Исходя из сути и природы бытия
противоречий не существует.
Айн Рэнд
А вот же и совсем наоборот!
По самой природе своей бытие противоречиво – от атома, состоящего из протонов и электронов, до человеческого поведения, всегда представляющего собой компромисс между самостоятельностью и подражанием, традицией и новаторством, индивидуальным и коллективным – далее по списку. И это бы еще ничего, хуже, что во всех явлениях бытия действуют одновременно отнюдь не два противоположных, а двадцать два самых разнонаправленных влияния разной степени интенсивности. Но, даже зная это, мы никуда не можем убежать от законов своего мышления, а оно устроено как примитивная мясорубка: не удалите перед загрузкой хрящи и жилы – так и фарш несъедобный получите. Прежде чем загружать проблему в сознание, надо застолбить для обдумывания подходящий участок бытия, где она проявляется в наиболее «чистом» виде. Например, рассчитывая на прочность здание, можно не принимать во внимание силу притяжения луны, а заводя котенка – опасаться, что он в тигра вырастет, хотя у этих животных общий предок имелся наверняка.
Иными словами: наша голова не воспринимает мира таким, какой он на самом деле, но требует нарезки на надлежащим образом подготовленные куски. Куски эти принято называть "моделями". Коренное, необходимое отличие модели от реальности – максимальная упрощенность, т.е. выделение именно того вопроса, на который нужно искать ответ, и отбрасывание всего прочего, что не связано с ним.
Как следствие одна и та же модель может (а если удачная, то должна) подходить для множества разных ситуаций, не одинаковых, но имеющих общие характеристики – те самые, что описывают "обсуждаемый вопрос". Представление о скорости при перемещении из пункта А в пункт В годится и для бегуна от старта до финиша, и для поезда Москва-Петербург, и для гусеницы, переползающей с одного листка на другой. Любая модель является обобщением, описывающим множество различных ситуаций и предметов, и наоборот – один и тот же предмет может быть описан посредством разных моделей, в зависимости от того, какой его признак в данный момент интересует нас.
Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства или качества или стороны, а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и «опосредствований» со всем остальным миром. Стакан есть тяжелый предмет, который может быть инструментом для бросания. Стакан может служить как пресс-папье, как помещение для пойманной бабочки, стакан может иметь ценность, как предмет с художественной резьбой или рисунком, совершенно независимо от того, годен он для питья, сделан ли он из стекла, является ли форма его цилиндрической или не совсем, и так далее и тому подобное. (В.И. Ленин)
Не все модели удачны, сплошь и рядом в них остается лишнее, и/или необходимое отбрасывается, но чем лучше выбрана модель, тем больше возможность увеличить нашу приспособляемость к среде и шансы на выживание. К тому же модель нужно постоянно совершенствовать путем «обратной связи» с описываемой реальностью: понял закономерность, использовал ее при принятии решения, поставил цель. Если цель достигнута (не раз и не два) значит, модель оказалась верной – работающей моделью. Если бомба над Хиросимой взорвалась, значит, сработали модели Лос-Аломоса, а если в результате Холокоста в кране так и не появилась вода, значит, антисемитизм – модель плохая. Из всех моделей самой древней, самой объемной и разнообразной является ЯЗЫК.
***
Для чего ж тут Аристотель?
От нефо тоска и скук.
Как это по-русски будет, Dummkopf Teufel, -
Это гусь свинье не друк!
Ю. Ким
На переговорах с иностранными фирмами нас, переводчиков, систематически доставал инженер, в пределах своей темы неплохо объяснявшийся на английском. Всякий раз, услышав не те слова, какие употребил бы сам, он преисполнялся подозрений и требовал, чтобы перевод был «точным». Попытки объяснения, что можно так сказать, а можно и эдак, отвергались с порога вопросом: «Но точно-то будет как?!». Бедняга технарь никак не мог взять в толк, что точно никак не будет. Невозможно на одном языке сказать в точности то же самое, что на другом, ибо разными в разных языках являются не только звуки, но и смыслы.
