Такой молодой человек у любого родителя мог вызывать лишь чувство досады и тревоги за его судьбу. Сначала нерадивый ученик, позже – несостоявшийся морской врач. Ему не пришлось носить мундир с малиновыми обшлагами и воротником, так как, оказавшись в первый раз в операционной, он едва не рухнул в обморок от вида крови. Получив благословение отца, юноша покинул райский остров Реюньон, колонию Франции в семистах километрах от Мадагаскара, и отправился в Европу, чтобы стать преуспевающим юристом. Он, как щепка в дождевом потоке, сразу же затерялся среди тысяч других честолюбивых молодых людей, сошедших на землю Франции с подножки поезда или с трапа парохода.
Нигде в мире красота и богатство столь не привлекательны, как в Париже! После занятий он гулял по улицам города, на Елисейских Полях любовался колясками проезжавших мимо господ. Влекомый ароматами кухни, студент заглядывал в окна дорогих ресторанов и видел, как отдыхает роскошно одетая, а по отношению к дамам – раздетая – публика. Это было искушение, грёзы завтракавшего сухарями бедного юноши.
К сожалению, студент не обладал каким–либо ярким талантом, не имел связей среди сильных мира сего и, что самое печальное, не отличался усердием к занятию юридическими науками. Одним словом, к такому букету «не» логически напрашивалось, а вернее подходило по колориту ещё одно «не» – ему никогда «не» обедать в престижных ресторанах!
От позорного возвращения к отцу на остров Реюньон юношу спасло то, что отвлекало его от занятий на факультете права – многочасовые прогулки по набережной Сены вдоль витрин, где продавались картины, книги, антиквариат. Скучающие за прилавком торговцы любили побеседовать о своём ремесле с этим молодым, похожим на цыгана человеком с косо подстриженной бородкой и в старом пиджаке, протёртом на локтях до дыр. Он был любопытен и даже дотошен. Когда продавцы ненароком раскрывали секреты успешной торговли, смуглое лицо юноши бледнело и вытягивалось – он умел слушать.
Что-то произошло в мыслях и в душе у юноши с тропического острова, когда он переворачивал листы графики в папках, гладил шероховатые поверхности холстов, перекладывал прислоненные к стенам картины, вдыхал запах краски и скипидара. Молодому человеку вдруг показалось, что он нашёл своё призвание.
Всё, что ему удавалось сэкономить на еде и одежде, теперь он вкладывал в покупку рисунков и гравюр – картины маслом ему тогда были ещё не по карману. Кстати, Франция 90–х годов девятнадцатого столетия являлась своеобразным Клондайком для коллекционеров и любителей живописи: монотипию Дега можно было купить за 10 франков, а небольшую по размерам картину Сезанна – от двадцати до сорока.
Когда у молодого человека собралась небольшая коллекция работ разнообразных художников, а деньги кончились, он отважился на свою первую сделку. Начинающий торговец понимал, что, коли живопись стоит так дёшево, то продать её дорого возможно лишь в одном случае: если выйдешь на коллекционера, интересующегося какой-то определенной темой или конкретным художником. В торговых рядах на набережной он прослышал о некоем торговце вином, собиравшем рисунки графика и карикатуриста Жан-Луи Форена. Не имея денег на фиакр и даже на омнибус, молодой человек прошел пол-Парижа пешком и заявился прямо в дом к любителю живописи.
Торговцу вином понравился рисунок Форена.
– Сто двадцать франков, – просюсюкал на каком-то странном акценте незнакомец и, прикрыв ладошкой рот, по–детски сладко зевнул.
«Ишь ты, делец! Откуда он такой взялся… – усмехнулся про себя покупатель. – Смуглокожий, как головёшка. Того и гляди, заснёт прямо в кресле! С юга, из деревни, небось, ещё вчера на соломе с девками валялся…Коровами ему на базаре торговать, а не живописью».
