"Тарусские страницы» отметили полувековой юбилей"
24 июля 1961 года Калужское книжное издательство передало в набор в областную типографию тщательно выверенные и безукоризненно отредактированные тексты литературно-художественной хрестоматии «Тарусские страницы». Составителем в выходных данных был назван Н. Оттен, художественным редактором А. Пелипенко, а цена в соответствии с хрущовской деноминацией 1961 года была предписана: 1 рубль 80 копеек.
В строю авторов сборника последним стоял выдающийся русский лирик, член Союза писателей СССР Николай Алексеевич Заболоцкий. Читателям предлагались воспоминания о поэте известного советского литератора и московского дачника в Тарусе Н. Л. Степанова, воспоминания о детстве и молодости самого Н. А. Заболоцкого и блистательная подборка его неизданных лирических шедевров, где первой в строю высилась гениальная баллада «Лицо коня».
И если б человек увидел
Лицо волшебное коня,
Он вырвал бы язык бессильный свой
и отдал бы коню. Поистине достоин
Иметь язык волшебный конь.
Так считал молодой ленинградский сотрудник детского развлекательно-художественного журнала «Чиж и Еж» в 1926 году. А в поэме «Торжество земледелия» 1930 года лирические Бык и Конь у Заболоцкого логично рассуждали о возможности бытия после физической смерти. Эту проблематику молодой поэт из Ленинграда в 1932 году развивал в письмах знаменитому калужскому старцу К. Э. Циолковскому.
«Едва могу себя понять, — молвил бык, смотря в окно, — на мне сознанья есть печать, но сердцем я старик давно. Как понять мое сомненье? Как унять мою тревогу?» — спрашивал Бык в отрывке из поэмы «Торжество земледелия», вмонтированном Заболоцким в одно из писем Циолковскому на улицу Брута в Калуге.
...Тревожно сомневающегося быка я наблюдал совсем недавно, 24 июля 2011 года, когда возвращался на «жигуленке» еще советского времени из уездной Тарусы в губернскую Калугу. Талантливый и креативный фотодизайнер малого интернет-бизнеса, мой сын Ю. В. Бучарский ездил «самозавозом» в служебную командировку на съемку тарусских «достопримов». Меня, сетевого пешехода и космиста, он пригласил в качестве штурмана и знатока культурно-исторических и природных ценностей местного края.
Отъехав от райцентра верст за двадцать в калужскую сторону, мы решили наконец перекусить и попить чайку. Остановились на лесной опушке с видом на гречишное поле, за которым по сгущенности облаков угадывалось среднее течение Оки.
Едва мы расположились на замусоренном пятачке со своими огурцами-помидорами и старинным китайским термосом, как на грунтовое кривопутье среди молодых берёзок вышло из чащи лесной фермерское стадо голов в двадцать КРС и пошло прямо на нашу стоянку. Однако бывалые путешественники, мы не оробели и продолжали шелушить сваренные вкрутую яйца Тульского птицепрома. И притом ещё и беседовали о лирической прозе и поэзии из Тарусской «хрестоматии».
Телки и первотелки, пара бычков, а также их родитель бык — все были «швицкой» породы — низкорослые в холке, с нежно-белыми окологлазьями и цыганскими длинными ресницами. Стадо подгонял «гастарбайтер» приокской национальности без определенного возраста — в бейсболке козырьком назад, драном пиджаке еще советского пошива, дырявых на коленках «ковбойских» джинсах и в резиновых «ботфортах». Но неформальным лидером стада был, конечно, неторопливо серьезный бык с длинным хвостом и не коротким «писуном» в центре тяжести, как раз посредине между передними и задними конечностями.
Удивительным явлением было то, что бык весьма отчетливо и внятно сам с собой разговаривал. Речь, конечно, урчала не местная и не человеческая. Но строилась из отчетливых фраз и членораздельных слов. Притом в чревовещательных звуках «речи» можно было заметить даже ударные и безударные артикуляции бычьего «гласа».
