– Даже после всего услышанного ничего не припоминаете?
Ледяной голос меня не смущал. Полтора месяца беспрерывных мучительных пыток сознания научили меня не разбрасываться эмоциями.
В памяти и вправду что-то шевельнулось. Мне даже показалось, что вижу её медленно размыкающиеся нежные губы, слышу ускользающий шёпот...
Именно эту потерянную минуту я безуспешно искал несколько недель, а в итоге смирился.
Даже залихорадило. Спокойно, спокойно.
Может, припоминать с самого начала, с самой юности?
С самой юности смысл жизни виделся мне в обладании Женщиной.
Я люблю познавать женщин, благо, судьба дала великолепную возможность – преподаватель университета.
Каждый год стайки юных пёстрых бабочек слетаются на цветники высшего образования. Они роятся в коридорах и библиотеках. Любую из них можно остановить, спросить о чём-то, завязать непринужденный разговор, найти предлог пригласить в кабинет. Как удобно!
Есть что-то сладкое, ароматное в том мгновении, когда впервые касаешься её нежной щеки, проводишь пальцем по нижней губке и грустно усмехаешься. А потом опускаешь глаза и уходишь. И она вся в сомнении, она окликает, а то и вслед бежит.
Или не оборачиваться, или обреченно махнуть рукой. Всё, она твоя. Сбоев ещё не было.
Робкие, домашние девочки переживают. Бьётся сердечко, мыслишки толкутся, пытаются разгадать истинный смысл: он глубоко несчастен в семье, ему некому излить душу. Я должна помочь ему. Кто, если не я?
Поярче, поувереннее в себе – в глубине души торжествуют: Попался! Уж я из тебя веревки-то совью. Буду круглой отличницей, диплом на халяву поимею, а то и научную работу. Я молоденькая, свеженькая, где твоей старой жене со мной тягаться!
А жене моей (второй!) двадцать восемь! Она – самая красивая женщина на свете. Правда, до неё тоже была самая красивая.
С первой женой я поторопился – ровесница, на одном курсе учились. Ей бы не за меня выходить, за препода, или за кого-нибудь лет на 15 старше, тогда бы и гармония сложилась.
Но красива была до умопомрачения. Этакая персидско-гаремная красота. Росточком маленькая, талия ладонями обхватывалась, грудь пышная, крепкая с крошечными лиловыми сосками, вороная грива колышется, спускается ниже круглой задорной попки. Губы тоже лиловые, глаза – бархатная ночь, а ресницы порхают над ними, как мотыльки.
Галия – татарка из правильной семьи. Шесть старших братьев.
Скромная была, чем ещё больше меня зацепила. Забыл с ней обо всех дерзких мечтаниях: найти жену из богатой семьи, с квартирой, поступить в аспирантуру, стать профессором.
О поцелуе в губы мечтал больше года! Да мне и прикосновений робких хватало. На танец приглашу – ноги натурально подкашиваются. Встанешь под душ потом и начинаешь…вспоминать, фантазировать. А после первого обморочного поцелуя помчался к её родителям и братьям признаваться и руки просить. Не потому, что у них такие обычаи, а потому, что не мог терпеть больше. Уже по единственному поцелую понял, какие блаженства ожидают меня в браке.
В браке всё оказалось неожиданным.
Я чего боялся – что жить будем бедненько, в общежитии, дети пойдут один за другим. Но строгий татарский папа, вытирая о штанину окровавленный нож и передавая старшему сыну освежеванного барашка, неожиданно заявил: «Гала у меня умница и красавица. Жемчужина нашей семьи. Побереги её, не давай рожать подольше. Мать-то ещё краше была по молодости, а как начала носить, кормить да по дому суетиться… Эх! Пусть хоть наша девочка порадуется жизни, развлёчется, пусть образование хорошее получит. Она давно мечтала наукой заниматься. Квартиру и машину я вам куплю, а дальше твоя задача – пылинки с нее сдувать и всем обеспечивать».
Гала уже на третьем курсе написала серьёзную научную работу и начала тыркать меня. Мне же ничего не хотелось, кроме как засыпать рядом с ней и просыпаться. После учёбы жена осталась в аспирантуре, а я на землю следователем отправился. Год приходил домой за полночь, вонючий, издёрганный, злой. Задумался, послушал умничку-Галу и по её протекции пришел к ней же на кафедру. Оперился, защитился, наел небольшой животик и раскрыл, наконец, глаза: мать честная, а девочек-то вокруг! Да какие – яркие, бойкие, языкатые, знают, чего хотят! В наше время с этим как-то построже было. Ну, не так откровенно.
