В чиновничьей стае Юлий Портупеев считался птицей довольно высокого полёта. Он был признанным мастером согласовывать и утрясать. В любой хозяйственный или иной конфликт его всегда запускали, как голубя мира. С оливковой веточкой в клювике. Хотя внешне Юлий Георгиевич на божью птичку не походил: был он крупным, склонным к полноте мужчиной с физиономией профессионального боксёра–тяжеловеса, но никак не примирителя. Однако внутренне Портупеев легко мог дать фору не только отдельно взятому голубю, но и целой миротворческой голубятне. Ибо характер у него был лёгкий, взгляд светился добродушием, а голос был приятен, как стодолларовая банкнота. Словом, в совокупности он воплощал собой чистый призыв к радости и дружеским объятиям.
Среди участников любого конфликта он ходил с одинаковым выражением лица, которое словами можно перевести так:
– Ну, как же? Ну, зачем? Ну, почему? Ну, что вы, братцы, в самом деле? Да стоит ли ссориться по таким пустякам? Жизнь – прекрасная штука, а вы... Нехорошо... Ей-богу, нехорошо. Давайте помиримся, погуляем по этому поводу и песни попоём задушевные!
Представляете, какое мастерство! Целую гамму чувств передать одним только выражением малоподвижной физиономии! Просто отечественный Жан Габен! Теперь понятно, почему «голубиная миссия» Портупеева в большинстве случаев заканчивалась успешно? Конечно, Габена изображал он небезвозмездно. Однако меру в своих притязаниях знал и жил поэтому в согласии с людьми и окружающим миром.
Но судьба – дама, как известно, непредсказуемая. И шутит она порою так, что чёрный юмор кажется светлым. Ну, казалось бы, зачем ей дергать такого незлобливого человека, как Юлий Георгиевич? Что и, главное, кому доказывать? Ан нет...
Однажды ужасным и ранним утром Портупеев был внезапно выброшен из сна абсолютно нечеловеческим визгом жены. До этого он и представить себе не мог, что его спокойная Нина способна так визжать.
– Что? Что? – заполошно прохрипел он и попытался перевернуться с живота на спину. Но не вышло: что-то мешало. Ощущение было такое, будто какая-то хреновина торчит у него из лопаток, мешая свободно двигаться. Но на бок Юлий Георгиевич повернуться всё же сумел. Увидел перекошенное визгом лицо жены, её вытянутую трясущуюся руку с пухлым указательным перстом.
– Заткнись, дура! – с перепугу нагрубил Портупеев. Раньше подобная фраза стоила бы ему недели непрерывного скандала, но теперь Нина мгновенно умолкла, а из глаз её весенним потоком хлынули слезы.
– Ну, что там у меня? – окончательно сдрейфил чиновник.
– К–крылья, – шумно всхлипнув, выдавила супруга. – В–выросли!
И зарыдала в голос сиреной воздушной тревоги.
А, надо сказать, что мыслительные процессы в голове Юлия Георгиевича всегда протекали неторопливо. Так уж он был устроен. Да и служба немало тому способствовала. Поэтому поначалу в мозгу Портупеева вообще ни одной внятной мысли не возникло. Затем проскользнула страусиная мыслишка, что вся эта дичь ему только снится. Но жена заходилась в рыданиях с таким настойчивым реализмом, что от спасительной соломинки пришлось отказаться. После он подумал, что, наверно, Нина внезапно сошла с ума. Но и такая версия моментально испарилась: его супруга, точно, могла свести с ума кого угодно, а вот сама... нет уж, дудки! Наконец он просто резко повернул голову и увидел за плечом, чуть ли не у самого носа, грязно–фиолетовый овал огромного крыла.
В голове у Портупеева сходу поднялась невообразимая метель. Сердце ухнуло куда-то вниз и, трепыхаясь, висело исключительно на чьём-то добром слове. Отвернувшись, Юлий Георгиевич застонал так, как стонут лишь в момент смерти. Но он не умер, хотя в подобной ситуации ему, возможно, следовало бы отдать концы.
