Рабочие будни0

Востребованное зло

I.

— А это что?

— О-о, нет! — простонал Руфус. — Ну сколько можно говорить, не лезь туда руками… Обожглась? Ну вот, что я тебе говорил?!

Ким всхлипывала, пытаясь сдержать слезы. Палец уже покраснел.

— Эх, ты… Горе луковое…

Руфус положил на земляной пол планшетку, достал из сумочки на поясе мазь от ожогов и пластырь телесного цвета. Ожоги были не редкость в этом секторе, и каждый сотрудник обязан был иметь при себе незамысловатые средства первой медицинской помощи.

Стандартного размера кусочек пластыря был слишком велик для маленького пальчика Ким, и Руфус обмотал его вокруг дважды, не переставая при этом ворчать:

— В следующий раз пусть мама тебя берет с собой… Вот зачем лезть, видно же — горячо в котле… Чем думала-то?

Ким жалобно хрюкнула, втягивая пятачком сопли.

— Разбаловали тебя, — сказал Руфус. — Меня вот дед с бабкой оставляли дома на целый день — и ничего, не скучал. Эх вы, младое племя… Все, пошли дальше. Нам с тобой еще сектор обойти надо.

Они пошли по узкому проходу между рядами котлов. Пламя ревело в топках под котлами, зеленовато-желтая жижа кипела и пузырилась, распространяя отвратительный запах тухлых яиц. Потолок высоко над их головами был покрыт копотью вперемежку с сернистыми отложениями. С потолка свисали на проводах несколько десятков тусклых лампочек, забранных непонятно зачем в решетки. Ссыльные молча провожали их взглядами.

— Здесь налево, — сказал Руфус.

Они свернули между котлами, и Руфус провел малышку к закопченной железной двери. Сунул в щель карточку, дождался сигнала, затем с лязгом повернул колесо замка и толкнул дверь.

— Заходи, — подтолкнул он Ким в спину. Ким юркнула в темноту, и Руфус услышал топот ее ножек по лестнице.

Сам Руфус не торопился заходить внутрь.

— Ты там поиграй пока, — крикнул он в темноту. — Я сейчас. Только не трогай ничего, ладно?.. Ким?..

Он подождал несколько секунд, но ответа не дождался, и, рассудив, что в смотровой комнате ребенку ничего не грозит, снова запер дверь.

Руфус вернулся в сектор. Котлы были расположены довольно тесно, вдвое чаще, чем полагалось по технике безопасности, но все же между ними оставались проходы метра по два шириной — этого хватало, чтобы безопасно пройти в любой конец зала. Хотя все равно, если попадался бегун, приходилось иной раз здорово повилять между котлов, и чаще всего такая гонка оканчивалась ожогами. Бегуну-то что? Он и так весь в ожогах. А Руфусу приходилось потом намазывать руки, ноги и бока мазью, которая мало того что на такой жаре не давала особых результатов, так еще и пахла преотвратно.

Но сейчас бегунов видно не было, вроде бы все в порядке. Конечно, из смотровой видно лучше — может, кто притаился где-то за котлом, сверху весь сектор просматривается как на ладони, — но ведь всегда лучше заранее пройтись и посмотреть, чем потом снова спускаться и бродить между котлами, высматривая бегуна.

Руфус обошел сектор кругом — две с половиной тысячи котлов, двадцать пять или тридцать тысяч ссыльных, шестьдесят градусов у самой поверхности земли — и вернулся к железной двери.

Раньше дверь запиралась огромным амбарным замком, висевшим на цепи. В стене еще сохранились вбитые намертво клинья с железными кольцами на концах, в каждое кольцо запросто проходил кулак. Ключ к замку был тоже огромен и так тяжел, что его приходилось вешать на специальный пояс, потому что если засунуть его в карман штанов, то штаны начинали сползать, и их приходилось то и дело подтягивать. К счастью, начальство несколько лет назад соизволило установить на двери электронные замки, открывавшиеся с помощью пластиковых карт. Технологию они, разумеется, сперли наверху. “Кто у нас мог бы додуматься до такого? Дыбы, капканы, железные девы, испанские сапожки, гильотина — вот и все технические достижения, сделанные нашими инженерами”, — горестно подумал Руфус, засовывая карточку в щель.

Ах да, еще это дурацкое колесо… Магнитному электронному замку они доверяют гораздо меньше, чем массивному металлическому засову, приводимому в движение поворотным механизмом. А предположим, сломается электронный замок… И что тогда? Неужели какому-нибудь бегуну придет в голову искать спасения в смотровой, из которой и выхода-то никакого нет? Да ведь его там еще проще поймать. Ну и пусть бы он бежал в смотровую, скатертью дорожка.

Руфус с усилием провернул колесо, железная чушка весом пудов в пять со скрежетом выползла из паза в базальтовой стене. Руфус отворил дверь и вошел.

На нижней площадке было темно, хоть глаз коли. Опять сгорела лампочка. Надо бы заказать новую. Где-то в столе у него был бланк на получение лампочки. Руфус закрыл дверь и повернул колесо теперь уже с этой стороны двери, закатывая засов на место. На ощупь нашел перила винтовой лестницы и поднялся в смотровую.

В смотровой, как и положено, света не было. Свет сюда проникал через огромное, почти во всю стену, двустворчатое окно, обращенное в сектор. Здесь было немного прохладнее благодаря трубам вентиляции, торчавшим из потолка и уходившим куда-то вверх, в более прохладные секторы. У стены стоял колченогий письменный стол, вытесанный из рассохшихся от жары дубовых досок; на единственном трехногом табурете сидела Ким. В ручонке она сжимала карандаш, а перед ней на столе лежал листок бумаги, в котором Руфус признал один из многочисленных бланков, обретавшихся в ящике стола.

— Рисуешь, мышка?

Ким обернулась к нему.

— Папа, я нарисовала тебя. Смотри… Это ты, а это у тебя вилка.

— Вилы.

— Ага, вилы. А это я упала в котел, и ты меня вылавливаешь вилками.

Рисование не было сильной стороной Ким. Без ее пояснений Руфусу ни за что не удалось бы понять, что изображено на картине.

— Ты же не ссыльная, мышка, за что тебя сажать в котел?

— Я сама упала. А ты меня достаешь.

— А тебе достаточно света? Может, стол развернем?

— Не-е. Я возьму еще листок? — Ким сунула руку в стол и, не глядя, достала оттуда еще один бланк. — Сейчас я нарисую, как ты замазываешь мне болявки.

— Подожди-ка, мышонок, дай я посмотрю.

Бланк оказался рапортом о беглом ссыльном. Таких в столе до черта.

— Рисуй, детка.

Руфус подошел к окну и внимательно оглядел ровные ряды котлов внизу. Слева направо один ряд, затем справа налево — второй ряд… снова и снова, ряд за рядом. Бегунов видно не было. Котлы исправно кипели, выбрасывая в воздух вонь и гарь. Кстати, неплохо бы протереть окно — на нем уже образовался тонкий слой черной сажи. А ведь он протирал его всего лишь позавчера.

Руфус поднял с пола грязную тряпку, окунул в ведро, стоявшее в углу у окна. Створки окна раскрывались внутрь — иначе и нельзя, снаружи к окну не подберешься, а мыть окно приходилось часто. Он открыл одну створку окна, повозил тряпкой по внешней поверхности стекла, затем открыл вторую и повторил операцию. Вряд ли это можно было назвать мытьем, скорее — размазыванием грязи, но видно стало лучше.

К открытому окну подобралась Ким, опасливо высунула свою черную головку за край и вытянула шею, чтобы было лучше видно. Из окна тянуло жаром и вонью.

— Держись крепко! И не высовывайся так далеко.

— Папа, а отсюда долго падать?

— Долго. Хочешь попробовать?

Ким отскочила от окна. Пробовать ей не хотелось. Она вернулась к столу и вскарабкалась на табурет.

— Хочешь, я нарисую, как ты моешь окно?

— Нарисуй. И подпиши, ты ведь у меня умеешь писать?

— Я не очень умею, — призналась Ким, хотя Руфусу и так было это прекрасно известно. — Ты мне поможешь?

— А что тут сложного? Напиши: “Папа моет окно”.

— У-у, это длинно.

— Ничего не длинно, всего три словечка. Напиши, будь умницей, мышка.

— Я нарисую сначала.

Руфус закончил мыть окно и водворил створки на место. М-да, не намного чище, чем было. Наверное, пора бы поменять воду в ведре. Он еще раз окинул взглядом сектор, потом подошел к столу и уселся рядом, утвердив локти на столешнице.

Ким рисовала, высунув язык и чересчур сильно нажимая на карандаш, отчего линии на листке отражали в большей степени рельеф стола, чем ее фантазии. Кривой четырехугольник изображал окно, а лохматый куст с торчащими ветками — его самого.

— А тут у тебя в руке тряпочка, — сказала Ким, пририсовывая лохматому кусту черный комок на одной из веток.

— Умница, мышка. А теперь подпиши.

— Подписать?

— Да, подпиши. Напиши: “Папа…”

Ким снова высунула язык — на этот раз гораздо дальше, в соответствии со сложностью задачи — и старательно прорисовала строчную “п”. Потом отложила карандаш.

— Я устала. Пойду посмотрю в окно, — заявила она.

— Ладно, — согласился Руфус. — Но потом допишешь, хорошо?

Он уселся на освободившийся табурет и вытащил из ящика всю пачку бланков.

— Не то… Не то… А-а… вот он.

Бланк-заявка на смену лампочки содержал двадцать семь пунктов, включавших дату установки лампочки, точное время выхода из строя, общий срок службы (в часах), показания счетчиков на момент установки и на момент выхода из строя и еще кучу столь же бесполезных цифр. Руфус привычно заполнил требуемые поля более-менее правдоподобными значениями. Он работал не первый год и прекрасно знал, что никто никогда не читает эти заявки. Однажды, интереса ради, он написал “25” в графе “Среднее количество часов работы (за сутки)” — и ничего. Никто даже не заметил.

Руфус отлично представлял себе, как работает система. Какой-нибудь штабной клерк с волосатыми ушами взглянет на бланк, увидит слова “лампочка” и “сектор 566”, шлепнет по бланку штампом и напишет другую бумажку, с требованием выдать 1 (одну) лампочку в сектор 566 (пятьсот шестьдесят шесть) для господина Руфуса Брыкса, под его личную ответственность (инструктаж по технике безопасности вкручивания ламп накаливания проведен, запись в журнале № 5042-28486/3), и передаст эту бумажку в отдел снабжения, а те напишут запрос на склад, а склад пороется в кубышке, отыщет лампочку и отправит разносчика с накладной в сектор господина Руфуса Брыкса, а в штаб — докладную записку о том, что лампочка выдана. Потом все эти бумажки, исчирканные подписями и заляпанные синими и черными штампами, соберутся вместе, чтобы осесть в каком-нибудь древнем архивном шкафу и быть сдавленными тысячами и даже, пожалуй, миллионами других, столь же бесполезных бланков.

Руфус ставил внизу листа свою подпись, скромную закорючку, похожую на запятую с ушами, когда Ким сказала:

— Папа, там кто-то гуляет.

Вот дьявол, неужели бегун?! И опять в его смену… Он подскочил к окну — и с облегчением выдохнул: это был всего лишь Цахес, старый, лысый, больной и вечно кашляющий Цахес. Не частый гость в его секторе. Цахес шел, неторопливо переставляя свои старые ноги и размахивая какими-то бумагами, шел явно к двери в смотровую. Собственно, куда еще он мог здесь идти?

— Посиди тут, мышка, я выйду, поговорю с дядей.

Руфус спустился вниз как раз вовремя: Цахес уже вовсю дергал за шнурок, и было слышно, как наверху заливается колокольчик. Он перестал звонить только тогда, когда дверь открылась перед ним и Руфус сказал:

— Привет. Может, хватит уже названивать? Я уже тут.

— А-а, — прохрипел Цахес, отпуская шнурок. — А-а, кх, кх, молодой Брыкс. Здорово, здорово. Я не буду подниматься, если ты не против.

Руфус и не собирался приглашать Цахеса в смотровую. По инструкции этого не полагалось, да и вообще, нечего старому черту делать в его смотровой.

— Я… кх… вот чего пришел, — сказал Цахес, почесав жиденькую бороденку. — Увольняют меня. Слышал?

— Нет, не слышал. Серьезно? А на твое место кого берут?

— Да какая мне разница! — возмутился Цахес. — Плевать я хотел, кого они там хотят посадить на мое место. Оно мое! Я на нем знаешь сколько?.. С тыща четыреста, кх, кх, восемьдесят седьмого, кх, вот. Это, стало быть, уже сколько?

— Да уж, много, — уважительно покачал головой Руфус. Признаться, ему было невдомек, что Цахес настолько стар. Ну-у… триста, ну, может, триста пятьдесят… А что кашляет — так поработай-ка в смолокурнях с его, еще и не так закашляешь.

— А эти… Кха-кха-козлы!.. — Цахес указал глазами куда-то вверх. — В общем, я тут петицию составил. Чтоб не увольняли. Подпиши… Весь мой отдел подписал и большинство из моих секторных подписали.

— Э-э, — сказал Руфус. — Можно мне?..

Он принял бумаги из рук Цахеса и начал читать. Петиция была составлена отменно. Пятьсот с лишком лет, проведенных Цахесом за составлениями рапортов и докладных записок, отточили его деловой стиль, если можно так выразиться, до остроты бритвы. Бумага, написанная каллиграфическим почерком, с изящными завитушками и даже какими-то ажурными виньетками в начале и конце текста, содержала множество оборотов типа “незапятнанный послужной список”, “высокая моральная устойчивость”, “низкий процент побегов” и даже “троекратный победитель межрегиональных соревнований по членовредительству”. Руфус почувствовал, как растет его уважение к старому хрычу.

Хм, а вот это интересно. Оказывается, Цахес начинал обычным разносчиком, совсем как Руфус. А прежде чем стать десятником, сменил добрую дюжину должностей помельче.

— Так ты и черпальщиком поработал, а, Цахес?

— А то, — буркнул Цахес. — Везде я поработал… Кх-кх-кх... Подпишешь?

Руфусу стало жаль его. Отдать пять сотен лет службе обществу (и ведь не какой-нибудь штабной крысой, а добропорядочным трудягой) — и что получить взамен?.. Отставку и ничтожную пенсию.

— Перо есть? — спросил он. Цахес протянул ему перо, с кончика которого уже свисала капля чернил. Старик успел обмакнуть его в чернильницу, прицепленную к его поясу.

Последняя страница была сплошь покрыта кое-как накарябанными подписями. Руфус утвердил листок на ровном участке стены и старательно вывел свою подпись, а рядом — полное имя, после чего вернул бумагу Цахесу. Тот помахал бумагой в воздухе, чтобы подсушить чернила, что, впрочем, было совершенно излишним. Чернила на такой жаре высыхали мгновенно.

— Вот спасибо, Руф. Кх, кх… Пойду еще пару секторов обойду. А Сеймур сегодня в смене, ты не знаешь?

Руфус пожал плечами.

— Ну… ты это… Будь здоров, — махнул рукой Цахес.

Он развернулся и заковылял прочь. Руфус несколько секунд смотрел ему вслед, а потом крикнул:

— Цахес!

— А? — обернулся тот.

— Может, зайдете как-нибудь на ужин? — слова эти сорвались у Руфуса с языка, и он тотчас пожалел, что произнес их. На кой черт сдался ему старикашка? Он проклинал себя за эту секундную слабость и теперь в душе надеялся, что Цахес ответит отказом.

— Не откажусь, — ответил Цахес. — Может, завтра зайду.

— Ну и отлично, — сказал ему Руфус. — Буду ждать вас у себя.

 

II.

Без пяти семь Руфус запер двери смотровой.

— Постой, мышка, не спеши.

Ким уже не терпелось бежать к воротам, она пританцовывала и подпрыгивала на месте. “Устала сидеть, бедняжка”, — подумал Руфус. В следующий раз нужно захватить с собой всех ее куколок, кубики, еще что-нибудь, чтобы ей было чем заняться. Впрочем, два десятка изрисованных листков — это вовсе не так уж плохо. К большинству рисунков Ким сделала подписи, хоть нехотя и кое-как, но все же прогресс был налицо. Прочитав подпись к последнему рисунку — “папа в катле”, — Руфус понял, что на сегодня правописания хватит.

— А это я, — со смехом пояснила ему Ким. — Тыкаю в тебя вилой!

Руфус криво улыбнулся ей в ответ.

