Курсанты0

      Сороковые, роковые,
      Свинцовые, пороховые...
      Война гуляет по России,
      А мы такие молодые!
            Давид Самойлов

От автора

Это документально-историческое повествование — всего малая толика из истории Великой Отечественной войны: о подготовке квалифицированных кадров в Иркутском военно-инженерном училище, располагавшемся в Красных казармах в 1942–1943 годах.

Красные казармы — уникальный памятник военной архитектуры начала ХХ века.

Училище было укомплектовано командно-преподавательским составом, оснащено хорошей учебно-материальной базой паромно-понтонного и лодочного имущества.

Книга — о системе обучения, о курсантской жизни и деятельности, о состоянии и положении на фронтах Великой Отечественной войны и в тылу. О патриотизме, о военной дружбе. О долге гражданина перед Отечеством.

«Война гуляет по России»

Война вошла, вернее, ворвалась в каждый дом, в каждую семью, неся с собой изменения в уклад жизни каждого. Нет, здесь, в Сибири, мы пока не почувствовали никаких военных действий. Только сообщения о событиях на наших западных границах заставляли понять, что это очень серьёзно, что это опасно.

Меня война застала шестнадцатилетним парнем, окончившим девять классов средней школы и поступившим на работу вожатым в загородный пионерский лагерь. Лагерь располагался в сорока километрах от Иркутска, на берегу реки Иркут, в деревне Введенщина. В лагерь я поехал с большим удовольствием и желанием немного помочь семье материально, так как сильно болел отец, и мама вынуждена была не работать и ухаживать за ним.

С началом войны лагерь закрыли. Приехав в Иркутск, я, как зам. секретаря школьной комсомольской организации, возглавил работу по освобождению здания школы под госпиталь.

Затем меня директор школы направила в совхозы области, в которых работали на уборке урожая учащиеся нашей школы, передать ребятам письма и небольшие посылки родителей, познакомиться с ходом работ. Отделения совхозов были расположены далеко друг от друга.

Серьёзная травма — перелом ноги в момент возвращения домой, больница, смерть отца — все эти события сконцентрировались в два месяца. В октябре я уже мог ходить, опираясь на костыль. Начал посещать десятый класс в своей школе. (В тот год в школах учебный год начался с 1 октября.) Штурмовали военкомат, где нам отвечали: «Учитесь, армии нужны грамотные военные. Вызовем, как понадобитесь».

В декабре 1941 года меня по конкурсу зачислили курсантом высшего военно-морского училища им. Макарова.

Январь 1942 года. Владивосток. Строевая подготовка на сопках Владивостока сказалась резким воспалительным обострением перелома ноги. Госпиталь, медкомиссия. Военкомат. Отпуск на лечение — шесть месяцев. Завершение учёбы. Выпускные экзамены, аттестат.

Война гуляет по России,
А я пока и не при деле.

Неожиданно меня приглашают в обком комсомола. Инструктор докладывает:

— Заместитель секретаря комитета ВЛКСМ школы номер восемь. Участник лыжного агитпохода в январе тысяча девятьсот сорок первого года. Вожатый пионерского лагеря в Введенщине.

— Срочно оформляй документы на организатора пионерского лагеря при заводе имени В. В. Куйбышева для эвакуированных детей.

— Но мне ещё восемнадцати лет не исполнилось.

— Исполнится!

Высокое доверие

Июнь, 1942 год. Второй год идёт Великая Отечественная война, а я очень плохо осведомлён о военных действиях на её фронтах. Я озабочен эвакуированными детьми, которых обком комсомола обязал меня собрать в пионерском лагере при машиностроительном заводе имени В. В. Куйбышева и находиться с ними всё лето. Пионерского лагеря как такового ещё нет, его только создают, возводят временные постройки возле домика бывшей радиостанции, рядом с подсобным хозяйством завода «Искра», в десяти километрах от города. Связь с заводом только телефонная, радио нет.

Детей вывезли из-под бомбёжки в мае вместе с работниками Краматорского завода. Руководство Иркутского машиностроительного завода встретило эвакуированных, как и положено, сочувственно, с пониманием оказания необходимой помощи. Были мобилизованы все материальные и людские ресурсы, и буквально в считанные дни был построен сарай для укрытия от непогоды, сколочены топчаны, скамейки, оборудована кухня, и в начале июня помещения для лагерного проживания на сто десять ребятишек были готовы.

Нас трое — воспитателей-вожатых: школьная учительница физкультуры, эвакуированная учительница начальных классов, бежавшая от немцев от самой границы, и я. Меня назначили старшим. В наш коллектив ещё входили опытный врач заводской поликлиники и пятнадцатилетний баянист — Костя. Вот весь наш воспитательный состав на сто десять детей в сезон.

Как бывает в экстремальных условиях, мобилизуются все внутренние энергетические ресурсы человека, направленные на созидательную деятельность. Так произошло и с нами. Все мы, оказавшись в необычайных условиях перед открытием лагерного сезона, старались как можно лучше подготовить лагерь к встрече с ребятами. Привезённой соломой набили матрасовки, наволочки подушек, застелили постели на топчанах, поставили букеты полевых цветов, в столовой пол покрыли скошенной травой. Нам хотелось сделать приятное детям, вывезенным из ада военных действий, ещё не успокоившимся от ужасов бомбёжки и трудной эвакуации. Заработала кухня. Дети, осознав полную безопасность от военных действий, попав в атмосферу природного благоухания, доброты, внимания, прониклись доверием к нам.

Мы, воспитатели-вожатые, старались пребывание ребят в нашем лагере сделать полезным с точки зрения не только укрепления здоровья, но и психологической уравновешенности, стабильности и одухотворяющей познавательности сибирской природы, местных обычаев.

Доставляемые завхозом из завкома завода газеты «Восточно-Сибирская правда», «Пионерская правда» повествовали нам о положении на фронтах Великой Отечественной войны. Многие из этих сообщений вызывало у ребят угнетающую реакцию, особенно те, в которых рассказывалось о зверствах фашистов, бомбёжках, разграбленных населённых пунктах. У некоторых ребят при эвакуации в тылу у немцев оказались близкие родственники, память о которых вызывала сострадание и неистребимую заботу об их состоянии. Мы учитывали при беседах с ребятами это и направляли их мысли на дела, помогающие бойцам в сражениях на фронте. Несколько человек старшего возраста, достигшие четырнадцати-пятнадцати лет, стали проситься на работу учениками рабочих в цеха завода.

Группа мальчишек, узнав из газет о героических делах партизан, стала готовить себя к такой борьбе. Витька Брехов, которому уже исполнилось четырнадцать лет, организовал целую бригаду из семи человек, и они стали сооружать в лесу землянку. Так это у них здорово получалось, что приехавший представитель заводского комитета профсоюзов, осмотрев эту землянку, заверил ребят, что они готовы для партизанской борьбы с фашистами, и пообещал об их делах рассказать в военкомате.

Мы, воспитатели, старались повседневно рассказывать ребятам о положении на фронтах, вселять в них боевой дух наших фронтовиков.

Для детей всё окружающее было внове, пока непознанное. Удовлетворить их любознательность, их любопытство и в то же время связать их пребывание в нашем лагере с той заботой о них, которую оказали им сибиряки — рабочие завода, было одним из направлений в нашей воспитательной деятельности.

Ребята с готовностью откликались на любые общественные мероприятия: прополку совхозных грядок, заготовку веток для корма животных, сена и др.

На совете лагеря наш врач — Надежда Константиновна — предложила привлечь детей к сбору лекарственных трав:

— Вокруг столько растёт целебных растений: подорожник, ландыш, ромашка аптечная, валериана и другие. Нужно связаться с аптекой.

В другой раз она предложила организовать для заводской столовой сбор ягод голубицы, заросли которой окружали лагерь. На вечерней линейке я сказал:

— Ребята, рабочие завода создали для вас этот лагерь, они делают всё, чтобы вы хорошо питались, а самих рабочих кормят щами из крапивы. Идёт война, продуктов питания не хватает. Давайте мы соберём для них бочку голубицы и отправим в заводскую столовую. Это будет наш витаминный подарок рабочим.