Где, когда и кто видел должностное лицо с крыльями? Реакцию окружающих, а особенно, коллег по ремеслу, невозможно было даже представить. Что, блин, за мордатый ангел восседает в кабинете? Или: какого черта шастает по коридорам стареющий херувим и пугает до обморока посетителей? Да ещё трясет позорными крыльями? Портупеев задал эти вопросы и вмиг окоченел.
С большим трудом он заставил себя глянуть на ненавистный грязный овал за спиной. И тут же разгадал секрет странного цвета крыльев. Плотно подогнанные друг к другу крупные перья были сплошь усеяны оттисками печати его конторы (цвет чёрный) и его портупеевской подписью (цвет фиолетовый).
– Это конец, – похоронно подытожил чиновник. – Конец всему, что у меня есть. Теперь только в цирке работать. Но за что такая подляна? За какие грехи? У–у–у!
Страх и ярость сорвали его с постели, напугав притихшую Нину. Юлий Георгиевич, ощущая при каждом движении тяжелое колыхание крыльев, решительно направился в прихожую, где стояло зеркало в человеческий рост. Замер перед ним и от бессилия заскрипел зубами. На него смотрел толстый печальный бульдог в одних трусах, за плечами которого нагло торчали безобразные крылья. Да, хорош гусь, хорош!
– Нина! – страшно проорал он. – Иди сюда!
Дородная супруга влетела в прихожую стремительней ласточки.
– Что, Юлик? Что, милый? – защебетала она с искренней заботой и жалостью.
– Возьми топорик для разделки мяса, – с тем же запалом продолжил чиновник.
– Зачем... топорик? – прижав руки к груди, ужаснулась жена.
– Попробуешь отрубить эти чёртовы (тут он употребил другое, нецензурное слово) крылья!
– Я... Я не могу. Я боюсь, – в глазах Нины снова заблестели слезы.
– Делай, что я тебе говорю! – рявкнул Портупеев так, что задрожали стёкла.
Уже через минуту Юлий Георгиевич лежал там же на полу на животе. Рядом на коленях стояла супруга и, подняв одно крыло, неумело тюкала по его основанию. Топорик скользил. Ничего не получалось.
– Какая ты бестолочь! – ядовито прошипел муж. По его лицу цвета кетчупа струился обильный пот.
– Тут кость... большая... и гладкая, – безропотно ответила Нина.
– Вот мямля! – тяжко вздохнул Юлий Георгиевич. – Другой жене только дай топорик, так она мужу всё, что надо и не надо, оттяпает!
– Я стараюсь, – задрожал голос супруги.
– Ладно! Хватит! – завершил эксперимент Портупеев. – Надо ехать к Пухальскому!
Пухальский, несмотря на мягкую фамилию, был по природе садист. И выбрал профессию, руководствуясь основной склонностью: стал хирургом, специализирующимся на ампутациях. Человеческие конечности удалял он мастерски, счастливо мурлыкая под нос во время операции. А в промежутках между ампутациями эскулап смотрел на мир глазами опытного следователя гестапо.
Ледяным взглядом истинного арийца и встретил Пухальский появившуюся в его кабинете Нину Портупееву, а вместе с ней какое-то крупное существо, укутанное с головой в плотную чёрную ткань. Существо было спрятано надёжней любой правоверной мусульманки. Но даже от этой странной картины ни один мускул не дрогнул на точёном лице Пухальского.
– Здравствуйте, Родион Эдуардович! Несчастье у нас! Вот, Юлик... Бедняга... Выручайте, – прямо с порога трагически зачастила Нина.
– Здравствуйте, Юлий Георгиевич, – поздоровался хирург так, будто подозревал чиновника в покушении на фюрера. – Снимите ваше покрывало!
– Только вы не пугайтесь! – взмолилась женщина.
