной в СССР, Historicus.ru / Библиотека / Яд Вашем: Исследования. Часть 2).

[48] Владислав Андерс (1892-1970) в составе русской армии участвовал в Первой мировой войне. В 1918 воевал с красными. В 1939 году после поражения в боях с немцами под Варшавой воевал с советскими войсками, был ранен и взят в плен. Освобождён по амнистии. В 1941-42 гг. – командовал польской армией, сформированной на советской территории. В 1944-45 гг. Андерс командовал польскими частями в составе союзнических войск на Западном фронте.

[49] В первый период формирования в армии Андерса, было до 60% евреев. Исраэль Гутман Евреи в армии Андерса. Перевод Зои Копельман, Заметки по еврейской истории, №6(129, июль, 2010).

[50] Там же.

[51] Kot, Listy z Rosji, pp. 191-208; Anders, Bez ostatniego rozdziału, pp. 105-123; Documents, рр. 231-243. Цитировано по.. Исраэль Гутман Евреи в армии Андерса, сформированной в СССР, Historicus.ru / Библиотека / Яд Вашем: Исследования. Часть 2).

[52] Андерс неоднократно заявлял, что 1 000 военнослужащих евреев, которые остались в рядах его армии, отлично воевали и ни в чем не уступали другим его бойцам. Исраэль Гутман Евреи в армии Андерса, сформированной в СССР, Historicus.ru / Библиотека / Яд ва-Шем: Исследования. Часть 2

[53] Берлинг Жыгмонт Хенрик (1896-1980), В 1915 вступил в Польский легион Ю.Пилсудского, сражавшийся на стороне австро-венгерской армии против России. Во время Советско-Польской войны 1920 года командовал батальоном. Арестован 22 июня 1941 г. в своём доме под Вильно В Армии Андерса был начальником штаба дивизии, затем возглавил тренировочный лагерь. Военный суд польского правительства в изгнании заочно приговорил С. Берлинга к расстрелу за дезертирство. В марте – октябре 1944 г. Берлинг – командующий Польской армией в СССР. С июля 1944 – заместитель главнокомандующего Войска Польского.

(Использована Советская военная энциклопедия; Залесский К.А. Кто был кто во Второй мировой войне. Союзники СССР. М., 2004.

[54] Из общего числа 400 000 солдат, в том числе 38 490 офицеров, в 1-й Польской армии евреев было более 20 000, включая 3 200 офицеров. Один из этих офицеров – Виктор Гроз в годы войны стал генералом. Среди высших по воинскому званию убитых евреев были награжденные орденом «За мужество, проявленное в бою» полковник Флештин и писатель и журналист Мечислав Биренбаум.

За мужество и героизм, проявленные в первых боях, которые дивизия вела в октябре 1943 г. у села Ленино Могилевской области в Белоруссии, польский еврей — заместитель командира 1-го стрелкового полка – Юлиус Хюбнер был удостоен звания Героя Советского Союза. После войны Юлиус Хюбнер стал генералом Войска Польского.

[55] В. Резников был призван в армию батумским военкоматом. В конце 1943- начале 1944 г. его перевели в танковое подразделение польской армии. Он показывал мне свою фотокарточку в форме командира польской армии в шапке-конфедератке. В конце октября 1944 г. в Войске польском проходили службу 11 513 советских офицера. Около 40 % офицеров и унтер-офицеров Войска польского были советскими гражданами непольской национальности.

[56] Исраэль Гутман «Евреи в Польше после Второй мировой войны».

В 1996 в 50-ю годовщину погрома мэр Кельце принес извинения от имени горожан. Польский президент Лех Качинский назвал погром в Кельце «огромным позором для поляков и трагедией евреев». К сожалению, позорных антисемитских страниц в истории послевоенной Польши – много

[57] Адам Михник родился в еврейской семье, сын коммуниста, впоследствии оппозиционера Осии Шехтера и историка Хелены Михник. В 1961-1962 годах входил в известный дискуссионный «Клуб кривого колеса». Основал «Клуб искателей противоречий». Учился на историческом факультете Варшавского университета. В 1968 году арестован и приговорен к трем годам тюремного заключения. Студенческие демонстрации протеста против исключения Михника из Варшавского университета привели к мартовским волнениям 1968 года.

[58] Менахем Бегин (1913-1992) – родился в Брест-Литовске в семье сиониста. Окончил еврейскую религиозную школу, затем гимназию и юридический факультет Варшавского университета со степенью магистра права. В марте 1939 г. Бегин назначен Жаботинским руководителем («комендантом») «Бейтара» в Польше. Бегин формирует ячейки боевой организации «Эцель» (Иргун) и организует выезд польских евреев в Палестину. При приближении немцев к Варшаве бежит в Вильнюс. Арестован. В 1941 г. был освобождён из лагеря и вступил в армию Андерса, в составе которой вскоре оказался в Палестине. В 1943 дезертирует из армии Андерса и полностью посвящает себя борьбе за создание еврейского государства. Бегин – активный участник Войны за независимость Израиля; избирался премьер-министром Израиля.