Сейчас все рисунки были спрятаны у него за пазухой (незачем кому-то видеть изрисованные казенные бланки), а Ким держала в руках его планшетку, в которой лежали рапорт о происшествиях и несколько заполненных бланков.

— Ну вот, — сказал он, подергав для уверенности дверь. — Идем, мышонок.

Руфус, с вилами в одной руке, другой рукой взял Ким за руку, и они пошли в сторону ворот сектора. Ворота, огромные, обитые железными пластинами и полосами, высотой в четыре человеческих роста, на памяти Руфуса ни разу не открывались. Слева от ворот поблескивало маленькое окошко пропускной, а рядом с окошком — маленькая, едва приметная дверка, тоже окованная железом, но зато с большой медной ручкой.

Руфус постучал кулаком в окно пропускной. За стеклом мелькнул глаз, через несколько секунд щелкнул замок. Дверка отворилась, и они вошли в узенький тесный коридорчик, длиной всего в десяток шагов, заканчивавшийся другой дверью.

Зарешеченное оконце в стене коридора открылось, оттуда высунулся Кики.

— Жаль расстраивать тебя, Руф, — сказал он. — Но только что прислали еще одного. Я звонил тебе в смотровую, но ты, видимо, уже вышел.

Руфус выругался.

— Уже семь ноль две, Кики, разве нет? Смена Марвина, пусть он и сажает его.

Узкую мордочку Кики оттеснила от окошка увесистая, маслянистая рожа Марвина.

— Все так, дружок, но прибыл-то он в твою смену. Тебе и сажать.

— Ах, Марв, так ты уже здесь?.. Надо было догадаться. Марв, будь же ты человеком, я сегодня с дочкой…

Вместо ответа Марвин гнусно улыбнулся ему и указал пальцем на дверь, через которую они только что зашли. И захлопнул створки окошка.

Руфус посмотрел на Ким.

— Пойдем, мышка, придется нам еще немного задержаться.

Они снова вышли в сектор.

— Нам туда, — указал он в сторону гостевой комнаты.

Гостевой комнатой в среде сероваров именовалась железная, с толстенными прутьями, клетка, в которую сверху, по железной же трубе, сбрасывали в сектор новоприбывших. Клетка была рассчитана на двадцать или двадцать пять ссыльных, но нынче сектор переполнен, новеньких не так много. Сейчас в клетке сидел, озираясь по сторонам, всего один человек. Заметив приближающихся Руфуса и Ким, он встал и схватился за прутья решетки, всматриваясь в их лица.

— Эй… Где я?

Ссыльный был стар, все его тело было покрыто дряблой морщинистой кожей, за исключением голого черепа — кожа на лысине была гладенькой и блестящей. На левой стороне груди чернели выжженные цифры — тринадцатизначный личный номер. Руфус не стал разговаривать со ссыльным. Тот и сам очень быстро поймет, где находится. Отомкнув дверцу клетки, Руфус кивнул ссыльному:

— Выходи.

— Где я, ради всего святого?

— Быстро, быстро, давай, выходи уже. Мне некогда.

Ссыльный не двинулся с места. Ну что же, знаем мы, как с этим быть. Руфус быстро шагнул в клетку и воткнул вилы в бок ссыльному. Тот ахнул.

Руфус рывком приподнял его над землей и вытащил из клетки.

— Закрой дверцу, мышонок, — попросил он Ким.

— А ему не больно?

— Не очень, — сказал Руфус. — Просто неприятно, я полагаю.

Они зашагали вдоль котлов — впереди Руфус с поднятыми кверху вилами, на которых стонал и извивался червяком старикашка, а позади него Ким, задрав голову и разглядывая ссыльного.

— Куда же тебя, — бормотал Руфус, разглядывая гладкие таблички, прикрепленные к стенкам котлов. — Требуют соблюдения норм, а сами… Ну куда я их распихаю?..

Наконец у десятого или двенадцатого котла он остановился и стряхнул ссыльного на землю. Вилами пошарил на дне котла. Ссыльные в котле заволновались, один буркнул:

— А чего к нам-то? Что, некуда больше?

— Цыц! — пригрозил ему вилами Руфус. — Поговори мне еще.

Наконец он зацепил, потянул и вытащил со дна котла пару кованых наручников на длинной цепи.

— Вставай, — сказал он новоприбывшему.

Старик поднялся, держась рукой за бок. Из соседних котлов за ними с интересом наблюдали другие ссыльные.

— Папа, ему больно? — Ким схватила отца за локоть. Она старалась держаться за его спиной — просто на всякий случай. Руфус погладил ее свободной рукой по волосам.

— Все в порядке, мышка. Не бойся.

— Я не боюсь, — прошептала Ким. Она, не отрываясь, смотрела на ссыльного, пока Руфус застегивал на его руках наручники. Ссыльный со страхом посматривал то на котел, то на Руфуса.

— А теперь смотри, — сказал ей Руфус. — И р-раз!

Он снова подхватил ссыльного на вилы и ловко перекинул его через край котла. Мерзкая буроватая жижа чавкнула и приняла в себя нового постояльца. Через мгновение он вынырнул на поверхность и завопил. Ссыльные заухмылялись, некоторые даже засмеялись.

Руфус не обращал на них внимания. Рукавом он стер с таблички на котле написанную мелом цифру “11”.

— Папа, — Ким подергала отца за рукав. — Папа, в котле горячо!

— Да. Не подходи близко, детка, — ответил Руфус, хлопая себя по карманам. Мел нашелся в левом кармане штанов.

— Папа, ему там горячо, — не отставала Ким. — У него болявки будут. Как у меня.

Руфус тщательно вывел на табличке “12” и спрятал мел в карман.

— Он привыкнет, мышка. Все, теперь мы можем пойти домой. Планшетка у тебя?.. Давай, я понесу.

Они наконец попали в пропускную, где он вписал в свой ежедневный рапорт личный номер новоприбывшего и сдал смену Марвину. Как только Марвин ушел, Кики виновато посмотрел на Руфуса и сказал:

— Ты уж извини, Руф. Но ты же знаешь Марвина…

— Да черт с ним.

— А ты как, малышка? Понравилось у папки на работе? — спросил Кики, перегнувшись через стол и улыбаясь Ким.

Ким очень серьезно посмотрела на него и медленно, словно неуверенно, кивнула.

 

III.

Всю дорогу до дома Ким была молчалива и подавлена. Когда после ужина Руфус укладывал ее спать, она спросила:

— Папа… А он уже привык?

— Кто?

— Тот… Дядя.

— Дядя?.. А-а… ссыльный. Да, наверное. Я думаю, да. Ты за него не волнуйся.

Ким слабо улыбнулась.

— Папа… Расскажешь мне сказку?

— Конечно. Только сначала укройся одеялом как следует.

Ким послушно попыталась натянуть на себя синенькое одеяльце, разукрашенное игрушечными факелами, вязанками дров и смешными крысками.

— Ноги, ноги укрой, — сказал Руфус. Потом пощекотал голую лодыжку дочки повыше копытца. Ким хрюкнула и отдернула ноги, спрятав их под одеяло.

— Давай ты будешь чудовище, а я буду прятаться? Щекочи меня!

— Нет… сказку значит сказку.

— Ну ладно, — согласилась Ким, выпростала руки из-под одеяла и засунула их себе под голову. — Рассказывай.

— Слушай. Итак… жили-были… хм, — Руфус задумался. — Ну, скажем, две сколопендры. Одну звали Ким, а другую…

— Никки, — быстро сказала Ким.

— Хорошо, пусть будет Никки, — согласился Руфус. — И вот пошли они однажды прогуляться по пещерам…

Когда она заснула, Руфус вышел и тихонько притворил за собой дверь.

Лилита лежала лицом к стене и, судя по доносившемуся негромкому храпу, уже спала. Он переоделся в свою синюю полосатую пижаму, аккуратно, насколько это было возможно в полной темноте, повесил одежду на спинку стула и на ощупь начал пробираться к кровати.

Разумеется, под ноги ему попалась какая-то игрушка Ким. Пытаясь сохранить равновесие, он схватился за угол стола, зацепил стул и неуклюже повалился набок. К счастью, не ушибся.

— Ч-черт, — ругнулся он. Поднял с пола игрушку — это оказалась кукла — и положил на стол. Когда он забрался под одеяло, жена буркнула ему:

— Не лезь, ты холодный.

— Прости, милая.

— Прости, прости!.. Только и слышу от тебя твои “прости”. Только уснешь…

— Не шуми, дорогая, ребенка разбудишь.

— А что “не шуми”? Как сам брякаться на пол, словно боров с ветки дуба, так ничего, а я — “не шуми”!

Руфус промолчал. Лилита умела завестись на ровном месте, не стоило еще подливать масла в огонь. Потом ему вспомнилось еще кое-что.

— Лили…

— Чего тебе еще?

— Я Цахеса позвал. В гости.

— Кого?

— Цахеса. Старого Цахеса Кляйна знаешь? Десятник из смолокурен. Его увольняют.

— Не знаю. И что?

— Он придет к ужину завтра.

Лилита молчала.

— Ты же не против?.. Лили?..

— Пригласил так пригласил, — проворчала жена. — Значит, ты и готовь. А если ты собираешься с ним жрать шнапс и орать похабные песни, то можешь прямо сейчас собирать свой чемодан и убираться жить к этому своему Цахесу.

— Милая… — Руфус примирительно обнял жену за плечи. — Сколько можно вспоминать…

— Я же сказала — не лезь! Руки холодные! — рявкнула Лилита.

— Извини.

Некоторое время Руфус лежал, глядя в потолок. Потом он уснул.

Ему показалось, что он едва успел закрыть глаза, как кто-то потрогал его за плечо.

— Папа!

— Мм?..

— Папа!

Руфус пожевал губами. Разлепил глаза.

— Папа! Мне страшно.

— Что такое… мм… детка? Что случилось?

— Мне сон приснился.

— Сон? Плохой сон?..

Сейчас до него дошло, что Ким стоит босиком рядом с его кроватью. Он сел.

— Так, мышка, давай-ка пойдем тебя уложим.

— Не-ет, папа! Можно я с вами?

Руфус оглянулся и посмотрел на жену. Лилита спала, отвернувшись к стенке и похрапывая.

— Ладно, залазь. Только тихонько, маму не разбуди.

Ким залезла и начала крутиться под одеялом, устраиваясь поудобнее.

— Папа!

— Ну что?

— Мне приснился тот дяденька.

Похоже, решил Руфус, ребенок слишком перевозбудился днем. И все из-за этого ссыльного. Хотя нет, пожалуй, виноват во всем Марвин. Ну что ему стоило принять ссыльного самому? Да он же от таких вещей удовольствие получает. Просто этот чертов козел еще и ленив, как… как… Как самый распоследний лентяй!

— Спи, мышонок, все хорошо. Его тут нет.

— Папа, а за что его в котел?

— За что сослали, ты хочешь сказать?

— Да.

— Ну… Он плохой. Он делал разные плохие вещи.

— А какие?

— Э-э… Я не знаю, мышонок. Давай спать?

— А откуда ты тогда знаешь, что он плохой?

— Его судили и признали виновным. А я просто… В общем, это его наказание.

— Он делал кому-то больно?

— Может быть. Я не знаю… Наверное, да. Мышка, давай спать, уже поздно.

Ким замолчала. Руфус закрыл глаза и уже начал было снова засыпать, когда услышал мокрый всхлип. Потом еще один.

— Что такое, мышка?

Ким вдруг разревелась, уткнувшись личиком в его пижаму, плечики ее ходили вверх и вниз, а худенькой ручонкой она вцепилась ему в рукав.

— Тсс! Что ты?.. Мышонок, что такое? Что случилось? Опять приснилось что-то?..

Он погладил ее по черным волосам, но Ким не успокаивалась.

— Я… Не хочу… — прорыдала она, но слезы заглушили остальную часть фразы.

— Тсс!.. Мышка, ты ведь маму сейчас разбудишь! Не плачь, моя хорошая.

Лилита перестала храпеть и пошевелилась. Вывернув шею, она посмотрела в их сторону.

— Что?..

— Спи, спи. Ким приснился кошмар.

Лилита не без труда развернула свое грузное тело и прижала к себе дочь. Ким сразу поутихла, слезы перестали литься из ее глаз, уступив место хлюпанью и шмыганью носом. Руфус даже позавидовал. Он ладил с дочерью, но успокоить ее так быстро и без усилий ему никогда бы не удалось.

— Что случилось, детка? — спросила довольно строго Лилита.

— Я не хочу, чтобы папу… наказывали… в котле, — прохлюпала Ким.

— Что ты, мышонок, — сказал Руфус. — Папу не накажут. Я ведь не делаю ничего плохого, за что же меня наказывать?

Ким издала еще серию всхлипов.

— Дяденьку наказали!

— Так ведь то ссыльный, он виновен…

— А ты тоже делаешь больно! Вилой! И в котле им больно!

Руфус заморгал.

— Вот что, детка, — взяла разговор в свои руки Лилита. — Я тебе обещаю, что никто твоего папу не накажет. Мы его в обиду не дадим, так ведь? А если он нахулиганит, мы его сами по попе нашлепаем.

Ким издала звук — что-то среднее между всхлипом и хихиканьем.

— По попе!

— Да, нашлепаем сами, никому не дадим. А теперь давай спать.

Она принялась гладить Ким по голове, спела ей вполголоса какую-то песенку, и в конце концов Ким уснула.

Рукав отцовской пижамы она так и не выпустила из крепко сжатого кулачка.

 

IV.

Цахес пришел сразу после того, как часы пробили семь. Во дворе яростно залаял пес, и Лилита выглянула в окно кухни.

— Иди, — крикнула она Руфусу в комнату. — Пришел твой старый черт. И скажи ему, чтобы не дразнил собаку.

Цахес, облаченный в свою лучшую пиджачную пару, и в самом деле стоял посреди двора, на безопасном расстоянии от собачьей будки, в каком-то метре от захлебывающегося лаем Кекса, показывая ему язык и издавая неприличные звуки. Он был так увлечен этим занятием, что заметил приближающегося Руфуса только тогда, когда тот схватил Кекса за ошейник и затолкал пса в будку.

— А-а, кх, кх, — радостно заперхал Цахес. — Молодой Брыкс! А я тут вот шел мимо…

— Заходи, заходи.

Цахес воровато оглянулся и достал из-за пазухи бутылку шнапса.

— Ого, — сказал Руфус. — “Кинг сайз”?

— Ну а чего мелочиться, — важно ответил Цахес, вручая Руфусу бутыль. Он поднялся по ступенькам крыльца и вошел в дом.

Лилита вертелась на кухне, помешивая в кастрюльке соус и время от времени заглядывая в духовой шкаф, из которого распространялся аромат жареной курицы с картошкой и сыром. Несмотря на то, что она еще дважды с утра повторила Руфусу, что “раз твой гость — ты и готовь”, готовить ужин принялась сама. Когда муж сунулся было в кухню с робким предложением помощи, она лишь презрительно фыркнула и сказала:

— Если мне понадобится разбить пару тарелок или рассыпать по полу крупу, я всегда смогу сделать это сама, и можешь быть уверен, даже это я сделаю гораздо лучше тебя.

Так что Руфус вернулся в комнату и два часа кряду развлекал Ким, чтобы она не мешалась матери. Как раз перед приходом Цахеса он катал ее на своей спине по комнате, изображая ослика и время от времени покрикивая “И-а-а!”.

Руфус проводил Цахеса в гостиную. Ким уже сидела за столом, склонившись над листом бумаги, и что-то рисовала цветными карандашами.

— Твоя, что ли? — спросил Цахес, одобрительно глядя на Ким.

— А как же, — не без гордости ответил Руфус. — Четыре будет в марте… Ким, а что сказать надо?

Ким оторвалась от листка.

— Здрасьте, — сказала она, окинув Цахеса быстрым взглядом. — А я вас видела у папы на работе.

— Точно, кх, кх, кроха, — сказал Цахес и повернулся к Руфусу. — Давай… наливай, что ли.

Они уселись за стол — Руфус рядом с дочерью, а Цахес напротив, рядом с окном. Руфус откупорил бутылку и налил шнапса в уже приготовленные стопочки — Цахесу полную, а себе и Лили поменьше.

Вошла Лилита с подносом в руках, пинком затворила дверь в кухню и с грохотом водрузила поднос на стол.

— Добрый вечер.

— А-а, кх… Да, добрый, добрый.

— Цахес, это моя жена, Лилита.

— Очень приятно, кх.

— Взаимно, — холодно ответила Лили, составляя с подноса тарелки с картошкой и куриными ножками и бросая крайне неодобрительные взгляды на огромную бутылку со шнапсом.