– Я думаю, ста франков достаточно, – громко, чтобы разбудить юношу, сказал торговец вином и распахнул бумажник. Небрежно кинув купюры на скатерть стола, он уверенно потянулся за понравившимся ему рисунком.
Казалось, навечно опущенные под тяжестью дремоты веки юноши дрогнули, как огонёк в ночном лесу, мелькнул цепкий, хищный взгляд. Лежащие перед ним деньги искушали его своей доступностью. В конце концов это была очень приличная сумма, гораздо больше той, за которую он приобрел этот рисунок. Можно было считать сделку удачной, откланяться и вприпрыжку лететь домой, хотя, нет! – поехать, как победителю, на фиакре. Но молодой человек не зря столько времени проводил на набережной Сены, подолгу просиживал в лавках, пил вино с торговцами картинами. Вспомнив один из их советов, начинающий торговец пошел ва-банк.
– Извините, – сказал он тем же полусонным, шепелявым голосом, но уже с нотками задиристой надменности, – вы торгуетесь о цене моего «форена», который, как вы сами понимаете, мне очень дорог. В таком случае, я прошу не сто двадцать франков, а сто пятьдесят.
У покупателя едва не выпал из рук лист бумаги с рисунком. У него был вид человека, в темноте наскочившего на кирпичную стену в том месте, где её не должно быть. Он изумленно вгляделся в простовато-добродушную физиономию южанина. Неужели он в нём ошибся?
– Помилуйте, молодой человек, да вы просто грабитель! – возмутился торговец вином, повертел в руках рисунок, чтобы с оскорбленным видом вернуть его обратно и вдруг понял, что пропустил тот момент, когда легко мог с ним расстаться. Теперь бумага словно прилипла к пальцам. – Н-ну, ладно… м-м-м… беру!
Проводив юношу до дверей, покупатель ещё некоторое время рассматривал рисунок, потом в задумчивости подошел к окну: размахивая шляпой, зажатой в руке, молодой человек бодро шагал по мостовой. Ничто в нем не напоминало человека, минуту назад клевавшего носом в кресле. «Ах ты, пройдоха!» – ухмыльнувшись, почти ласково подумал о нём торговец вином. Он уважал профессионалов.
Вечером юноша решил отпраздновать свою первую сделку. Он сходил в театр на постановку «Михаил Строгов» в Шателе, а после поужинал в ресторане Вебера. Он отведал отменной йоркской ветчины, сыра и все это запил кружкой темного пива. Происходящее вокруг напоминало волшебный сон: сновали ловкие, вежливые официанты, колыхалось пламя свечей на столиках, слепили глаза обнаженные женские плечи. Но более всего начинающего торговца картинами поразило то, как дружно приветствовали ресторанные завсегдатаи вошедшие в зал две пары: «Добрый вечер, Ренье! Добрый вечер, Мендрон!»
Это был очень важный момент для молодого человека. Он понял, что страстно хочет быть таким же богатым, элегантно одетым, знаменитым и жить среди предметов роскоши и искусства. Он хочет прикуривать дорогие сигары от длинной сосновой спички. Это «ЕГО» жизнь! И сжимая в руке кружку с пивом, юноша поклялся, что добьется своей цели.
Впрочем, заполночь улегшись в постель, он подведет жестокий итог прошедшего дня: «Театр – полтора франка, ресторан – два с половиной. Сегодня я обеднел на четыре франка».
Имя этого молодого человека – Амбруаз Воллар, в недалеком будущем крупнейший из парижских маршанов.