Назавтра завхоз привёз нам пятиведёрный бочонок, который ребята за два дня заполнили ягодой...

В межсезонную смену ребят я побывал в Иркутске, повидался с мамой. Она рассказала мне, что почти все мои одноклассники призваны в армию. Я зашёл в военкомат; он, как всегда, кишел народом. На мой вопрос, когда будет призыв моего года рождения, ответили: «Скоро!» Газеты поведали мне о положении на фронтах войны и, самое главное, об ожесточённых боях у Сталинграда. Сталинград у всех иркутян был на устах.

Готов ли я встать на защиту Родины? Готов! Внутренне всё время настраиваю себя на преодоление предстоящих сложностей армейской службы.

Да, скоро я расстанусь со своим лагерем, в который я врос полностью. Война требует: встать в строй!

Сейчас, когда я пишу эту книгу — воспоминания моих военных лет, я поражаюсь тем событиям, участником и свидетелем которых я был, особенно доверительности к человеку, которому поручалась определённого рода работа в области воспитания патриотических чувств и личного участия в больших и малых руководящих делах. Доверие требует соответствующей отдачи в достижении ожидаемого результата, и это возвышает человека перед окружающими в его делах.

Призыв

Наконец-то 18 августа мама привезла мне воен­коматовскую повестку, в ней было написано: «Вам необходимо явиться в горвоенкомат, имея при себе приписное свидетельство, паспорт, пару белья и продуктов питания на трое суток».

Вот это новость! Это куда же меня собираются отправить? Неужели японцы зашевелились, угрожают нам, и нас решили сосредоточить где-нибудь в Монголии, поближе к Японии?

Прощай, лагерь! Прощайте, ребята! Хочется только одного — чтобы вы не познали военных действий на себе, а мы приложим все силы на вашу защиту!

Повара лагеря приготовили мне съестной припас, он был невелик: несколько пирожков, отварное мясо, штук пять варёных яиц, хлеб,— трое-четверо суток на этом припасе прожить можно.

20 августа 1942 года, в сопровождении мамы и моей двоюродной сестры Шуры, я прибыл в военкомат. Доложился, сдал документы.

Большой военкоматовский двор был буквально забит народом. Все вели себя весьма сдержанно. Никаких истерик, плача, завываний, нет и песен и звука гармошки. Все понимают: это проводы на войну, на защиту Отечества от фашистов. До жителей уже дошли в полной мере данные о фашистской «свободе», уже многие увидели документальные кинофильмы об их зверствах, уже живые свидетели рассказали обо всех «прелестях» оккупации. И сердца призывников наполнились местью за поруганную Родину, за уничтоженное.

Вызвали меня и вручили целую пачку повесток на призыв, приказав все их сегодня доставить адресатам, проживающим в основном в Глазковском предместье (Свердловский район). Завтра явиться в военкомат в десять утра без опозданий. Сегодня свободен.

Расположение улиц Глазкова я знал плохо. Улицы центральной части города, до самой Ангары, я освоил ещё в летние каникулы после шестого класса. Оставаясь дома один, я старался каждый раз ходить новым маршрутом, рассматривая дома, их содержание и архитектурную выразительность. Правда, они мало чем отличались друг от друга, в основном это были типовые домо­владения, и обыкновенный забор (заплот) отгораживал их от улицы. Мама, приходя с работы и видя что-то мной не сделанное из её задания, недовольно говорила: «Опять улицы мерил?» Вообще, она относилась к моим хождениям снисходительно.

Глазковский же район я почти не знал. Он возвышался над городом на левом берегу Ангары, круто поднимаясь к Койской горе. Застроен был тоже частными домиками, ничем не выделяясь друг от друга. Единственная особенность района — что с любой точки предместья просматривался великолепный панорамный вид на Иркутск.

Жители встречали меня настороженно, официально, без приветливых улыбок. Я понимал их состояние и, вручив повестку, уходил.

Разнеся все повестки, пройдя через весь город от Ангарского моста до тюремного Ушаковского, оказался у своего дома с мезонином, где меня ждали мама и сестра Шура. Они очень обрадовались моему возвращению — побыть вместе ещё одну ночь. Разговоры: воспоминания о родных, о событиях на фронте, о положении в стране. Проговорили почти до рассвета.

Утром снова военкомат. Картина та же: двор заполнен призывниками и их провожающими, которые знакомятся друг с другом, записывают адреса. Мама как-то сразу сблизилась с родителями Виктора Шмурова, отец которого, работник Севморпути, вместе с семьёй был эвакуирован из Москвы в Иркутск. Сейчас они проживали на иркутской метеостанции. Познакомилась мама и с сестрой Виктора Молентьева.

Время от времени на крыльцо выходил работник военкомата, зачитывал список очередной сформированной команды в составе пятидесяти-ста человек. Шло построение этой команды, прощание с родными, и команду уводили. Куда? По-видимому, на вокзал!

Все напряжённо ждут своего вызова.

Во второй половине дня прозвучала и моя фамилия. Прощаемся. Мама держится внешне спокойно, только бледность на лице выдаёт её волнение. Крепко обнимаемся, целуем друг друга.

— Ну, с Богом. Пиши чаще. Я тебе положила бумаги и конверты. Береги себя, пиши.

Построение. Нас в команде человек сорок, разного возраста, в основном мои погодки, но есть и «старики» — лет под тридцать. Командует нами лейтенант. Выходим за ворота военкомата и по команде «правое плечо вперёд» поворачиваем в сторону Кузнечных рядов. Догадываемся, что нас ведут к нашей «Шварцевской» бане: помоемся, а уже потом поедем. Но баня остаётся позади. Идём дальше по нашим улицам: Подаптечная, Красноказачья, 1-я Советская и т. д. Все идём задумчиво-напряжённо. В голове всё время вертится фраза повестки: «При себе иметь пару белья и продуктов питания на трое суток». Что это значит? Прохожие сочувственно провожают нас взглядами, понимая, что мы — очередная группа призванных для фронта. Многие родственники шагают несколько поодаль, сопровождая нас. Уже всем становится ясно, что мы идём к Красным казармам. Наверное, здесь будет дополнительное формирование, а завтра на вокзал. Вот они, казармы. Но нас провели мимо и подвели с южной стороны к огромной землянке, расположенной у ограды казарм.

Команда «стой».

— Сейчас вас разместят в этой казарме.

— Какая же это казарма? — вставил кто-то из новобранцев.— Это овощехранилище.

— Разговорчики! Всё, что есть в ваших вещмешках съестного, до утра уничтожить. С завтрашнего дня вы на довольствии училища, питаться будете в столовой.

Все в полном недоумении. Почему об этом нельзя было сказать в военкомате? Мы бы продукты отдали родственникам-иркутянам, испытывающим в них большой дефицит. Эх, командиры, командиры!

Появилось несколько сержантов, которые завели нас в эту «казарму» — огромную полуземлянку с двухъярусными нарами, с небольшими окошечками и несколькими чугунными печками — по-видимому, для зимнего периода. Эту землянку я знал ещё с довоенной поры. Перед Великой Отечественной войной, в 1940 году, когда проходил мимо на кладбище к могиле брата, умершего в 1930 году, привлекало внимание строительство огромной полуземлянки. Отец говорил, что это, наверное, строят овощехранилище для столовых, размещённых в Красных казармах.

А оказалась — это карантинная землянка. Я забрался на верхние нары. Рядом со мной добродушные буряты. Знакомимся:

— Ты откуда? Как звать?

— Я из Баиндая. Дашей. А тебя как звать?

— Сергей. Я здешний.

Второй представился Геннадием из деревни Оса. Говорит, собрался поступать в сельхозтехникум, но надо Родину защищать.

— Меня провожали всем улусом. Я охотник, хорошо стреляю, тайгу знаю. Буду на немца охотиться. Мой брат уже на фронте, хорошо воюет.

Среди нашей команды много иркутян. Они, так же как и я, страдают, что не могут сообщить родным о нашем местонахождении. Сколько нас здесь продержат?

