У этой девочки была удивительная память. Всё, что трогало её душу, как-то незаметно укладывалось в потайном уголке её детской головки и оставалось там, чтобы однажды вернуться ярким зрительным образом. К тому же, ей дано было сильное воображение, и порой она видела то, что никогда не видела воочию…
В своё прошлое, и в прошлое своего рода, Эстер Альперина-Свердлова вернётся, когда станет бабушкой и напишет книгу «Жила-была…»
Вы, помните, так всегда начинались сказки: «Жила-была…» Сначала нам рассказывают их мамы и бабушки, потом, став мамами, мы рассказываем их своим детям, а потом… и внукам.
«…А у бабушки руки, как кожура от варёной картошки: тёмные, сморщенные (…) Девочка любила натягивать на руках бабушки складочки и смотреть, как они превращаются то в горки, то в бугорочки… Бабушка улыбалась и терпеливо ждала, когда девочка наиграется её руками.
– Отчего у тебя такие руки? – спрашивала девочка.
– От жизни – коротко отвечала бабушка…
Но вот прошли годы и девочка сама стала бабушкой и уже её руками, тёмными, похожими на скорлупу варёной картошки, играет её девочка-внученька.
– Отчего у тебя такие руки, бабушка! – спрашивает она.
– От жизни, внученька! – отвечает ей бабушка».
Круг замкнулся. Пришло новое поколение. И бабушка, возвращаясь в прошлое, вспоминает всю свою жизнь. С раннего детства и до старости… Потому и дан книге подзаголовок: «Исповедь бабушки».
Она начнёт писать после смерти матери и брата, потеря которых была для неё тяжёлым потрясением. Они ушли почти сразу же, друг за другом. С разницей в год. Сначала мама, потом брат. И вдруг она почувствовала себя осиротевшей. Рядом был любящий муж, дети, внуки, но ощущение пустоты не уходило. И тогда Эстер начала писать. Она всегда мечтала написать книгу. Была библиографом, специалистом по научно-технической информации, журналистом. Писала сценарии, но что-то главное откладывала «на потом». Всегда «на потом». И вот это «потом» наступило.
И оказалось, что она давно готовилась к нему. Оно зрело подспудно. В последние годы жизни мамы она подступала к ней с вопросами:
«Давай посчитаем, мамуля, сколько бывает у человека бабушек, дедушек, прабабушек и прадедушек?»
Порой её настойчивость сердила маму. Она любила решать кроссворды, посвящала им всё свободное время, но дочь была терпелива и настойчива. Она заставляла вспоминать всех: и близких, и далёких. Фамилии, имена, детей, внуков. Мама по натуре была очень родственна, стоило лишь начать, как она с удовольствием возвращалась в длинную цепочку своих предков, живших в позапрошлом и прошлом веках, вспоминала родных и близких. У неё был дар рассказчика, она увлекалась и увлекала за собой дочь. И цепочка становилась всё длинней и длинней. И Эстер, вооружившись карандашом и бумагой, записывала. Так появились списки родственников, схемы генеалогических деревьев. Четыре корня переплелись так крепко, что их не разъединить: Гинзбурги, Альперины, Шуры, Левиты. И у всех у них – дети, внуки, у кого-то и правнуки… Родные и близкие. Они всегда окружали её. Первая книга была лишь вступлением к теме. Вторая – «Легенды моей семьи», над которой она работала 10 лет, как бы рождалась в недрах первой, вызревала из неё.
Передо мной обе книги, и кажется мне, что это сообщающиеся сосуды. Их объединяет личность автора: ты проходишь с ней весь путь её взросления. Знакомишься с бабушками, дедушками, родными и близкими. Она раскрывается перед тобой в своих раздумьях, поражая искренностью, яркостью воображения, живым любопытством.
«Помянуть всех, не забыть никого. Такую задачу поставила я перед собой, когда начала работать над книгой памяти о большой родне, которую объединяет слово Семья», – пишет автор.
Родословная. Род… В Пятикнижие, Книге Шмот идёт перечисление имён: «И вот имена». Тора постоянно напоминает нам имена праотцев, прадедов, дедов, будто возвращает в строй, которым шли по пустыне колена израилевы, чтобы ты чувствовал свою родовую принадлежность, знал, кто были твои предки, помнил, что ты не безроден. Эстер ищет своё начало, свой исток.