Как язык в целом, так и любой из его элементов (например, слово) можно представить в виде трехэтажного домика: Первый этаж – что-то вроде неосвещенного полуподвала: та часть реальности, которую «представляет» данный элемент, но никогда мы толком не знаем, насколько адекватно наше представление, Кант это называл «вещь в себе». Второй этаж – наша модель этого самого плохо представимого участка реальности, «вещь для нас», психологи и лингвисты именуют это «понятием». Третий этаж – сочетание звуков, которым мы обозначаем «понятие», чтобы передавать информацию друг другу, наладить взаимопонимание и сотрудничество. Причем, неясно (пока что, во всяком случае), как и почему данное понятие ассоциируется в данном языке вот именно с данным набором звуков (вот это стул – на нем сидят, вот это стол – за ним едят… а могло бы быть, собственно, и наоборот), но раз сложившись, эта связь становится обязательной для всякого, употребляющего данный язык, иначе – не сговориться! В современных языках пристроена еще «мансарда» в виде письменности, но в нашем случае это ничего не меняет.
Точный перевод невозможен, потому что язык – большая модель большого мира, состоящая, на манер детского "конструктора", из множества мелких моделей, причем, в разных языках модели эти – разные. Одну и ту же машинку или самолетик разные "конструкторы" разбирают на разные части, собрать одну машинку из двух разных конструкторов невозможно, даже если образцом служит тот же самый «мерседес». Хороший переводчик не эквиваленты слов ищет – в двух конструкторах детали совпадать не обязаны – а ищет он готовый "самолетик", который затем, в своем конструкторе, разберет на соответствующие составные части. В большинстве случаев они, разумеется, окажутся по значению похожими на слова-детали языка оригинала. Похоже – но не одно и то же.
Вот, например, совершенно невозможно с русского на немецкий перевести простую прибаутку: «Шел дождь и два студента, один в пальто, другой – в университет». Невозможно потому что в Германии дожди не «ходят», максимум «падают» (fallen), но чаще просто «дождят» (es regnet). И не может быть человек «в пальто», он может только «носить пальто» (Mantel tragen, anhaben). Одна и та же картинка в двух языках собирается из разных деталей-моделек, расположенных в разных ящиках языка-конструктора, с которыми они всегда сохраняют связь.
Говоря на родном языке, мы не задумываемся над тем, что каждое наше слово тащит за собой целый хвост ассоциаций, которые, конечно, можно иноязычным объяснять, но так долго и нудно, что никто кроме специалистов сквозь такую чащу не продерется. Вот пример абсолютно непереводимой фразы:
Взвился бывший алкоголик, матерщинник и крамольник,
Говорит: "Надо выпить треугольник. На троих его, даешь!"
Разошелся - так и сыплет: "Треугольник будет выпит.
Будь он параллелепипед, будь он круг, едрена вошь!"
В. Высоцкий
Чтобы понять ее, надо знать, что такое "выпивать на троих", и иметь большой опыт просмотра советских "историко-революционных" фильмов с митингующим положительным героем. Переводчики художественной литературы к каждому слову два кило сносок, конечно, не цепляют, а стараются просто подобрать на своем языке другие ассоциации, столь же понятные своему читателю, как ассоциации оригинала – его публике. Как, например, тот же Высоцкий прекрасно перевел "Алису в стране чудес". Но вернемся к нашему инженеру.
Он требует стопроцентного соответствия английского текста русскому, и, соответственно, обоих – некоторому участку реальности, не задумываясь о том, что требует невозможного. Притом что в рамках своей профессии он хорошо понимает, что такое модель, как ею пользоваться и каковы ее границы. Он знает, что новоразработанный технологический процесс нельзя сразу в промышленном масштабе запускать, надо сперва построить пилотную установку, на ней погонять и выявить какие-то характеристики, которые мы, по ошибке, в нашу модель не включили, какие-то проблемы, которых не предвидели. Но стоит человеку выйти за пределы знакомого, изученного и опробованного, у него тотчас же возникает иллюзия идентичности модели с реальным миром. На этом свойстве нашей психики строится разновидность моделей не менее древняя, чем язык. Называется она – миф.
***
Если нет – так делай вид.