Прозвучала команда на построение. Мы вышли из «казармы» и построились в две шеренги. Нас пересчитали, сверили по списку и предупредили, что через тридцать минут, ровно в двадцать два часа, прозвучит команда «отбой». После неё никуда не выходить. Стали готовиться ко сну. Никаких спальных принадлежностей нам не дали — голые доски, вещмешок под голову и... думы... Думы переполняли наши черепные коробки. Постепенно стали успокаиваться и засыпать. Целый день необычайного напряжения, марш по улицам города, таинственное размещение в этой «казарме» сказались. Спать!

Необычная ночь

(Обжираловка)

Только я задремал, чувствую — сосед справа толкает меня в бок:

— Братка, давай поедим.

Открывает свой вещмешок: сало, варёное мясо, домашняя колбаса, какие-то печенюшки — в сравнении с моим лагерным припасом в виде нескольких пирожков и варёных яиц его запасы выглядели внушительно. Поели, поговорили и решили спать. Однако через несколько минут меня снова разбудили, на этот раз сосед слева.

— Братка! Вставай, поедим.

Его вещмешок оказался ещё щедрее. Я, уже насытившийся, стал было отказываться, но Геннадий умоляющее стал упрашивать, чтобы я разделил с ним ночную трапезу. Пришлось ему помочь справиться с его припасами.

Взглянув на соседние нары, вижу, что многие сгруппировались и уминают содержимое вещмешков, но не все, некоторые затаились и не принимают участие: или не имеют запаса, или не хотят.

Вся наша команда после ночного закуса дружно забылась крепким сном...

— Подъём! Выходи строиться! — прозвучала команда.

Мы, не привыкшие ещё к армейскому порядку, стали группироваться. Нас пересчитали, сверили со списком. Всё оказалось в порядке.

Повели в столовую на завтрак. Когда увидели на столе хлеб, кашу, масло, чай, у нас сложилось мнение, что здесь очень хорошо кормят. Сегодня мы очень сытые.

После завтрака снова построение. Старшина объявляет:

— Сейчас вы поедете на товарную станцию — разгружать вагоны с заводским оборудованием. Будьте внимательны. Работать будете до обеда. Затем вернётесь сюда...

Четыре дня нас возили на станцию разгружать вагоны. Благо, погода стояла отличная, какая обычно здесь в конце августа,— с неоглядным голубым небом, лёгким ласковым ветерком, проплывающей в воздухе паутиной.

Многие ребята смогли сообщить своим родным наше местонахождение, и уже под вечер начались свидания. Ещё не зная своей дальнейшей участи, все воспрянули, стали строить домыслы, связанные с Красными казармами; уже знали, что в двух из них располагаются училища — политическое и инженерное.

Нас предупредили, что на днях мы предстанем перед комиссией, и нас определят кого куда.

Красные казармы

Они назывались так, эти помещения для размещения красноармейцев (солдат), не по своей красоте, не по архитектурной выразительности, а просто по цвету кирпича, из которого были построены. Подобные казармы были возведены во многих крупных населённых пунктах России ещё до Октябрьской революции. Как и эти, иркутские, казармы, они являлись для жителей гарантией спокойствия, надёжности. В Иркутске их было несколько, расположенных в разных районах. Это были добротные помещения, отвечающие всем требованиям размещения в них военных подразделений. Одна казарма, со всеми необходимыми хозяйственными постройками — конюшнями, складами, кузницей, была на улице Знаменской (Баррикад), в ней в советские годы размещалась кавалерийская часть, вызывавшая у нас, мальчишек, неимоверную зависть и уважение. Когда кавалеристы выезжали под звуки военного оркестра, жители улицы старались их поприветствовать, а мы, мальчишки, провожали их восторженными возгласами до Ушаковского моста.

Одна казарма была в Знаменском предместье (Маратовском), недалеко от берега Ангары.

Несколько казарм размещалось в центре города, восточнее стадиона «Локомотив». От этих казарм остались только названия прилегающих улиц: Казарменные. Эти казармы никакой ни строительной, ни архитектурной выразительностью не обладали.

Основные Красные казармы — это был целый военный городок (там, где они и сейчас размещаются). За ними простиралось поле.

Красные казармы служили иркутянам хорошим ориентиром: «в районе Красных казарм», «недалеко от Красных казарм» и т. п.

При этих казармах были все необходимые помещения и службы: полковая церковь (уничтоженная в двадцатые годы), кузницы, мастерские, склады, баня, плац. Вблизи размещались дома для офицеров — добротные, в основном одноэтажные, деревянные. Военное ведомство России всерьёз занималось дислокацией воинских частей, обеспечивая их удобными помещениями и соответствующей базой.

Историческая справка

Красные казармы в Иркутске — уникальный памятник военной архитектуры начала ХХ века, комплекс зданий и сооружений, специально построенный для размещения воинских частей 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии.

 

По окончании Русско-японской войны 7-я Восточно-Сибирская стрелковая дивизия прибыла в Иркутск. Входившие в её состав 27-й и 28-й Восточно-Сибирские полки, отличившиеся при обороне Порт-Артура, усилили иркутский гарнизон. В связи с этим в 1907 году Городская дума выделила военному ведомству 32 незаселённых квартала на Иерусалимской горе под застройку. Строительство велось инженерными частями по проекту и под руководством военного инженера Ф. Ф. Коштяла. Всего за два года были построены казармы, жилые дома для семей офицеров, склады и т. д. Комплекс, получивший название «Красные казармы», являлся образцом военной архитектуры того времени.

20 февраля 1910 года все Восточно-Сибирские полки были переименованы в Сибирские стрелковые полки. В том же году в Красных казармах был освящён храм-памятник 28-го Сибирского стрелкового полка во имя Святого Николая Чудо­творца (снесён в период до Второй мировой войны).

После окончания Второй мировой войны комплекс Красных казарм долгое время занимали части Мукденского соединения ПВО. После расформирования Мукденской дивизии ПВО и передислокации её остатков Красные казармы пришли в запустение.

В 1942–1943 годах в Красных казармах размещались военно-инженерное и политическое училища. Военно-инженерное училище было полностью укомплектовано преподавательским составом.

Под стать командно-преподавательскому составу была учебно-материальная база училища, оснащённая многими пневмоэлектрическими механизмами и приборами.

Сам казарменный городок — комплекс учебного заведения с его учебными классами, плацем, понтонно-лодочным парком — был образцом военного училища.

И когда в момент написания этой книги автор узнал, что Красные казармы, этот уникальный памятник военной архитектуры начала ХХ века, внёсший значительный вклад в подготовку военных кадров во время Великой Отечественной войны, разрушается и по воле некоторых чиновников подлежит уничтожению, возникает не только непонимание, но и возмущение преступной деятельностью чиновников инспекции по контролю за состоянием и реставрацией памятников истории и культуры при президенте Иркутского регионального отделения ВООПИиК.

Меня, коренного иркутянина, бывшего курсанта Иркутского военно-инженерного училища, очень взволновала участь Красных казарм. К сожалению, об их судьбе я узнал только сейчас, в мае 2011 года. Я с 1953 года живу в городе Железногорске Красноярского края. Красные казармы для меня — как альма-матер, всегда останутся памятью о высокопрофессиональном военном училище.

Меня до глубины души возмущает верхоглядство всех занимающихся историей Красных казарм. Как они из-за леса всевозможных явлений и действий чиновников, выносящих вердикт о ненужности Красных казарм, не смогли разглядеть могучий «дуб» — уникальный военно-архитектурный памятник конца ХХ века, не изучили, какое великое дело было выполнено Иркутским военно-инженерным училищем, размещавшимся в Красных казармах вместе с конно-сапёрным дивизионом в 1942–1943 годах и готовившим высококвалифицированные инженерные кадры для фронтов Великой Отечественной войны?

В послевоенные годы в казармах размещались подразделения ПВО, топогеодезические и другие.

Кроме этого, Красные казармы сыграли значительную роль в становлении таких советских военачальников, как А. Родимцев, К. Рокоссовский, Р. Малиновский, И. Бескин, А. Таубе и др.

Красные казармы Иркутска — уникальный памятник военной архитектуры, и относиться к нему нужно так, как это предписано законом о сохранении исторических памятников.

Ещё несколько лет — и уникальный архитектурный памятник будет окончательно утрачен для потомков.