* * *
Ни одни мемуары о великих художниках не обходятся без упоминания имен торговцев картинами. Порой их связь в истории искусства неразрывней, чем имя и отчество в паспорте российского гражданина: Поль Сезанн – Амбруаз Воллар, Винсент Ван Гог – его брат Тео, Огюст Ренуар – Гюстав Кайботт, Амедео Модильяни – Лео Зборовский…
Обыватель из тех, кто изучал искусство по школьному учебнику истории, а потом по перекидному календарю, и считающий, что недурно смыслит в живописи, как, впрочем, и в литературе и музыке, уверен, что в цепочке «художник – торговец – покупатель» среднее звено лишнее. Торговец (арт-дилер, менеджер, галерея, аукцион) воспринимается им, как паразит и кровосос, наживающийся на таланте традиционно бедного художника.
Продажа картин видится этому человеку просто и по-маниловски душевно: сидит себе нечёсаный творец в своем подвале среди размалеванных холстов, жарит последнюю мойву, на него с животной ненавистью глядит не евший три дня кот, и тут вдруг раздается стук в дверь, и по ступенькам осторожно спускается прекрасный во всех отношениях господин в дорогом пальто и после восторженных «ахов» и «охов» покупает одну или даже две картины. Зажав деньги в кулаке, художник бежит в дырявых башмаках по осенним лужам в ближайшую лавку за бутылкой водки и снедью. Заполночь, хмельные и веселые, они в обнимку покидают мастерскую – покупатель приглашает к себе в гости художника для того, чтобы он подобрал место для картины (может, и двух), а также успокоил его не в меру ревнивую супругу. В подвале остается лишь икающий от обжорства полуобморочный кот.
Как человек, имеющий среди друзей много художников и не раз помогавший им продавать картины, по поводу этой душещипательной, почти рождественской сценки я могу сказать только одно: такое тоже бывает. Сам видел. Но редко. И радости в такой сделке мало, как для художника, так и для человека, пожелавшего украсить стены своего жилища. Всё дело в том, что картины, наваленные одна на другую в мастерской никому неизвестного художника, – товар без цены, поэтому деньги за них предлагают невеликие, чуть более, чем расходы на холст, краски, рамку и багет. Нераскрытый талант не входит в себестоимость картины, ещё не настало время. Вспомним, что великий Ван Гог за тридцатисемилетнюю жизнь продал лишь одну свою картину.
Ещё в XIX веке Сальватор Мейер, торговец подержанными вещами, толстячок в греческой шапочке и остроносых, расшитых бисером мягких туфлях, похожий на купца из восточных сказок, разгуливаясь по уютному мирку своей лавки, любил поразмышлять о том, что такое товар. Вот два его любопытных высказывания, сохранившиеся в мемуарах: «Товар создан для того, чтобы циркулировать». И еще: «Главное в нашем ремесле – решимость: надо уметь уловить тот момент, когда товар достиг своей максимальной стоимости».
Невероятный, фееричный расцвет искусства в конце 19 века во Франции был подобен итальянскому Возрождению. Не будет большим преувеличением сказать, что время породило не только великих художником, но и великих торговцев.
Цену, а значит, и имя художнику делает торговец. Собирает по крупицам. Конечно, это горько сознавать, особенно, если вспомнить про муки созидания, творческий поиск и искорёженные судьбы художников, но это так, и с этим надо смириться. Торговцев картинами, кстати говоря, судьба тоже не балует: нельзя всю жизнь находиться рядом с огнем и не опалиться. Амбруаз Воллар, наживший на продаже предметов искусства состояние в восемь миллионов долларов, умер, так и не познав семейного счастья. Близкие друзья порой спрашивали его, почему он не женится, на что торговец, покряхтев и повздыхав, как разбуженный медведь, отвечал с блуждающей на губах улыбкой: «Видите ли, она стала бы вмешиваться в мои дела и наверняка потребовала бы у меня объяснений насчет Сезанна». А богатейший Поль Дюран–Рюэль, владелец крупных галерей в Париже, связав свою деятельность с импрессионистами, во время экономического кризиса в 1885 году едва не потерял все своё состояние.