Первая же осчастливленная мною сильфида, не успев подмыться, поведала о проблемах с курсовой работой. Парочка последующих чисто развлекались, и меня это вполне устраивало. Ещё троих я попросту не заметил – проскользнули по столу в кабинете одна за другой, получили заслуженные трояки и растворились. Седьмая пригрозила выброситься с пятого этажа, если я не уйду от жены. Я пообещал, что после отпуска решу все проблемы. После отпуска проблемы решились сами путем более богатого ухажера.
Жизнь шла своим чередом, и я, несмотря на эскапады, нежно любил свою Галу, пока та самая, седьмая, не проехала мимо меня на новехоньком маленьком «Пежо». Она счастливо улыбнулась мне, выруливая со стоянки, когда я боролся с заедающим замком «девяносто девятой». Так была хороша, что я прозрел.
Когда девочке двадцать с небольшим, она хороша априори (красивое слово, от Галы подцепил). А уж если пышные волосы, фигурка, губки, глазки, ножки…А в «Пежо» усадить такую, да на палец пару брюликов – каково?
Меня заело – профукал такую прелесть! Начал терзаться, ночами не спать, на стоянку на час раньше приходить по делу и без дела. Танюшка – седьмую–вторую мою Татьяной зовут, приметила мою слабость душевную, помучила недолго и раскололась: брюлики мамины, машина брата двоюродного по доверенности, а ухажёра придумала, чтоб за нервы меня подёргать.
Поздно раскололась. Я уже влип в её тягучую медовую лужицу. Когда жена – ровесница, она в любом возрасте кажется староватой.
Я помусолил в воображении расплывшуюся после возможных родов Галу, припомнил её утренние манипуляции с пудрой и кремами и, поморщившись, с удовольствием перевел взор на тихонько сопящее рядышком юное тело – намного приятней! А через десять лет? Гале уже стукнет сорок, а Танюшке только тридцать! Опять же, дети. Гале все некогда, науку вперёд двигает. Родит под сорок и резко состарится. И ещё – пронизывающий рентген-взгляд колдовских черных глаз Галы. Он подмечает малейшую слабость, ничтожное отклонение от генеральной линии. А этот её прокурорский тон?
Нет, счастье с Галой уже поистрепалось. Вот Танюшка никогда не станет меня упрекать, стыдить – она в рот мне заглядывает, малейшие оттенки голоса улавливает. Для неё я – авторитет!
Взвешивать все «за» и «против» мне не пришлось.
Умница–Гала однажды взяла на работе отгул, а вечером встретила меня возле подъезда. Отобрала ключи от квартиры, вручила другую связку и сунула в придачу пару листочков – адрес съёмной квартиры, куда уже волшебным образом переместились мои личные вещи, и повестка в суд на развод.
Машину мне благородно оставили в пользование. Оскорблённые братья с кинжалами не приходили, высокомерно-равнодушная Гала только презрительно улыбалась при встречах. Ну и спасибо вам всем!
Пока мы с Танюшкой утрясали матримониальные дела, решали вопрос с жильем, Гала выскочила за крупного чина из мэрии, забеременела и так вдруг расцвела, что я чуть не взвыл от досады. Она ходила по коридорам мимо меня и продолжала улыбаться, теперь радостно. К семи месяцам она стала похожа на милого медвежонка Тедди, и я просто немел от нежности и тоски. Сердце разорвалось на две части и кровоточило: Таня, Гала – не мог и не хотел выбирать, кто мне дороже. Странно, даже ребенка внутри Галы я любил истово, как своего, и по–бабьи собирал сплетни в курилке о самочувствии моей бывшей, но не разлюбленной.
Период Танюшкиной учебы я перенёс, скрежеща зубами, а к тому времени, когда Гала, ставшая похожей на хрупкую светящуюся фею, вновь вышла на работу, я уже оформил перевод в родственный университет другого города.
Шли годы.
Танюша, памятуя мои жадные взгляды на беременную Галу, очень хотела подарить мне ребёнка, но долго ничего не получалось.
Я потихоньку взялся за старое.
Юные девичьи личики, одно краше другого, мелькали, словно конфетти, не цепляя сердца.