Мандатная комиссия

Утром нам объявили общее построение, пересчитали, сверили со списком военкомата. Все на месте. Старшина сказал, что мы находимся в помещении карантина военно-инженерного училища. Сегодня мы предстанем перед медицинской и мандатной комиссиями, которые определят нашу годность к дальнейшему прохождению военной службы. Собрали нас в помещении рядом с кабинетом начальника училища, сказали, что вызывать будут по одному и мы должны, заходя в кабинет, докладывать: «Красноармеец такой-то», называть свою фамилию.

Царившее напряжение стало как-то сникать. Стали общаться друг с другом, знакомиться. Оказалось, что подавляющее большинство нашей команды — иркутяне. Всех интересовал вопрос: что же это за училище? Почему раньше о нём ничего не говорили? Кого оно готовит? Сколько мы будем в нём учиться? Какие требования предъявляют сейчас при зачислении в училище?

— Красноармеец Кучин,— выкрикивает старшина.

Захожу в кабинет. Сидят полковник, подполковник и два майора. Здесь же присутствует военврач. Представляюсь:

— Красноармеец Кучин.

Хотя я ещё в ранге призывника до принятия присяги. Мне задают вопросы, где я учился, какие у меня оценки по математике, геометрии, есть ли у меня жалобы на здоровье, каково моё семейное положение. Отвечаю.

— Желаете ли стать курсантом военно-инженерного училища?

— Да!

— Можете быть свободны.

Перед обедом общее построение, зачитывается приказ начальника училища, кого зачислили курсантами. Я — курсант!

Баня

И вот первое построение уже курсантов. Кое-кто из ребят узнал, что это бывшее Черниговское военно-инженерное училище, эвакуированное в Иркутск, его аббревиатура ЧВИУ звучала более романтично, чем теперешняя ИВИУ. Это личное восприятие не влияло на официальное название: Иркутское так Иркутское. Главное, что в основном весь квалифицированный преподавательский состав, всё техническое и военно-учебное оборудование прибыли сюда, в Иркутск.

Взвод, ещё не умеющий держаться строем, раскачиваясь шеренгами, протопал к одноэтажному кирпичному зданию в углу казарменного двора. Шли мы со своими баулами, чемоданами, вещмешками, рюкзаками. Старшина объясняет:

— В предбаннике снять всю одежду, составить опись, в которой указать ваш домашний адрес, упаковать одежду в чемоданы или вещмешки. При входе всем остричься наголо, получить мыло. После бани получить обмундирование.

И вот все сорок курсантов в банном отделении, все довольно поджарые, в разной степени загорелые, разные и ростом, и возрастом. Стриженые головы как-то сближали, делали нас одинаковыми. И хотя это была сугубо мужская компания, мы всё равно стеснялись своей наготы...

И уже прозвучала первая оценка. Громкоголосый Трофим Винокуров пророкотал:

— Баня! Да разве это баня? Это так, помывочная. Вот у нас была баня так баня. Она досталась нам ещё от прадеда. Стояла она на берегу Иркута. Небольшая, неказистая снаружи, но внутри... Она топилась «по-чёрному». А вы знаете, что это значит — «по-чёрному»? Это когда вытяжной трубы в бане нет, и весь дым, обволакивая все стены и потолок, каждое брёвнышко, насыщает их собой и нагревает жаром берёзовых дров, которыми топится печка.

Притихли курсанты, внимательно вслушиваются в излагаемую коренным сибиряком историю бани «по-чёрному».

Трофим продолжил:

— Протопив несколько часов, хорошо проветри­вали всё помещение бани, закрывали двери и давали выстояться. Ох, какой дымно-одухо­тво­ря­ю­щий запах шёл изнутри. Интересно, что стены и потолок бани, закопчённые дымом, совершенно не мазали тело. Напарившись, нахлеставшись берёзовым веником, мы прямо с берега ныряли в Иркут, вдыхая полной грудью свежий речной воздух. А это что? Вот та была баня! А это так, помывка. Благо, что есть горячая и холодная вода...

— Заканчивайте мыться! — звучит зычный голос старшины.— Получите обмундирование.

В предбаннике старшина выдаёт обмундирование и бельё: кальсоны, рубахи, брюки-бриджи, юнкерские фуражки (от Гражданской войны, до сих пор лежавшие на складе), ботинки, портянки и... обмотки. Вот в этот-то момент и началось весёлое оживление. Старшина показывает великую премудрость: как правильно обматывать портянки и обмотки. Да, эти элементы обмундирования не были знакомы курсантам. Только несколько «старичков» быстро освоили эти премудрости и выглядели отличным наглядным пособием.

Оделись, смотрим друг на друга, не узнавая. Уже послышались солдатские ехидные подначки:

— Баллон-то у тебя уже спустил.

И под общий хохот незадачливый курсант сматывает обмотки и снова старательно накручивает на ногу.

Старшина командует:

— Взвод! Выходи строиться!

Первое построение взвода, только что одетого в курсантскую форму. И казалось, что прошло-то всего чуть больше часа после этой метаморфозы, но это уже был строй красноармейцев: форма подтягивала, дисциплинировала, обязывала буквально с первых минут её ношения. Вызывали недоумение кителя и фуражки. Говорили, что это обмундирование от юнкеров до сих пор лежало на складах. Многие курсанты оценили его лучше красноармейских гимнастёрок и пилоток.

Знакомство с командиром взвода

Старшина повёл нас в казарму, в которой на третьем этаже должна располагаться наша рота.

Встретил нас лейтенант, который представился:

— Я — лейтенант Голубков, командир вашего взвода, который входит в состав первой роты. Командир роты — старший лейтенант Крикунов. Во взводе — четыре отделения, командиры которых — сержанты Сенаторов, Наумов, Морозов и Какоулин. Старшина роты — Сластных. Ваш взвод будет располагаться вот здесь, в первом боксе.

— Разрешите вопрос? — обратился один из курсантов.

— Разрешаю. Представьтесь.

— Курсант Колдашов. А кто в каком отделении, и где наши спальные места?

— Об этом сейчас вам расскажет старшина роты Сластных. Он непосредственный ваш начальник по всем вопросам армейской службы.

После объявления состава отделений стали занимать указанные места. Мне досталась верхняя кровать над командиром отделения.

Стали знакомиться друг с другом. Мой сосед — Виктор Шмуров, ставший настоящим верным другом; к сожалению моему и моих друзей, первый из взвода погиб в марте 1945 года...

— Ты откуда?

— Я черемховский. Павел Еремеев, из школы военных техников (ШВТ). Нас тут несколько человек. А ты откуда?

— Я — Сергей. Местный. Окончил восьмую школу.

Николай Непомнящий — из города Тулуна, Павел Колдашов — аж из города Моршанска, Поздняк Михаил — из Нижнеудинска...

Знакомства продолжались. Постепенно формировался круг единомышленников, в основном по отношению к военной службе, степени образования и человеческого отношения к окружающим.

Дня через три пришла ко мне мама, ей о месте нашего нахождения сообщили Шмуровы. Она была очень рада, что я в Иркутске, в военном училище.

Назавтра перед нами выступил комиссар — майор Учава. Он рассказал о положении на фронтах войны, о продолжавшейся эвакуации предприятий на восток, о наших задачах — окончить училище, стать командирами и выполнить свой долг по защите Родины.

Комиссар рассказал, что училище было организовано перед войной в городе Чернигове. Затем передислоцировано сюда, в Иркутск. Теперь это Иркутское военно-инженерное училище, готовящее командиров инженерных подразделений широкого профиля. Нам предстоит изучить такие военные дисциплины: сапёрно-подрывное дело, минирование, фортификационные сооружения, мосты, дороги, маскировку, связь, топографию, тактику, форсирование водных преград и другие, постоянно помня, что идёт жестокая война на территории Родины.

Началась наша учёба со строевой подготовки и теоретических занятий по форсированию водных преград и организации переправ.

