Предисловие
С творчеством Сергея Высокова калужане впервые смогли познакомиться в 2009 году на страницах популярной тогда литературной газеты «Калужское Слово». Рассказ «Мама, мне больно!..» задел читателей своей пронзительностью и откровенностью. Казалось бы, давно ушли в прошлое события афганской войны, но раны от неё не зажили до сих пор. Ещё многие поколения русских людей будут вспоминать ту войну потому, что это была последняя битва Советского Союза за своё единство. Судьба отдельного человека неотделима от судьбы всей страны в целом. Вот и в рассказе главный герой, покалеченный физически и душевно, вернулся домой, но, не обретя счастья, умер. Умерла и советская страна.
Глубокий психологизм и философский анализ, казалось бы, рядовых событий в произведениях писателя Сергея Высокова заставляет по-другому взглянуть на привычные нам явления нашей жизни.
До сих пор, несмотря на то, что пишет Сергей много и повестей, и рассказов, у него нет отдельной книги. Но творчество его злободневно, стиль его произведений интересен и самобытен, и поэтому очень хочется, чтобы читатели узнали его.
Новый рассказ Сергея Высокова «Забытая Вера» показывает, какие страдания испытывают не только люди, забытые обществом, но и звери, живущие на одной с нами планете. И только вера в Высшие силы даёт человеку уверенность в справедливость происходящего.
Забытая Вера
Рассказ
I
Стая шла медленно: не глубокий снег и не тридцатиградусные морозы, стоявшие вот уже целый месяц, сдерживали движение — движение тормозил голод. Стая шла в надежде найти добычу.
Вожак, матёрый, старый, но ещё очень сильный волк, поглядывая по сторонам, принюхиваясь, всё больше нервничал, замечая недобрые взгляды своих сородичей. В его памяти отчётливо всплывала картина: он, молодой волк — этим же путём вёл ещё большую стаю его отец. Тогда эти места были наполнены запахами человеческого жилья, вылетающими из труб; запахами навоза и пота животных, стоящих не только в домашних хлевах, но и на фермах, непременных в каждой деревне. И помнил вожак, что люди, живущие в этих деревнях, не были особо агрессивны; не особо лютовали и собаки, которые были почти в каждом доме. Он помнил, что «падали» хватало всем. Однако теперь, медленно двигаясь по «старому», некогда обжитому людьми краю, он всё отчётливее понимал, что всё вокруг изменилось и с уходом отсюда людей исчезли и животные. Пропала добыча. Острое чутьё волка не улавливало ни одного запаха, не слышно было ни одного звука, не чувствовалось ни одного намёка на существование жизни.
Он был вожаком — он вёл за собой волчью стаю, и это означало, что он должен был идти всегда впереди, не взирая ни на мороз, ни на глубокий снег, и вывести стаю на добычу. Он знал, что в такие морозные ночи стоит только немного расслабиться — и тогда конец, и тогда все его соплеменники могут погибнуть.
Вожак хорошо знал волчьи законы. Но силы его были не беспредельны. И вот, в очередной раз пробив огромный сугроб и вырвавшись из русла безымянной реки на берег, он понял, что его силы на исходе. Приготовившись к худшему, он глубоко втянул жгучий, холодный воздух, от которого появилась ноющая боль в груди, и вдруг с этим-то последним, как ему казалось, вздохом, он ясно почуял где-то рядом запах человека. Оглянувшись и увидев в ярком свете луны слабеющие огоньки глаз собратьев, он поднял голову к небу и завыл.
II
Сознание возвращалось медленно: ей казалось, что она всё ещё спит. Чуть шевельнув рукой, услышала потрескивание сухого сена, которым была окружена со всех сторон. Мелькнула мысль, что странный звук, заставивший затрепетать её старое сердце, пришёл из сна. Она немного успокоилась и снова провалилась в сон. Но звук повторился и отозвался страшным многоголосьем…
«Волки!» — с ужасом осознала баба Вера. Вой раздался совсем рядом. Медленно она разгребла сено вокруг себя, выбралась на свободное пространство изуродованной временем и жизненными потребностями избы, осторожно подошла к окну и, взглянув в него, застыла от страха: на неё в упор, не мигая, смотрели горящие глаза волка.
Избушка была ветхой: пол прогнил до такой степени, что в ещё не совсем морозные дни пришлось натаскать из сарая сена и устелить им всю избу. Вот и сейчас стояла баба Вера у окна, смотрела в пронзительно-голубые волчьи глаза и чувствовала — то ли сено шевелилось на полу от задувающих в щели порывов ветра, то ли седые волосы на растрёпанной её голове.
Отпрянув от окна, баба Вера бессильно опустилась на пол у самой стены. «Что делать?!» Мелькнула спасительная мысль, что наступит утро, по дороге проедут лесозаготовители и волки уйдут. Она чуть успокоилась, и снова забралась в свою тёплую нору…
III
Сон пришёл не сразу — какой-то беспокойный, прерывистый, но в эти минуты тревожного сна она как бы заново прожила всю свою жизнь — счастливую и несчастную, иногда даже трагическую. Это была её, её жизнь, непохожая ни на чью другую. Вот снова она провалилась в счастливое время — детство.