— Много не пей, — с угрозой сказала она, поворачиваясь к мужу.

— Я помаленьку, — поспешил заверить ее Руфус, демонстрируя свою стопку.

Лили унесла поднос и начала греметь на кухне посудой — видимо, нагружала его второй партией снеди.

— А чего ты себе так мало? — подозрительно спросил Цахес.

— Гастрит, — быстро соврал Руфус. — Доктор не дозволяет, сам понимаешь.

— Понимаю. Питаетесь всякой дрянью, вот и… Ну… давай… За здоровье.

Цахес сгреб стопку в свою огромную волосатую лапу и опрокинул ее содержимое в пасть. Шумно выдохнул и как-то сразу посерьезнел, нахмурился. Ткнул вилкой в кусок картошки и отправил его вслед за шнапсом.

— Все, — заявил он. — Все. Кончено.

— Что кончено? — не понял Руфус.

Лили вернулась с кухни, на подносе была маленькая тарелочка для Ким и высокие бокалы с рубиново-красной жидкостью — наверное, фирменный ягодный морс Лили.

— Убирай карандаши, детка, — сказала она дочери. — Я ставлю тебе картошку.

Ким поспешно отодвинула от себя карандаши на середину стола — обеими руками, выставив ладошки перед собой. Потом показала матери листок с рисунком.

— Это папа, он ослик. Видишь?

— Прекрасно вижу, — отозвалась Лилита, ставя перед ней тарелку. — Ох, детка, где же ты была со своим рисунком, когда я согласилась выйти за него?

Она положила пустой поднос на подоконник и уселась за стол. Взяла стопку.

— Так что за повод, Цахес? — деловито спросила она.

— Петиция, — хмуро ответил Цахес, прожевывая картошку. — Руфус рассказал, небось?

— Не успел, — признался Руфус.

Цахес глубоко вздохнул.

— Наливай по второй, не томи… В общем… Увольняют меня. Ходил вчера, носил петицию по отделам. Сегодня вот к начальству пошел.

— И как?

— А никак. Знаете, что они сделали?

— Что?

Цахес поднял стопку и выпил.

— А ничего! — еще один кусок картошки с корочкой сыра отправился в рот. — Даже читать не стали. Этот козел, Азиз… Он даже не взглянул на нее. Взял, и… Порвал. Кх, кх, кх… Порвал, вот так вот, на куски, и швырнул в корзину. У нас, говорит, молодым везде дорога, а тебе, мол, старый черт, у нас почет и заслуженный отдых.
И катись, дескать, колбаской на все четыре стороны.

Цахес постучал пустой стопкой по столу. Глаза его были пустыми, уголок рта подрагивал. Руфус поспешно плеснул ему еще шнапса.

— Вот так вот, — сказал Цахес. — Вот так вот. Работаешь. Душу вкладываешь. Душу свою! В эту!.. Паршивую!.. Работу!..

Лилита похлопала его по плечу.

— Сочувствую.

— Ну… Это… спасибо. Давайте, что ли…

Они чокнулись, выпили. Руфус не знал, что сказать, и молчал. Цахес угрюмо ковырялся в тарелке. Лилита, порозовевшая от шнапса, пребывала в отличном настроении. Проблемы Цахеса не волновали ее ни в малейшей мере.

— Ешь курочку, детка, — сказала она Ким. — Курочка очень полезная.

— Я ем, — отозвалась Ким. — А знаешь, что я рисовала вчера у папы?

— Что?

— Показать тебе?

— Давай после ужина, детка. Поешь сначала.

Но Ким уже соскочила с табурета и унеслась в свою спальню. Вернувшись оттуда, она вручила матери растрепанную стопку бланков, покрытых ее мазней. Лилита отложила вилку и быстро просмотрела несколько верхних рисунков.

— О, а этот мне нравится, — сказала она. — Только “в котле” пишется с буквой “о”. Не возражаешь, если я возьму его себе на память?

— Конечно, — пожала плечами Ким. Она уже забралась обратно на табурет и теперь вгрызалась в куриную ножку.

— И ведь пятьсот лет, а! — воскликнул горестно Цахес, не обращаясь ни к кому конкретно — скорее, просто отвечая каким-то своим мыслям.

— А пенсия, — поинтересовалась Лилита. — Что тебе пообещали?

— Шиш с маслом, — ответил Цахес.

Ким захихикала.

— Шиш с маслом, — повторила она. — Шиш с маслом!

— Перестань, мышка, — одернул ее Руфус.

Ким сложила губы трубочкой и потянула отца за рукав рубашки, заставляя его наклониться. Всунув губы почти в самое его ухо, она зашептала:

— А дядя с тобой работает?

Руфус кивнул.

— А он тоже наказывает плохих дядек?

— Мышка, давай не будем за столом…

Но Цахес уже успел заметить заинтересованные взгляды Ким.

— Что, кроха? Спросить что-то хочешь? Кх, кх… Так ты не стесняйся, спрашивай.

— Да ничего, Цахес, просто интересуется, где ты работаешь… в смысле, работал, — ответил Руфус.

— А-а… Смоловарни, — сказал Цахес, глядя на Ким. — Смоловарни, будь они неладны.

Ким поморгала. Любопытство под давлением в несколько атмосфер распирало ее изнутри. Пару секунд она собиралась с храбростью, а потом спросила:

— А что это такое?

— Кх, кх… Смоловарни-то?.. Ну как… Смолу видела? Смолу с деревьев? Вот представь озеро из такой смолы. И кипит. Ну и мы туда, значит, ссыльных, да с головой… а ежели высунется — крюком по башке ему: ныряй, подлец!.. А если…

— Кхм, — громко кашлянул Руфус. — Цахес, извини. Не стоит ребенку… Ты же понимаешь…

— А?.. Впрочем, да… Кх, кх.

Руфус посмотрел на Ким. Она сидела молча, во все глаза глядя на старого Цахеса. Руфус потрепал ее по плечу.

— Кушай, мышка. Тебе надо сил набираться.

Ким помотала головой и повернулась к матери.

— Мама, я все. Можно я в спальню?..

— Иди, только ручки вымой. А курочку что не доела? Доешь курочку.

— Я не хочу.

Ким выскочила из-за стола и побежала в ванную комнату.

— Что сказать надо? — крикнул ей вслед Руфус, но опоздал — Ким уже открыла кран и не слышала его.

— Хорошая, кх, кх, девочка, — прохрипел Цахес. — Наливай.

Руфус налил.

 

V.

Ушел Цахес около одиннадцати. Руфус, с трудом поднявшись с табурета, проводил старика до калитки.

— Дойдешь?

— А… кх, кх, кх-куда же я денусь? — ответил Цахес. — Ладно… Давай. Удачи.

И побрел в темноте. Был он сильно пьян, его качало из стороны в сторону, но ему удавалось не только двигаться, но и придерживаться взятого курса. Руфус подивился, как Цахес вообще умудряется стоять на ногах, ведь он в одиночку выдул не меньше трех четвертей бутыли.

Кекс провожал Цахеса истеричным лаем, перебудив всех соседских собак. Он замолчал лишь когда Руфус присел перед ним на корточки и почесал за ушами.

— Все, все, ушел он, ушел старый черт. Хватит гавкать. Иди-ка к себе в будку. А я пойду к себе.

Лили уже успела убрать со стола и теперь расстилала кровать в их спальне. Ким давно уже спала в своей кроватке. Сегодня ей пришлось заснуть без сказки. Руфус почувствовал легкий укол совести. Впрочем, только легкий.

Он умылся в ванной и кое-как почистил зубы. Потом добрался до кровати, упал и тотчас уснул.

Утро, как и следовало ожидать, пришло неожиданно и не принесло с собой ничего хорошего.

— Папа! — громким шепотом позвала его Ким.

Руфус приоткрыл один глаз и сразу снова закрыл. Просыпаться не хотелось. Но Ким не отставала.

— Па-а-апа!

— Что? — буркнул Руфус.

— Вставай! Мама завтракать зовет.

— Угу, — ответил Руфус, переворачиваясь на другой бок.

— Папа!..

— Ладно. Встаю, встаю…

Откинув одеяло, Руфус уселся и моментально пожалел об этом.

— О-о, — простонал он.

Внутри черепа медленно раскачивался стальной рельс, тяжело и гулко ударяясь изнутри о стенки. Во рту было натоптано и накурено.

— Я убью тебя, Цахес Кляйн, — шепотом пообещал он.

На кухне брякала посуда — Лили готовила завтрак. Ей-то любой шнапс нипочем. Она никогда не болела после таких посиделок, даже если они затягивались до самого утра.

Руфус прошел в ванную комнату, поплескал на лицо холодной водой из-под крана и поплелся на кухню.

— Пробудился, красавчик, — злорадно усмехнулась Лилита, увидев его красноглазую физиономию в обрамлении всклокоченной шевелюры. — Садись ешь. Вот тебе кофе.

Ким уселась рядом с отцом и, жуя бутерброд с колбасой, глядела, как он прихлебывает жиденький растворимый кофе.

— А мы сегодня пойдем к тебе на работу?

— На работу? А разве мама… — начал было Руфус, но, перехватив взгляд Лили, передумал. — Да, мышка, пойдем.

— Тогда я возьму карандаши, — Ким соскочила с табурета и убежала в комнату, бросив недоеденный бутерброд.

Час спустя Руфус, держа дочь за руку, спустился с крыльца. Кекс запрыгал, замахал хвостом, бросился обнюхивать руки Ким, но, обнаружив в них только коробку с карандашами, вернулся в будку.

В пропускной снова дежурил Кики. Он помахал ему рукой и чиркнул закорючку в лежащем перед ним журнале — отметил время прихода Руфуса.

— Что-то ты неважнецки выглядишь, Руф.

— Я и чувствую себя неважнецки, — признался Руфус. — Кто на смене?

В ночную смену дежурил Саймон. Когда Руфус вышел в сектор, сразу увидел его тощую высокую фигуру. Саймон как раз заканчивал утренний обход сектора. Издали заметив Руфуса, он приветливо помахал ему вилами.

— Ну и ночка, — широко улыбаясь, сообщил он, приблизившись. — Трое бегунов. Трое, Руф, представь себе! Похоже, сговорились… А что это у нас тут за красавица?..

Ким застеснялась и уткнулась лицом в руку Руфуса. Руфус наклонился к ее уху.

— Что сказать надо?

— Здрасьте, — сказала Ким.

— Здравствуй, здравствуй, — улыбнулся Саймон. — Полночи за ними бегал, ноги гудят…

— Всех поймал?

— Само собой, — кивнул Саймон. — Куда им деваться. Ладно, пойдем, передам тебе смену.

Руфус отмахнулся.

— Я уже принял. Распишись у Кики, что смену сдал.

Он принял из рук Саймона вилы и медленно двинулся вдоль котлов. Ссыльные провожали его глазами, изредка кто-то выкрикивал ему в спину какое-нибудь ругательство. В другой день Руфус, возможно, нашел бы виновника и ткнул бы пару раз вилами под ребра — просто так, для профилактики, — но сегодня ему было не до того. В голове все еще шумело, несмотря даже на две полные чашки кофе и целую горсть таблеток, которые Лилита заставила его принять. Он проглотил их, давясь и чувствуя, как они царапают ему горло. Лили пообещала, что станет полегче, но пока что легче не становилось.

Добравшись до дверей в смотровую, он провел картой-ключом по магнитному замку. Повернул тяжелое колесо, выдвигая засов.

Новую лампочку уже вкрутили. Света она давала немного, но ступеньки были теперь видны. Ким бодро ускакала, цокая копытцами, вверх по лестнице, а Руфус побрел следом за ней, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться, шепотом бранясь и сожалея, что вместо магнитного замка не установили лифт.

В смотровой он уселся прямо на пол, под трубами вентиляции, обхватил руками колени, опустил голову и задремал.

 

VI.

Он зевнул и приоткрыл глаза.

Из вентиляции тянуло прохладой и какой-то гнильцой. Откуда-то издалека — может, через ту же вентиляцию — слабо доносились отзвуки шумов, какие-то глухие удары, лязг цепей и приглушенные крики. Рабочий день в разгаре.

Работать не хотелось.

— Ким! — позвал он. — Ким! Мышка!

Он привстал.

— Ким? Ты где?

Тишина.

Руфус вскочил на ноги. Карандаши и несколько изрисованных листов бумаги лежали на столе. Табуретка стояла у окна. Ким в комнате не было.

Руфус кинулся к окну.

Ким была внизу. Судя по всему, с ней было все в порядке. Она сидела на корточках в проходе между котлами и что-то царапала карандашом на земляном полу. Несколько ссыльных, перегнувшись через края котлов, наблюдали за ней.

— Проклятье! — выругался Руфус. — Проклятье!

Он схватил вилы, прислоненные к стене, и помчался вниз по лестнице. Дверь внизу была распахнута — Ким не удосужилась закрыть ее за собой, или, скорее, просто не смогла. Удивительно, как она вообще сумела провернуть тяжеленное колесо, отпирающее засов.

— Ким! — закричал он от двери. Ким подняла голову и помахала ему ручкой.

Руфус направился к ней. В голове стучал паровой молот, дышать было трудно.

— Ким, малышка, нельзя же так убегать без спроса!

— А я спрашивала, ты сказал “угу”.

— Да?.. Я не помню. Ладно, пойдем в смотровую. Что ты тут делала?

— Я разговаривала с дяденькой.

— Каким еще дяденькой? — удивился Руфус. — Со ссыльным?

— Нет, с дяденькой! В котле! — показала пальцем Ким.

Руфус повернулся к котлу.

— Какого черта ты… — и тут он узнал ссыльного. Это был тот самый старикашка, прибывший в конце его прошлой смены.

Старик выглядел еще более жалким, чем в день прибытия. Он держался красными пальцами за край котла, губы его дрожали, редкая бороденка, грязная и спутавшаяся, торчала клочьями в разные стороны.

— Извините, — просипел ссыльный. — Извините, я…

Руфус поднял вилы.

— Какого дьявола тебе надо от моей дочери?

Старик испугался и что-то забормотал, отпустив край котла. Он попытался отодвинуться от края, но кто-то из ссыльных толкнул его обратно.

— Папа! — крикнула Ким, хватая Руфуса за локоть. — Папа, не надо!

Руфус, не отводя взгляда от ссыльного, опустил вилы и взял Ким за руку.

— Пойдем.

Поднимаясь по лестнице, он сказал ей:

— Ким, не убегай больше, хорошо?

Ким пообещала.

— Зачем он тебя позвал? Чего ему было нужно?

— А он не звал. Это я с ним разговаривала.

— Ты?

— Ага.

— И… О чем же ты с ним говорила?

Ким пожала плечами и опустила глаза.

— Ни о чем, — быстро ответила она.

Лучше на нее не наседать, подумал Руфус. Он достаточно хорошо знал свою дочь. Нужно всего лишь подождать несколько минут, и она сама все расскажет.

Он оказался прав. Когда он поднялся в смотровую — этот подъем дался ему даже труднее, чем утром — и снова уселся под трубу вентиляции, Ким уже успела забраться на табурет и что-то рисовала на чистом бланке.

— Уф, — сказал Руфус, утирая вспотевший лоб рукавом. — Что рисуешь, мышка?

— Дяденьку, — ответила Ким.

— А-а… Подожди, какого дяденьку?

— Ну… того, — махнула рукой Ким. — Который в котле.

Ким оторвалась от листка и посмотрела на отца.

— Он плохой, — понизив голос почти до шепота, сообщила она.

— Почему?

— Он мучил других дяденек. И тетенек.

— Он… Что он делал? Это он тебе сказал?

Ким кивнула.

— Он был раньше злой. Он мучил и даже… знаешь, что он делал?..

Руфус не знал. Ким оглянулась по сторонам и громко прошептала:

— Он их убивал!

Ну… это не новость. Невинные агнцы сюда не попадают, подумал Руфус. Здесь у нас только сливки общества — убийцы, насильники, палачи… Тем не менее, он сделал вид, что удивлен.

— Ай-я-яй… Какой злодей.

Ким потерла ладошкой пятачок и вернулась к рисунку.

— Ему приказывали другие дяденьки. Они тоже плохие.