Переправа

В середине сентября мы стройной колонной отправились к месту практических занятий по переправам, в район деревни Смоленщина, что на берегу реки Иркут, в двадцати пяти километрах от наших казарм. Полная боевая экипировка. У нас ещё не было своих шинелей, одолжили у соседнего батальона, уже прошедшего эти учения. Через весь город Иркутск маршировали мы к месту сбора. И вот, наконец, наш будущий лагерь.

На отлогом берегу Иркута — несколько шалашей, покрытых хвойными ветками. Внутри — двухсторонние земляные нары на десять человек с каждой стороны траншеи глубиной сантиметров сорок. В торце шалаша устроена пирамида для оружия.

Распорядок на этих сборах был очень жёстким, даже в какой-то мере жестоким. Сбором руководил майор, которого мы сразу прозвали Водяным. Он всё время ходил с указкой в виде кия и указывал на недостатки в расположении понтонного имущества.

На территории сбора требовалось ходить только «понтонным шагом», что-то вроде бега трусцой. Вообще, все действия должны проводиться как во фронтовых условиях — бесшумно, без демаскирующих действий, костры разрешалось разводить только днём с соблюдением скрытности.

Сначала днём изучали устройства переправочных парков:

труднозатопляемое имущество (ТЗИ) для ус­тройства пешеходных мостов; резиновые лодки (парк А-3) для переправы и устройства паромов; ещё какой-то деревянный парк.

На берегу находилось два вида понтонов: из надувных резиновых лодок и деревянных, окантованных металлом больших лодок, борта которых могли складываться. Практические занятия проводились и днём, и ночью. Все конструкции парков и оснастки к ним были уложены на берегу в чёткой последовательности сборки: лодки (понтоны), прогоны, настил, колесоотбой, оснастка, скрепляющие болты, стропы, меха для надувания резиновых лодок.

Подавались команды:

— К оснастке понтона приступить!

— К сборке парома приступить!

Руководитель засекал время, и если мы не укладывались в нормативный срок или своими разговорами создавали демаскирующий шум, все команды отменялись, всё разбиралось, складывалось на берегу, и всё повторялось сначала — до совершенства и приобретения навыков. Особенно тяжело приходилось тем, кто занимался подноской прогонов и настила.

Мы научились собирать понтоны различной конструкции: и надувные, и сборные фанерные, и цельнометаллические. Выводили их в линию моста, закрепляли и пропускали по ним механизированные подразделения.

Чтобы собрать понтон, приходилось «понтонным шагом» (бегом) к нему подносить отдельные детали весом до восьмидесяти килограмм. Подносили вдвоём на плечах, на которые надевали специальные наплечники.

Организовали и индивидуальное, и групповое форсирование водных преград из местных плавсредств и т. п. В основном все подобные мероприятия проводились в ночное время. Ноги и шинели были мокрые, сушить разрешали только днём у костра. Но мы умудрялись ночью разводить маленькие костры в шалаше и ставить на просушку свою обувь, пока не произошёл анекдотичный случай. Один из курсантов, «старичок», оставив у костра свои ботинки, утром, как обычно, сунул в них ноги и выскочил из шалаша на зарядку. Командир взвода лейтенант Голубков построил взвод и стал обходить его, разглядывая состояние обмундирования. Последовала команда:

— Курсант Рубцов, выйдите из строя.

Он выходит, а мы охнули, увидев его ботинки с отвалившимися носками, из которых выглядывали портянки и шевелящиеся пальцы ног.

За сожжённые ботинки Рубцов получил двое суток гауптвахты. А где же отбывать наказание? Был вырыт двухметровый шурф, и в него поместили Рубцова.

В связи с намеченным на следующий день принятием присяги Рубцова реабилитировали. История эта сохранилась в памяти на все годы учёбы.

Присяга

Здесь же, на переправе, на берегу реки Иркут, мы приняли присягу. Вообще-то это был уникальный случай в истории училища, когда присяга принималась в обстановке, близкой к фронтовой.

Накануне нас предупредили, что завтра будем принимать присягу. С утра стали приводить в порядок свой лагерь, подшили свежие подворотнички, почистили свои ботинки. Чувствовалось волнение, наступал ответственный момент, когда мы должны дать клятву на верность Отчизне во всех своих делах и помыслах.

День выдался солнечный, тёплый. С реки веяло прохладой. На деревьях уже почти не было листвы, кустарник создавал оранжево-красноватый фон, голубое небо — всё навевало праздничное настроение; если бы не полчища кровососущих насекомых, жужжащих над нами и вонзающих свои носы в нашу задубевшую кожу, всё было бы отлично.

Мы выстроились на специально приготовленной площадке. Приехали начальники: полковник — начальник училища, комиссар, с ним два политработника. Комиссар сказал приветственную речь, поздравил с принятием присяги. Торжественный момент портили полчища комаров, через великую силу выдерживали мы их натиск по команде «смирно». Но вот зачитан текст присяги, поставлена подпись, и я уже не просто военнослужащий, а красноармеец — боец нашей Красной Армии.

После принятия присяги — обед. Правда, он ничем не отличался от обедов в обычные дни. В честь этого важного момента в нашей жизни нам выделили два часа свободного времени.

Затем были продолжены занятия по сборке понтонов. Погода одарила нас хорошим настроением, золотистым природным букетом.

И снова потекли тяжёлые, изнурительные дни освоения форсирования водных преград, по суворовскому выражению: «Тяжело в учении, легко в бою». Много раз во фронтовых условиях мы вспоминали эту переправу.

Этот сбор нас вымотал здорово, но в результате мы овладели знаниями форсирования водных преград и укрепили наши отношения между собой, стали понимать друг друга, и наше товарищество стало перерастать в дружбу, которая сохранилась до сегодняшних дней.

Возвращались мы с этих учений в начале октября измотанные, в замызганном обмундировании, страшно усталые. Казалось, что весь солдатский дух из нас вышел. И вдруг заиграл оркестр, встречающий нас. О, это великое чудо. Откуда-то взялись силы, поднялось настроение, и бодро зашагалось. Какая великая сила таилась в этих оркестровых звуках! Мы почти строевым шагом прошли по плацу к нашей казарме, уже не ощущая усталости.

Командно-преподавательский состав училища

С командно-преподавательским составом училища нам повезло. Во-первых, все командиры, от командира взвода, роты, батальона и до старшин, относились к нам с армейской строгостью, справедливостью и суворовской заботливостью. Все преподаватели одновременно выполняли роль командиров, проводя практические занятия и по строевой подготовке, и по строительству причала, обследованию дорог, мостов, возведению фортификационных сооружений и др.

Показ, как нужно делать, и строгий спрос, многократное повторение, пока преподаватель не убеждался в твёрдом усвоении изучаемого материала, прочно закрепляли знания.

Многие преподаватели во время теоретических занятий делились своим опытом ведения конспектов: записывать главное — суть изучаемого, при этом используя различные методы выделения главного, доходить до каждого курсанта, добиваясь усвоения.

В общем, это было настоящее учебное заведение высокого класса.

Да, с командно-преподавательским составом нам повезло. А вот о составе младших командиров — командиров отделений — этого сказать нельзя. Их роль в армейско-курсантской жизни, особенно в учебном процессе, была далека от справедливо-действенного отношения к своим подчинённым в отделении.

Здесь сказались и общеобразовательный ценз, и личное отношение каждого к своим обязанностям, и чувство личного тщеславия. Правда, среди средних командиров были не только просто здравомыслящие, но и перспективные, смотрящие на своё сегодняшнее положение как на временное и старающиеся взять всё ценное для себя от общения с более опытными и грамотными сослуживцами.

Нет, у нас не было дедовщины, широко распространённой в армейской жизни и даже в учебных заведениях, но не было и взаимного уважения. Дело в том, что младшие командиры значительно уступали курсантам по уровню образования, имея, как правило, в основном семь-восемь классов средней школы. Отслужив срок действительной службы в строевых частях, хорошо усвоив уставы военной службы, они попали в высшее учебное заведение, где могли проявить себя только высокой требовательностью к подчинённым, навыками практических приёмов строевой подготовки, физкультурных занятий, в строительстве фортификационных сооружений (окопы, дзоты, капониры и т. п.).