Туманное летнее утро. Отовсюду слышится мычание, блеяние; деревня окутана лёгким облаком пыли — коровы, овцы, козы, подгоняемые молодым пастухом, спешат на пастбище. Она, маленькая девочка, вместе с матерью гонит со двора корову. Вокруг одни женщины и дети. Мужчины уже на работе: сенокос в разгаре. Колхозу надо много сена — госпоставки, да и число бурёнок с каждым годом растёт. И всюду, всюду дети — на сенокосе, в поле, на ферме; в деревне не утихает смех…
Картины жизни сменяли одна — другую.
И вот — первые осенние дни. Вся деревня собралась у начальной школы. Играет гармонь. Первый звонок, и первое слово на доске — «Родина».
Следующая картинка… Вот она уже девушка, собирается поступать в педучилище. И вдруг это страшное, раздавшееся из репродуктора слово — «Война»…
Лесозаготовки. Ударная молодёжная бригада. Лозунг — «Всё для фронта, всё для победы». Голодные годы, страшные потери: и отец, и старший брат погибли на фронте.
«Но ведь выжили, выжили и победили!» — говорит она кому-то невидимому и — прсыпается…
IV
Воют волки. Дрожащей левой рукой нащупывает баба Вера маленький медный крестик на груди, правой крестится, шепча: «Спаси и сохрани!..» И видит — то ли во сне, то ли наяву, вспоминая.
Раннее утро. Она — маленькая девочка. Мать Веры — молодая, весёлая, аккуратно расчёсывает на Вериной голове густые льняные волосы и заплетает их в косу с яркой красивой лентой. Отец помогает Вере надеть новое ситцевое платье.
Сегодня праздник — Пасха. И они — отец, мать и Вера — спешат светлым солнечным утром в Воскресенский храм.
Храм стоит одиноко на берегу речки. Маленький, но удивительно красивый и белый, как январский снег. Вере он напоминает уточку, одиноко плывущую в деревенском пруду. Подойдя к храму, они все крестятся и кланяются три раза. Отец — звонарь деревенской церкви — ведёт мать с Верой аккуратно по крутым ступеням на колокольню. Вера радостно считает их. Их — тридцать три… И вот они на звоннице. Вера вертит вокруг детской головёнкой. Всё вокруг удивительно красиво: река, леса, невдалеке стоящая их деревенька. Отец, гладя рукой её льняные волосы, ласково говорит дочери: «Смотри в небо!» Вера поднимает глаза к небу и видит огромное солнце…
V
Опять что-то тёплое разливается по старому телу, и снова приходит успокоение. И она возвращается в юность.
После мрака тех страшных лет свет пришёл Алёшей, вернувшимся с войны, сиянием его светло-голубых глаз, с такой нежностью глядящих на Веру. Два года его учёбы — и вот он механик-тракторист, а она его жена, самая счастливая на свете. Свой дом, свой огород, своя корова, работа на деревенском сырзаводе, рождение сына. Казалось, счастью не будет конца…
И вот тот осенний день, по небу несутся рваные тучи, иногда брызжущие холодным дождём. Трактора возят на зерноток обмолоченный хлеб — просёлочная дорога разбита, и на пути надо ещё преодолеть неглубокую, теперь, осенью, речку. Левый берег крут, но надо спускаться вниз к броду, а потом двойной тягой взбираться к зернотоку. Недавно пролившийся ливень так напитал влагой траву, что она стала гладкой и скользкой, и даже выглянувшее солнце ни на йоту не улучшило ситуацию. Одна была надежда у тракториста, что вывезет колея, и, отчаянно стиснув рычаги, он ринулся вниз…
Вера работала в тот день на зернотоке. В перерыв она вышла из-под навеса, и, взглянув на левый берег реки, увидела колонну тракторов, тележки которых были загружены зерном нового урожая.
Первый трактор стал медленно спускаться к броду. Вдруг его тряхнуло. Передние колёса вылетели из колеи и беспомощно заскользили по мокрой траве. Трактор весь соскользнул на луговину, потерял управление, его развернуло поперёк склона.
Дальше всё было, как в замедленной киносъёмке: тяжёлая гружёная зерном тележка, летя вниз, увлекла за собой трактор, и они, несколько раз перевернувшись, сорвались в реку.
Через минуту (как ей тогда показалось) Вера была у трактора. В покорёженной, с разбитыми стёклами кабине, наполовину залитой водой, плавал Он. Лицо, которое она столько раз целовала, волосы, которые она нежно гладила по утрам, были в крови. Даже сейчас она не могла вспомнить, какими были те три дня, пока гроб стоял в доме…
Очнулась она уже на кладбище только тогда, когда сын, дёргая за полы жакетки, жалобно сказал: «Мама, все давно разошлись. Я замёрз, пойдём домой!..»
