Обсуждение шло хорошо, по-деловому. Илларион Неделин испытывал сердечную симпатию к своим коллегам по Политбюро, радовался разумности их доводов. Это были не замшелые старики времён до Развала, на которых он когда-то взирал с иронией во времена семейных вечеров у телевизора, а открытые велениям бизнеса современные люди.
В те, доразвальные, времена молодой Илларион Неделин, член парткома Московского Университета от философского факультета, носил репутацию лёгкого свободомыслия. На чём основывалась эта репутация – было не вполне понятно. То ли на том, что при обсуждении на собраниях гнусных вопросов вроде солженицынского или сахаровского, Илларион выступал не среди первых, а когда всё необходимое уже было сказано по нескольку раз, и речи его оказывались короче, чем у других. То ли на многозначительности во взгляде, приобретённой во время дискуссий на тёмные темы на кафедре гносеологии, когда Илларион и сам бывал не уверен что понимает, о чём говорит. То ли в использовании мудрёных слов, характерном для его профессии. Эта репутация, не мешавшая карьере, льстила Иллариону.
Когда начался Развал, и ребята из КГБ ринулись приватизировать страну, Неделин поотстал, и неожиданно обнаружил себя в руководстве партии.
Являясь человеком слова, а не дела, он остался в той редкой области, где приватизировать было, собственно, нечего. Идеология, которой раньше владела партия, стала принадлежать каждому, кто желал её. И такая легкодоступность ранее столь оберегаемой «субстанции» делала её жрецов, хранителей и распространителей весьма уязвлёнными как по части относительности морали их «субстанции», так и по части доставляемой этой «субстанцией» грубой материи.
О последней, то есть о деньгах, и шла речь на заседании Политбюро. Докладывал Всеволод Краюхин, экономист-практик развитого социализма, после исчезновения последнего из природы, представлявшегося «экономист-теоретик». Обсуждалось использование недвижимости, приватизированной партией. Предложение Краюхина было интересным – открыть Музей Мавзолея и сувенирный магазин непосредственно в Мавзолее. Экономист-теоретик рисовал головокружительные финансовые перспективы – «кто не приобретёт что-нибудь на память в Мавзолее?» Но какие-то аспекты вызывали сомнения. Лезла в голову знаменитая строка поэта Вознесенского: «Уберите Ленина с денег». Иллариону представлялось – мумия вождя в саркофаге, сосредоточенное на вечной мысли восковое лицо, освещённое двухсотваттными лампами, а рядом киоск, торгующий матрёшкой Ленина, внутри которой матрёшка Сталина, внутри которой Хрущёв... Следуя современной партийной политике, а также давним наставлением бабушки, Илларион посещал по праздникам Церковь и прочёл Новый Завет. Сейчас он вспомнил, как Иисус изгонял из Храма менял.
Краюхин между тем перечислял проблемы, связанные с проектом. Наиболее серьёзная – место. Нужны кассовый зал, две уборные – мужская и женская.
Тут Неделин перебил докладчика. «Саркофаг вождя придётся вынести из Мавзолея», – торжественно произнёс он и добавил уже в деловом тоне: «Это решит и проблему места, и этические проблемы, возникающие при коммерциализации Мавзолея. Предлагаю параллельно с музеем Мавзолея создать «Передвижной Мемориал Ленина». Умение находить рубленые формулировки вроде «Передвижной Мемориал» отличали Неделина и вызывали у товарищей уважение.
- Вы думаете, что «Передвижной Мемориал» тоже может приносить доход? – осторожно вступил в дискуссию бывший рабочий Анчоусс. Илларион сомневался, был ли когда-то рабочим Анчоусс. Скорее «бывший рабочий» – это качество, в котором Анчоусс вступил в эту жизнь. Хотя какие-то детали бывшего рабочего у Анчоусса присутствовали: характерная внешность, детство, проведённое в коммуналке с отцом-пьяницей и соседями-хулиганами.
- Чтобы «Передвижной Мемориал» начал приносить доход – отвечал бывшему рабочему экономист-теоретик – потребуются дополнительные расходы – аренда помещений, обслуживающий персонал.
- Я против дополнительных расходов, деньги могут быть разворованы – заявил бывший рабочий, не доверявший в этом мире никому, даже своим друзьям по партии. В глазах его блеснул классовый огонь ненависти к нетрудовым расходам.
- Без дополнительных расходов нам придётся хранить гроб, извините, саркофаг, по частным квартирам. Да и плата за посещение вождя будет доставаться владельцам квартир, а не партии, – возразил бывшему рабочему космонавт Севрюгин. Красное лицо и постоянно вздувшиеся вены на висках Героя Советского Союза говорили то ли о последствиях перенесённых перегрузок при подготовке к полётам, то ли о злоупотреблении спиртным.
- А сколько можно будет брать с посетителя за посещение вождя, – оживился бывший рабочий, – я думаю, долларов по сто?