Недостаточная культура общения, поведения в общественных местах, некоторое высокомерие, любовь к славе, тщеславие — быть лучше других в какого-либо вида соревнованиях — снижали их достоинство как командира, как руководителя. Они, особенно командиры первого и четвёртого отделений, упивались своей властью, доказывая своё «превосходство». Какоулин мог среди ночи скомандовать любому курсанту отделения: «Подъём, одеться, доложить», «Отбой». И всё повторялось несколько раз. В таком виде и темпе отрабатывались команды! Да, с младшими командирами нам не повезло. Но все курсанты оказались выше их.

Учёба

Познав азы военных действий, приближенных к фронтовым, мы после учебной переправы поняли необходимость более серьёзного изучения военной науки — науки воевать.

Первое, что нас волновало при возвращении с переправы,— положение на фронтах Великой Оте­чес­твен­ной войны. Много тревожного мы узнали из газет о блокаде Ленинграда, кровопролитных боях на многих фронтах, особенно на сталинградском направлении. Усилилось чувство тревоги, чувство нашей ответственности.

«В течение 21 сентября наши войска вели ожесточённые бои с противником в районах Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах изменений не произошло. Совинфорбюро. 21 сентября 1942 г.».

Такие информационные стенды постоянно вывешивались в коридорах у учебных классов.

В училище усилили в первую очередь изучение науки грамотно воевать, используя весь арсенал военных знаний, добиваться превосходства над врагом и в нападении, и в обороне, доводить свои действия до автоматизма, используя при этом знания маскировки, строительства фортификационных сооружений, устройства личных средств защиты — стрелковых ячеек, траншей полного профиля, создания минных полей и других видов заграждений.

Война — противоборство двух воюющих сторон. Вспоминаются слова литературного героя Жухрая из романа Николая Островского «Как закалялась сталь». К сожалению, этот шедевр патриотического воспитания молодёжи современные идеологи стараются затоптать, но моё поколение эта книга воодушевляла, вселяла силы и энергию при преодолении житейских трудностей. Так вот, напутствуя Павку Корчагина на справедливую борьбу, Жухрай говорил: «Драться вообще не вредно, только надо знать, кого и за что бить».

Мы прекрасно понимали, за что необходимо бить фашистов, пытающихся захватить нашу Родину, а вот как их бить — нас как раз учили в училище.

Очень широкий круг военных дисциплин был в программе училища, о некоторых из них мы на гражданке даже не ведали: возведение взводного и ротного опорных пунктов; строительство долговременных огневых точек; умение читать топографические карты, определять по ним наиболее выгодные и безопасные пути движения воинских подразделений; строительство мостов; оборудование средств связи между подразделениями, как телефонных, так и радио; способы форсирования водных преград и др.

И конечно, нам, как будущим командирам инженерных подразделений, старались более детально изложить задачи сапёрно-подрывных операций — минирования и разминирования.

Большое внимание и теоретически, и практически уделялось тактическим занятиям. Их проводили не только преподаватели тактики, но и командиры подразделений.

При любом движении взвода на местности давались вводные:

— Взвод! Противник справа. Рассредоточиться. Занять оборону. Взвод, построиться! Шагаем в район деревни Большая Разводная (сейчас этой деревни нет, её поглотило Иркутское водохранилище).

Команды:

— Взвод! Конница слева! Занять оборону!

— Курсант Шмуров, командуйте.

— Курсант Шмуров убит. Команду берёт на себя курсант Дижур.

— На горизонте показались танки. Ваши действия?

И так всю дорогу.

Особенно изматывающими были занятия в зимние морозные ночи, когда в полной боевой экипировке, с шанцевым инструментом, нас выводили в район водонапорной башни и ставили задачу взорвать её. Нам выдавали прорезиненные мешки для «взрывчатки», которую имитировал снег. На старте мы набивали мешки снегом и ползли к башне. Так как ползти нужно было не одну сотню метров, мы снег из мешков высыпáли и, проявляя «красноармейскую находчивость», ползли налегке — и у подножия башни набирали снег в мешки. Здесь неожиданно появлялся преподаватель.

— Что это у вас?

— Аматол, для взрыва башни.

— Нет, это снег. Аматол вон там,— показывает на место старта.

Приходилось всё делать сначала. Возвратившись к стартовому месту, набивать мешки снегом и ползти к водонапорной башне.

Вообще, этого преподавателя мы уважали за справедливую требовательность к нам и хотя и строгое, но тактичное обращение с нами. Он покорял нас своей выправкой, отношением к изу­чаемому предмету, говоря, что взаимодействие воинских подразделений во время боя — одна из главных задач действия в наступлении.

Побывал на фронте, был легко ранен и после госпиталя направлен в училище. Старался от нас добиться автоматизма в действиях, говоря, что только отличное знание приёмов приносит успех в бою.

Вспоминается преподаватель минно-подрывного дела — Межхельсон. Он, пожалуй, был старше всех из преподавателей. Относился к нам строго и как-то по-отечески заботливо, умело сочетая иронические приёмы с требовательностью.

После занятий на морозном воздухе, придя в тёплый класс, многие курсанты начинали дремать. Заметив это, он тихим голосом подавал команду:

— Кто спит,— и громко: — встать!

Задремавшие с грохотом, под общий смех, вскакивали. После команды «садись» занятия продолжались.

Училище получило новые миноискатели с круглой рамкой. Вспоминается его рассказ:

— Принёс вчера этот миноискатель домой, чтобы получше ознакомиться с ним. Жена спрашивает, что это такое. Это, говорю, универсальный миноискатель, при помощи которого можно не только обнаруживать мины, но и определять у женщин срок беременности и пол плода. Я-то знал про свою жену, надел ей наушники, подвёл рамку миноискателя к её животу, к металлической пряжке, и спрашиваю: «Слышишь? Звенит. Значит, сын будет». К вечеру несколько беременных женщин пришли ко мне на приём.

Громкий, заразительный смех был наградой майору за его байку.

Сосредоточив внимание на каждой фразе излагаемых действий при минировании и разминировании, особенно мин с «сюрпризом», которые немцы охотно любили применять, он всё время напоминал поговорку: «Сапёр ошибается один раз», указывая на внимательность и ответственность.

Сколько раз мы вспоминали эти предостережения в боевых условиях, особенно при разминировании. Они действительно были для нас больше чем преподавателями, были нашими отцами и старшими братьями. Разминирование на практике оказалось самым смертельным делом для нашего батальона во время боевых действий, когда даже сам комбат, в последний день войны обезвреживая мину, погиб 8 мая 1945 года.

И в учебные дни к процессам обращения с взрывчатыми веществами, взрывателями нас всё время призывали соблюдать осторожность и аккуратность.

 

К сожалению, в момент изучения этих ответственных задач были и чрезвычайные происшествия из-за нарушения правил техники безопасности. Такой случай произошёл в нашем учебном батальоне, во время занятий в смежном классе по изучению немецких взрывателей к противотанковым минам. Взрыватель резко отличался от нашего, на нём была маркировка красной краской, что это учебный экспонат. Во время рассказа преподавателя об особенностях этого взрывателя его вызвал дежурный командир. Преподаватель предупредил всех курсантов, чтобы во время его отсутствия на столе ничего не трогали. Любопытство сидящего за первым столом курсанта пересилило все сдерживающие факторы. Он взял взрыватель и повернул в нём рычажок — раздался взрыв. Курсант убит, его сосед тяжело ранен. Трагедия училищного масштаба. Случай этот был обсуждён во всех подразделениях училища. Комиссия констатировала основную причину как результат ослабления дисциплины. Преподавателя — старшего лейтенанта — военный трибунал приговорил к тюремному сроку с заменой на отправку на фронт. Военный трибунал также определил суровые наказания командирам роты и взвода, лаборанту, выдавшему боевой взрыватель за учебный. А наше непосредственное командование усилило внимание к дисциплине в наших подразделениях и личной ответственности за свои действия.

Шанцевый инструмент

Сапёры в основе своей — строители. Это им предназначено строить инженерные сооружения: доты, дзоты, землянки, капониры, причалы, мосты, различного рода заграждения, хотя даже энциклопедии трактуют сапёров как «подразделения и части инженерных войск, занимающиеся разминированием местности, оборудованием переправ, установкой минно-взрывных заграждений, прокладкой пути движения».