Да, надо было жить. Она медленно поднялась, отряхнула с колен налипшую грязь, чуть поправила, словно прощаясь, зелёные ветки, обрамлявшие могилу, и, повернувшись к сыну, тихо сказала: «Будем жить…»
Колхоз не оставил её без внимания: дрова привозились регулярно, участок под картошку весной вспахивался вовремя, а работы — работы в колхозе было непочатый край.
Так и мелькали годы. Сын закончил школу, и вся деревня провожала его в армию. Попал на флот. Отслужив, остался на сверхсрочную, да так до пенсии и прослужил на Северном флоте. Там, в Северодвинске, и женился, получил квартиру, после пенсии работал сварщиком на секретном заводе. Но коварная болезнь — рак — свела в могилу. Перед смертью просил похоронить на родине, рядом с отцом.
VI
И снова протяжный и ужасающий вой прервал нахлынувшие воспоминания бабы Веры. С каждым новым завыванием усиливалась её жгучая боль в груди. И вдруг сознание как бы выключилось, и в эти короткие минуты забытья перед глазами прошли мутные времена перестройки, безумные годы реформ. Развал колхоза, вымирание деревни, наступившая внезапно старость.
С её приходом и домашнее хозяйство постепенно пришло в упадок. Не стало коровы, овец и кур, зарос огород, закончились дрова. Лишь иногда проезжающие мимо лесозаготовители из жалости подбрасывали муку, песок, мешок хлеба, которого с горем пополам, но хватало; керосин… Редко, но заезжали из города любители зимней рыбалки. Так и жила.
Но этот лютый не только от морозов год оказался самым тяжёлым. Ушли последние старушечьи силы, а до центральной усадьбы колхоза, до магазина, даже и на лыжах было не дойти… Да и рыбаки второй месяц не заглядывали. «Всё к одному», — шептала она самой себе в полусознании.
VII
Волки, чуя человека в этом старом, покосившемся доме, обступили его со всех сторон и выли, выли…
Вожак понимал, что терпение волков не беспредельно. Он шкурой чувствовал нависшую над ним опасность: если не отведают они, наконец, человечины, останутся голодными, могут и его порвать на части. Развернувшись он увидел горящие от ненависти глаза своих сородичей и понял, что всё уже решено. Он оскалил пасть, приготовившись доказать, что он, хотя и стар, но ещё силён. Молодой волк, который был готов наброситься на него, отпрянул и, повернувшись, побежал к дороге. За ним устремилась и вся стая. Вожак ждал, что кто-то обернётся и он побежит за ними, побежит уже ведомым. Но никто не обернулся. Чем дальше волки уходили, тем сильнее у него болело в груди под левой лопаткой…
Рассветало. Зарывшись в снег возле входной двери, он забылся. Во сне он опять был молодым и бежал в стае за сильным матёрым волком — его отцом. Рядом бежала волчица — его мать.
Разбудил его нарастающий стрекочущий звук с высоты. Он поднял голову. Он знал, что огромная эта махина с вращающимися лопастями пропеллера не обещает ничего хорошего. Сердце старого волка почти остановилось от ужаса. Вертолёт шёл по следу стаи. Вскоре послышалась беспорядочная стрельба с переливами автоматных очередей, и вдруг всё стихло.
Перед замутнёнными глазами старого волка возникла жуткая картина, как волки от страха сбиваются в кучу и их, молодых и неопытных, накрывает шквал огня. Ему даже почудились предсмертные захлёбывающиеся визги сородичей, проклинающих его, приведшего их сюда, на верную смерть.
Боль в груди резко усилилась, он с трудом поднялся из снега и взвыл так, что этого страшного звука умирающего зверя хватило, чтобы сердце бабы Веры остановилось.
…Они поднялись на колокольню. Отец, гладя рукой Верины льняные волосы, ласково говорит дочери: «Смотри в небо!» Вера поднимает к небу глаза, и внезапно верх колокольни исчезает и она видит, что над их головой висит солнечный колокол.
Отец собирает в руки лучи-верёвочки, приближает к себе один луч, затем другой — и вмиг всё вокруг заполняется чудесным звоном.
Старческие губы бабы Веры шепчут: «Мама, папа, я лечу!»
VIII
В начале марта морозы ослабли. В первый же выходной на большаке остановился УАЗик, и рыбаки направились к домику бабы Веры. У дверей они наткнулись на замёрзший труп волка. На стук никто не ответил. Слабенький запор открылся сразу. Через десять минут УАЗик мчался в город, а трое мужчин занялись своим привычным делом — рыбалкой.
На следующий день к большаку подъехал трактор с санями. В санях сидели председатель сельской администрации, участковый, фельдшер и четверо мужиков с уже раскрасневшимися с утра лицами. Они вошли в покосившуюся избёнку, где, к их удивлению, не было не только мебели (баба Вера в морозы всю её использовала на дрова), но и пола… Комната напоминала сеновал, наполовину набитый сеном. На сене лежала баба Вера. Левая рука была прижата к груди в том месте, где раньше билось сердце. В застывшем кулаке бабы Веры навсегда был зажат медный крестик.