Танюшка, наверное, догадывалась, но особо не возникала. В конце концов, она сама увела меня из семьи и понимала, за кого замуж выходит.
Гром грянул, когда случилось долгожданное событие: на восьмом году нашей совместной жизни на свет появился наследник престола.
Танюшка вся ушла сначала в беременность, потом в сыночка. Она ходила по дому, как Наташа Ростова, – в расстегнутом халате, неумытая, и радостно совала мне под нос заляпанные памперсы.
Я вдруг полюбил её, как никого в жизни ещё не любил. Но любовь моя была совсем не той, что прежде. Это была любовь–собственность, святое и беспорочное чувство. Так любят мать, сестру, дочь, самоё себя. И, странно, я видел в ней и Галу, и любил её двойной, огромной, как небо, любовью.
Я бился в панике, когда сын чихал больше трёх раз подряд. Я морщился от боли, когда Танюшка обжигала палец, и по десять раз в день звонил ей, чтоб убедиться, что всё в порядке. Я готов был перевернуть весь мир ради радостной улыбки жены. Я убил бы любого, кто посмел её обидеть. Я не мог уснуть, если она не лежала рядом.
Я почитал её, как мадонну. И при этом не хотел её, как женщину.
Именно в это время в жизнь мою знойным вихрем влетела девушка–пантера: мягкие, экономные движения, в темных глазах под выражением умиротворенности тлеет нечто, готовое вспыхнуть в любую секунду. Притягательное чувство опасности при общении, как с диким животным – поди, угадай, лизнет он тебе руку или отхватит!
И вообще – она была роскошна: копна ярко–каштановых волос, карие глаза с зеленоватым отливом, пухлые губки, длинные ножки, упругое тело физкультурницы.
Она была РОСКОШНА – все буквы большие.
Три года я не обращал особого внимания на мелькающую у меня под носом валькирию – не в моём вкусе такие откровенные хищницы. Девица явно не из тех, кто плачет в подушку от любовных неудач. К тому же чуть ли не на первом курсе она выскочила замуж. Обеспеченные родители периодически снабжали её то двухсотым мерседесом, то трехкомнатной квартирой в доме с консьержем.
Близилось время защиты, девушки хорошели на глазах и усиленно хлопали ресницами, «случайно» попадаясь в самых темных закоулках.
Лиля, она же – валькирия, она же – пантера, она же – наказание за все мои прошедшие грехи, ресничками не хлопала.
Она решительно вошла, заперла изнутри кабинет, молча подвела меня к дивану и…
Вспышка, краткое помрачение рассудка…
Сердце ещё полдня стучало в самых разных местах одновременно. Надо бы до кардиолога дойти – мелькнула мысль.
Идиот, до психиатра не хочешь?
Помаду на рубашке спустя час только заметил после ехидного замечания секретарши. Лиловая, как губы моей Галы. Цвет сильной женщины.
Купил новую рубашку – не застирывать же!
Почему я повёлся? Поверил, что в дипломе дело.
После защиты исчезнет из моей жизни пантера с лиловой помадой, я немного потоскую и приласкаю новую, только уже не пантеру, а кошечку.
Поначалу было хорошо, вкусно, радостно.
Она веселилась, ласкалась, выдумывала развлечения. Мы прыгали вечером в её или мою машину и неслись, куда глаза глядят. Были не только театры и концерты. В мою жизнь ворвались порядком подзабытые с молодости копны с душистым сеном, тихие речки с парной водой, уха из свежепойманной рыбёшки…
Что до любви…
Это, наверное, тоже была любовь, но такая изнурительная, выматывающая, близкая к ненависти. Частенько, когда она хохотала во всё розовое горлышко, мне хотелось её придушить, столько торжествующего превосходства слышалось в этом смехе.
Пришла осень. Природа настраивалась на зимнюю спячку. И я почувствовал некоторую усталость.
Всё чаще по вечерам мне хотелось сидеть на уютной домашней кухоньке, слушать лепет сына и рассказы жены о том, как прошел день…
Я начал потихоньку сворачивать активное общение с прирученной пантерой, тем более, что защита успешно состоялась в положенное время. Хватит, детка, побаловались, иди к мужу, в свою богатую квартирку в доме с консьержем.
Но всё пошло совсем не так, как хотелось. Я, старый ловелас, позорно упустил момент, когда моя пантера втянула когти, замурлыкала и начала тереться об ногу, помечая её своим запахом.
То воскресное утро я запомнил вроде бы ясно и чётко, но до определённого момента.