Да, конечно, самая опасная, самая напряжённая работа у сапёра связана с минами и взрывателями.

Сапёр должен владеть многими плотницкими и землеройными инструментами, и один из них — сапёрная лопата.

Мой фронтовой друг Миша Позняк по поводу лопаты написал: «В нашем взводе большинство курсантов получили сапёрные лопаты, а мне досталась кирка-мотыга. Если у кого-либо при слове «лопата» сложится мнение, что она похожа на известную огородную лопату, то они глубоко ошибаются. Сапёрная лопата делалась в строго определённых размерах. Её общая длина вместе с черенком — 1 метр 10 сантиметров. Длина лезвия — 20 сантиметров. Лопаты, которые выдавали нам, были сделаны ещё в царское время из отличной стали и наточены до такой степени, что некоторые пытались с их помощью бриться. Лопата помещалась в чехол, который крепился к ремню; черенок лопаты с помощью ремешка прикреплялся к левому плечу. Таким образом, лопата не мешала бойцу в движении, а при необходимости могла быть использована в качестве холодного оружия. После работы весь шанцевый инструмент тщательно очищался от грязи; лопаты, пилы и другие — точились, смазывались тонким слоем солидола и, после осмотра командиром отделения, ставились в пирамиду».

Мне из обязательного шанцевого инструмента досталась именно лопата.

Верность

Лопата, старая лопата,
В каких ты землях не была!
И от снегов была черна ты,
И от жары белым-бела.
Всё по тебе: и ярость пыла,
И край передний на войне,
И столько ты перекопала —
Что и до звёзд достать вполне.
Готовы всё отдать до нитки
По добродушью своему
Рукотворила ты магнитки,
Столбила северную тьму.
Моя любовь. Моя подмога.
Товарищ верный по судьбе.
Нет, ты не хмурься, ради Бога,
Что я тут столько о тебе.
Народ мой чтил тебя от века.
Всё было. Трудно и легко.
...Люблю характер человека,
Который роет глубоко.

Сергей Островой

Как я с ней сдружился! Моя экипировка без лопаты была ущербной. Я ею дорожил, как и своим автоматом.

Сколько я этой лопатой перекопал, какого только грунта она не испытала — и всегда успешно справлялась. Да, она действительно была «моя любовь, моя подмога», как написал о ней поэт Сергей Островой. Я благодарен ей.

У Миши Позняка и Павла Еремеева были кирки-мотыги, которые тоже хорошо крепились и не мешали в движении, а у Володи Дижура — пила, которую курсанты не любили, потому что, как её ни крепи, она доставляла определённые неудобства при движении...

Во время наступления в марте 1945 года через поле перед деревней во время сильного миномётного обстрела пила Володи, по-видимому, замедлила его движение, он запнулся, и в этот момент осколок мины врезался ему в ногу выше колена, вырвав большой кусок бедра.

Когда мы с Мишей Позняком подползли к нему, он от большой потери крови был очень бледен, но в памяти. Мы перевязали его, вытащили с поля боя, из-под разрывов снарядов, и на сапёрной повозке повезли в медсанбат. Рана оказалась очень большой, и он умер у меня на руках. Мы, его друзья, решили, что в его смерти была виновата пила, мешавшая в движении.

Смерть Володи для нас была большим несчастьем. Однако решили, что смерть на войне находит массу причин, оставляя родным и друзьям память. И мы оставили в себе добрую память о хорошем человеке — Володе Дижуре

А вообще шанцевый инструмент для сапёра — очень нужный рабочий инструмент.

«Сорок»

Наша курсантская жизнь вступила в фазу стабильности. Всё основное внимание — учёбе. Ведь для нас учебный процесс открывал столько нового, непознанного, хотя мы считали, что знаем многое для отражения врага.

Война, шедшая на территории нашей Родины, каждый день передавала нам тревожные вести. Мы чувствовали, что нам как можно скорее необходимо влиться в состав действующей армии. Учились усердно. Но армейская жизнь многообразна: помимо сна, принятия пищи, изучения военных предметов, ещё необходимо удовлетворение некоторых привычек, хотя и пагубно действующих на здоровье, но неотвратимых для повседневной жизнедеятельности — курение!

«Сорок!» Это не победный клич ворвавшегося в курилку, а просьба: оставьте хоть немного, на затяжку, хоть процентов сорок окурка. Как хорошо, что я не курил. Курящим курсантам приходилось туго. Мама не верила, думала, я стесняюсь, не говорю ей. Она передавала мне табак, я отдавал его курящим. Во время перекура в туалете стоял дым коромыслом, курящих было много, но обделённых было больше. Они, эти желающие, с тоской смотрели на курящих; иногда те искуривали половину своей самокрутки, тогда некурящие просили оставить «сорок», то есть меньше половины, Те, по неписаному закону, отдавали остаток. А те, кто опаздывал к этому ритуальному дележу, просили «двадцать»! И довольствовались остатком, который обжигал губы,— но сохранялась солидарность курцов.

Сталинград

«В течение 3 ноября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и юго-восточнее Нальчика. На других фронтах никаких изменений не произошло. Совинформбюро. 3 ноября 1942 г.».

Вместе с пониманием возможности получаемых знаний в этом училище, крайне необходимых на фронте, ответственности перед народом за судьбу Родины в битве с врагом и необходимостью и желанием самим скорее принять участие в этой битве, курсанты всё же испытывали усталость от весьма напряжённой учёбы, и нам хотелось хотя бы небольшого отдохновения и нравственного отдыха.

Разрядкой служили просмотры кинофильмов в казарменном клубе, редкие походы в Дом культуры соседнего училища авиационных механиков и в театр музыкальной комедии — на гастроли киевского театра,— это были духовные праздники, но они были эпизодическими. И всем было понятно: обстановка на фронте и, естественно, в стране была очень напряжённая. В 1942–1943 годах сводки информбюро занимали у каждого главенствующее внимание. В основном вопросами политического просвещения занимались политорганы.

Наш комиссар, майор Учава,— типичный представитель кавказской национальности, крупного телосложения, говоривший с сильным акцентом, что вызывало особую нашу симпатию. Говорил он медленно, весомо и иногда как-то заискивающе перед собеседником, совсем уж не по-солдафонски. Курсанты его уважали за добродушное отношение к ним.

В период армейского двоевластия он не старался подменить или тем более заменять своей властью командира роты, использовал свою власть в сочетании с его действиями. Но в области общественной деятельности, в проведении досуга курсантов старался проявить инициативу. Любил поэзию и сам пописывал стихи. Узнав из анкет, что я в школе занимался художественной самодеятельностью, усиленно стал привлекать меня к прочтению его стихов и озвучиванию их на концертах в нашем училищном клубе.

Стихи его были очень корявые, не вписывались ни в какие стихотворные каноны. И всё же несколько его стихов я прочитал со сцены клуба.

Однажды майор вызывает меня и даёт газету «Восточно-Сибирская правда», в которой были напечатаны стихи иркутского поэта Молчанова-Сибирского «Рассказ пленного». Было это как раз после завершения Сталинградской битвы. Он говорит мне:

— Слюшай! Ты понимаешь, как это воспримут курсанты, когда перед ними выступит «живой немец»? Слюшай, это будет большой сенсация. Мы разыграем интермедию.

Он сильно возбудился, встал, прошёлся по кабинету и продолжил:

— Мы всё представим по-фронтовому. Согласен?

Разгром фашистов под Сталинградом для всех жителей нашего Союза был большим радостным событием. Политработники решили специально этому событию посвятить концерт в нашем клубе.

Майор Учава перед началом концерта выступил с коротким докладом об этом историческом событии, приведя данные об окружении двадцати двух немецких дивизий, взятии в плен свыше девяноста тысяч немецких солдат и офицеров во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом.

— Это огромная победа нашей Красной Армии! — закончил Учава.

Зал взревел криком:

— Ура!

«В течение 29 декабря наши войска южнее Сталинграда продолжали успешно развивать наступление и заняли ряд населённых пунктов. Совинформбюро. 29 декабря 1942 г.».