- Посетителями будут, очевидно, в основном иностранцы, – отозвался Илларион, – меньше тысячи, правда, не с посетителя, а с семьи, брать будет нелепо.
- А не снизит ли такая дороговизна количество людей, способных увидеть вождя – заволновался опять Анчоусс.
- И во сколько раз, ты думаешь, снизит? – занялся расчётами космонавт.
Да раз в десять, – расстроено предположил бывший рабочий.
- Но в этом случае мы получим те же деньги, – уверенно заявил Севрюгин, законно гордясь своей смышлёностью. Заседавшие закивали головами и заговорили, что, да, мол, получим те же деньги. Анчоусс, увидев это, перепроверять расчёты космонавта не стал, согласившись на сумму в тысячу долларов.
В ходе последней дискуссии, внимательный читатель мог заметить, произошло важное изменение. Севрюгин начал называть потенциальных хранителей саркофага «мы», и все присутствовавшие приняли такой поворот. Финансовая привлекательность предприятия была очевидна, однако члены Политбюро начали ощущать неожиданную тяжесть на душе. Выразил её Краюхин.
Начав после Развала посещать, как и другие ведущие деятели партии, церковь, Всеволод вскоре отринул христианство как ещё одну еврейскую выдумку и примкнул к последователям традиционного национального языческого культа. Поэтому перспектива иметь в доме покойника, вместе с привидениями, домовыми, упырями, оборотнями, да мало ли ещё чего притащит за собой тело небезгрешного Ильича, заставила его покраснеть, заквохтать, аж лысина вспотела, и, наконец, произнести:
- Всё ж таки... покойник в доме...
Над столом, покрытым зелёным сукном и уставленным бутылками с Боржоми и с кока-колой, повисла тишина. «Неужели такой финансово интересный проект рухнет?» – забеспокоился Неделин.
- А почётный караул, – торопливо заговорил Севрюгин – деньги на него выделены государством. Часовые должны находиться у саркофага круглосуточно, и мумия должна ярко освещаться.
Космонавт говорил волнуясь и громче, чем обычно. Видно было, он пытался отогнать недобрые чувства, выраженные столь нелепо косноязыким Краюхиным.
Образ человека с ружьём, да ещё при ярком освещении, быстро всех успокоил. Нужно было решать другие технические вопросы. Кто будет включён в число хранителей «Передвижного Мемориала»? – Генеральный секретарь и двенадцать членов Политбюро. – Единогласно. – Как долго саркофаг будет стоять в квартире каждого из Хранителей? – По месяцу... Не очень хорошо. Курс партийной учёбы и все циклические процессы в партии занимают обычно год. А тут вдруг тринадцать месяцев. И число какое-то не очень хорошее.
- Будем рассматривать доходы от доступа к саркофагу как тринадцатую зарплату, – вспомнил бывший рабочий Анчоусс замечательный экономический стимул эпохи развитого социализма. «Прекрасная формулировка», – с уважением подумал Неделин, голосуя «за».
- В каком порядке члены Политбюро будут хранить «Передвижной Мемориал»? Все приняли разумное предложение Генерального секретаря – порядок определяется стажем в партии. Наибольший стаж оказался у Неделина. Угодив в армию после школы, Илларион сразу проник на идеологическую работу, и уже к концу своего первого армейского года был принят в члены. Теперь эта проворность делала его Первым Хранителем.
***
Илларион сидел за письменным столом и работал. Настроение было приподнятым. Вдоль дальней стены кабинета, закрывая собой нижние полки стеллажей, заполненные его прижизненными произведениями, лежал в саркофаге вождь. В ногах мумии, освещённый двумя яркими лампами, стоял навытяжку, и, кажется, не дышал, часовой. За день караульные сменялись несколько раз, на ночь оставляли одного. Поскольку караульные, следуя строгой инструкции, всегда молчали и смотрели в одну точку, то есть вроде бы и не смотрели, Илларион начал воспринимать их как принадлежность саркофага, и, даже, как некое проявление тела вождя. То есть вождь был как бы уже не совсем мёртв, а, в какой-то своей ипостаси, и вечно жив. Зато безмолвный и бездвижный часовой был, вроде, и не совсем жив, отдавая, кажется, часть своей витальности не до конца умершему вождю. «В этом», – рассуждал Илларион, – «наверное и заключён высший смысл почётного караула.»
Поступили уже две заявки на посещение «Передвижного Мемориала». Предприятие обещало стать прибыльным. К тому же на Хранителей, повышая их авторитет среди партийцев, начал падать отблеск величия вождя – «как на часовых», – говорил себе Илларион.
Работа над статьёй «Русская идея в трудах и делах Нечаева» продвигалась споро. Неделин был увлечён исследованием Русской идеи, доказывая в своих последних статьях, что этой идее западные выдумки либерализм и демократия чужды. А то, что это уже доказал сто лет назад Бердяев, делало задачу ещё более приятной. «Мы с Бердяевым», определял авторство идеи Илларион и испытывал законное уважение к себе.