Лиля стремительно вошла в наше любимое кафе. Короткая юбка, загорелые ровные ножки, водопад темных блестящих волос. Движения её поражали силой и грацией, и не было мужчины, который не повернул бы головы в её сторону.
За исключением меня.
Я увлеченно складывал колодец из зубочисток, когда она гибким движением положила из-за спины перед моими глазами паспорт, открытый на странице «семейное положение».
Сначала я не мог понять, чего она хочет. Но она облокотилась подбородком о моё плечо, и аромат волос и свежего молодого дыхания слегка закружил мне голову и одновременно вызвал прилив раздражения. Совершенная красота очень несовершенна, увы.
– Я свободна, родной мой, я развелась! Сюрприз! – тёмные глаза торжествующе заполыхали. Меня слегка замутило. Она не поняла.
– Теперь я могу смело смотреть всем в глаза и не стыдиться своей любви. А ты когда сделаешь ответный шаг? Я не хочу ждать долго!
Провал в памяти.
Что-то я говорил, что-то она выкрикивала и плакала…
Дальше не помню ничего. Я даже не помню, как она уходила. Не помню, как я уходил.
Наверняка пил много и долго. Очнулся дома с лицом, изборождённым глубокими царапинами, ободранными, искусанными руками и огромной ссадиной на лбу.
Позвонил на работу, взял неделю отгулов, жене наплел что-то про забежавшую в кабинет кошку. Мне было так хреново, что я даже не беспокоился о правдоподобии отмазки.
Милиция пришла через три дня.
Что я мог им сказать? Только то, что допился до зеленых соплей и ничегошеньки не помню. Им сообщил, что с горя, а на самом деле, по всей видимости, на радостях.
Многочисленные свидетели позже охотно рассказывали, каждый по–своему, о замечательной склоке в кафе «Бамбуковая роща».
Изумительной красоты молодая женщина сначала мурлыкала возле мужика средних лет (это меня, значит), потом неожиданно преобразилась в пантеру, вцепилась когтями ему в лицо и волосы, пыталась ударить коленом. Мужик вяло хватал её за руки, но дамочка пустила в ход великолепные белые зубы, похоже, что с клыками.
В заключение пантера развернулась, побежала к выходу, по пути схватила со стола вазочку и запустила со всей дури и так полуослеплённому мужику в лоб.
Дальше ещё интереснее.
Изувеченный мужик (я, значит) допил кофе, подошел к буфету и купил пять бутылок водки на вынос. Точно, съехала крыша. В любом магазине эта же водка в три раза дешевле стоит.
Затем следы мужика затерялись, и появились глубокой ночью дома в бессознательном состоянии.
Мой верный «Санта–Фе» сверкал в гараже чистотой.
Естественно, после пяти бутылок водки кто ж поедет! Он же руки мимо руля положит!
Значит, пил где-нибудь в скверике на лавочке. Или в подъезде. Хотя сейчас не во всякий подъезд войдёшь!
Только вот никто в целом городе меня не видел. Странно. Казалось бы, с такой характерной внешностью меня должны были заметить хотя бы бомжи. Но нет. Ни в одной забегаловке района, ни в одном темном закоулке ни одного двора либо сквера ободранный мужик с полной авоськой водки не возникал.
Может, я сразу в гараж поехал, пока трезвый, и там нализался?
Милиция в качестве альтернативы предположила, что ослепленная горем девушка могла покончить с собой.
Где тело тогда?
Тут я сказал, что Лиля не того характера, чтоб делать подобные глупости. Она бы скорее заминировала мою машину или купила на черном рынке пистолет и выпустила в меня всю обойму.
Может, муж бывший? Из ревности?
Проверили и мужа. Нет, он сразу после развода уехал в деревню.
Я не сдавался. Лиля могла поехать к нему мириться, почему нет? И вот там уже…
Очень странно смотрели на меня в милиции, словно я чушь нес какую-то. И родственники Лили плевали в мою сторону, когда я пытался их утешить и предлагал помощь. А муж неутешный сказал, что докопается до правды, и тогда…
Я посмотрел ему в глаза и очень твёрдо пообещал, что тоже докопаюсь до правды, и кое–кому не поздоровится. Хотя, если честно, не хотелось мне ни до чего докапываться. Воспоминания о моих днях с Лилей вызывали только легкую брезгливость и облегчение, что всё кончилось.