Советский фольклор
Давайте еще раз выстроим тот же домик. Полуподвал опять же не освещен, но многолетний опыт позволяет рассматривать его как «черный ящик» с известным входом и выходом: щелкни кобылу в нос – она махнет хвостом. Например, в той географической зоне, которую Гумилев-младший именует «великой степью», землю пахать опасно – разрыхленную почву легко уносит первый же ураган. Второй этаж – сохраняемое традициями местных народов представление, что пахать нельзя, а вот третий… третий занимает абсолютно фантастическое объяснение, почему нельзя: якобы, пахота «тревожит покой земли», а землю обижать опасно. Как и в языке, неясно, почему с этим опытом связан именно такой сюжет. Можно бы, например, вместо земли представить обиженным ветер, травы, которые лишаются пахотой своего традиционного жизненного пространства, придумать какое-нибудь постановление высшего божества, объявляющее заповедной именно эту территорию…
Для чего это нужно? Неужели недостаточно просто сказать: «Нельзя пахать, ветер почву унесет, будет голод!», – не придумывая никаких олицетворений, настроений и прочей непроверяемой лабуды? А вот именно для того, для чего «звуковое оформление» в языке: чтобы передавать информацию друг другу, наладить взаимопонимание и сотрудничество. Человек – животное общественное, для достижения цели требуются, как правило, усилия совместные, т.е. согласованные, а согласования не бывает без единства мнений по самым важным вопросам.
Прежде всего – картина мира, как и почему оно тикает. Из общей картины выводятся правила поведения, отношения в коллективе, иерархия и права руководителя. Она, естественно, должна соответствовать… ну да, ну конечно, накопленному за столетия коллективному опыту, но прежде всего – устройству нашего мышления, нашей логике, которая, как помним, далеко не полностью отражает реальное устройство космоса, зато хорошо помогает нам понимать друг друга. Так что, покуда климатологию не изобрели, вполне можно обойтись представлением, что земля – существо, подобное нам, и способна обидеться, как мы обижаемся. Важен результат: взаимодействие с реальностью будет правильным и максимально безопасным.
Ну, а после изобретения климатологии – как? В воспоминаниях Н.К.Крупской есть забавный эпизод из времен преподавания в воскресной школе для рабочих. Она принесла в класс рисунок фасеточного глаза мухи. Один из учеников воскликнул: «Вот оно, оказывается, как все устроено! А я-то, дурак, Евангелие читал!». На первый взгляд вывод немного странный, ибо известно всем, что нету в Евангелии ничего насчет мушиного глаза – ни правильного, ни ошибочного, а вот совсем-совсем ничего, так что можно, вроде бы, продолжать его читать – на другую тему. Ан нет! Евангелие он читал, поскольку верил во всемогущество Христа, а увидевши фасеточный глаз, незамедлительно уверовал во всемогущество науки.
Иными словами: не от мифологии к науке ученик Надежды Константиновны перешел, а от одного мифа к другому. Понятно, что безграничная вера во власть учености свойственна большей частью энтузиастам с дипломом третьего класса церковно-приходской школы, кто сам наукой занимается – видит все в несколько ином свете, но… значит ли это, что от мифологии он свободен? А как насчет веры в благородный дух познания? В накопление информации и развитие техники как средство сделать людей счастливее, а мир лучше? В прекрасный и бескорыстный поиск истины? Верно ли это? Безусловно – верно, но… верно и обратное: Расщепивши атом, человечество, прежде всего, сотворило бомбу, соблазн жирных грантов породил аферу "глобального потепления", а умножая познание – умножаешь скорбь.
Действительность сложна и противоречива, но невозможно наладить сотрудничество, выработать кодекс чести – что такое хорошо и что такое плохо – оставаясь на позиции: С одной стороны нельзя не сознаться, с другой – нельзя не признаться. На такой основе ни решения принимать, ни взаимодействовать, ни даже просто действовать невозможно. Даже если теоретически понимаешь, что вражеский солдат – тоже человек, стреляя в него, приходится отвлекаться от этого момента, иначе – проиграешь войну. И потому в качестве модели поведения принимается известное стихотворение Симонова:
Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты в люльке, качаясь, плыл...