Само собой. Так всегда и бывает. Всегда есть кто-то, кто виноват еще больше. Кто-то, на кого можно свалить вину: “Мне приказали. Я только выполнял приказ”. Они все одинаковые. Даже те, кто делал все сам, винят других. Люди!.. Руфус прикрыл глаза, слушая, как карандаш Ким шуршит по бумаге. Интересно, что же на самом деле натворил старикашка…

Когда-то, в молодости, когда он только устроился на эту работу, он, бывало, с интересом просматривал карточки ссыльных. Пока ему не надоело. Интересные экземпляры встречались крайне редко, один на тысячу — в основном обычный набор проступков, банальный, как адское пламя. Он стал интересоваться ими все реже и реже, пока любопытство его вовсе не сошло на нет. Теперь, когда в сектор поступали новые ссыльные, он даже не пытался узнать, что им вменяется в вину — какая разница? Наказание все равно одно и то же.

И старикашка… Наверняка один в один с остальными. Еще один мерзавец, ничем не примечательный и не выделяющийся из общей массы мерзавцев. И все же…

Руфус встал.

— Я пойду, обойду сектор, мышка. Посиди тут, хорошо?

Дождавшись, когда Ким кивнет ему, он вышел. Спустившись в сектор, он направился к воротам.

Кики немного удивился его просьбе, однако вышел в заднюю комнату, где помещался архив сектора, и принес оттуда дубликат карточки.

— Чего это ты вдруг заинтересовался? — спросил тот.

Руфус пожал плечами и слабо улыбнулся в ответ.

— Просто так.

Когда Руфус уже открыл дверь, чтобы вернуться обратно в сектор, Кики снова окликнул его.

— Ты же вроде был знаком с этим десятником, Кляйном? Слышал уже про него?

Руфус кивнул.

— Я знаю. Его уволили.

Кики поднял бровь.

— Неужели ты не слышал?.. Он повесился ночью.

 

VII.

Руфус, пошатываясь, вышел на крыльцо. Было уже темно, в прохладном воздухе тонко гудело комарье. Кекс, увидев хозяина, лениво выбрался из будки и побрел к нему, позвякивая цепью.

— Что, собак, — наклонился к нему Руфус. — Ухо почесать тебе?

Он уселся на верхнюю ступеньку крыльца, поставил рядом наполовину опорожненную бутылку шнапса и привлек пса к себе. Кекс положил ему голову на колени.

— Эх… собак, собак… — проворчал Руфус. — Сукин ты сын.

Кекс прикрыл глаза. Руфус потрепал его по кудлатому загривку и голове, ласково подергал за уши. Кекс млел и вяло помахивал хвостом.

— Вот ты у меня какой, да-а, соба-а-ак, кобелина ты моя неумытая… Будешь шнапс?

Руфус подсунул горлышко бутылки под нос псу, тот фыркнул и отвернулся.

— Ну и дурак, — назидательно сообщил ему Руфус и отхлебнул из горлышка. — А мне вкусно.

Комар впился ему в локоть, Руфус дернул рукой, чтобы прихлопнуть паразита, но едва не выплеснул из бутылки остатки шнапса. Комар успел удрать.

— Вот с-скотина, — прошипел ему вслед Руфус. — Да ведь, собак?.. Скотина?

Кекс приоткрыл один глаз, взглянул на хозяина, но ничего не ответил. Руфус почесал укушенный локоть.

— Помнишь Цахеса, собак? А? Помнишь старого черта? — еще порция шнапса отправилась в глотку. — За тебя, старый черт…

Он посидел минуту молча, слегка покачиваясь и запустив свободную руку в шерсть на шее пса. Потом Кекса укусила блоха и он вывернулся, запуская зубы в шерсть на ляжке и злобно рыча.

— Ага, — согласился Руфус. — Так оно и бывает.

Где-то за домом шумели кусты, ветер сорвал в темноте листок и бросил под ноги Руфусу. Руфус глотнул еще.

— Похожи мы с тобой, — сказал он псу. — Я вот тоже… Как собака на цепи. Только и умею, что лаять и кусать. Кто-то посадил меня на цепь, чтобы я лаял и кусал, кусал и лаял. Работа такая.

Пес вздохнул и снова положил голову ему на колени.

— И так у всех. Все на цепи сидим. Да, кобелина?

Кекс моргнул влажными глазами.

— Работа такая, — повторил Руфус. — Они пытают, расстреливают кого-то там, а ты их за это в котел. А потом… р-раз — и ты с копыт! Как старый черт Цахес Кляйн… И что дальше, спрашивается? Куда, скажи, псина, куда нас потом девать, если мы всю жизнь занимались тем же, что и наши мерзавцы?

Кекс грустно смотрел на хозяина. Он даже перестал махать хвостом.

— А ведь… знаешь что, кобель? Они же тоже не сами это придумали, это ведь им тоже кто-то приказал. А их все равно — в котел! Вилами в бочину — и в котел! Потому что подлец!.. А я-то, я!.. Я ведь то же самое делаю — и мне тоже кто-то приказал! Понимаешь, собак? Значит, и я — подлец?.. И меня надо — в котел?

Кекс молчал и только подрагивал всем телом, когда Руфус, забывшись, слишком уж небрежно дергал его за ухо.

— А ведь… ежели по справедливости подумать… — тихо продолжал говорить Руфус. — Если по чести… разве я придумал всю эту пакость, котлы эти, смолокурни, рвы со змеями, ледяные озера, пыточные? Я, что ли? Да ежели по мне, так и провались оно все к дьяволу. У меня вон дочка, да жена… да ты еще, кобелина. Что мне еще надо? Нужны мне были эти котлы? Об этом я, что ли, всю жизнь мечтал?

Руфус запрокинул бутылку над головой — и вдруг обнаружил, что она уже опустела. Он отшвырнул ее в сторону, не особо заботясь о том, куда она упадет.

— Придумают там себе… Всякую пакость! Концлагеря! — Руфус с отвращением выплюнул это слово. — Мерзавцы? Еще какие… В котел их! Чтоб не повадно… А мы-то сами чем занимаемся? У нас-то что тут? У нас-то разве не концлагерь, а, Кекс?

Где-то далеко, со стороны леса, заухала сова. Над головой у Руфуса пронеслась какая-то тень — вероятно, летучая мышь.

— Эх, собак, собак… И кто только выдумал эту нашу жизнь дурацкую… Кто? Кто все это придумал, а? Кто это проклятое место сотворил?!

Пес жалобно заскулил, и Руфус удивленно обнаружил, что последние слова он почти выкрикнул. Он потрепал пса по загривку, чтобы успокоить.

— Не бойся, не бойся… Я не на тебя кричу… Черт, как же мне все надоело…

Позади послышались шаги. Руфус обернулся и обнаружил над собой лицо Лилиты. Против всех ожиданий, она не выглядела ни сердитой, ни даже недовольной. Спустившись по ступенькам, она присела рядом с мужем. Кекс сунулся мордой в ее ладони, облизал, замахал хвостом.

— Дождь будет, — сказала Лили, поглаживая пса по голове. — Вон тучи тянутся.

Руфус посмотрел на небо и вздохнул.

— Ким уже спит. Ты идешь в дом?

Он кивнул.

— Сейчас…

Руфус попытался встать, но ноги слушались плохо. Странно, с чего бы?.. Всего бутылочка… Он ухватился одной рукой за дверной косяк, а другой — за плечо жены. С ее помощью ему удалось пройти в дверь. На пороге он обернулся.

— Запустить бы пса в дом… Промокнет.

— Я запущу, — сказала Лили. — Ты иди давай.

Руфус еще раз взглянул на черное, беззвездное небо Ада и ушел в дом.

 

Чудовища и герои

I.

Утро не задалось.

И без того тяжелая шкура за ночь намокла и стала просто неподъемной. До озера он вчера не добрался. Пришлось ночевать в неглубокой пещере неподалеку от тропы. Пещеру занимал медведь, которого он выгнал дубинкой и криками, после чего развел костерок у входа и закусил хлебом, козьим сыром и кислым вином, слушая, как мишка обиженно ревет где-то за кустами. Потом он лег спать, не особо заботясь о костре.

Ближе к рассвету прошел дождь, и тогда выяснилось, что в крыше пещеры имеется достаточное количество отверстий, чтобы впустить воду внутрь. Почувствовав холодные струйки на лице и спине, он перевернулся на другой бок, буркнул что-то во сне и натянул шкуру на голову. Шкура была большая, ее вполне хватало, чтобы носить на бедрах или на плечах, но укрываться ею полностью не получалось — ноги все равно торчали наружу. Через час он озяб и выбрался из пещеры под последние ленивые капли дождя. Костер давно погас. Медведь сидел шагах в ста, под одиноким раскидистым дубом, хмуро глядя на захватчика. Он кинул в медведя камнем.

Было еще довольно темно, но он знал, что Эос уже поднялась со своего ложа. В разрывах туч он видел нежно-розовые лучики, пальчики богини, как их называл старик Хирон.

— Все просыпается, все встает навстречу тебе, розовощекая, — сказал он богине, почесываясь под набедренной повязкой. — Извини, я сейчас…

Он встал спиной к востоку, чтоб не смущать лица богини, и пустил струю в потухший костер. Затем вернулся в пещеру, развязал мешок и позавтракал остатками хлеба и сыра. В кувшине оставались жалкие капли, и он отдал их богине, вылив вино прямо на камень, лежавший у входа. Не ахти какое подношение, но все же. Потом обернул шкуру вокруг талии и спереди связал короткой веревкой лапы, чтобы шкура не сваливалась. Подпоясавшись бронзовым мечом и закинув дубинку на плечо, он вышел на тропу. Проходя мимо медведя, прятавшегося в кустах, он сказал ему:

— Можешь возвращаться, я ухожу.

Медведь ничего не ответил, только сопел и переминался с лапы на лапу, отчего громко шуршала листва и трещали ветки.

До озера оставалось миль восемь-девять. К полудню легко можно добраться. Алкид оглянулся последний раз на свое временное пристанище и бодро зашагал по тропе.

Тропа была старая, нехоженая уже много лет — с тех самых пор, как у озера поселилась Гидра. Алкид свернул на нее вчера утром сразу за маленькой невзрачной деревенькой. Старик-пахарь объяснил ему, что туда никто не отваживается зайти лет девять, а то и побольше, потому как боязно...

— Раньше-то, слышь, парень, ходили мы туда: там, в озере, вода-то лечебная. Баб от бесплодия поили. А потом погань облюбовала себе это место. Вот и не стали ходить. А раньше, видишь, ходили, тропу натоптали — деды еще мои топтали, да. Сейчас-то небось заросла вся… Да у меня и старуха из тех мест, деревенька там была, Лерна, вот она оттуда и есть…

Алкид не стал его слушать. Свернул с дороги на Аргос и пошел по тропе, протоптанной старикашкиными дедами, на восток, к озеру. Тропа за те несколько лет, что на нее не ступала нога человека, успела основательно зарасти бурьяном и стать едва заметной лесной тропкой вроде тех, что протаптывают лисы. Несколько раз Алкид терял тропу, приходилось возвращаться назад и отыскивать ее снова. Когда солнце уже клонилось к закату, лес внезапно кончился, и Алкид вышел на неровную каменистую равнину, усеянную валунами и поросшую бурой травой. Здесь тропу было видно лучше, Алкид пошел быстрее, но вскоре понял, что ему все равно не успеть к озеру до темноты. Вот тогда-то он и нашел пещеру с дырявым потолком, в которой заночевал.

После ночного дождя идти было свежо, хотя и немного прохладно. Тропу было отчетливо видно между камней и пучков травы, и Алкид двигался быстро, чувствуя, что близок к концу пути. Вскоре тропа спустилась в узкое ущелье, крутившееся и петлявшее, словно змея на песке. Кустарник исчез, а затем исчезла даже бурая трава — остался только беловато-серый камень вокруг. А затем за очередным поворотом Алкиду открылось озеро.

Озеро было небольшим, похожим на боб — стадия четыре в длину и два в ширину, не более того. Вдоль берегов раскинулась пышная растительность, с одной стороны озера даже росла небольшая платановая рощица. На дальнем, высоком берегу озера Алкид заметил несколько построек. Вероятно, это и была та Лерна, о которой говорил старик.

Тропа, подходя к озеру, резко забирала вправо с явным намерением обойти его стороной.

— В Лерну, наверное, — сказал сам себе Алкид и переложил дубинку с левого плеча на правое. Потом почесал в затылке.

Озеро он нашел, а вот как найти Гидру? Пройтись по берегу и покричать?

Он сошел с тропы и вышел к самому берегу. Берег здесь был низким, усыпанным крупными камнями. Алкид наклонился к воде и напился из ладони.

Когда он встал, за плечом раздался низкий женский голос:

— Эй, осторожнее, не наступи.

Машинально Алкид посмотрел вниз, но не увидел ничего, кроме стремительно удиравшей из-под его ног маленькой изумрудной ящерки. Потом до него дошло, что людей здесь давным-давно нет, и разговаривать с ним некому. Он оглянулся.

За спиной сидела Гидра.

Была она похожа на огромного черного угря, которому кто-то приделал четыре короткие перепончатые лапы поближе к хвосту и научил стоять, как собачку, на задних лапах, скрестив передние на груди. Голову на длинной блестящей шее Гидра склонила немного набок, разглядывая Алкида большими желтыми глазами с вертикальными зрачками.

Алкид отпрыгнул назад, одновременно выхватывая из-за пояса меч. Дубинка и мешок полетели на землю — Алкид услышал, как жалобно звякнул кувшин, разбившись в мешке, но даже не оглянулся. Ноздри его раздувались, глаза неотрывно смотрели на Гидру.

Гидра не двигалась и не предпринимала попыток напасть.

Несколько минут человек и чудовище стояли, разглядывая друг друга — Алкид настороженно, а Гидра скорее с интересом. Наконец Гидра прервала молчание.

— Опусти меч-то, — сказала она. — Не обижу я тебя.

— Я пришел убить тебя, — сказал Алкид, не опуская меча.

— Да ладно, — поморщилась Гидра, насколько вообще возможно поморщиться, когда у тебя вместо лица — морда не то рыбы, не то змеи. — Мы же вроде даже не знакомы?

Ирония находилась в том звуковом диапазоне, который уши Алкида не воспринимали.

— Я Алкид из рода Персеидов. Я пришел, чтобы убить тебя.

Гидра насупилась.

— Ну и чем же я тебе не угодила?

Прежде у Алкида никогда не возникала необходимость искать причины, по которым чудовища должны быть безжалостно истреблены. Вопрос поставил его в тупик.

— Ты уродливый монстр. Чудовище, — несколько неуверенно произнес Алкид. — Ты должна быть уничтожена.

К удивлению Алкида, чешуйчатая нижняя губа Гидры заметно задрожала, а змеиные глаза наполнились слезами. Гидра заморгала, а потом и вовсе склонила голову на длинной шее вниз (иначе короткие лапки не доставали до морды) и закрыла глаза кулачками. Из зубастой пасти донеслись мокрые всхлипы.

— Я знаю, что я некрасивая, — прохныкала Гидра. — Ну и что? Вот сам бы родил и выкормил стольких детей — посмотрела бы я на твою фигуру!

Какая низкая уловка, подумал Алкид. И какая жалкая. Женщина, пожалуй, могла бы его обмануть, но змееголовое чудище?..

— Прекрати! — сказал он Гидре. — Прекрати сейчас же и сражайся со мной как подобает!

Но Гидра не прекратила всхлипывать, а вместо этого разрыдалась — как какая-нибудь девчонка, которую только что отругали за недостаточно чисто постиранный хитон.

Алкид терял время. С одной стороны, момент для нападения был вроде бы удачным. Гидра стояла, опустив голову и закрыв морду — самое время сделать резкий бросок и распороть чешуйчатое брюхо. С другой стороны, монстр явно затевает какую-то хитрость. Кто знает, может, эти жалобные хлюпанья — часть ее стратегии? Ведь он почти ничего не знал о Гидре… Трудно бороться с неизвестным врагом. Алкид предпочел бы сейчас быть под стенами Афин, с небольшим отрядом солдат противостоя всем защитникам города — там хоть живые люди, понятные и простые, такие слабые, умирающие от малейшей раны. А тут…

Алкид помотал головой, отгоняя привлекательную мысль о захвате Афин. Он давно предлагал царю захватить Аттику — да только Арголиде достался трусоватый царь. Даром что тоже Персеид. Вот и бродит Алкид по всей Арголиде, от Коринфа до Микен, от Микен до Гермионы, в поисках чудовищ, которых так боится царь.

Всхлипывания Гидры стали реже. Она вытерла черным мокрым кулаком глаза и обиженно посмотрела на Алкида.

Алкид напрягся.

— Эх ты, — сказала Гидра и шмыгнула носом. — А еще мужчина.