Почему? Снова и снова я прокручивал в памяти различные эпизоды наших отношений, в которых неизменно проходил в непривычном качестве подчиненного.
Я жду её по часу на условленном месте, а она весело чмокает меня в нос и даже не думает оправдываться: «Заждался, бедняжка? Ну, поехали в …». Все «в…» выбирала она. Без обсуждений. Я покорно бегал по университету в поисках необходимых материалов, унижался перед профессорами, а она вместо благодарности хохотала и дергала меня за ухо. Мазохизм какой-то с моей стороны. Наградой неизменно служило её роскошное молодое тело. Несколько месяцев при одной только мысли о свидании брюки у меня начинали трещать. Даже взял в привычку ходить везде со стопкой журналов.
А потом вдруг как рукой сняло, ушло бесовское наваждение.
Судачить начали везде и сразу. Социальные сети захлебывались подробностями наших отношений. Такое впечатление, что вся моя жизнь прошла под прицелами фотоаппаратов и взоров приставленных соглядатаев.
Хорошо, что хоть Танюшка ничего не высказывала. Я признался ей во всем после первой же повестки в милицию. Она сначала сморщила личико, заплакала было, чуть не разорвав мне сердце, а потом неожиданно обняла и сказала: «Можешь на меня рассчитывать. Я никогда тебя не оставлю, мальчик мой глупый. В печали и радости, богатстве и бедности я буду рядом».
И мне сразу стало легче переносить эту идиотскую ситуацию.
Шли долгие недели. Зима замела наши с Лилей уютные местечки в пригороде. Я прятался от вездесущей злобы Лилиных родных, ходил на бесконечные допросы и никак не мог припомнить, где я был в тот день, когда в последний раз видел Лилю.
Снежно белый её «Мерседес» бывший муж забрал со стоянки, отчистил от черного порошка и демонстративно подкарауливал меня, где только мог. Естественно, в салоне было полно моих отпечатков.
А вот в моей машине не нашли ни одного Лилиного следа. Почему?
Видимо, я накануне помыл машину, а после Лиля ездила на своей.
А ничего, что в последний раз я заезжал на мойку за десять дней до исчезновения девушки?
Ничего! Просто я не возил Лилю. Или она в перчатках была – ноябрь на дворе стоял. И почему, извините, я должен оправдываться? Мне совершенно незачем было убивать любовницу! В чем смысл, брат? То есть, товарищ майор.
На работе меня временно отстранили от выполнения обязанностей.
От сеанса гипноза я наотрез отказался. Мало ли что. Ещё запрограммируют на ложное признание! Танюшка меня поддержала.
Как хорошо, что есть у меня Танюшка! Она перестала, правда, улыбаться, но всё так же неистово прижималась ко мне, кода я в очередной раз уходил на допрос. А сын, сын почему-то шарахался от меня, как от чужого! И я отошёл от него понемногу…А вот к Танюшке я начал жаться, как ребенок к матери родной. Она как-то заметила, что я не отпускаю её глазами, будто потеряться боюсь.
Мне в эти дни начало казаться, что вот только сейчас я понимаю смысл жизни, истинную цену вещей. Вся моя жизнь вдруг сосредоточилась на одном человеке – жене.
Потом приехала Гала, ещё краше прежнего. Слухи о том, что меня подозревают в убийстве, дошли и до неё. Впрочем, какие там слухи! В социальных сетях добровольцы целое расследование независимое организовали. И добрая половина – ату его!
Смешно, но так я радовался её приезду. Гала всегда была, как вечный двигатель, беспрестанно генерирующий идеи. Может, и сейчас сгенерирует для меня скорую помощь.
Дни напролет я бесцельно бродил по закоулкам города, пытался хоть что–нибудь припомнить, а Гала с Танюшкой, проникшиеся доверием друг к другу, что-то тихонечко обсуждали вечерами на кухне.
Вся моя жизнь рухнула…
Уважаемого человека, заведующего кафедрой, не пускают на работу. Он не может в дневное время выйти даже в магазин, потому что весь город знает его в лицо и считает убийцей. А потом что будет? Как мне отмыться, когда все выяснится? Где жить и работать?
Интернет – это не районная газета! Меня теперь знают везде, даже на Чукотке. Особенно на Чукотке, там мало развлечений.
А если Лиля не найдётся, ни живая, ни здоровая? Мне так и ходить всю жизнь, как прокажённому?