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы...
Если мил тебе бедный сад,
С майским цветом,
С жужжанием пчел,
И под липой сто лет назад
Дедом вкопанный в землю стол...
Если мать тебе дорога,
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть.
Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что поцеловать ты не смел —
Так ее любил,
Чтобы немцы ее втроем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее живьем
Обнаженную на полу,
Чтоб досталось трем этим псам
В муках, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...
Так убей же немца, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвом стоял.
Так хотел он — его вина,
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не тебя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Если немца убил твой брат,
Если немца убил сосед, —
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Так убей же хоть одного,
Так убей же его скорей.
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
Да, конечно, на самом деле все куда сложнее, но в жизни не только думать надо, в жизни необходимо действовать, а чтобы действовать, надо сделать выбор, иначе так всю жизнь и простоишь в позиции буриданова осла, в каковой позиции она, впрочем, долго не продлится, и не только в случае войны. Не менее радикально встает вопрос и при выборе мира.
Миф о безнравственности и недопустимости любых войн, мир и только мир представляющий как естественное состояние человечества, возник в Европе второй половины ХХ века, крепко умученной двумя мировыми, и был оперативно и квалифицированно раскручен советской пропагандой, предлагавшей радостно сдаваться на милость победителя под лозунгом: "Лучше красным быть, чем мертвым!". Казалось бы, элементарная логика подсказывает проверить, исключает ли одно другое. Несомненно "красные" советские "советники" воевали от Суэца до Вьетнама с заходом в Афганистан, а уж на острове Даманский и вовсе с обеих сторон равномерно красные были. Но миф фильтрует информацию.
Есть психологический барьер, отсеивающий то, что не согласуется с мифом, потому что миф – не догма, а руководство к действию, а действие разворачивать на 180о с каждым новым сообщением нельзя. Об этот барьер от века разбивали лбы все, кто осмеливался идти наперекор общественному мнению, кто первым замечал, что ситуация изменилась и модели пора менять. И либо стенка, в конце концов, поддавалась-таки твердым лбам упрямых реформаторов, либо сообщество обрывало обратную связь с реальностью и как Титаник шло ко дну.
Итак, модель (в нашем случае – миф) – необходимый инструмент человеческого мышления, без него невозможно ни индивидуальное познание, ни коллективное действие, она должна быть относительно стабильной и все же непрерывно изменяемой, она соответствует реальности, но никогда не станет ей идентичной. Инструмент, что и говорить, не простой, и этой его сложностью в наше время вовсю злоупотребляет известный наперсточник по имени ПОСТМОДЕРНИЗМ.
«Поскольку вся полнота истины никому недоступна», – заявляет он, – "Что одна модель, что другая – всем цена одна! Нарратив любого индивида или коллектива не хуже и не лучше нарративов всех бывших, настоящих и будущих индивидов или коллективов земли». И представьте, в рамках ЭТОГО мировоззрения разницы действительно нет, потому что…
***
Лозунг у них был такой: "Познание бесконечности
требует бесконечного времени". С этим я не спорил,
но они делали из этого неожиданный вывод: "А потому
работай не работай – все едино". И в интересах
неувеличения энтропии Вселенной они не работали.
А. и Б. Стругацкие
Философия постмодернизма имеет одну очень важную особенность: в ней нет места действию. Она настаивает на безграничных возможностях для выбора именно потому, что никакой выбор не имеет последствий. Там, где последствия все же возникают, целью является их устранение – не воспитание детей, а совершенствование презервативов, тем более что воспитание и само по себе – дело предосудительное. Несознательные родители если и не прямо силой, то уж точно интенсивным психологическим давлением навязывают бедному дитяти свой язык, свою мифологию, модель поведения и систему ценностей еще прежде, чем он окажется в состоянии выбрать сам. Естественно, ребенок, которому в юном возрасте ничего подобного не навязывали, ничего уже никогда не выберет, не научится строить и использовать модели, т.е. не станет человеком, как показывают примеры человеческих детенышей, воспитанных животными, но это уже как бы – результат, а результат в постмодернизме значения не имеет.