«Собирая материал к написанию книги о нашей родне, мне казалось, что я подготавливаю, а потом и шью "лоскутное одеяло". Заглянула в энциклопедию, прочитала об этом виде рукоделия и ещё больше утвердилась в мысли, что моя работа действительно подобна созданию "лоскутного одеяла" (…) Моё "лоскутное одеяло" состоит из обрывков воспоминаний, фотографий, документов, былей и небылиц. Обрабатывая материал, – пишу легенды (…) Сожалею, что мало у меня "лоскутков"-документов! Мало кто остался в живых, из тех, кто мог бы рассказать о жизни семьи в позапрошлом и прошлом веке. Но я не сдаюсь и ищу».
Когда я читаю её книгу, у меня рождается своё сравнение: она собирала одеяло по лоскуткам, а я отмечаю для себя цельность замысла и исполнения. Подобно широкой реке разворачивается повествование. Течёт она среди полей и лесов, наполненная глубокой и чистой водой и медленно один за одним вливаются в неё притоки. Один, другой, третий… И становится она всё полноводней, эта река, с которой неожиданно для себя самой мне хочется сравнить эпическое полотно о шести поколениях четырёх главных корней одной еврейской семьи.
Наверное, самый первый образ – прадед Эстер по отцовской линии: Моисей Альперин. Чудом сохранилось две его фотографии. Сильное, волевое, умное лицо верующего еврея. Отец рассказывал Эстер о своём деде. С гордостью вспоминал его силу: он свободно гнул подкову, был человеком образованным. Эстер дано было увидеть давно минувшее и силой своего воображения приблизить к нам. Так привиделся ей погреб – «схоронок», – куда в поисках спасения от погрома спряталась семья прадеда. Был у него уже женатый сын с детьми. Младшенькой его, Сарочке, исполнилось девять месяцев. Не знала Сарочка, что нельзя плакать, потому что над ними в доме хозяйничают бандиты. И они услышали её. Убивали жестоко, с наслаждением, только на младших пожалели патроны: «Сами подохнут». А Моисея выволокли наружу, чтобы убить при свете дня. Защитил попавшийся им навстречу священник: «Не тронь Моисея! Он святой». Ему подчинились. Только не долго пережил Моисей своих родных, вскоре и его не стало…
Память…Она как длинная дорога, только протянулась не в пространстве, а во времени. И вместо столбовых дорог её отмечают вёрсты времени: ушедшие века, годы, месяцы, недели, дни и часы… Но порой ушедшее мгновение возвращается ярким зрительным образом и кажется тогда, что исчезла грань между прошлым и настоящим.
«Дом под горой» – так называла Эстер одну из легенд, в центре которой семья её прабабушки Шейне-Эльки и бабушки Добы. Дом под горой она видит так явственно, будто прожила в нём всю жизнь.
«Если смотреть с горы, то казалось, что дом сидит, выставив короткие ноги-ступени наружу. Сидит глубоко в земле старый, построенный Бог весть когда теремок-старичок, и дымит трубой-трубкой. Деревянные ставеньки, как веки, днём распахнутые, а ночью закрытые и застёгнутые железной скобой наискосок, берегут небольшие окна-глаза. Дверь днём распахнута, а ночью закрыта… Напуганные погромами и ворами всех мастей, они научились охранять свой дом. Так же, как и дверь, они держат свой рот на замке. Жизнь научила!»
Когда стенные часы-кукушка пробивают пять, дом пробуждается. И первой просыпается бабушка – бобе Шейне-Элька… Давно это было. Ах как давно. Где-то в году 1867 молодой человек по имени Абрам Гинзбург женился на девушке из дома Левиных. И звали её Шейне-Элька. Сегодня ей есть что вспоминать, о чём думать, о чём говорить с самой собой… Шейне-Элька живёт в доме вместе со своей дочерью Добой, её детьми и годовалой внучкой Эстер. Шейне-Эльке она правнучка. Никому не дано знать, что когда-нибудь Эстер напишет книгу о своей большой семье и соберёт под одной крышей всех их, давно покинувших этот мир и ныне их живущих потомков, берущих начало от Альпериных и Гинзбургов, Шуров и Левитов. Но это будет не скоро, а пока рождается новый день и большая еврейская семья встречает его так, как встречает любая семья: кто-то работает, кто-то учится, а кто-то остаётся дома, чтобы вести хозяйство и создавать уют и тепло. Дом под горой, старый, переживший так много на своём веку… Пока в нём все живы-здоровы. Помните, у Маршака:
В этом доме все живы-здоровы,
Те, которых давно уже нет.