Такая меня тоска разбирала, особенно когда следователь начинал бубнить: «Да признавайся уже, самому не надоело, что ли?». Мне даже хотелось признаться, только вот не знал, в чем именно?
Однажды Танюшка сказала, что нашла возможность сделать поддельный паспорт. Мол, изменишь внешность, уедешь, а потом как-нибудь соединимся. Гала в это время не сводила с меня мрачного «рентген»-взгляда, и я понял, что идея и возможности её.
Вот когда мне по-настоящему стало страшно!
Даже самые любимые люди не верили мне! Любили, но не верили!
И я позвонил следователю, чтоб согласиться на гипноз.
Увы, гипноза мне уже не полагалось. Меня задержали, как только я вошел во двор прокуратуры, сунули в замшелую «таблетку» и повезли, куда возят всех преступников.
– Вы и вправду ничего не помните? – удивилась симпатичная, очень полная дама в летней светлой блузке, уже не в первый раз присутствовавшая при моих допросах.
– Я. Ничего. Не помню. С того. Момента. Когда. Лиля. Сказала. Что. Развелась, – я говорил отрывисто, с паузами после каждого слова, еле сдерживая вспышку бешенства. Почему все такие тупые? Чего они на мне-то зациклились?! Даже у моей жены было больше причин убить Лилю.
И на этих мыслях я испугался. Я всей кожей ощутил, что подошёл близко–близко к разгадке. Ещё немного, и я всё пойму. Нет, не думать, не вспоминать!
– Не нужно так переживать! – ласково сказала полная женщина. – Я Вам помогу.
Чем она поможет мне, идиотка?! Никто уже не поможет мне! Мой мир треснул.
Я замычал и стиснул руками колено.
– Постановление на Ваш арест уже готово, – устало выдавил Следователь, – я тянул так долго лишь из уважения к Вам, я ждал явки с повинной, чистосердечного признания, но…увы, не пришлось. Да и тело пока не найдено. Впрочем, по совокупности косвенных улик…
– Какие, нах…косвенные! – впервые в жизни я заорал, как подрезанный.– Я не знаю, а Вы, умники, знаете!
– Вы просто не хотите вспоминать. Не хотите новой разрушительной боли. – Она, видимо, местный психолог. – Послушайте, что нам известно точно.
Нормально, им что-то известно точно! Ну, послушаем!
Я слушал долго и терпеливо. И мне казалось, что это про какого-то другого мужика, полного кретина.
Оказывается, с полной сеткой водки и покарябанной рожей я сел в свой ненаглядный «Санта–Фе» и поехал по следам оскорбленной в самых лучших чувствах дамы. Далеко ехать не пришлось – сверкая очами на всю улицу, она озиралась по сторонам (видимо, в поисках предмета потяжелее), но, как утверждает свидетельница О., торговавшая с самого утра семечками, при виде большой белой машины «сердешная расплылася в улыбке и скокнула на сидушку рядом с водителем, обронив малипусенькую книжечку». Книжечка «вся была разукрашена золотом, серебром и рубинами», потому гражданка О. поспешила её поднять и «хранила до визита милиции», коим, после настойчивых просьб, и передала. В книжечке, помимо любопытных записей, находилась справка о беременности.
Что касается записей, это был подробный план порабощения меня. «Припугнуть беременностью» стояло сразу после «поставить перед фактом о разводе».
– А после беременности что? – тупо поинтересовался я.
Мне предложили припомнить самому, чем же пугала меня Лиля в машине, или там, куда мы поехали. Мол, неужели даже после всего услышанного я ничего не припоминаю?
Поехали. Куда-то же мы поехали…
Что-то вдруг шевельнулось в памяти. Мне даже показалось, что я вижу её медленно размыкающиеся нежные губы, слышу ускользающий шепот...
– Губы…
– Что «губы»?
– Я вспомнил её губы.
– Лучше вспомните, где она сейчас!
Я снова замолчал. Им не понять, как я хочу, чтоб всё закончилось. А, может, это и есть мщение Лили? Может, это хорошо продуманные действия, последний пункт из её книжечки с золотом и брильянтами? И когда я буду окончательно раздавлен, она появится передо мной за две минуты до вынесения обвинительного приговора, торжествующая и прекрасная, и скажет…
Нет, пусть лучше промолчит, иначе я снова её убью.
Убью? Снова?
И тут я подскочил, опрокинув табуретку.