Из-под нашей трехэтажной избушки тихой сапой выдергивается первый этаж – ее опора и несущая конструкция (благо она, по определению, исчерпывающим образом никогда не описывается), второй этаж, правда, обязан внутри себя строго соответствовать всем требованиям логики, но это уже скорее искусство для искусства, поскольку его в любую минуту можно заменить другим, столь же безупречно логичным. Взять хоть пресловутый «Новый Ближний Восток» Шимона Переса: реальная ситуация в расчет не принимается, внутренняя логика – комар носа не подточит, а результаты… а при чем тут результаты? Вы, может, думаете, что они появились из-за Ословских соглашений? Ну, в вашей модели оно, может, и так, но она ведь – не единственно возможная? А я вот возьму и свободно выберу себе другую, не менее логичную, вот и выйдет все наоборот…
А уж третий этаж без опоры и вовсе воспаряет в безграничность и бесконечность: это уже даже не варьирование в широких пределах, типа то ли земля обидится, то ли ветер не так поймет, а полное обессмысливание, типа пахать ли или не пахать – все едино.
Традиционные мифы имеют целью совершенствование коммуникации с реальностью ради повышения выживаемости. Они всем нам нужны как хлеб, и мы доверчиво реагируем на знакомое обличие, не замечая, что вместо хлеба нам подсунули героин. Ибо постмодернистские псевдомифы создаются с целью противоположной – от реальности отгородиться, чтобы она не беспокоила, не ставила перед выбором, не напрягала и решений не требовала. Место коллективного опыта занимает набор картинок для стимуляции положительных и подавления отрицательных эмоций, т.е. вместо необходимых организму белков, жиров и углеводов – набор беспочвенных, но сладостных грез. И не забудьте, что любой наркотик, вызывает привыкание.
В современном мире на это работает целая индустрия. Отдел рекламы любой газеты или популярного интернет-издания предложит вам на выбор с десяток коучингов, вдохновителей и утешителей, обещающих улучшить ваше самочувствие, создать уверенность в себе, и все у вас получится. Главное – чтоб внутри настрой был положительный, тогда непременно устроится все и в окружающей среде. Несколько лет назад случилось уже мне наводить критику на «мыслителя», на полном серьезе предлагавшего арабо-израильский конфликт разрешить методом психотерапии. http://www.berkovich-zametki.com/Nomer30/Ekkleziastov1.htm. Возможно ли представить древний миф, гласящий: «При пахоте или без пахоты главное – отбросить комплексы и вызвать в сознании положительный образ зеленеющей степи»?
Древний миф всегда признает зависимость человека от кого-то или чего-то, что не «я» и даже не «мы». Миф постмодернизма признает зависимость только от собственного настроения. Можно сказать, что главное содержание его – солипсизм:
"Мир, - учил он, - мое представление!"
А когда ему в стул под сидение
Сын булавку воткнул,
Он вскричал: "Караул!
Как ужасно мое представление!"
Из переводов Маршака
А ведь опасности современного мира, увы, не ограничиваются воткнутыми в стул булавками... Неужели же они не подозревают об этом? Представьте – нет. Постмодернизм – мифология поколения, которому никогда ничего не угрожало всерьез, которое без труда получало любую рыбку из любого пруда и потому не сомневалось, что у каждого человека есть права без обязанностей, что мир устроен понятно, просто, в полном соответствии с нашими моделями. На школьной скамье подсадили их на иглу сладкого убаюкивания:
Все наладится, образуется,
Так что незачем зря тревожиться,
Все безумные образумятся,
Все итоги непременно подытожатся,
А.Галич
И вырастили как зверушек в зоопарке, неспособных выжить в дикой природе реальности.
Я лично далеко не во всем согласна с Айн Рэнд, но все ей прощаю за одно гениальное прозрение: Сами того не сознавая, эти люди губят себя, исповедуя религию смерти. Они воображают себя всеведущими и всемогущими, подобно ослепшему Фаусту, что грезит о строительстве грандиозной мелиоративной системы, дабы осчастливить человечество, тогда как на самом деле это роют ему могилу…