Она отвернулась, встала на все четыре лапы и двинулась к озеру. Алкид понял, что время вышло — либо сейчас, либо никогда. Он подобрался и прыгнул к Гидре, одновременно взмахивая мечом…

И под ногу ему попался его собственный мешок с осколками кувшина. Один острый осколок, выпавший из мешка, прорвал тонкую кожаную сандалию и впился ему в ступню. Нога предательски дрогнула и меч Алкида, вместо того, чтобы разрубить рептилию пополам, вонзился в песок в какой-то ладони от чешуйчатых ребер.

Гидра взвизгнула и отскочила в сторону.

— С ума сошел! — завопила она.

Нога болела. Осколок глубоко вошел под кожу, причиняя сильную боль. Алкид выдернул меч из песка, с трудом удерживая равновесие на здоровой ноге, выпрямился. Больную ногу он отставил в сторону, прикасаясь к земле одними пальцами, чтобы не наступать на рану.

Гидра опять поднялась на задние лапы — всего в каких-то четырех-пяти локтях от него — и яростно раздувала ноздри. В желтых прищуренных глазах горел огонь.

Хорошо бы вынуть осколок — тогда боль в ступне можно будет терпеть, подумал Алкид. Но сейчас это было невозможно. Ему придется принять бой прямо сейчас. Да, прямо вот так, стоя на одной ноге.

Ладно. Хорошо. Он сможет. Он правнук самого Персея. Он сумеет победить какую-то черную ящерку, не только стоя на одной ноге, но даже и с завязанными глазами. Сможет ведь, правда?

Кровь текла из разорванной ноги. Он чувствовал, как она бьется в осколок и стекает вниз по пальцам. Интересно, сильное ли кровотечение? И не истечет ли он кровью, пока будет дожидаться броска Гидры? Напасть первым он не может — ему остается только обороняться. Но почему же она не нападает?

— Ну же! — крикнул он. — Давай! Я тебя не боюсь! Нападай же!

Губы Гидры дрогнули. Она взглянула на его ногу.

— Дурак! — сказала она. — Дурак ты!

И, опустившись вновь на все четыре лапы, словно ящерица побежала к озеру. Через несколько мгновений она скрылась под водой — только ленивые волны пробежали по ровной глади.

Алкид несколько секунд глядел ей вслед — не появится ли снова? Потом уселся на песке, распустил ремешки сандалии и осмотрел ногу. Осколок, треугольный, острый и с кусочком орнамента в виде морской звезды, воткнулся глубоко, и кровь, пульсируя, стекала по нему из раны. Хорошо бы промыть рану… Но единственный источник чистой воды, озеро — приют Гидры. Не стоит искушать судьбу и лезть на рожон.

Алкид глубоко вздохнул, выдернул осколок и тотчас сжал ступню рукой. Свободной рукой дотянулся до мешка, помогая себе зубами, разорвал мешок на тряпицы, которыми замотал ногу. Затем обвязал веревкой — получилось вполне сносно. Ткань сразу намокла и покраснела.

— Проклятье, — пробормотал он.

Что ж, это сражение он проиграл, теперь ему придется уходить. Сражаться прямо сейчас он не в состоянии, да и не с кем — Гидра сбежала. Да, бой он проиграл — но не войну. Он еще вернется сюда через пару-тройку дней.

Конечно, теперь придется быть намного осторожнее. Теперь, когда Гидра знает, что он охотится на нее, придется изобретать какие-то ловушки или устраивать засаду… Но это все придется отложить до тех пор, пока он не поправится достаточно, чтобы возобновить охоту.

Идти было почти не больно. Алкид вернулся на тропу, по которой пришел к озеру, и брел по ней столько, сколько хватило сил. Мили через полторы он почувствовал, что слабеет. Он выбросил дубинку, пожалев, что не догадался сделать это раньше. Без тяжелой дубины идти было гораздо легче. Жаль, что нельзя оставить и меч.

Пройдя еще полмили, он обернулся. В желтоватой пыли на тропе отпечатались красные пятна — его следы. Он потерял много крови, и Гидре ничего не будет стоить выследить его, если она, конечно, отходит так далеко от озера. Идти дальше он не мог. Ему было необходимо отдохнуть.

Алкид свернул с тропы и взобрался по склону на высокий каменистый холм, на вершине которого росло несколько хилых молодых дубков. Под ними он и упал на землю, тяжело дыша. Голова кружилась. Он перекатился на спину, улегся на большой плоский камень, густо обросший мхом и похожий на панцирь огромной зеленой черепахи. Солнце просвечивало сквозь листву дубков, ветер шевелил листву. Хотелось есть, а еще больше — пить. Вдалеке справа, зажатое коричневыми холмами, блестело озеро. Где-то в ветвях громко волновалась сойка.

“Наверное, где-то рядом ее гнездо”, — подумал Алкид, больше ни о чем не успевая подумать. Мир завертелся и поплыл. Он дернул головой, пытаясь восстановить равновесие — уже не осознавая, что это ни к чему. Потом не стало ничего.

 

II.

Сначала пришло ощущение тепла.

Рядом потрескивал огонь в очаге, волоски львиной шкуры легко щекотали подбородок. До него доносился запах жареной рыбы, сухой горячий воздух, нагретый живым огнем, касался ноздрей.

Он был дома и спал в своей постели. Солнце, наверное, уже встало, за окнами начинается день, мальчишки гонят овец по улочке… Открывать глаза не хотелось.

— Мегара, — позвал он.

Ему вдруг очень захотелось прижаться к ней, маленькой, хрупкой девочке, ощутить бедром ее мягкие бедра, обнять… Он потянулся к ней, но рука уткнулась в камень, присыпанный песком.

Алкид резко вскочил и уселся на ложе.

Свет в пещеру проникал через узкую, вытянутую расселину, в самом высоком месте едва ли достигавшую двух локтей, однако внутри было довольно просторно. Стены пещеры образовывали неправильной формы окружность локтей тридцати или сорока в диаметре, а потолок терялся в темноте — свет костра не достигал его. Его ложе, большая куча травы и тонких лавровых веток и листьев, было сложено в небольшом природном углублении в стене пещеры, естественном алькове из желто-коричневого камня. В пещере было сухо и тепло.

Рядом с альковом горел костер, у стены пещеры были свалены кучей обломанные ветки и сухой плавник, а в глубине пещеры…

— Кто такая Мегара? — поинтересовалась Гидра.

Алкид быстро осмотрелся, пытаясь отыскать взглядом свой меч, но не нашел. Что ж, этого следовало ожидать…

Нога, потревоженная движениями, заныла, и он только теперь вспомнил, что поранил ее. Бросив на нее взгляд, Алкид увидел, что ступня была плотно обмотана чистой тряпицей, из-под которой торчали какие-то листья.

— Где мой меч? — спросил он, стараясь придать голосу твердость и уверенность, которых в данный момент совсем не ощущал.

— Мегара — это твоя жена? — полюбопытствовала Гидра. Она не предпринимала попыток приблизиться, только следила за Алкидом своими огромными желтыми глазищами, слабо светящимися в темноте пещеры.

— Где я? — резко спросил Алкид и попытался встать. Он еще чувствовал слабость, но все же ему это удалось. Опираться на ногу было больно.

— Не вставай, — сказала Гидра. — Тебе еще рано ходить. И не волнуйся, ты в безопасности. Ты в моем доме.

— Где мой меч? — повторил он.

— Оставила на холме, — ответила Гидра и несколько раз моргнула. — Меч тебе не понадобится. Я не причиню тебе вреда. Если хочешь пить, у изголовья кувшин… Знаешь, тебе лучше прилечь.

Не сводя глаз с Гидры, Алкид сел обратно на травяное ложе. Только сейчас он понял, как сильно ему хочется пить. Рукой нащупал кувшин, поднял и осторожно пригубил. И тотчас выплюнул.

— Отрава? — воскликнул он.

— Настойка травы ерондас, — ответила Гидра. — Знаешь, ее трудно найти здесь в это время года. Очень хорошо заживляет раны. Горные козы специально отыскивают ее и едят, если они ранены или больны.

Алкид поднял кувшин и понюхал настойку, однако отпить не решился.

— Если хочешь, могу принести тебе воды, — сказала Гидра. — А еще я зажарила тебе карпа. Он свежий, утром поймала. Вон там, на блюде.

Гидра засеменила к выходу из пещеры. Глядя на нее, можно было подумать, что она двигается не с помощью ног — или лап? — а течет, словно змея, мягко извиваясь, вдоль земли. Выглянув наружу, Гидра потянула ноздрями воздух.

— К вечеру будет дождь, — сообщила она, повернув свою змеиную морду к Алкиду.

Теми же скользящими движениями она вернулась к противоположной стене пещеры, где снова уселась на задние лапы, сложив передние на груди.

— Что ты собираешься со мной делать? — спросил Алкид. — Зачем ты… — он помолчал, подыскивая слово, — зачем ты меня пленила?

Гидра наклонила голову набок и открыла свои глаза еще шире. Губы ее растянулись в кривой усмешке.

— Пленила? — переспросила она и, не дождавшись ответа, продолжила: — Ты был ранен. Четыре дня пролежал в лихорадке, не приходя в сознание. Не могла же я бросить тебя там, на холме? Кстати, в следующий раз обязательно промывай раны, прежде чем…

— Я знаю, — огрызнулся Алкид. — Я воин — и знаю, что делать с ранами.

— Оно и видно, — усмехнулась Гидра. — Чуть не помер от раны в пятке. Ну и герой!

Алкид не ответил. Ему по-прежнему хотелось пить, а еще, пожалуй, он не отказался бы от еды. Дотянувшись до блюда с карпом, он придвинул его к себе. Отщипнув кусочек от бока, положил в рот и медленно прожевал, стараясь определить, не отравлена ли рыба.

— И все-таки, кто такая эта Мегара? — спросила Гидра. В ее голосе звучало любопытство.

— Жена, — буркнул Алкид.

— А дети у вас есть? — спросила Гидра.

Алкид помолчал. Потом тихо ответил:

— Не твое дело.

Гидра вздохнула.

— Ну… не мое, так не мое, — сказала она. — Просто пыталась поддержать разговор.

— Мне не о чем с тобой говорить, — вспылил Алкид. — Зачем ты шла за мной? Зачем притащила сюда? Отвечай! Что ты собираешься со мной делать?

Гидра снова часто заморгала глазами, словно готовясь вновь разрыдаться, как тогда, на берегу озера. Потом ей удалось справиться с собой.

— Да ничего я не собираюсь с тобой делать, — обиженно сказала она. — Нужен ты мне. Вот и помогай вам после этого.

Она фыркнула и вытекла из пещеры, словно струйка черной ртути.

— А я не просил тебя помогать, — крикнул ей вслед Алкид.

Он доел карпа, разобрав до косточки даже голову, потом попытался встать и пройтись. Ногу дергало, но кровотечения, кажется, не было, и он нашел способ передвигаться, причиняя ноге минимальные неудобства — выворачивая ногу в сторону так, чтобы весь вес приходился на здоровую.

Он прошелся по пещере, осмотрев каждый угол, затем на корточках подобрался к выходу из пещеры и выглянул наружу.

Пещера находилась почти над самым озером, пологий склон спускался от входа к неширокому песчаному пляжу. На противоположном берегу зеленела платановая рощица. Гидры нигде не было видно. Возможно, она нырнула в воду, а возможно — затаилась где-то за камнями, поджидая, когда он выйдет.

Впрочем…

Почему она не убила его, пока он был в бессознательном состоянии?

Разглядывая спокойные озерные воды, он размышлял об этом. Чудовище могло запросто разорвать ему глотку, пока он лежал там, на мшистом камне, похожем на черепаху, и он не смог бы даже крикнуть…

А может быть, в этом все и дело? Может, Гидра, эта скользкая тварь, именно потому его и не убила? Вдруг она просто любит поиграть с жертвой, словно кошка, поймавшая мышь? Что ей за радость сожрать его, если он даже пикнуть не успеет?

Что-то плеснуло на поверхности озера. Алкид посмотрел в ту сторону, но ничего не заметил. Гидра? Возможно. А может, просто рыбина ухватила жука, упавшего на воду.

Она может залечить его раны, возможно, даже дать время встать на ноги, чтобы он мог хотя бы попытаться убежать от нее. Это, должно быть, в какой-то степени увлекательно — догнать свою жертву, прежде чем ее растерзать. Да, будь он на месте Гидры, вероятно, так и поступил бы.

Он вернулся в пещеру. Подбросил в костер несколько сучьев из кучи хвороста, сваленного у стены. Одну ветку — прочный дубовый сук в два локтя длиной — он внимательно осмотрел и затем сломал об колено на две неравные части. Ту, что покороче, кинул в огонь, а более длинный обломок взял в руки и принялся ворошить им в костре.

Итак, меча у него больше нет. Значит, надежда на спасение — только в хитрости. Нужно как следует все продумать.

Пока Гидра думает, что он слаб и не может ходить — он в безопасности… Ну… в сравнительной безопасности. Во всяком случае, не стоит беспокоиться о том, что она убьет его во сне. Или стоит?..

Он еще раз прикинул в уме. Нет, по всему выходило, что он прав, и пока он прикидывается больным и слабым, волноваться не о чем.

Он перевернул несколько угольев веткой, которую держал в руке. Конец ветки неторопливо разгорался, и Алкид внимательно следил за тем, как пузырится смола на чернеющей коре.

Поразмыслив еще несколько минут, Алкид пришел к выводу, что если дела обстоят именно так, как он думает, то бояться отравления тоже не имеет смысла. Следовательно, в кувшине действительно целебная настойка. Немного поколебавшись, он взял кувшин в руки и напился.

Вкус у напитка был необычный, отчетливо травяной и немного вяжущий. Он опустошил кувшин почти наполовину, а остаток выплеснул на пол между костром и стеной, туда, где влага будет незаметна.

Интересно, а откуда у Гидры кувшин и блюдо? Не сама же она лепит и обжигает посуду?.. Впрочем, рядом с озером брошенная деревенька… как ее?.. Ах да, Лерна, точно. Наверняка там полным-полно вещей, брошенных хозяевами, когда те спасались бегством от чудища.

Алкид поскреб веткой в костре, сбивая с кончика уголья. Затем снова сунул ее в костер.

Ему представилась дождливая ночь, крики, чей-то горящий дом и женщины, бегущие прочь от озера, прижимающие к груди младенцев, кричащие… А позади них — медного цвета глаза и невидимый ужас, текущий по берегу черной ртутью. Догоняющий их… Играющий с напуганными людьми, словно с мышатами.

Он помотал головой. Откуда ему знать, как все было? Может, и не так. Наверное, стоило расспросить поподробнее старика-пахаря. Но тогда он так торопился попасть к озеру…

Тень мелькнула у входа в пещеру. Он оглянулся и увидел Гидру. Мягко и почти бесшумно переступая лапами, Гидра вошла в пещеру. В зубах у нее слабо трепыхалась крупная щука. Алкид проводил ее взглядом.

— Тебе сейчас был бы очень полезен рыбный суп, — сказала Гидра, усаживаясь на пол и взяв рыбину передними лапами. — Но у меня нет ни горшка, ни котелка, чтобы сварить ее. Придется снова запечь.

Алкид промолчал.

— Не хочешь говорить? — спросила Гидра. — Не очень-то вежливо с твоей стороны. Я как-никак тебе жизнь спасла. Ничего не хочешь мне сказать по этому поводу?

— Нет, — буркнул Алкид.

— Вот как? — Гидра положила щуку на плоский камень, а другим камнем ударила ее по голове. Щука утихла.

— Я тебе не доверяю, — сказал Алкид.

Гидра вздохнула.

— И на том спасибо, — горько сказала она.

Она снова покинула пещеру и почти сразу вернулась, неся с собой несколько пучков травы. Обернув щуку травой, она уложила ее на блюдо. Взяв ветку, Гидра пошевелила угли в костре, разравнивая их в более-менее ровную поверхность.

— Знаешь, вы, люди, странные создания, — сказала Гидра, засовывая блюдо со щукой в огонь и веткой проталкивая его в самую середину костра. — Мне иногда кажется, вы вообще не замечаете, что вокруг вас живут еще тысячи живых существ.

Она посмотрела поверх костра прямо в глаза Алкиду. Алкид выдержал ее взгляд. Гидра опустила глаза. Помолчав еще минуту, она спросила:

— Объясни мне, почему ты собирался убить меня. Разве я сделала что-то дурное?

Алкид едва сдержал усмешку. Прежде чем ответить, он еще раз поскреб горящей веткой в костре, счищая с обгорелого конца черный уголь.