– Я её убил! Наверное…
– Вот это уже теплее! – ледяной голос Следователя даже зазвенел от приятных предвкушений, но я снова «ушел в астрал».
Чувство тошноты становилось все нестерпимей. И чувство ненависти тоже. Как она могла так со мной поступить?! Что плохого я сделал этой женщине? Я никому ничего плохого не делал в своей жизни! За что?!!
Передо мной на стол опустился лист бумаги: плохая ксерокопия какой-то регистрационной книги.
– Посмотрите на дату и проведенную работу. Мы нашли эту забегаловку только позавчера, она работает самопально. Поэтому и не арестовывали Вас раньше. Подворный обход делали по пять раз наново. Вся область на вас пашет, небось, гордитесь?
Виски у меня разламывались, я читал и никак не мог осознать смысл. «Хиндай» белый» – то же мне, грамотеи! Пятое ноября, 19 часов, полная чистка, внутри и снаружи. Четыреста двадцать рублей.
– Дёшево как-то, где такие цены?
– Не надо ёрничать! – повысил голос Следователь, – вы убили молодую, ни в чем не повинную девочку, где-то спрятали тело, отчистили машину до блеска, уничтожая следы преступления, а теперь выделываетесь перед нами. Скажите ещё спасибо своей должности, что наши дети у Вас учились! Иначе взяли бы опера на прессинг, как надо бы порасспрашивали! О сыне лучше бы думали, да о жене своей номер два!
Меня замутило ещё сильнее, и я изверг между ног вонючую желтовато-зеленую лужицу.
Психологичка открыла шкаф и швырнула мне тряпку с ведром. Под конвоем «следака» мне пришлось пройти до загаженного туалета, а потом трясущимися руками вытирать блёклый линолеум. Посреди затоптанного кабинета осталось круглое чистое пятно. У меня талант – мыть полы, пойду в уборщицы!
Ох, неужели это я – блестящий разбиватель и вдребезги крошитель девичьих сердец, ползаю на коленках по ободранному линолеуму в КПЗ и вытираю блевотину?
– Отличная работа. В колонии пригодится, – похвалил Следователь, и я опомнился.
– Постойте, меня не отпустят домой, что ли? Я же сам пришел, хотел о гипнозе попросить! Меня сын ждет и жены мои… То есть жена и первая жена, ну бывшая!
– Ох ты, Дон Гуан! А где все твои свиристелочки? Мы тут многое узнали о твоих похождениях! – следователь как-то очень непринужденно перешел на «ты», и я понял, что час расплаты настал. Месть панночки, часть вторая.
Потом почти четыре часа сыпались вопросы, мелькали документы, звучали записи разговоров, но воспоминания мои снова ушли в глухое подполье.
И только при виде обрывка сгоревшей фотографии я очнулся.
Сильнейший фонтан рвоты залил брюки мне и следователю, сидевшему почти впритык. Меня выворачивало уже только водой и слюной, потом вообще на сухую.
Потом я захлебывался тёплой водопроводной водой из треснувшей кружки и снова мыл пол. И когда мне ехидно сообщили, что вода зачерпнута из унитаза, я не удивился и не обиделся. Я уже понимал, что убил Лилю. Но не помнил, как и где.
Зато отчетливо вспомнил себя на корточках возле костерка. Где-то там, в машине, лежала мёртвая Лиля, а передо мной горел очищающий огонь. Я сжигал, не торопясь, смакуя, мерзкие фотографии, при виде которых моя Танюшка просто умерла бы с горя. Я радовался тогда. С прокушенной руки стекала теплая струйка крови, и я старался, чтоб она попала прямо на лицо Лили на фотографиях. А потом медленно подносил к огню и вдыхал странный запах – запах освобождения.
Почему этот недогоревший обрывок я положил в карман? Положил и всё…
Полная женщина-«наверноепсихолог» внимательно всмотрелась в выражение моего лица, сделала какие-то выводы и повернула ко мне экран монитора.
Щёлк, щёлк мышкой.
Она! В ярком лыжном костюме, машет кому-то весело. И голоса за кадром, усталые, спокойные, взволнованные, злобные…
– Она такая у нас светлая девочка, с детства ни слезинки, только смеялась, да звонко так. Очень любит сестренку свою младшую, никогда они не ссорились и не раздражались друг на друга. Младшая, она с гонором, а Лиля уж такая добрая у нас. Ей всё было всегда радостно и всё интересно. На лыжах только пошла в первом классе, уже через три месяца разряд какой-то получила. Из лука стреляла, медали собирала прямо букетами. В десятом классе верховую езду освоила, в походы конные ходила. Мы в Испанию едем, а она в седле на лошади по Сибири. Приедет, вся пожученная мошкой, комарами, но довольнёшенька – не описать!