[59] Эрлих Хенрих (Херш-Вольф, Генрих Моисеевич (1882-1942), один из лидеров Бунда. В 1906-1908гг. учился на юридическом факультете Петербургского университета, по окончании которого переехал в Варшаву. Участвовал в Февральской революции в Петрограде. Эрлих вошел в первый состав Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов как представитель Бунда. На первом заседании Петроградского совета был избран в исполнительный комитет. Сторонник коалиционного правительства с участием представителей левых партий, осудил октябрьский переворот. Эрлих был избран в состав ЦК РСДРП в 1917 и 1918 гг.

В 1920-30-х гг. Эрлих был членом ЦК Бунда Польши. В сентябре 1939 г. Эрлих бежал в советскую зону оккупации Польши, был арестован, обвинён в связях с польской контрразведкой и с Бундом. 12 сентября 1941 г. Г.Эрлиха и другого активиста Бунда В. Альтера освободили из заключения и предложили создать Еврейский антифашистский Комитет. Из-за контактов с послами Англии и США их арестовали и казнили, как немецких шпионов (КЕЭ, Т.10, http://berkovich-zametki.com/2010/Starina/Nomer1/Berkovich1.php

http://berkovich-zametki.com/2010/Starina/Nomer2/Berkovich1.php)

[60] Мордехай Анилевич (1920-1943) был членом организации «Бейтар»; работал в его секретариате. В 1937 году создал новую организацию – «Прогрессивный Бейтар». В начале войны Мордехай Анилевич пытался перебраться в Румынию, был арестован советскими пограничниками. После освобождения из-под ареста с группой боевиков пробрался в Вильнюс, затем – в Варшаву, где стал одним из организаторов сопротивления оккупантам, возглавил восстание в Варшавском гетто. Мордехай Анилевич и многие из его бойцов погибли во время взятия немцами командного пункта организации. М. Анилевич награждён посмертно польскими орденами: Крестом Храбрости (1944, Армия Крайова) и Крестом Грюнвальда 3-й степени (1945, Народное войско польское). В годы войны имя Анелевича носил также отряд Гвардии Людовой, созданный из выживших бойцов Варшавского гетто.

[61] Ниже в статье использована также работа Масааки Сараиси. Японский дипломат Сугихара Тиунэ, который спас 6000 евреев. Перевод и предисловие Якова Зинберга, Заметки по еврейской истории №№18(90) 2007. Это наиболее подробная история о японском консуле с прекрасными комментариями переводчика.

[62] Фотография из статьи «Визы в жизнь. История Тиунэ и Юкико Сугихара», Лехаим, май 1999 Сиван 5759–5(85).

[63] В начале девятнадцатого века реб Шмуэль Тиктинский основал иешиву в белорусском городе Мир. Более ста двадцати лет проводили занятия в этой иешиве известные раввины. Были годы, когда в иешиве занималось до пятисот учеников из разных стран Европы. После 1921 года город Мир оказался в Польше, а в 1939 году – на территории, присоединенной к Советскому Союзу. Когда начались притеснения‚ преподаватели с учениками решили переехать в Литву, где они продолжали занятия недалеко от Каунаса. В 1940 году преподаватели и ученики иешивы приняли решение покинуть страну.

[64] Перед войной папа получил письмо от своей сестры Доры из Москвы, в котором она писала, что в течение нескольких недель трудно было попасть в музеи столицы. Работники музеев проводили экскурсии с беженцами из Литвы и Польши, которые плохо знали русский язык, но разговаривали на прекрасном идише. В другом письме она рассказывала о появлении в Москве еврейских юношей с пейсами и бородами, одетых в чёрные длиннополые одежды и шляпы. Они тоже посещали достопримечательности Москвы. Это были беженцы – евреи из Польши и учащиеся Мирской иешивы.

[65] Евреям принадлежали шесть банков, которые владели 60 % всех банковских капиталов Латвии. 77 процентов стоимости всего экспорта (лес, лён) давали еврейские компании. Еврейские компании способствовали, развитию деревообрабатывающей, пищевой, табачной промышленности, торговли хлебом. В 1930 г. 48,6 % евреев Латвии было занято в торговле, 28,7% – в промышленности, 7,3 % владели свободными профессиями (юристы, врачи, журналисты и т. п.), 2,2 % были заняты на транспорте, 1,1% – в сельском хозяйстве. Доступ на службу в государственных учреждениях евреям был закрыт. (Российская еврейская энциклопедия, т. V, стр. 270-271, изд. «Эпос», Москва, 2004).

[66] 14 июня 1941 года из девяносто пяти тысяч евреев, проживавших в Латвии, были высланы в отдалённые районы Советского Союза пять тысяч активистов еврейских партий и общественных организаций, представителей буржуазии и интеллигенции. (12,4% всех депортируемых, что значительно превышало процент еврейского населения Латвии (5%).

(Российская еврейская V, стр. 271 изд. «Эпос», Москва, 2004).