Чудовище хочет знать, почему его нужно убить? Что же, пусть так. Необычное для чудовища пожелание, но почему бы и нет…

— Ты монстр, — наконец промолвил он. — Ты пожираешь людей.

— Я? — удивилась Гидра. — Кто — я пожираю?.. Кто сказал тебе эту глупость?

— Всем это известно, — рявкнул Алкид. — Все чудища охочи до человеческой крови. Видишь эту шкуру? — он потряс перед Гидрой тем, что прежде было львиной лапой. — Видишь? Он хотел меня убить и сожрать. И если бы я не убил его первым, там, на склонах Киферона, то он, он — убил бы меня!

Гидра грустно посмотрела на шкуру.

— И кто из вас жил на склонах Киферона? — спросила она.

— Что?..

— Я имею в виду, ведь это лев жил на Кифероне, а не ты, так ведь?

— Само собой, — подтвердил Алкид. — А при чем тут…

— И зачем ты пришел туда? — спросила Гидра. — Хотя, постой, не отвечай. Я сама угадаю. Чтобы убить этого льва?

Алкид хмыкнул.

— Ты не так глупа, как выглядишь, — сказал он. — Местные жители устали от этой твари, вот и позвали меня.

Гидра кинула на него быстрый взгляд и несколько раз моргнула своими желтыми глазами.

— Значит, и от меня кто-то устал? — спросила она. — Верно?

Алкид кивнул.

— И что тебе говорили обо мне?

— Рассчитываешь узнать о себе что-то новое? — усмехнулся Алкид.

— Возможно. Расскажешь?

Алкид пошевелил палкой в костре.

— Я мало знаю о тебе, — признался он. — Слышал только, что ты пожираешь случайных путников, забредающих к твоему озеру.

— Да вранье это все! — возмутилась Гидра. — Никого я не пожираю!

— Думаешь, я поверю?

— А разве тебя я сожрала, когда у меня была возможность?

Алкид еще раз усмехнулся, пристально глядя на Гидру.

— А еще поговаривают, что тебя невозможно убить, — сказал он.

— Серьезно? — удивилась Гидра.

— Говорят, если отрубить тебе голову, то на ее месте вырастут еще две, — добавил Алкид.

Это был рискованный ход. Кто знает, как поведет себя чудовище, если поймет, что Алкиду известны его секреты? Не исключено, что нападет немедленно. А может, ему удастся выведать что-то неизвестное о монстре, и это поможет ему. Стараясь сделать это движение как можно более незаметным, он осмотрел обгорелый конец дубовой ветки, которую держал в руках.

Гидра ничего не заметила.

— Что?.. Вырастут две головы? — переспросила она.

— Да, — кивнул Алкид.

— Две?.. Слушай, посмотри на меня! Сколько у меня голов, по-твоему? Ну?

— Одна.

— Стало быть, никто прежде не отрубал мне голову, верно? Так откуда взялась эта глупая сказка?

Алкид пожал плечами и ничего не ответил. Время разговоров закончилось.

— Я хочу пить, — сказал он. — Принеси мне воды.

И когда Гидра, мягко ступая лапами, подошла, чтобы взять кувшин, он прыгнул.

Когда все закончилось, он достал из костра блюдо, палочкой убрал обгорелую траву и съел щуку.

 

III.

Он вернулся в Аргос вечером четвертого дня. Львиную шкуру он нес, перекинув ее через плечо и держа за все четыре лапы. Молва бежала впереди него.

Непостижимым образом весь город уже знал, что он одолел Гидру, одолел в одиночку, раненый, не имея при себе никакого оружия, кроме заостренной в огне палки. Прихрамывая, он прошествовал по улицам, и люди узнавали его, кланялись и приветственно кричали ему, а мальчишки стайкой бежали за ним по пятам до самого дворца.

Стражники проводили его прямо к царю, где он вытряхнул из шкуры на пол у трона большую черную чешуйчатую голову, уже начинавшую смердеть, как лежавшая на солнце рыба, и четыре уродливых лапы с перепонками между пальцев.

Потом он вернулся домой и, едва коснувшись постели, уснул, даже не поужинав. Мегара сняла обтрепанную и грязную повязку с его ноги, выбросила в огонь тряпицу и странно пахнущие листья, выпавшие из-под повязки, и обнаружила на ступне мужа почти затянувшуюся рану. Она омыла и перевязала ее полоской льняной ткани, приложив к ране комочек чистой овечьей шерсти, а потом забралась к нему в постель. Алкид, не просыпаясь, пробормотал что-то и обнял ее, крепко прижав к себе.

Он не пожелал выпустить ее из своих объятий даже утром, когда она хотела встать и принести ему завтрак. Шепотом она дала указания девчонке-рабыне, и та принесла пищу прямо в спальню. Тогда Мегара разбудила его поцелуями и смотрела, как он ест. Потом он снова уснул.

Только когда солнце перевалило за полдень, Алкид открыл глаза и улыбнулся, увидев жену, сидевшую рядом с ним на ложе. Мегара была одета в красный праздничный хитон, вышитый по краю меандром, и от нее сладко пахло благовониями, а щеки и губы ее были натерты румянами из шелковицы. Она ждала его пробуждения.

— Здравствуй, — сказал он ей, протягивая руку, чтобы дотронуться до ее щеки.

— Здравствуй, — сказала она и сразу добавила с беспокойством: — Ты ранен…

— Пустяки, — отмахнулся Алкид. — Я в порядке. Я победил и выжил, а это главное.

— Я волновалась, — сказала Мегара. — Это существо… Оно было страшное?

Алкид хмыкнул.

— Я не боюсь чудовищ, — ответил он. — Ты же знаешь.

Тогда она улыбнулась.

— С тобой я тоже не боюсь чудовищ, — сказала она.

Он рассмеялся и обхватил ее за талию, привлекая к себе, заставляя ее лечь рядом с ним.

— Сейчас я покажу тебе чудовище, которое тебя напугает! — воскликнул он, смеясь.

Маленькая рабыня, прявшая шерсть в углу, тихо встала и вышла из комнаты во двор, притворив за собою дверь, чтобы не мешать хозяевам.

Некоторое время спустя, когда они лежали, тяжело дыша, укрытые одеялом из овечьих шкур, он сказал:

— Вечером мне нужно быть во дворце. Царь сказал вчера, что для меня есть работа.

Она привстала на локте.

— Опять? Боги, но ты же только что вернулся домой!

— Не волнуйся так, — сказал он. — Я отдохну еще день или два.

— Но ты ранен!

Алкид вздохнул. Как объяснить такие вещи женщине?..

— Пойми, — начал он. — Где-то на свободе бродит монстр, чудовище… Кто еще остановит его, если не я?

Она молчала. На глазах у нее выступили слезы. Он вытер их пальцем.

— Не плачь, — сказал он. — Стыдно плакать, когда у тебя такой муж.

Она улыбнулась одними губами — глаза по-прежнему остались влажными.

— Не плачь, — повторил он. — Я вернусь — и принесу победу!

— Правда? — спросила она, всхлипнув.

Он пригладил ее волосы рукой и улыбнулся.

— Конечно, правда, — ответил он.

Потом он крепко поцеловал ее в губы и добавил:

— Герои всегда побеждают чудовищ. Разве не так?..

 

Рабочие будни строителей пирамид

I.

Солнце перевалило за полдень, когда к берегу прибыла грузовая ладья. Нефру-ра сидел на большом камне — некогда это была заготовка для стелы, но стела упала, расколовшись на несколько кусков, и ее пришлось выбросить за непригодностью. Нефру-ра потягивал пиво из кувшина и жевал сухую вчерашнюю лепешку. Он не отказался бы от хорошего куска говядины или гусиного бедрышка, но в его сумке, перекинутой через плечо, было пусто — одни крошки. Все, что утром положила в сумку Ти-фер, он уже съел. Нефру-ра вздохнул и отхлебнул пива.

— Беги, — сказал он мальчишке, сидевшему рядом с ним и игравшему в камешки на песке. — Беги, позови Красноголовых Хора. Ладья подходит, предстоит разгрузка. Поспеши!

Мальчишка собрал камешки и убежал, только песок брызнул фонтанчиками из-под босых пяток. Нефру-ра посмотрел ему вслед и снова перевел глаза на Хапи и ладью, неторопливо подплывавшую по нему к берегу. Отхлебнул еще пива.

Вечером строители разожгут костры и будут петь песни, усевшись кругом. Кто-то пойдет спать в свои закутки, а некоторые, самые выносливые, будут сидеть почти до самой зари, распевая или болтая о разном. Как им удается целый день вкалывать, удивлялся Нефру-ра, а потом еще всю ночь веселиться?.. Молодость не знает усталости, молодость не знает печали. Впрочем, добавил он про себя, молодость вообще много чего не знает.

Нефру-ра допил последние капли пива, когда нос ладьи, скользнув вдоль причала, мягко ткнулся в берег. На причал спрыгнул Тети.

— Привет тебе, Неф, — воскликнул он, поднимая руки в приветствии.

— Нефру-ра, — важно поправил его Нефру-ра. — Если не сложно, конечно. Я как-никак царский архитектор.

— Ты заносчивый бегемот, — улыбаясь широкой ухмылкой, отвечал Тети. — Но я все равно рад тебя видеть, дружище.

— А ты похож на мартышку… вроде тех, что привозят из Куша. Все так же скачешь и прыгаешь, — пробурчал Нефру-ра, делая вид, что обижен. Тети похлопал его по спине.

— Пусть будет по-твоему, — сказал Тети. — Сегодня я буду звать тебя полным именем, друг мой Нефру-ра, а ты, если пожелаешь, можешь звать меня мартышкой из земли Куш. Хочешь, я натру зад красной глиной и позволю тебе надеть мне веревку на шею?

Нефру-ра прыснул со смеху. Отсмеявшись, он указал Тети на ладью:

— Сначала пересчитаем груз.

— Тогда поднимаемся на борт.

Ладья была большой. Очень большой — почти девяносто локтей в длину. Ладья, на которой ходил Тети, была одной из самых крупных, что доставляли гранит с верхних рудников, от первого порога. Пока Тети здоровался на берегу с Нефру-ра, кормчий успел отдать распоряжения о том, чтобы ладью притянули бортом к берегу и привязали канатами к вратам причала. Теперь он неторопливо прохаживался вдоль борта, давая указания гребцам и надсмотрщикам. С борта уже сбросили тростниковые сходни. Нефру-ра, поддерживаемый под руку Тети, поднялся по ним.

— Привет тебе, Джедефхор, — приветствовал Нефру-ра кормчего. — Как прошло плавание? Все ли было спокойно?

Кормчий кивнул.

— Да… Пожалуй, да.

Кормчий был полным, грузным и несколько неряшливым мужчиной. Его голова, которую он не брил уже несколько дней, успела зарасти ежиком седых волос. Глаза глядели недружелюбно и сердито. Нет, плавание это было совсем не таким спокойным и удачным, понял Нефру-ра. Джедефхору оно вовсе не по душе.

— Отпусти своих людей, Джедефхор, — сказал ему Нефру-ра. — Пусть останется Тети, останься и ты. Пересчитаем груз.

Кормчий кивнул и отошел, чтобы отдать распоряжения.

Шесть больших глыб розового суинского гранита стояли посередине ладьи на деревянных валках. Еще несколько глыб, поменьше размером, были расположены на носу и корме. Нефру-ра прошелся вдоль них и осмотрел. Одна глыба ему особенно понравилась — кажется, именно такая сейчас подойдет в одном месте облицовки, может, даже не придется подгонять размер.

— Хорошая плита, — сказал он, хлопнув по граниту ладонью. — Начнем с нее.

— Начнем, — согласился Тети. В его руке уже появился кусок папируса и стило, которое он успел обмакнуть в медную чернильницу, подвешенную к поясу.

Они прошли по всей ладье, отмечая в папирусе Тети гранитные блоки, доставленные ладьей.

— Все? — спросил Нефру-ра, протягивая руку к папирусу.

Тети замялся. Потом протянул папирус приятелю.

— Одна плита… В общем, она упала за борт.

— Что?

Нефру-ра заглянул в папирус. В списке груза, заверенном печатью начальника каменоломен Суина, одна запись осталась непомеченной. Камня на борту не было.

— Ну… понимаешь… — Тети кинул взгляд на кормчего и умолк.

Кормчий стоял на носу ладьи и смотрел на спины своей удалявшейся команды. Команду ожидал в городке строителей сытный обед и отдых, пока бригада Красноголовых Хора будет разгружать ладью. Кормчий же сойдет на берег не раньше, чем вернется, пообедав, его помощник, чтобы руководить разгрузкой. Кормчий Джедефхор, казалось, не особенно интересовался беседой своего писца и царского архитектора.

— В общем, — наконец выдавил из себя Тети, — она перевернулась и упала за борт.

Нефру-ра вздохнул.

— Как обычно?

— Ну… Да.

Нефру-ра почувствовал, как великий гнев поднимается от его сердца.

— Проклятье! И что мне теперь делать?

— Просто подпиши. Я сейчас поставлю пометку “упала в реку”, а ты подпиши.

— А если какая-нибудь ревизия?.. Что они скажут? Знаешь, сколько плит уже “упало за борт” с разных ладей? Если кто-нибудь прочитает мои отчеты, он скажет: “Нефру-ра, царский архитектор, кажется, решил строить пирамиду прямо посреди Хапи”. Вот что он скажет.

Тети молчал, скосив глаза на камни.

— Где это случилось? — со вздохом спросил Нефру-ра.

— В Хемену. Тамошний управитель… — Тети забормотал под нос. — В общем, что тебе рассказывать? Ты же знаешь этих местных князьков. Каждый сам себе царь.

Нефру-ра сплюнул в воду.

— И вы отдали ему камень?

— А что оставалось делать? Мы пришли туда уже вечером. А ночью, когда вся команда еще была на берегу, пришли трое, а с ними бригада строителей. Говорят: “Вы украли у нас эти каменные плиты”. Кормчий — да хранит его Амон! — говорит им, мол, посмотрите, это же гранит из Суина, у вас такого нет и отродясь не было! Но они и слушать не пожелали. Говорят, мол, это плиты, заготовленные для гробницы их владыки Хамерернебти. Тут уже я говорю им, что все камни переписаны, печати на папирус наложены…

— А они? — поинтересовался Нефру-ра.

— А они говорят: “Ты ужинал сегодня?” Я говорю, что да. А они мне: “А крокодилы в Хапи — нет. Мы сейчас будем заняты, перетаскивая эти плиты. Может, ты их пока покормишь?”

Нефру-ра горько усмехнулся.

— И они утащили один камень?

— Ну… На самом деле… три.

— Что-о? — изумился Нефру-ра. — Как это “три”? Ведь в твоем папирусе…

Настал черед Тети усмехнуться.

— Мы погрузили на две плиты больше, чем записано.

— Но зачем?

— Да разве мы первый раз идем из Суина? Разве эти дети крокодила не тащат у нас с борта плиты каждый раз, как мы останавливаемся, чтобы отдохнуть и немного набить животы?

Нефру-ра хранил молчание.

— И ведь никому не пожалуешься, — взмахнул руками Тети. — Мое слово против слова знатного вельможи. Как думаешь, кому поверят?

Нефру-ра не ответил.

— А мне отрубят руку, — продолжал Тети, — и я не смогу больше писать.

Нефру-ра вздохнул.

— Давай свой папирус, — сказал он тихо. Тети протянул ему папирус и стило. Нефру-ра поставил на нем свое имя и должность.

Тети унес папирус кормчему, все еще стоявшему на носу ладьи, а потом вернулся к Нефру-ра.

— Есть хочу, просто умираю, — признался он. — Последние сутки шли без остановок, ели трехдневной давности хлеб. А пиво закончилось еще вчера вечером.

— Ничего, — хлопнул его по плечу Нефру-ра, — сейчас мы с тобой пойдем в городок строителей и там как следует перекусим. Я обычно обедаю там… Только дождемся Красноголовых… А вон, кажется, и они.

Действительно, группа рабочих уже приближалась к причалам со стороны пустыни. В руках они несли канаты, медные блоки, толстые деревянные жерди и кожаные ведра. Бронзовые тела были едва прикрыты набедренными повязками — да еще на голове у каждого была повязана красная тряпица, обозначавшая его принадлежность к славной бригаде Красноголовых Хора. В Красноголовые брали только самых физически развитых и выносливых, ибо не каждый способен целыми днями таскать тяжелые плиты на расстояние многих парсангов, под палящим солнцем. Красноголовые Хора — здоровенные плечистые парни из ближних септов, в основном из Сехема и Нарет-Пехет, откуда и пошло название бригады, — в этих септах Хора особенно почитали.