Как же было нам, книгочеям, не вспомнить «говорящие головы» домашних животных из поэм Заболоцкого!.. А мой спутник и сын, один из создателей безрекламного детского сайта в интернете, еще и «зацепился» в Тарусе за знаменитый стих русского советского классика про девочку Марусю, ее мать прачку и папашу-алкаголика.
В дальнейшем пути в Калугу по заново простеленному гудрону мы рассуждали о гипотезах «имморталистов — бессмертников», христианских моделях воскрешения в загробную вечность и об атоме информационного эфира бесконечной малости — фантастическом проекте К. Э. Циолковского, который так взволновал ленинградского поэта Заболоцкого .
Н. Л. Степанов создал в «Тарусских страницах» трогательный, прямо-таки щемящий душу портрет Н. А. Заболоцкого в период жизни на берегах Оки.
«Такие стихотворения, как «Птичий двор», «Стирка белья», «Летний вечер», «Вечер на Оке», «Гроза идёт», «Городок», «Подмосковные рощи», «На закате» не только были написаны в Тарусе, но и навеяны ее природой, тихой жизнью городка, далями приокских пейзажей...
Больше всего привязался он к небольшой мохнатенькой собачке с бородкой, смутно напоминавшей о ее происхождении от каких-то предков из породы скоч-терьеров.
Эта собачка терпеливо сидела целыми днями на крыльце и умильно смотрела на Николая Алексеевича...»
Будучи тяжело больным, Заболоцкий в Тарусе много писал собственных стихов, еще более переводил сербских, немецких, венгерских поэтов, мастеров лирики Закавказья.
Перефразируя слегка перевод Заболоцким знаменитого грузинского классика Тициана Табидзе, хочется помянуть лирического Николу из Тарусы заздравным тостом в честь грузинского «неформатного» живописца Николы Пиросмани:
Жил Мастер в Тарусе. Он счастья не знал.
Таким уж сумел он на свет уродиться.
Поднимем же, братья, во здравье бокал,
Прославим поэта Николы десницу!
* * *
Назавтра после Международного женского 8-го марта 1934 года у передовой скотницы из села Клушино на Смоленщине Анны Тимофеевны Гагариной, тридцати одного года, родился третий ребенок, которого назвали Юрием в честь Георгия Победоносца и Алексеевичем по батюшке. В предместье Кламар под Парижем русская эмигрантка, мать троих детей Марина Ивановна Цветаева, сорока двух лет, в ту весну упорно и лирически думала о смерти.
Поэтесса, широко известная в европейской «продвинутой» культуре, жена белогвардейского офицера Сергея Яковлевича Эфрона, бежавшего из Одессы в Константинополь после разгрома деникинского воинства, Цветаева в начале весны 1934 года напряженно трудилась над темами публицистической прозы. Она написала несколько эссе и заканчивала очерк детской души под названием «Хлыстовки».
В том мемуарно-художественном произведении МЦ повествовала о сакральных, то есть таинственных переживаниях гимназистки младшего возраста, случавшихся с нею в летние дни начала ХХ века в дачной Тарусе Калужской губернии.
Фантастические образы яблочных браконьеров восставали с придонного слоя ностальгического колодца души гениальной российской поэтессы. В тарусской сектантской группировке материнских лет «кирилловну» кликали Богородицей, а ее вороватого сына Рыжим Христом.
В эссе «Хлыстовки», опубликованном осенью 1961 года в альманахе «Тарусские страницы», Цветаева написала весной 1934 года: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева».
Марина Цветаева похоронена на Петропавловском кладбище в Елабуге. Точное расположение её могилы неизвестно. На той стороне кладбища, где находится её затерявшаяся могила, в 1960 году сестра поэтессы, Анастасия Цветаева, установила крест, а в 1970 году было сооружено гранитное надгробие.
На высоком берегу Оки, в любимом городе Марины Ивановны Тарусе согласно воле Цветаевой установлен камень (тарусский доломит) с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». В первый раз камень был поставлен усилиями Семена Островского в 1962 году, но затем памятник был убран «во избежание», и позже в более спокойные времена восстановлен.