Так кто же такой торговец картинами, человек, избравший предметом торговли искусство? Жесткий алчный прагматик? Несостоявшийся художник? Азартный игрок и актер? Или миссионер, чьей религией является искусство? Я думаю, что когда в одном человеке собираются все эти качества, тогда и получается настоящий торговец картинами.
Достаточно внимательно рассмотреть биографию любого из всемирно известных маршанов, чтобы убедиться в этом. Познакомимся ещё ближе со стариной Волларом…
Начинающие торговцы картинами как-то попросили мэтра поделиться с ними бесценным опытом. Воллар ответил со свойственными ему иронией и добродушным цинизмом: «Я не имею, не знаю секрета, позволяющего разбогатеть. Мой опыт, которым вы просите с вами поделиться, напоминает лишь о том, чему я обязан своей неисправимой сонливостью. Не раз, входя в мою лавочку, любитель заставал меня дремлющим. Я слушал его, ещё не вполне проснувшись, покачивал головой, мучительно пытаясь отвечать на вопросы. Принимая за отказ моё невразумительное бормотание, клиент постепенно увеличивал цену. Так что, когда я окончательно пробуждался, моя картина получала значительную надбавку. С полным правом можно сказать, что богатство приходит во время сна. И я желаю вам всяческих удач».
Старик ушел от ответа. Ему было, что сказать. Для достижения своих целей, для обладания картиной ему приходилось быть всяким. Одни художники его боготворили, другие – проклинали.
Необычайно подозрительный и нелюдимый Поль Сезанн писал своему знакомому: «Мне приятно слышать, что вы уважаете Воллара, человека искреннего и честного». Примерно в это же время торговец, воспользовавшись бедственным положением Гогена, скупил оптом и по дешевке девять его картин. Могучий, горбоносый и вислоусый, похожий на шляхтича времен Запорожской Сечи, художник разразился громом проклятий, назвав Воллара «кайманом худшего сорта» и «разбойником с медоточивой повадкой»: «Он бессовестный человек, готовый ради нескольких су поживиться на чужой нужде».
Тяжело больному артритом Ренуару, талантом которого Воллар не уставал восхищаться, он «подносил плевательницу и подавал ночной горшок». Когда торговец просил художника написать свой очередной портрет, тот откровенно издевался над ним: «Хотите ещё один портрет? Притащите сюда кокосовую пальму. Я изображу вас висящим на дереве и почесывающим себе зад».
Художник часто обращался с Волларом, как ребенок с тряпичной куклой, порой едко шутил над ним, но при этом никогда не забывал, что именно он, как никто другой, способен приблизить торжество его новаторского искусства. «Мой дорогой Воллар… – почти нежно писал он ему в письмах и… просил денег. – Ведь вы их страсть, как любите…».
Но деньги для торговца были не большим безумством, чем сама живопись. При первой встрече с Ренуаром в старинном доме, прозванном Замком Туманов, тогда ещё совсем молодой торговец поразил художника тем, что «перед картиной производил впечатление охотничьей собаки, почуявшей дичь». У этого креола с острова Реюньон был отличный художественный вкус от природы.
Маленькому Амбруазу Воллару трудно давалась учеба в школе, особенно по тем предметам, знание которых в будущем сделает его знаменитым: математика, география, рисование… Он завидовал детям, рисующим человечков на полях тетрадей. Но всё же художественная натура мальчика не раз проявляла себя.
В четыре года Амбруаз увлекся коллекционированием. Сначала крупная галька, позже осколки разбитой посуды… Это увлечение не нашло понимания родителей: камни ушли на починку стены, а обломки голубого фарфора у мальчика просто–напросто отобрали, боясь, что он порежется об острые края. Более того, родители запретили сыну впредь заниматься каким–либо собирательством – воистину, запретный плод сладок!
Воллар в своих мемуарах пишет: «Как известно, начинал я очень нелегко». Честно говоря, не один раз прочтя его увлекательные «Воспоминания торговца картинами», я бы так не сказал. Напротив, коммерческий дебют недоучившегося юриста я бы назвал блестящим.