И висячая лампа в столовой
Льёт по-прежнему теплый свет…
Обычный день, но у него есть нечто памятное: назавтра семья идёт фотографироваться и на сохранившемся семейном фото – дата: 20 декабря 1936 года.
Да, уже совсем скоро от покоя обычных будней останется лишь одна память. Война застанет Шейне-Эльку у своей другой дочери в городе Ромны.
Из дома они выйдут все вместе: Шейне-Элька, поддерживаемая Голдой, Абрам и их дети – Давид, Таня, Роза.
«Встреча-видение» – так Эстер назвала одну из глав книги. Она была навеяна впечатлением от скульптуры Натана Рапопорта в Музее Яд ва-Шем.
Наверное, многие из нас переживали подобные мгновения, но немногим дано было увидеть в застывшей навсегда скульптурной группе родные лица, услышать голоса…
«Последний путь… На меня смотрят живые лица. Лица знакомые до боли, до слёз, которые полились из моих глаз, помимо моей воли.
На меня смотрит лицо моей прабабушки. Шейне-Элька Давидовна Гинзбург. (…) Рядом с ней идёт её дочь Ольга (Голда) и внучка Розочка. Ей всего-то девять лет! Впереди Оли её муж Авраам Жуковский, поодаль – Лев Левит. Это брат моей бабушки со стороны мамы. За ним – его жена Софья. Боже мой! Семья тёти Маши, ещё одной из Левитов!
Они окаменели от страха, от неизвестно-известного конца бытия. Маленькая Розочка испуганно жмётся к бабушке, она ищет брата Давида и сестру Танечку (…) Я вглядываюсь в лица евреев, которых ведут, как овец на заклание, и необыкновенное чувство сопричастности охватывает меня.
Прабабушка краем глаза смотрит, и я слышу её голос: "Вот мы и встретились, правнучка! Ты выжила! Ты в Израиле! (...) Не плачь! Наша жизнь, наш путь не кончится никогда! Мы не умираем! Мы в твоей и в вашей памяти! Мы вечно живые! Своих внуков, моих потомков, научи нас помнить!"»
Я постоянно ощущаю второй план, подтекст. Она пишет так, словно её слышат те, кого уже нет с нами. Слышат и отвечают. Эстер общается с ними, как будто они не ушли навсегда из этого мира.
«Сообщаю тебе, мой дорогой брат: написала о нас в книге "Жила-была…", и она уже вышла в свет. В ней о папе с мамой, и о тебе, обо всех, кто был рядом с нами в годы детства. И ты знаешь, легче мне стало. Прожила я те наши разные годы ещё раз, сбросила груз воспоминаний на листы бумаги, пустила гулять по свету. Думаю, что останется книга, как наследство или завещание нашим детям и внукам. Вырастут, захотят понять, как мы "жили-были", прочитают, даже через "не-умею-по-русскому".
Сейчас заканчиваю книгу о родственниках. Это памятник им всем.
Ну, что это я о себе. Хвастаю! Извини, но это сегодня одна из главных работ в моей старческой жизни! Чего ты смеёшься? Я не оговорилась. Мне сегодня…много лет».
Всё было в их отношениях с братом: любовь, многолетний разрыв, обретение прежней дружбы, трагизм расставания. И рождение драгоценной связи с его двумя дочерьми, ставшими после его смерти частью её семьи. А Эстер и сегодня молода. Не годами. Нет. Душою. Тем светом души, который она излучает, энергией, желанием помочь, активностью. Едва закончив книгу, она уже работает над новой. Такой была и её мама, которую я успела узнать: когда-то, в первые наши олимовские годы, мы оказались соседями. И я запомнила эту женщину, её интеллигентность, тепло улыбки. И вот сейчас её образ возникает передо мной, но уже из книги, написанной дочерью. «Мама была глубоко эмоциональным, умным, справедливым человеком. Она была нетерпима к подлости, предательству, неискренности. Самым большим пороком считала ложь: "Всё в жизни можно поправить, если говорить правду! Себе, людям. Самый главный судья – человек сам себе". Прощать людям отрицательные поступки мама не умела, и заставить её это сделать было практически невозможно».