Нефру-ра спустился по трапу им навстречу, следом за ним семенил Тети. От группы рабочих отделился бригадир — жилистый, длинный как жердь, не меньше четырех локтей в высоту.

— Да продлятся твои дни, господин Нефру-ра, — он низко склонил голову перед архитектором. Потом так же поклонился Тети: — Пусть хранит Хор твой дом и твою семью, господин писец.

— Да хранит и тебя Хор, — машинально ответил Тети.

Нефру-ра важно кивнул бригадиру.

— Пусть твоя бригада приступает к разгрузке, Хумхор, — сказал он. — Сначала вон ту плиту, видишь? Она помечена знаком.

Хумхор махнул рукой Красноголовым, и те засуетились, рассредоточились по причалу, взобрались на палубу. Каждый знал свое место и свое дело: одни перекинули длинные канаты через перекладину каменных ворот причала, аккуратно уложив их в закрепленные наверху медные блоки, другие споро обвязали концы канатов вокруг помеченной плиты, третьи бросили жерди на песок посреди ворот — на них опустится плита, когда ее перенесут на берег.

Затем все Красноголовые дружно ухватили за канаты и потянули.

Заскрипели медные блоки, закрепленные на перекладине каменных ворот, канаты натянулись, словно струны арфы. Плита дрогнула, наклонилась.

— И-и… Рывок! — крикнул Хумхор.

Красноголовые потянули. Плита взмыла в воздух, качнулась на канатах, перемахнула через борт ладьи и закачалась в проеме ворот.

— Опускаем мягко! Полегоньку, ребята!.. И-и…

Плита опустилась на жерди. Канаты были опущены с перекладины ворот вниз. Теперь плиту не нужно было больше поднимать — Красноголовые Хора потащили ее по пустыне волоком.

Один из рабочих наполнил кожаные ведра водой из Хапи, чтобы поливать землю перед плитой, еще двое начали перетаскивать жерди, оставшиеся позади плиты, и подкладывать их спереди. Хумхор продолжал подавать команды:

— И-и… Рывок! Тянем, тянем, ребята!.. Стоп! Взяли снова… и-и… Рывок!..

Плита медленно, как огромная угловатая черепаха, продвигалась по песку по направлению к Величайшей пирамиде. Жерди под ней хрустели и увязали в мокром песке. Пот выступил на спинах Красноголовых.

Как только Нефру-ра убедился, что плита в целости и сохранности перенесена на берег, он обернулся к Тети и сказал:

— Мы здесь сегодня больше не нужны. Идем в городок строителей, Тети. Я распоряжусь, чтобы тебе подали жирного гуся и кувшин лучшего пива… Ты ведь остановишься у нас с Ти-фер?

Тети кивнул.

— Сочту за честь быть твоим гостем, Неф. Кроме того, в прошлый раз я проигрался Ти-фер в сенет и жажду взять реванш.

— Она опять обыграет тебя, вот увидишь, — усмехнулся Нефру-ра. — Она и меня постоянно обыгрывает.

Они побрели по красному песку в сторону Величайшей пирамиды.

— Я вижу, стены стали выше с тех пор, как я уехал, — заметил писец, прикрывая глаза ладонью и вглядываясь вдаль.

— Мы работаем, — пожал плечами Нефру-ра.

— А знаешь, я вам даже немного завидую, — сказал Тети.

— Завидуешь?

— Да. Ведь вы строите величайшее чудо на свете. Его Величество царь Мен-Кау-Ра будет доволен вами.

Нефру-ра не ответил. Тогда Тети продолжил сам:

— Хуфу построил свой Дом Вечности почти сто лет назад, и его вершину мы увидели еще утром. Разве не удивительно?..

— Да. Мой дед был там каменотесом, когда ее строили.

— Серьезно, Неф? Я не знал.

— Начинал еще мальчишкой. Она была построена наполовину, когда он пришел в каменоломни. И дорос до бригадира.

— А Дом Вечности Хафры? Твой дед строил и ее?

— Нет, он уже умер. Его мастаба там, на севере, за пирамидой. Ее заносит песком. Все хочу взять пару ребят покрепче, чтоб убрать лишний песок, хотя бы расчистить вход, да некогда… А отец — тот был уже архитектором, как и я. Вот у него был настоящий талант…

— Сын каменотеса стал архитектором?

— Да. Повезло. Был архитектор из Инбу-Хедж… как же его звали?.. Нет, не помню. В общем, он заметил отца и взял к себе в мастерскую… Тогда любой мальчишка с улицы мог стать важным человеком, если ему хватало ума. Тогда это было в порядке вещей, не то что сейчас.

— Разве сейчас хуже?

— Пф! — презрительно фыркнул Нефру-ра. — Сейчас в архитекторы берут только детей богачей. Видел бы ты, какие дурни встречаются среди нынешних архитекторов.

— А разве сам ты не архитектор? — рассмеялся Тети и хлопнул Нефру-ра по спине ладонью. Нефру-ра не рассмеялся на шутку.

— Я архитектор, — серьезно сказал он. — Но я учился двадцать пять лет назад, когда жив был еще сам Хафра, учился у самого Джедефра в его мастерской в Инбу-Хедж, в городе Белых Стен. Да еще с самого детства помогал отцу — вычерчивал планы, строил макеты из тростника и папируса. Я настоящий архитектор, по призванию, по сердцу своему. А нынешние… — Нефру-ра плюнул под ноги.

— Не обижайся, — попросил Тети.

— Ты молод, Тети, — тихо сказал Нефру-ра. — Ты еще не видел ничего, кроме своей ладьи и каменоломен в Суине. Ты не знаешь, что творится в столице.

Некоторое время они шли молча. Затем Тети спросил:

— Так выходит, ты потомственный строитель?.. Почему ты раньше об этом не рассказывал?

Нефру-ра пожал плечами.

— Не было повода.

— Я думал, ты… — Тети замялся. — Более знатного рода… То есть… нет, я не это хотел сказать. Я хочу сказать, я думал, что ты из знати. А выходит, ты, как и я — из крестьян?

— Из крестьян, — сказал Нефру-ра. — Если, конечно, забыть о двух поколениях царских строителей.

— О…

Тети снова замолк, задумавшись. Они шагали по песку к Величайшей пирамиде, туда, где у ее подножия раскинулся городок строителей. Ряды тесных маленьких бараков, прорезанные прямыми узкими улочками, напоминали издалека доску для игры в сенет. “Если взять десяток человек и заставить их перепрыгивать с одной глиняной крыши на другую, словно по клеткам поля, вполне можно разыграть партию”, — подумалось Тети.

— Только как заставить их действовать по воле игрока? — вслух произнес он.

— Что?

— Извини, я просто начал думать вслух. Забудь… Ты не закончил рассказ о своем отце. Он жив?

— Нет, он давно уже на полях Иалу. И моя мать тоже.

— Так ты говорил, что он строил Дом Вечности Хафры?

— Нет, он был архитектором в Инбу-Хедж, когда умер его наставник, Немтиэмсаф… Вспомнил, его звали Немтиэмсаф! Вертелось на языке. Да, так вот, он стал главным архитектором в его мастерской — ваял изваяния даже для храма Хора, между прочим. А потом, когда строили Дом Вечности Хафры, его отправили ваять Большого Сфинкса…

— Что? — удивленно выпучил глаза Тети. — Твой отец строил Большого Сфинкса?

Он даже остановился, застыв с раскрытым ртом.

— Ваял. Строят здания.

— Прости.

— Это как сказать “писец рисует иероглифы” вместо “пишет”.

Тети густо покраснел.

— Да, — продолжил Нефру-ра, — передние лапы Сфинкса ваяли под его руководством. Конечно, над ним был еще один царский архитектор, который руководил всеми архитекторами, ваятелями и каменотесами. Но и сам отец немало потрудился. Хоть он и был царским архитектором, но не стеснялся брать в руки долото и киянку. Разве нынешних архитекторов заставишь работать руками?

— Не знаю.

— А я знаю. Дней двадцать назад появлялся тут у нас один — вроде как на замену старику Шепсесу, что строит западную сторону. Так этот хлыщ с порога объявил, что он-де сын главного жреца в храме Сехмет, потому не намерен торчать целый день на солнце, у него кожа, видите ли, нежная. Пусть бригады работают, как работали, а он будет только ходить и проверять, все ли в порядке.

— И что же дальше?

— А что… Этот олух и трех дней не пробыл на стройке. Свалился со стены и сломал ногу. Усадили его на осла и отправили к отцу в Инбу-Хедж.

Тети расхохотался.

— Ты смеешься, а нам тогда было не смешно, — улыбнулся Нефру-ра. — Через три дня приехал управляющий из храма Сехмет, кричал, что главный жрец подаст прошение царю, чтоб нашли виновных и жестоко наказали. Так брызгал слюной, что мы хотели пустить его перед строителями, перетаскивающими камни — чтоб увлажнял песок.

Тети согнулся от хохота и упал на песок. Нефру-ра остановился рядом с ним. На лице его была тень улыбки, а глаза смеялись.

— А бригадир Красноголовых Хора — тот самый Хумхор, ты его видел только что — сказал этому управляющему, мол, передай своему господину, пусть присылает следующего сына, а то этот был какой-то некрепкий. Ну а Хумхор — мужик здоровый, с ним особо не поругаешься, да и прочие строители начали уже потешаться над тем управляющим. Он позеленел от злости и уехал ни с чем.

Тети отсмеялся и вытер тыльной стороной ладони мокрые глаза.

— Пожалей меня, хватит смешить.

— Идем скорее, мы почти пришли… И вот таких недотеп называют теперь “царскими архитекторами”. И ведь его отец подаст прошение царю. Разве имеет значение, что юнец сам напился крепкого вина и не глядел под ноги, шатаясь по стройке? Нет, он сын главного жреца, он и будет прав. И кого-то из-за него накажут. Возможно, даже старого Шепсеса. А ведь он мастер из мастеров!

— Неужели накажут? — Тети посерьезнел.

Нефру-ра пожал плечами.

— Не удивлюсь, если накажут.

За беседой они приблизились к городку строителей и теперь вступали на его тесные и пустынные улочки. Большая часть обитателей городка сейчас была на стройке. Только дети шумными стайками бегали между кирпичных построек, да около некоторых домов сидели женщины — готовили еду на костерке, пряли или занимались другим рукоделием. Нефру-ра, проходя по улицам, приветствовал тех из них, кого знал лично — жен друзей или знакомых.

Они быстро продвигались вперед, и вскоре Тети почувствовал запах свежего хлеба, жареного лука, мяса и пива.

— Боги, у меня живот начинает петь хвалебные гимны еде! — воскликнул писец.

— Уже пришли, — сказал Нефру-ра.

И действительно, центральная улица вывела их на обширную площадь, где трудились повара. Прямо посреди площади были установлены котлы и жаровни — в первых варилась похлебка из говядины с овощами и тушилось мясо, на вторых запекали крупными кусками мясо и целые птичьи тушки. Повара каждый день насыщали животы четырех тысяч человек и проводили на ногах целый день. С северной и южной стороны площади располагались большие пекарни — более десятка пекарен, из которых разносились такие восхитительные запахи, что Тети застонал.

На дальнем конце площади стояли тростниковые навесы, крытые пальмовыми листьями, под которыми на низких лавках уже сидела вся команда ладьи. На столе перед командой лежали свежие хлеба и тушеная говядина в глиняных плошках, тарелки с луком, маленькие блюдца с горками чесночных долек, зелень и овощи. Два больших сосуда с пивом переходили из рук в руки, по пути теряя свое ароматное содержимое в бездонных глотках матросов. Матросы громко смеялись и размахивали руками, но, завидев приближающихся Тети и Нефру-ра, притихли.

Следом за приятелем Тети направился к одному из котлов.

— Привет тебе, Па-Исит! — обратился Нефру-ра к повару, приветственно подняв руку. — Как проходит твой день?

— Недурно, господин Нефру-ра, — отвечал повар, кланяясь архитектору. Руки его были заняты: он помешивал содержимое котла деревянной лопаточкой. — Благодарю вас.

— Чем ты накормишь двух голодных тружеников? — весело спросил Нефру-ра.

Па-Исит взглянул на Тети, не переставая помешивать варево в котле. От котла тянуло тушеным мясом, чесноком и луком.

— Сейчас я прикажу девушкам подать вам хлеб, мясо и пиво, господин Нефру-ра, — сказал повар, добавив: — Ваше сердце сегодня радуется, господин царский архитектор.

— Мой добрый друг Тети, царский писец, прибыл сегодня с ладьей, — ответил Нефру-ра. — Беседовать с ним всегда большая радость.

Повар кивнул.

— Садитесь, где вам будет угодно, вы, господин Нефру-ра, и вы, господин Тети.

— Проследи, Па-Исит, чтобы пиво было свежим, да еще прикажи подать нам меду и фиников.

Нефру-ра отвел Тети к одному из навесов на площади, лавки и стол под которым пустовали. Вскоре две молоденькие рабыни, по виду — из северных народов хабиру, принесли им подносы с едой. Тети накинулся на чашку с мясом, словно голодный лев.

Некоторое время они ели в молчании. Потом Нефру-ра, потягивая ячменное пиво из большой кружки, в которой легко поместился бы его огромный кулак, сказал:

— Я должен еще проследить за доставкой плит к северной стороне пирамиды.
А ты, должно быть, не прочь хорошенько выспаться.

Тети пожал плечами.

— Я не устал, — ответил он. — Ты не будешь против, если я пойду с тобой и погляжу вблизи, как возводят Дом Вечности?

Нефру-ра усмехнулся.

— Только постарайся не упасть со стены вниз. У нас не хватает ослов, чтобы отправлять в Инбу-Хедж молодых бездельников.

Тети рассмеялся и бросил в него финиковой косточкой.

 

II.

Блистающая начищенной медью ладья Ра прошла уже три четверти своего пути к горизонту, когда они начали спускаться со стен недостроенного Дома Вечности. Тети едва держался на ногах, а Нефру-ра был еще бодр.

— Укрепи свои мышцы, — говорил он Тети. — Ты разленился и отвык от ходьбы, пока ходил в Суин и обратно. В твои годы полагается быть крепким, как гранитные плиты, что ты переписываешь в своих папирусах, а не нежным, как этот самый папирус!

— Я писец, а не строитель, — отвечал Тети. — У меня должны быть сильными пальцы, чтобы держать стило, а вовсе не ноги и тело.

— Ты же молод, — возражал ему Нефру-ра. — Когда ты женишься, жена спросит тебя: что это мягкое, как свиток папируса, там, где должна быть гранитная колонна? И что ты ей скажешь — “Зато у меня сильные пальцы”?..

Тети только слабо смеялся и разводил руками.

Спускаясь по наклонной насыпи с южной стены, Тети указал на плоские крыши городка, высвеченные солнцем.

— Смотри, Неф, как красиво.

— Я вижу эту красоту много раз в день, — отмахнулся Нефру-ра.

— По дороге от пристани я подумал, что отсюда, с высоты Дома Вечности, можно играть людьми в сенет, там, на крышах городка.

Нефру-ра мельком взглянул на крыши и усмехнулся, но ничего не ответил.

На улицах городка строителей было уже многолюдно и шумно. Со стройки вернулись еще далеко не все рабочие, но Нефру-ра и Тети приходилось буквально проталкиваться сквозь толпы работяг. Наконец они пришли к дому Нефру-ра.

Дом стоял у самой окраины городка, чуть в стороне от суеты и толчеи узких улиц. Двухэтажный, он возвышался над лачужками простых рабочих и крестьян, словно маленький дворец.

— Ти-фер! — позвал Нефру-ра, входя в дом. — Ти-фер!

Из комнат вышла маленькая служанка, за ней следом бежала пестрая кошка. Служанка бросила испуганный взгляд на Тети и отступила на шаг. Потом все же поклонилась и сказала:

— Госпожа Ти-фер ушла в пекарню за свежими хлебами, господин, — и опять опасливо покосилась на Тети.

Служанка была из страны Куш, чернокожая, с блестящими пронзительно белыми белками глаз и такими же белыми зубами. Говорила она со смешным акцентом, услышав который, Тети непроизвольно хихикнул. Нефру-ра не обратил на это внимания.

— Ужин готов, Касу? Наш гость устал и голоден.