Подобно Д' Артаньяну, совсем ещё мальчишкой, приехал он завоевывать Париж не просто из глухой провинции, а, можно сказать, из другой страны и культуры. Славный город тогда просто кишел мелкими торговцами ненужными вещами, а попросту говоря, старьёвщиками и кровожадными акулами арт-бизнеса. Тем не менее стремительные успехи юного Воллара можно сравнить лишь с подвигами храброго и хитрого гасконца. К двадцати двум годам он сколотил небольшой капиталец, торгуя рисунками и гравюрами, что называется, «с рук». В 1890 году он приобрел на Монмарте свой первый магазин – две комнаты с мансардой.
У него появились обширные знакомства, как среди коллекционеров и любителей живописи, так и в среде «новых» художников. Достаточно назвать несколько имен, чтобы понять коммерческую интуицию и хваткость начинающего торговца: Тулуз–Лотрек, Эдгар Дега, Боннар, Огюст Ренуар… Всех он очаровывал мягкостью манер и по–детски трогательной способностью задавать нелепо–наивные, если не сказать – странные вопросы. Он мог развеселить господ тем, что вдруг засыпал в самых неподходящих для этого местах: в театре во время спектакля, за столом на званых обедах, в лодке и в омнибусе.
Выражаясь современным языком, Воллар уже в те молодые годы всерьез работал над своим имиджем, пытаясь создать образ простоватого доброго малого, для которого нет в жизни больше счастья, чем сытно поесть и выспаться всласть. Зато все те, кто сталкивался с этим добряком на деле, сравнивали его с «дремлющим ягуаром».
Фирменный почерк торговца Амбруаза Воллара четко проявился ещё в монмартровский период. Он никогда не убавлял цену на картину. В случае, если клиент возмущался, Воллар переворачивал картину к стене и говорил надменно: «Это не может вас заинтересовать. Она не для вас».
Торговец мог годами выслеживать судьбу картины, потом выждав удобный момент, выкупить ее, часто через подставных лиц.
В 1893 году Воллар переехал на улицу Лаффит, самое бойкое место по продаже картин. «Я пройдусь по улице Лаффит…» – в те годы эта фраза означало одно: человек желает полюбоваться живописью.
Молодой торговец использовал всяческую возможность, чтобы привлечь к своему заведению внимание публики. Подвал лавки он разделил на две части: кухню и столовую. В последней хозяин магазина устраивал щедрые застолья для любителей искусства. В меню входили национальные блюда острова Реюньон, такие, как цыплёнок, приправленный кэрри, и рассыпчатый рис.
В гостях у Воллара теперь можно было встретить весь свет французской богемы: художники, поэты, шансонье, танцовщицы… С удовольствием принимали приглашение посетить подвал иностранные гости и светские люди.
Вскоре слава о магазине Воллара перешла границы Франции. Теперь торговец из зарубежных газет мог узнать самые фантастические сообщения об устраиваемых им обедах в своем подвале. В мемуарах Воллар вспоминает забавный случай, когда «дама, приехавшая из Германии пожить в Париже, отметила у себя в записной книжке: «Ужин в Подвале Воллара». Она думала, что речь идет о каком-то ночном заведении».
Настоящая европейская известность к Амбруазу Воллару как к торговцу картинами пришла в 1895 году, когда он в своем небольшом магазине устроил персональную выставку Поля Сезанна. Будет очень небольшим преувеличением сказать, что Воллар открыл миру этого художника.
«Меня словно ударили в живот. У меня перехватило дыхание», – вот что почувствовал Воллар, когда впервые увидел картину Сезанна в витрине магазина торговца красками папаши Танги. Четыре художника – Ренуар, Моне, Писарро, Гийомен – посоветовали молодому торговцу всерьез заняться отшельником из Экса. Обидевшись на весь белый свет, он двадцать лет не выставлял своих работ, благо, получив состояние от отца–банкира, Сезанн не нуждался в деньгах.