Порой один штрих оказывается таким значительным, что к образу человека, казалось бы, и добавлять ничего не надо. Когда полк Абрама Альперина, отца Эстер, попал в окружение, он тащил на себе раненного командира. Путь лежал в полевой госпиталь. Абрам едва держался на ногах, а тот честил евреев: «Мы тут с тобой кровь проливаем, а Абрамы и Сарочки в Алма-Ате наслаждаются». Передавая раненного врачам, представился своему командиру: «Будем знакомы. Я – Абрам! Так кто и где кровь проливает?»
С гордостью пишет Эстер о своей любимой бабушке, маме её мамы: Юдаше Иссахаровна Шур, урождённой Левит. «Может быть её, а значит и мои предки, произошли из рода древних служителей Иерусалимского Храма».
Легенды… Это то, что было и ушло. Отдалилось от нас на расстояние. И теперь видится словно через пелену густого тумана. Эстер не уходит от факта, лишь пропускает его через себя, и он обрастает деталями, обретает цвет и краски. Прежде чем приступить к рассказу о Риве Балясной, которая, став женой Израиля Гадашевича, влилась в их большую родню, Эстер перечитала протоколы допросов А. Кагана, Д. Гофштейна, Х. Лойцкера, самой Ривы. Беседовала со всеми, кто помнил её, читала написанное о ней и, конечно же, ею. Образ этой женщины, на долю которой выпали нечеловеческие муки, когда арестовали мужа и сына, чтобы вырвать из неё признание в националистической деятельности, не давал ей покоя. Но как передать те, чувства, что пережила Рива.
Рива Балясная
«Ответ пришёл сам по себе. Надо войти в её образ. Стать Ривой.
Я – Рива. Рива – Я…»
Так родилась одна из самых сильных в художественном отношении глав книги «Поэтесса, пишущая на идиш». Эстер осталась верна выбранной форме легенды.
Не могу не процитировать несколько строк из этой главы. Идёт допрос. Хрупкую, худенькую, похожую на подростка женщину не щадят: бьют, оскорбляют, иначе чем «сука» не называют.
«– Где и когда работала? Когда ты начала свои националистические идеи пропагандировать. На кого работала?
– На свой народ! – подняла глаза, глубоко вздохнула и… полились слова стихов на идиш.
– Так, заговорила! Ты нам на своём жидовском языке стихи не читай. И не смей говорить на своём собачьем языке. Отвечай на вопросы.
Откуда нашлись силы посмотреть следователю прямо в глаза? Она не слышала его вопросов, глаза её прищурились и уже на русском языке она продолжила:
Ну что я без народа моего?
Я без него не значу ничего.
И все мои успехи – чушь, безделки.
И, как песчинки, призрачны и мелки».
Всё переплелось в её книге. Одно дополняет другое, создавая эпическое полотно, охватывающее половину девятнадцатого, весь двадцатый и начало двадцать первого веков. Всё прошли евреи, кому выпало родиться и жить в этот тяжкий период времени. Погромы, голод, волны ненависти, которые накатывались, как лавина, и гнали их с насиженных мест, нигде не обещая защиты, Катастрофу, сталинские лагеря и тюрьмы.
«Я собрала семейный лес», – говорит Эстер.
Когда в лес приходит гроза дрожат верхушки деревьев, случаются пожары, и нередко деревья падают как подрубленные, а бывает, что лес сгорает и лишь корешок в земле остаётся нетронутым. И поднимается новая поросль. Хорошее дерево даёт хорошую поросль. Всё прошло через этот семейный лес: были пожары, бури, грозы, но он выстоял и дал новую богатую поросль… Читая книгу «Легенды моей семьи», касаясь судеб её героев, я невольно вспоминаю Семёна Дубнова, его слова из «Книги жизни»: «Наше великое горе в том, что нас во все века преследовали. Наше величие в том, что мы пережили и преследования и преследователей. Всех Аманов нашей истории».
Кончая книгу, Эстер пишет: «…летят ко мне со всех концов нашей земли вести от тех, с которыми установлены родственные связи. Фотографии, документы, известия о жизни тех родных, которых ранее не знала, которых объединила, с которыми установила связь. Книга – без конца. Она продолжает жить теперь уже не по моей воле. Она, как сама жизнь, имеет продолжение.
Шумит листвой семейный лес,
В нём каждый лист – судьба иная.
Судьба и жизнь разводят нас,
Соединяет кровь родная».