– Сильной женщине не всякий мужчина подойдёт, нужен герой или недотёпа. Сначала я казался ей героем, наверное. Лиля очень сильной была и очень прямолинейной. У неё все либо «за красных» либо «за белых». Никто не знал, она особо не болтала, но мы развелись не из-за этого ученого козла. Я Лилю обманул – романчик закрутил с её знакомой, а та забеременела и справку Лиле на электронку сбросила. Если бы я сразу признался, она простила бы, а я всё тянул, обманывал. И дряни ей всякой много наговорил. А, может, и не простила бы. Если она вернется, я на колени встану перед ней и за всё попрошу прощения. Только она не вернется. Всё кончено.
– Лиля говорила только правду и меня учила. Если человек трус, она ему так и говорила, что он трус! Я хочу быть на неё похожей, только не всегда получается. Мне иногда жалко некоторых людей. А ещё Лиля любит всё яркое. И не только в одежде. Людей любит ярких и сильных. Она же сама такая яркая, сильная! Она нигде не пропадёт, ещё и спасет всех, кто рядом. Она, как кошка, в любой передряге отряхивается и на ноги встаёт. Она просто не может не вернуться, я очень её жду.
– Влюбилась она, сильно влюбилась. И говорила, что с этой любовью теряет себя. После измены мужа всех мужчин мелкими считала и не верила, что кто-то равный ей по широте души попадётся. Она знала, что ребёнок у него есть, но ничего с собой не могла поделать. Говорила, что её будто приворожили. Но старалась виду не показывать и специально его мучила по-всякому. Только всё равно сильно любила…
– Очень хотела юристом стать. И начинать думала с милиции, чтоб узнать настоящую жизнь. Всегда говорила, что пойдёт работать инспектором по делам несовершеннолетних. Если она вдруг вернётся… Когда она вернётся, мы с отцом её не пустим никуда. Уедем в Швейцарию и будем сидеть на берегу озера. Лилечка плавать будет, она хорошо управляется с катером, с лодками. Знаете, она всего в жизни добивалась, чего хотела. Никогда не отступала! Начала рисовать недавно, смотрите, как хорошо, прямо настоящий художник.
Я слушал и не слушал, будто в тумане плавал. Объектив видеокамеры шарился по развешанным на стене рисункам – кустики какие-то, лесочки, и вдруг выцепил яркую сочную гуашь. Мать за кадром уже всхлипывала, а я уставился в экран и почувствовал, как холод вползает в мои коленки. Все сосны похожи, но на всех вырублен четкий мальтийский крест.
И я потерял сознание, не успев сообразить, что никогда Лиля не рисовала.
Как мне объяснили потом, по совету психолога том районе, где я машину чистил, фотограф все опушки подходящие да полянки укромные объездил. Фотографии перевели в формат рисунка и начали показывать мне, в надежде, что подсознание среагирует.
Я, увы, ничего больше не вспомнил, даже когда тело Лили, завёрнутое в старые автомобильные чехлы, доставали из глубоченной ямы рядом с «мальтийским» деревом.
Меня заставили посмотреть на её черное лицо в обрамлении свалявшихся волос, но я не испытал абсолютно никаких эмоций – это не Лиля была, а что-то другое, вроде старой изношенной одежды.
Настоящая Лиля стояла совсем рядышком слева, смотрела на меня своим победным смеющимся взором и, похоже, собиралась заниматься этим до скончания моей жизни.
На суде я сказал всего несколько слов, в основном мычал и мотал головой. Признался полностью, хотя по-прежнему мало что помнил. Не хотел вспоминать.
Танюшка с Галой пришли на вынесение приговора и смотрели на меня пустыми глазами.
Уходя, я обернулся и закричал: «Прости меня, Танечка, прости! Гала, я не хотел! Простите меня!».
Маленькая Гала кивнула, не разжимая губ, и протянула плачущей Танюше свою сильную, крепкую руку.
А Лиля всё так же улыбалась, и её тёмные душистые волосы задевали мою левую щёку каждый раз, когда она снова и снова наклонялась, чтоб показать мне свой паспорт, раскрытый на странице «семейное положение».