Хотя отпевание самоубийц в русском Православии запрещено, в 1990 году патриарх Алексий II дал благословение на отпевание Цветаевой. Основанием послужило прошение к патриарху группы верующих, включая сестру Анастасию Цветаеву и диакона Андрея Кураева.
Отпевание состоялась в день пятидесятилетия кончины Марины Цветаевой в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.
* * *
Осенью 2011 года Калужский минкульт готовился отметить полвека со дня издания «Тарусских страниц», беллетристического «парусника», который по причине редкости владельцами особняков и коттеджей ценится как «эксклюзив», то есть роскошь.
Научно-практическая конференция проводилась в конце мая в Тарусе.после ритуального посещения на кладбище могилы К. Г. Паустовского. Участники собрались перед свежо и ярко, в цвет какао, покрашенными воротами возрожденного после прошлогоднего пожара дома № 2 над рекой Таруской. Самым эмоциональным, пожалуй, было слово гостьи из Москвы, бывшей студентки Горьковского Литературного и семинаристки «доктора Пауста» (так во времена хрущовской «оттепели» именовали «дети ХХ съезда» своего кумира Константина Георгиевича) писательница и литературный редактор, издатель журнала «Мир Паустовского» Г. П. Корнилова.
Нерослая, сухая и седенькая, коротко стриженая, как парижская пенсионерка, Галина Павловна так оценила роль своего великого Учителя во «вспышке» сверхнового тарусского альманаха, изданного в Калуге: «Самое замечательное заключалось в том, что Константин Георгиевич был нравственным авторитетом для очень многих молодых писателей и поэтов еще задолго до выхода в свет «Тарусских страниц»... В глазах московской и провинциальной публики он был не только талантливым и честным со своими читателями прозаиком, но еще и гражданином... Что же касается материала альманаха, то доктором Паустом к тому времени было уже прочитано много молодой прозы, стихов и эссе, которые и стали содержанием альманаха».
— Поступок Константина Георгиевича, — рассказала далее Г. П. Корнилова, — был еще и на редкость благородным. Ведь редакторы калужского издательства Володечка Кобликов и Коля Панченко приехали к Паустовскому с предложением издать его книгу. А Константин Георгиевич неожиданно — и для молодых редакторов-калужан, и для нас, московских очевидцев этого эпизода (за столом в беседке сидели тогда Борис Балтер, Лева Кривенко и я) — вдруг, чуть подумав, сказал: «Нет, лучше будет, если мы издадим сборник или альманах молодых писателей. У меня столько прекрасных рукописей...» Я сама, полвека проработавшая редактором в московских издательствах, хорошо знаю: нет такого второго прозаика или поэта, который мог бы отказаться от публикации своей книги в пользу каких-то там молодых авторов... Только доктор Пауст был на такое способен!
Известный в советском прошлом калужский писатель Владимир Васильевич Кобликов родился в Калуге 83 года назад 24 июня 1928 года. Окончил филфак Калужского педагогического института, а ныне государственного университета имени К. Э. Циолковского. Работал в школе учителем, был корреспондентом в бывшей областной газете «Молодой ленинец», редактором бывшего Калужского книжного издательства. Именно под его редакцией вышли в свет знаменитые «Тарусские страницы», принёсшие всем, кто участвовал в этом проекте, оппозиционную известность, а издательству — административный разгром.
В сборнике «Писатели Калужской области» о Кобликове написано на 40-й странице: «Это был красивый, талантливый, открытый и любвеобильный человек. Он стоял у истоков Калужской писательской организации (тоже, к сожалению, бывшей — В. Б.) и за десять лет написал десяток книг, которые вошли в число лучших лирических произведений и прозы для детей».
Книга Владимира Кобликова для юношества «Открытые окна» была признана одной из лучших на Всесоюзном семинаре молодых писателей.