– Меня нельзя напугать, – с горделивым нажимом ответил Пухальский, поднялся из-за стола и подошел к Портупееву. Повторил:
– Снимайте покрывало!
Чиновник что-то жалобно прогудел в ответ. Потом медленно стянул с себя покрывало и предстал перед хирургом с обнажённым торсом и, ясное дело, с крыльями. И вновь лицо Пухальского не дрогнуло.
– Как же вас так угораздило, батенька? Прямо злая гримаса судьбы, – спокойно произнес он и вдруг замурлыкал, что означало приступ кайфа.
– Не знаю как, – дрожа всем телом и глядя в пол, забормотал Портупеев. – Отрежь их, ради бога! Всё отдам. Всё, что имею. Только сними ты эти долбаные крылья!
Слушая пациента, хирург замурлыкал энергичней. Потом бесстрастно ответил:
– Вы меня знаете, господин Портупеев. Не задумываясь, я забрал бы всё, чем вы располагаете. Но, к сожалению, случай не тот...
– Как не тот! Как не тот! – не дав ему договорить, взмыл Юлий Георгиевич. – У меня катастрофа, а вы и глазом не моргнёте!
– Родненький, спаси! – завыла вдруг Нина и, бухнувшись на колени, крепко обняла ноги Пухальского. Истинный ариец, впадая в экстаз, замурлыкал громко, безудержно. Так продолжалось несколько мгновений. Затем эскулап очнулся и вновь сухо произнес:
– Сегодня с трёх часов ночи чиновники прут ко мне косяком. И у каждого такие же крылья, как ваши, господин Портупеев. Я уже перепробовал все известные мне средства, чтобы их удалить. Но крылья прямо на глазах вырастают снова. Чудеса да и только! Конец света!
Пока он это говорил, Нина поднялась с колен, а её супруг начал расцветать блаженной улыбкой.
– Случай феноменальный. Из ряда вон выходящий. Медицина тут бессильна, – весомо заключил Пухальский.
– Значит, я не один? – наполняясь восторгом, воскликнул Юлий Георгиевич.
– Вы не один. Вы – в стае, – сухо ответил ариец.
– Чего ж ты сразу не сказал?
– А покайфовать?
Портупеев мысленно плюнул на хирурга и бросился на него с лобзаньями, которые, конечно же, не понравились садисту. Садисты телячьих нежностей не переносят.
Домой супруги вернулись в радостном возбуждении. Им хотелось петь и плясать. Нина даже сказала, что крылья Юлику определённо идут. Воскресший Юлий не возражал.
Потом зазвонил телефон. Портупеев уверенно поднял трубку.
– Слышал, ты тоже оперился? – голос шефа звучал бодро.
– Так точно, – отрапортовал Юлий Георгиевич. – Какие будут распоряжения?
– Я скажу, а ты подумай. Раз все мы получили такое небесное отличие, то надо его использовать. Если на лапе козыри, то почему не играть?! В общем, решили мы создать партию окрыленных. Сокращенно «ПОКРЫЛ». Как ты на это смотришь?
– Обеими руками «за»! – отчеканил чиновник.
– Не сомневался, – удовлетворенно произнес шеф. – Теперь слушай. Скоро осень. Пора лететь на юг. Отдохнём там, всё обмозгуем. Пусть зимуют без нас.
– Согласен! – радостно гаркнул Портупеев.
– Ты крылья-то свои опробовал?
– Н–нет ещё, – споткнулся подчинённый. – А разве на них можно летать?
Шеф засмеялся.
– Можно, Юлик! Ещё как можно!
На закате дня Портупеев последний раз крепко обнял Нину, вышел на балкон, взобрался на перила и, оттолкнувшись, полетел. Он догонял чиновничью стаю, которая строгим клином продвигалась на юг.
Какое счастье обрушилось на город, когда чиновники растаяли в небе, мы расскажем как-нибудь в другой раз.