Сверхзадачей своей Иллариону виделось показать, что Коммунистическая партия является учреждением национальным как по форме, так и по содержанию. Постройку здания своей теории наш философ начал с противоречивой, хотя и симпатичной ему личности автора «Катехизиса революционера».
Ход мыслей Неделина был прерван появлением Капиталины, его старшей дочери. Капа после недавнего развода временно жила у родителей. Она уже три недели работала развлекателем в модном ночном клубе «Белый медведь» и пользовалась там большим успехом. Домой Капа возвращалась утром и спала до конца рабочего дня людей обыденных профессий.
- Отец, кто-то взял мои украшения. – Капа сразу перевела разговор в неприятный регистр. – У меня из шкафа пропала шкатулка.
В кабинет вбежала младшая дочь философа восьмиклассница Олимпиада, подозрительно быстро узнавшая о пропаже.
- Не брала я ничего, и где ты прячешь свою шкатулку, не знала, – заявила она.
«Ещё бы она сразу призналась», – с одобрением подумал Илларион.
- Кто же, если не ты, мог взять шкатулку? – спросил он младшую дочь.
- Да хоть твой мертвец! – нагло заявила та, резким жестом указав на саркофаг. В отличие от других членов семьи, Оли крайне отрицательно отнеслась к переезду в их квартиру «Передвижного Мемориала».
Вечер прошёл во взаимных обвинениях, скандале и склоке. Илларион был рад моменту, когда Капиталина, быстро переодевшись и накрасившись, умчалась на работу, и он мог спокойно отправиться спать.
Легко сказать «спокойно». Перед мысленным взором Неделина всё время возникал жест Оли в направлении мумии – «Мертвец твой...» Ему вспоминалось, что в тот момент выражение до боли знакомого лица, сосредоточенное на вечной мысли, изменилось, и облик его, как бы, посуровел. В голову лезло знаменитое начало «Коммунистического манифеста»: «Призрак бродит по Европе...» Чёрт знает с чего, в такой тихой всегда квартире всё время что-то поскрипывало и постанывало. Илларион вспомнил из Маяковского: «Двое в комнате – я и Ленин – фотографией на белой стене». Уже тогда имел свойство являться.
Неделин стал вспоминать средства против оборотней. «Чеснок... осиновый кол... крест. Где бы взять крест?» Илларион вспомнил, что с недавних времён жена его начала носить серебряный крестик. Промучившись пару часов без сна и припомнив немало исторических событий, из-за которых обитатель саркофага имел все резоны являться в виде упыря, Илларион переполз широченную кровать. Жена спала на боку, обратив к супругу своё могучее тело задом. Илларион, исхитрившись, расстегнул замочек. Цепочка с крестиком упала на простыню. Подобрал её. Расположив крестик на средней фаланге указательного пальца выставленной вперёд правой руки и зажав в кулаке цепочку, Илларион отправился босиком навстречу неизвестности...
Покинув спальню, он обнаружил, что из-под двери комнаты старшей дочери пробивается свет. Не дыша, «как часовой», почему-то подумал Илларион, он прокрался к этой двери и толкнул её. Сначала глаза, отвыкшие от света, распознали лежащий на полу карабин. Потом его владельца, прощупывающего, очевидно, в поисках драгоценностей, содержание вэнити.
Илларион онемел – «как часовой», опять мелькнула мысль. Потом спазм отпустил горло, и Илларион произнёс: – «... это...» Караульный подхватил свой карабин, и, как дуновение ветра, улетел на свой пост.
Илларион двинулся в кабинет к «Передвижному Мемориалу». Из спальни вышла супруга, на ходу запахивая халат на обильном теле, а из своей комнаты выбежала Оли. Видно, дуновение ветра, подобно которому передвигался часовой, сопровождалось громом, разбудившим семью.
Илларион грома не слышал. Подобно сомнамбуле, двигался он к саркофагу. Достигнув его, Илларион упёр палец, на котором был укреплён крестик в огнеупорное стекло, покрывавшее саркофаг, примерно напротив носа гения. Две нижние фаланги пальца от напряжения побелели. Как для контраста, лицо часового было багрово, а выпученные глаза смотрели, как и положено, за саркофаг.
- Это... – опять заговорил Илларион, – это... Это он научил тебя воровать? – вдруг заорал он. – Отвечай, это он? – Побелевший палец философа обвиняюще тыкал в стекло.
- Папочка, успокойся, – услышал он голос дочери, – он не может говорить. Он на посту.
«И действительно», – осознал Илларион, – «он же на посту».
Бездвижный и безмолвный часовой по-прежнему ясно символизировал бездвижие и безмолвие мумии. Лишь крайняя форма смущения, читаемая на его багровом лице, символизировала непонятно что. Ибо никто не знает, испытывают ли стыд в загробном бытие.
В замершем сознании философа опять почему-то пронеслось почти что марксово: «Призрак бродит по квартире. Призрак коммунизма...»
2001-2012