В сборнике воспоминаний о Константине Паустовском (Москва, «Советский писатель», 1983 год, известный советский живописец, сын Константина Георгиевича Вадим Паустовский рассказывал об отце:
«В Тарусе его излюбленным местом рыбной ловли стала не Ока, а маленькая речка Таруска, шумевшая по камням позади сада. Как на всех небольших речках, на Таруске мели перемежались с молчаливыми омутами, в которых отражались одинокие ветлы и высокие кучевые облака... Если идти по Таруске вверх, то сначала нужно пересечь широкую луговую долину, по краям которой поднимается лес. Река здесь долго петляет среди огородов и лугов, затем у маленькой деревеньки Сутормино резко поворачивает влево и прорезает обширное крутое холмище. Здесь где-нибудь под высоким лесистым берегом или еще дальше — на Ильинском омуте — я обычно находил отца, когда приезжал в Тарусу летним вечером...»
Бывший калужский писатель из Обнинска, а в дальнейшем гражданин Грузии Михаил Лохвицкий летом 1961 года тоже принимал участие в семинарах в беседке «доктора Пауста». В том же томе воспоминаний про Учителя есть и его заметки о тех «посиделках». С ироническим юмором повествует бывший советский писатель про ученика Паустовского из Тарусы Ивана Бодрова.
«В беседку вошёл человек лет тридцати, поздоровался сразу со всеми, сел в сторонке, достал из кармана общую тетрадь и авторучку. Это был начинающий писатель краевед Иван Бодров. Он жил в Тарусе, часто заходил к Константину Георгиевичу, и тот читал и правил его рукописи... Бодров с деловым видом стал записывать происходивший разговор. Константин Георгиевич поморщился, неодобрительно и строго посмотрел на Бодрова, хотел что-то сказать ему. Но раздумал.
...Мы вернулись в беседку, где Володя Кобликов подтрунивал над Бодровым. Константин Георгиевич улучил минуту, когда Бодров один остался вблизи него, и что-то строго сказал. После этого я не видел в руках у Бодрова тетради и он перестал записывать... При всей своей деликатности Паустовский мог быть резок и прям, даже порой беспощаден ко всем, кто по взглядам и своей человеческой сущностью был неприятен ему. Не терпел болтовни и панибратства».
Первым из советских писателей «доктор Пауст» приветствовал 12 апреля 1961 года на страницах экстренного выпуска газеты «Известия». Вернувшегося из полета Юрия Гагарина. Константин Георгиевич написал по этому поводу: «Нам несвойственно хвастовство, но очень свойственна сдержанная вера в своих людей, в гений русского народа и еще больше — в гений человечества».
Кстати сказать, в те дни июня 1961 года Первый космонавт Земли в содружестве с двумя журналистами из газеты «Правда» приступил к работе над рукописью своей первой и самой известной книги «Дорога в космос».
А что касается Ивана Яковлевича Бодрова, то он оставил потомкам несколько публицистических книг, в том числе весьма поэтичную и лирическую повесть «Я — Ока», которая печаталась с продолжениями из номера в номер в бывшей всесоюзной газете «Пионерская правда». Земляки-тарусяне высоко отметили память ветерана Великой Отечественной и талантливого, мудрого «любознатца и краелюба», присвоивши ему, как и К. Э. Паустовскому, звание «Почётный гражданин Тарусы».
После развала Калужского книжного издательства в 1962 году калужские и тарусские писатели Оки стали пробиваться с рукописями в Приокское книжное издательство в Туле. Там в 1965 году вышла краеведческая книжечка И. Бодрова «Таруса», превосходная по стилистике, достоверности и уважительности к прошлому русского и советского Отечества Победы над фашизмом. Со светлой и нефальшивой любовью рассказано в ней о многих гражданах Оки, живших в Тарусе, в том числе и о московском дачнике «докторе Паусте».
«Высокий правый берег реки Тарусы — неподалеку от устья, там, где природа особенно щедро рассыпала свои дары. У самого откоса — небольшой бревенчатый дом. Здесь с 1954 года живет Константин Георгиевич Паустовский. Сбоку от дома писателя по берегу тянется молодой сад. Летом здесь много цветов. Неподалеку от дома — круглая беседка. По утрам отсюда слышно, как журчит вода на каменистых перекатах и бродах».