Трудно сказать, как Воллару удалось убедить этого недоверчивого провансальца, а порой и грубияна в том, что именно он способен помочь художнику. Но факт остается фактом: Сезанн безоговорочно прислал в Париж 150 (!) холстов, снятых с подрамников и свёрнутых в рулоны.
То, что происходило на выставке и вокруг нее можно назвать лишь одним словом – успех! Нескончаемый поток людей от знатоков живописи, художников до просто зевак. Разнообразие оценок от «мошенника» и «кошмарного чудовища» до «гения» и «великого мастера правды». И как следствие этого ажиотажа – бойкая продажа картин.
Кажется, только два человека во всём Париже не ввязывались в полемику и споры вокруг выставленных в магазине полотен: сам художник, который за день до открытия выставки ненадолго заглянул в лавку и лишь пробормотал что-то вроде: «Подумать только – они все в рамках!», да молодой торговец, дремавший за прилавком. Если про первого из них, Поля Сезанна, можно сказать, что к тому времени он уже перекипел в своем Эксе, – как известно, дорога ложка к обеду, – зато второй – как обычно, играл в безразличие. После выставки он на какое-то время вышел из своей роли и прошепелявил, не скрывая самодовольной ухмылки: «Я вижу в ней (в выставке и, естественно, в продаже) одно из типичных доказательств одобрения».
Для мирового искусства удача выставки картин Поля Сезанна не в том, что торговец на ней недурно разжился. Наконец-то произошел переломный момент в борьбе реалистического направления в искусстве с новым течением – импрессионизмом. Молодой Воллар своим звериным чутьём просто угадал время, когда импрессионисты принесли достаточно жертв, и чаша весов готова была качнуться в их пользу.
Кажется, успех окрылил Воллара более, чем самого Сезанна. Через три года он устроит ещё одну триумфальную выставку затворника из Экса. Торговец до конца жизни своей будет поддерживать все оригинальное и талантливое в искусстве. Именно он одним из первых обратит внимание на испанца Пабло Пикассо, будет потихоньку, на будущее скупать его работы, даже организует персональную выставку, на этот раз – увы! – никем не замеченную. Публика ещё не созрела для кубизма.
В начале двадцатого века Амбруаз Воллар будет уже достаточно богатым по европейским меркам человеком, но тем не менее страсть к коммерческо-творческим авантюрам не оставит его. Почему бы известным художникам не попробовать себя в новом жанре? И вот Ренуар, не способный удержать в больных руках ложку, вместе с учениками увлечённо занимается лепкой глиняной формы для скульптуры, Сезанн выполнил две гравюры с изображением «купальщиков», Матисс, Майоль, Вламинк с удовольствием расписывали декоративным орнаментом вазы, тарелки и блюда…
А человек, который ловко задумал все это, мсье Амбруаз Воллар, между тем строчил мемуары о художниках и не в убыток себе их продавал…
* * *
К шестидесяти годам Альфред Сислей так и не добился ни мало–мальского благополучия, ни безусловной известности. Более того, рак горла душил его. Врачи делали операцию за операцией, одна безуспешней другой, но художник не терял веру в выздоровление. Уже не имея возможности говорить, он начеркал своему другу: «Я страдаю ещё больше, но я знаю, что это путь к исцелению. Я вижу розовых бабочек…»
* * *
В одном искусствоведческом журнале я обнаружил фотографию позднего Амбруаза Воллара. Он сидел, растекшись по столу, подперев дряблую щеку ладонью. Позади него – высоченный стеллаж с лежащими в ячейках и свёрнутыми в рулоны сотнями полотен. Старый ягуар дремал, охраняя своё богатство. Возможно, во сне он легко взлетал над травой и ловил розовых бабочек мягкими лапами…