— Нет еще господин… — еще один испуганный взгляд в сторону Тети. — Простите, господин, вы вернулись раньше обычного. Мясо еще тушится и хлеба нет…

— Хорошо, мы подождем, — Нефру-ра махнул ей рукой. — Возвращайся на кухню, Касу. Хотя нет, постой, сначала принеси нам пива и фиников. Мы поднимемся в верхнюю комнату.

Девочка кивнула и убежала. Нефру-ра увел гостя по лестнице на второй этаж. Там они сели за стол, придвинув к нему низкие деревянные лавочки, расписанные красными узорами. Потом Касу принесла им блюдо с финиками, пиво в кувшине, высокие глиняные кружки и несколько кусков холодной жареной рыбы с луком. Тети тотчас ухватил кусок рыбы и принялся жевать.

— Я голоден, как шакал, — признался он.

— Скоро вернется Ти-фер, — виновато сказал Нефру-ра, — и мы поужинаем как следует.

— Все в порядке, — заверил его Тети. Рот его был полон рыбы, и у него получилось что-то вроде: “Се в ояфке”.

Нефру-ра покачал головой и перевел взгляд на окно.

Солнце ярко освещало недостроенную пирамиду, отсюда больше похожую на пенек обломанного зуба. С южной и восточной стороны она почти полностью скрывалась под пологой песчаной насыпью, по которой наверх втаскивали плиты. Восточная сторона насыпи казалась почти черной — на нее ложилась тень Величайшей пирамиды.

Величайшей.

Нефру-ра вздохнул. Тети проследил направление его взгляда.

— Даже дома не можешь перестать думать о работе, а, Неф? — спросил он.

— Дома? — переспросил Нефру-ра. — Дома?..

Он налил себе пива из кувшина, сунул в рот финик, прожевал, выплюнул косточку. На лбу его пролегла морщинка.

— Дома, говоришь ты, — снова повторил он. — Нет, нет, это не так. Мой дом в Инбу-Хедж, в городе Белых Стен. Там моя мастерская, там я жил настоящей жизнью. Здесь у меня — работа… и только.

— “Дом там, куда стремится сердце твое”, — нараспев продекламировал Тети. — Разве сердце твое не устремлено к Дому Вечности?.. Боги, да ты ведь строишь Величайшую пирамиду!

— Не величайшую.

— Что? — удивился Тети.

— Она не величайшая, — тихо ответил Нефру-ра. — Поверь, я знаю, о чем говорю.

— Но позволь, ведь всем известно, что царь сказал…

Нефру-ра не сумел сдержать нервный смешок.

— А что сказал царь?.. Что он построит величайшую из пирамид? Да, сказал. И я могу сказать: “Смотри, Тети, солнце — черное!” Разве станет от этого солнце черным? И разве станет море Великой Зелени песком, если назвать его морем Песка?

Тети удивленно смотрел на приятеля. Он даже забыл о рыбе — так и держал кусок в руке. Тем временем Нефру-ра продолжал говорить. На лицо его наползла тень, рот кривился, словно архитектор отпил кислого пива, а лоб изрезали морщины.

— Царь — да продлятся его дни! — только и делает, что говорит, — говорил Нефру-ра. — “Я построю величайшую пирамиду”, — говорит он. Но разве языком строят пирамиды? Разве из слов складывают их? Нет, их складывают из камней. Сколько плит ваша ладья “уронила за борт” в этот рейс?.. Три? А знаешь, сколько таких плит “упало за борт” со всех ладей за все годы, что строится пирамида?.. Ты не знаешь? А я знаю. Сказать тебе?

Тети неуверенно кивнул.

— Много, — махнул рукой Нефру-ра. — В каждом септе и в каждом городе сидит управитель, который обкрадывает царя, ежедневно, ежечасно обкрадывает. Царь говорит: “Я построю, я сделаю, я совершу!” А как строить, если твои собственные слуги воруют у тебя?

Тети налил себе пива в кружку и отпил, не отрывая взгляда от возбужденного Нефру-ра, покрасневшего и размахивавшего руками над столом.

— Вот представь себе, Тети, представь: у тебя дюжина рабов, сильных и крепких. Ты говоришь им: вспашите поле и засейте горохом и бобами. Ты даешь им горох и бобы на посев, ты говоришь себе: “У меня будет знатный урожай в этом году!” Но если твои рабы пойдут и сделают себе кашу из твоего гороха и твоих бобов, и съедят ее, вместо того чтобы засеять поле — какой урожай ты получишь, скажи мне? Ответь?

Тети пожал плечами.

— Никакого?

— Конечно! Ты не получишь ни единого стручка. Но ты хотя бы можешь проследить за своими слугами, чтобы они поступали, как им сказано. А царь не может уследить за всеми. Управители, чиновники, начальники, жрецы, воеводы — число их равно песчинкам в пустыне! Они знают, что царь далеко и ничего не может им сделать. Они не страшатся наказаний и строят себе мастабы из краденых камней, а на стенах их пишут: “Я не обманывал, не воровал и не совершал никакого зла, я чист, я чист, я чист!”

Нефру-ра умолк, взял с блюда еще один финик, но есть не стал — просто молча вертел в пальцах и разглядывал, словно искал на нем какие-то письмена, которые дадут ему ответ на сказанные слова. Тети подождал некоторое время, а затем спросил:

— Что же никто не расскажет царю о том, что творят его слуги?

Нефру-ра опять горько усмехнулся.

— Думаешь, он не знает?

— Неужели знает — и ничего не делает?

— А что он может сделать?

— Не знаю, — задумался Тети. — К примеру, приставить к каждому управителю своего надсмотрщика, чтоб тот докладывал ему обо всех нарушениях…

— А потом к каждому надсмотрщику — другого надсмотрщика, присматривать за первым, чтоб тот не начал красть? А ко второму — третьего, чтобы и этот не проворовался?

Тети открыл было рот, но сразу закрыл. Нефру-ра продолжил:

— И знаешь, друг мой Тети, все это было бы еще пустяками. Украли камень — привезем другой, ничего. Но кто станет укладывать камни в стены, кто станет возводить Дом Вечности? Ведь для этого нужны архитекторы, а я уже говорил тебе, чего стоят нынешние горе-архитекторы. Шепсес стар, скоро придется заменить его кем-то… но кем? Я учился у Джедефра одиннадцать лет, чтобы иметь честь назваться архитектором. А нынче жрецы и знать приходят с богатыми подарками к царю или к визирю и просят: “Сделай моего сына архитектором!”… или “Сделай моего сына управляющим казной!”… Но как ни назови невежду — он останется невеждой.

Ногтями Нефру-ра разодрал финик на кусочки и теперь вертел в пальцах косточку.

— Неладно что-то в царстве Кеми. Словно ладья с дырой в днище, через которую течет вода, а кормчий лишь делает вид, что все в порядке. А между тем еще немного — и гребцы, и сам кормчий пойдут на корм крокодилам, — сказал Нефру-ра и, чуть помедлив, объяснил: — Кеми — наша общая ладья, а мы все на ней — гребцы. А царь — наш кормчий.

— Но разве царь не заботится о нас? Ему ведь лучше знать, что лучше для Кеми, а что хуже, — сказал Тети.

— И в чем же его забота? — сказал Нефру-ра. — Думаешь, не видит он, что все вокруг заливает вода, что крокодилы уже предвкушают свой скорый обед? И вместо того, чтобы пристать к берегу и починить ладью, он лишь приказывает нам грести усерднее, а сам веселит свое сердце вином и танцами.

— Неф, ты говоришь плохие вещи, — тихо промолвил Тети.

— Плохие? — удивился Нефру-ра. Или только сделал вид, что удивился. — Да разве правда может быть плохой или хорошей? Да будет Маат мне свидетелем, правда — всегда правда. Разве лгут о том, что царь каждый день и каждую ночь пьет вино и занимается распутством и увеселениями? И что все ночи напролет горят у него огни во дворце, словно бы хочет он прожить две жизни за одну жизнь? Боги, да одна наша бригада, что под началом Шепсеса, взяла себе название “Мен-Кау-Ра пьяница”!

Тети промолчал.

— Вот и ответ тебе на вопрос, почему воруют слуги царя: потому что царю все равно, что происходит за пределами его дворца. Когда Хуфу строил свой Дом Вечности, никто не смел украсть и песчинку из пустыни.

— Хуфу был тираном, — тихо, но настойчиво сказал Тети. — Говорят, люди умирали на этой стройке, словно мухи. Говорят, камни в его Доме Вечности скреплены не известью, а кровью.

— Что за чушь, — сказал Нефру-ра.

— А еще я слышал… — Тети замялся. — Я слышал, что он потратил все свои сокровища на постройку пирамиды, и ему пришлось продать собственную дочь, принцессу Мерес-анх, в публичный дом, чтобы закончить стройку.

Нефру-ра отмахнулся.

— Нелепая сказка. Нынче многие ругают Хуфу, словно ужасного злодея. Но разве не Хуфу построил города вдоль Хапи и приказал основать многие поселения? Разве не он возвел десятки храмов? И разве не Хуфу прогнал дикие племена хабиру с наших северных рубежей? Разве не Хуфу проложил путь до Суина, откуда ты привез сегодня гранит, Тети? Разве все это сделал не Хуфу? Но обо всем этом забыли теперь. Вместо этого про Хуфу рассказывают ложь и небылицы. Хуфу — злодей, Хуфу — тиран!.. Да, Хуфу рубил руки за воровство! Но в Кеми строились города и храмы при Хуфу… и была возведена наибольшая из пирамид. Разве не ее ты увидел первой со своей ладьи сегодня утром?..

— Пусть так, но ведь вы построите еще большую пирамиду!

— Нет, Тети, не построим. Величайшая пирамида лишь на словах Величайшая. На деле же она будет наименьшей из всех, что возведены здесь. Я ведь уже сказал тебе: ты можешь назвать воду песком, но от этого море не обернется пустыней.

Тети был потрясен.

— Это не укладывается у меня в голове, Неф, — признался он. — Ты говоришь странные и пугающие вещи.

Нефру-ра пожал плечами.

— Я сказал, а ты слышал, Тети. Мы не строим больше городов. На северных рубежах нас опять теснят хабиру. Всякий власть имущий крадет у народа и у царя. Так зачем Кеми сейчас величайшая пирамида? Разве пирамида нужна нам?.. Разве огромная куча камней — это единственное, чего недостает народу Кеми?..

— Куча камней? — переспросил Тети.

— А разве нет? — тихо спросил Нефру-ра. — Мы просто складываем один камень на другой, подобно тому, как это делает, играя, мальчишка. Вот только мы делаем это не ради игры. Мы тратим силы наших мускулов и горы золота на то, чтобы сложить ее. А ради чего это все? Да просто ради того, чтобы у царя была его собственная куча камней, не хуже, чем у его отца и деда.

— О чем ты говоришь, Неф? Как можно так говорить о Доме Вечности! Это же великое чудо под небом! Посмотри на нее, посмотри на две старшие пирамиды! Они простоят тысячи лет!

— Конечно, простоят, Сетх их подери! — воскликнул Нефру-ра. — Ведь это же огромная!.. куча!.. камней! Что с ними сделается?

— Неф, — в ужасе прошептал Тети. — Неф, очнись, ведь ты богохульствуешь!

— А ты донесешь?

— Нет, конечно! Как ты можешь… Но все же…

— Тогда послушай еще кое-что. Посмотри вокруг, посмотри на эти лачуги, эту грязь, вонючие циновки, в которых живут вши. На грязные горшки, на оборванных детей. Ты ведь видел все это сегодня в городке строителей?.. Видел? А ведь строители живут хорошо по сравнению с другими!

Тети промолчал. Нефру-ра тяжело поднялся со скамеечки и подошел к окну. Солнце осветило его лицо, и в этом красном вечернем свете Нефру-ра вдруг показался Тети очень старым и печальным.

— А посмотри на меня, — негромко продолжал Нефру-ра. — Я учился у самого Джедефра! Того Джедефра, что возводил храмы в Инбу-Хедж, того, кто отстроил целые улицы в славном городе Белых Стен. И что я делаю сейчас?

Тети едва заметно покачал головой. Нефру-ра, заметив этот жест, указал рукой на основание пирамиды, видневшееся за окном.

— Я складываю камни! — воскликнул архитектор. — Я складываю камни в огромную, будь она проклята, кучу камней! В то время как мой народ живет в жалких хижинах из необожженной глины и спит в грязи, как крокодилы. Разве не мог царь приказать построить города и дома для них? Но у царя есть свой дом, красивый и большой, с белыми стенами, а другие дома его не интересуют. Он пьет вино, и не думает о тех, кто пьет воду из Хапи. Он ест мясо и не думает о тех, кто ест один лук. Он живет свою жизнь, подобную двум жизням, а вокруг него умирает его страна!

Нефру-ра перевел дух и снова заговорил, уже тише и медленнее:

— Мы строим Дом Вечности не для царя, Тети. Мы строим его для всего Кеми. Мы хороним его под этой громадой из камня и покрываем сверху розовым суинским гранитом, чтобы было красивее. Так как же мне гордиться тем, что я — царский архитектор, если я хороню свою страну? Как я могу считать это место своим домом, если оно — гроб моему народу?

Тети молчал.

— Там, на стройке, ты сказал мне, что городок строителей напоминает тебе доску для игры в сенет, — очень тихо сказал Нефру-ра. — Знаешь, друг мой Тети… Мне иногда кажется, что кто-то и в самом деле играет нами в сенет… или какую-то другую, более сложную игру. Только доска для игры — вся страна Кеми… и фигур на ней — тысячи. И знаешь… Тот, кто играет нами — проигрывает свою партию.

Тети помолчал, потом признался:

— Мне страшно от твоих слов.

— Прости, — сказал Нефру-ра. — Прости, друг. Я не хотел испугать тебя.

Он помолчал несколько мгновений, а затем сказал:

— Ти-фер пришла.

Действительно, внизу, на лестнице, послышались шаги, а потом в комнату вошла Ти-фер.

— Я слышала, вы спорите, — улыбнулась она. — Так ты развлекаешь гостя, Нефер-неф?

Нефру-ра слабо улыбнулся, услышав это ласковое прозвище.

— Здравствуй, Тети, — сказала Ти-фер. — Рада видеть тебя снова у нас в гостях.

Тети неловко поднялся, чуть не опрокинув столик, поклонился хозяйке дома.

— И я рад видеть тебя, госпожа Ти-фер, — ответил он.

За спиной Ти-фер появилась черная тень — Касу, державшая в руках деревянный поднос, на котором дымилась большая миска с мясом и овощами и лежали куски свежего хлеба. Девочка вошла в комнату и поставила поднос на стол, а затем молча удалилась.

— Давайте есть, — сказала Ти-фер. — А потом мы сыграем в сенет. Надеюсь, Тети, ты не разучился играть за время плавания?.. Мой муж хороший архитектор, но плохой игрок.

Тети улыбнулся.

— Вот увидишь, госпожа, — сказал он. — На этот раз я выиграю у тебя.

— Посмотрим, — засмеялась Ти-фер.

Тети взглянул на Нефру-ра, по-прежнему стоявшего у окна, и увидел, как тот смотрит на жену. В глазах архитектора первый раз за вечер загорелись теплые искры, и лицо, изрезанное морщинами, уже больше не казалось таким старым и печальным.

Потом архитектор сел, и все трое принялись за трапезу.

Солнце заглядывало в окно, освещало выбеленную стену и потолок, а за окном, огненно-красные с запада и черные на востоке, высились пирамиды — две, покрытые блистающим белым известняком, и третья, недостроенная, похожая на обломок зуба. Кое-где в городке строителей уже разжигали костры, рабочие заводили песни, залетавшие в окно с улиц вместе с прохладным вечерним ветерком.

Солнце — как и все Древнее Царство — медленно близилось к закату.

 

 

Глоссарий

Инбу-Хедж — “Белые стены”, древнее название Мемфиса, столицы Египта во времена Древнего Царства.

Кеми — древнее самоназвание Египта.

Куш — земли к югу от Египта (совр. Судан)

Локоть — мера длины, около 45 см.

Мастаба — прямоугольная гробница, склеп.

Море Великой Зелени — Средиземное море.

Парсанг — мера длины, около 7 км.

Поля Иалу — иносказательное название загробного мира.

Сенет — египетская настольная игра наподобие шашек. Игралась на расчерченной доске.

Септ — область, регион Древнего Египта (позднее название — “ном”), управлявшаяся царским чиновником.

Хапи — древнеегипетское название Нила.

Хемену — древнеегипетское название города Гермополь (совр. Эль-Ашмунейн).

Царь Мен-Кау-Ра (греч. Микерин) — фараон IV династии, построивший третью, наименьшую из Великих Пирамид Гизы.