Майор продолжал ещё своё выступление, когда на сцену вышел дежурный офицер и доложил майору, что доставлен пленный немец. Зал выразил своё удивление и какое-то ошеломление от такого необычного сообщения. Командиры и старшины еле успокоили присутствующих в зале.

На сцену переполненного клуба конвоир выводит меня — «пленного немецкого солдата», в замызганной немецкой шинели, в огромных соломенных бахилах на ногах, на голове спущенная на уши немецкая пилотка. Зал замер. Сопровождающий офицер спрашивает:

— Расскажите, что вы делали на фронте? Вы говорите по-русски? Шпрехен зи рушен?

— Я, я. Да, я умей.

— Где ваши части находились, в тылу?

— Я, я.

Наш офицер —
Фриц фон дер Платен —
Нам даль приказ,
И ми шель в бой.
Ми биль пьяны,
Но наш зольдатен
Сражались храбро,
Как герой.
В одном селе,
Где нет мужчина,
Наш Фриц убиль
Один старик
И два ребят.
Ми браль скотина.
Быль много шум
И много крик
Нам в этом ошень помогает
Немного нож,
Немного штык.
По-русски это назыфают —
Ди кража
Или дер грабёж.
Ми ночеваль,
Наш офицер быль
Много пьян.
Вдруг выстрел.
Нам сказаль, что
Это русский
Партизан.
Тогда уехать
Ми шелали,
Но наш обоз
Совсем исчез.
Зольдатен храбро
Побежаль пешком.
Как вдруг из тёмный лес
На конях мужики и бабы,
В руках винтовка и гранат.
И наш обоз вместе со штабом
И наших доблестных зольдат
Они взяль плен.
Фаюю я не первый год,
Я Бельги биль,
Мы и Францью браль,
Но там зольдатен воеваль,
А тут фаюет весь
Народ!

Эффект был потрясающий. Хлопали, неистово кричали, свистели, и, главное, неслись возгласы:

— А ты как думал, сволочь немецкая?

Меня увели со сцены под улюлюканье зала. Интересно, что какая-то часть зрителей поверила в действительность интермедии.

Майор Учава был доволен.

Ледяная переправа

Я хоть и коренной сибиряк, но к пониженным температурам наружного воздуха отношусь отрицательно. Правда, я целиком разделяю мнение англичан, которые говорят: «Нет плохой погоды, а есть неуважение к ней — надо одеваться в соответствии с температурой».

К сожалению, командование училища не особенно придерживалось этого принципа, нам не разрешали утепляться дополнительно тёплыми вещами, одевать можно было только то, что выдавали интенданты: нательное бельё, тёплое бельё, китель, бриджи и шинель, на голове шапка-ушанка. В морозы ниже двадцати градусов нам дополнительно выдавали башлыки. Я на наружных занятиях мёрз. А когда нас вывели на речку Ушаковку (приток Ангары), где господствовал пронизывающий ветер, и объявили, что через эту реку необходимо пропустить механизированную колонну, а лёд тонкий, необходимо его нарастить, то мы поняли, что предстоит работа с водой. Стали вырубать растущий на берегу кустарник, стаскивать его в створ будущей переправы и заливать водой, которую черпали в проруби и подносили вёдрами. Естественно, обливались, и буквально вскоре наши шинели встали коробом. Ветер, нёсшийся по долине Ушаковки, способствовал замерзанию переправы и одновременно нас самих. Трудились мы на этой переправе около четырёх часов. Задание выполнили. Толщина льда в месте переправы превысила семьдесят сантиметров, что было достаточным для пропуска мехколонны на противоположный берег. И только после этого мы пошли в казармы. Тяжело, но зато мы на практике познали, как можно и нужно делать ледяную переправу. И хотя во фронтовых условиях ни мне, ни моим товарищам не пришлось делать подобных переправ, урок был очень познавательный.

Песни

Мой друг Павел Колдашов при встрече, вспоминая прошлое, говорил:

— Ох, какие мы песни пели! Особенно во время вечерней прогулки! Раздавались звонкие голоса запевал, и вся рота дружно подхватывала:

А почему сапёры носят
Лопату, кирку и топор?
А потому, что они знают,
Что надо дать врагу отпор.

Песня! Строевая песня — неизменный спутник солдатской службы. Она — и украшение солдатского бытия, и вдохновение на переживание всякого рода неурядиц, и призыв к стойкости в битве с врагом. Песня будоражила не только души солдат, она создавала атмосферу благополучия у жителей, слышавших песню солдат.

Всё новые и новые голоса вливаются в этот многоголосый хор, и летит песня, широко расправив крылья над готовящимся ко сну городом. И думают горожане: раз казармы поют — значит, всё хорошо. Укрепляется уверенность в надёжности нашей борьбы на фронте.

Звенит лиричный голос запевалы Ивана Дунаевского, уже подхватывает его зычный, немного басовитый голос Виктора Мелентьева, и рота следом за ними поёт:

Гремя огнём, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведёт...

И все тяготы прожитого сегодняшнего дня забыты. Всеми курсантами завладевает песня.

Жаль, что эта хорошая традиция вечерних армейских прогулок сейчас утрачена. Считается неприличным петь на улице в строю. Песня и музыка никогда не были помехой хорошему настроению.

У нас даже существовал свой особый репертуар. Когда старшина роты или помкомвзвода выводил нас из казармы на построение, перед движением в столовую и командовал:

— Взвод! Левое плечо вперёд, шагом марш! Запевай! — Иван Дунаевский своим задушевным лирическим тенором выводил:

Ох, как бы дожить бы
До свадьбы-женитьбы
И обнять любимую свою.

Старшина подавал обычную свою традиционную реплику:

— Доживёте! — и подавал команду: — Рота! — что означало: нужно переходить на строевой шаг и «рубить каблуками землю».

Возвращаясь из столовой, по команде старшины Иван Дунаевский и Виктор Мелентьев дуэтом запевали:

Кони сытые бьют копытами,
Встретим мы по-сталински врага...

И, передохнув, набрав в грудь воздуха, заканчивая свой марш патриотическим запевом, они продолжали:

Заводов труд и труд колхозных пашен
Мы защитим, страну свою храня,
Ударной силой орудийных башен
И быстротой и натиском огня.

И все курсанты роты подхватывали:

Пусть знает враг итог борьбы великой:
Народ-герой никем не победим!
Мы смерть несём фашистской банде дикой.
Мы от фашистов мир освободим.

— Рота! — командует старшина — и снова строевой шаг.— Стой! Разойдись!

Доволен старшина, довольны курсанты.

Это песни строевые, необходимые в любом движении воинского подразделения строем. Такая песня помогает сосредоточить внимание именно на движении колонны, на шагистике и на выражении своего настроения.

Песня — зеркальное отражение душевного состояния человека в данный момент. Взгрустнулось Володе Дижуру — потянулся за гитарой, тронул струны, и полилась душевно-лирическая, его любимая «Любимый город». Эта песня из кинофильма сошла с экрана в народ перед Отечественной войной и сразу стала одной из популярных народных песен; она покорила своей правдивостью, своей судьбоносностью, оптимистической перспективностью:

Пройдёт товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины.
Любимый город может спать спокойно,
И видеть сны, и зеленеть среди весны.

И забирается в сердце солдата тоска по дому, по тишине...

Таких песен перед войной было мало, они появились в годы войны, вышли изнутри солдатских душ и действительно были зеркальным отражением душевного состояния: от песни-набата «Вставай, страна огромная» до задушевной «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат».

Причал для Иркутской ТЭЦ

Не знаю, на каких условиях училище в марте 1943 года получило задание построить на Ангаре, у Иркутской ТЭЦ, причал для разгрузки барж с углём.

По-моему, это было очень разумное и полезное решение и для города, и для училища — как производственная практика курсантов.

Наша рота почти в течение месяца ежедневно в семь часов утра выходила из казармы в полной боевой экипировке, с шанцевым инструментом, оружием, противогазами, и шагала по улицам города до ТЭЦ с десятиминутным привалом на территории сквера имени 1 Мая, что на улице Декабрьских Событий. Причём, как правило, этот интервал от казармы до привала шли, выполняя команду «оружие на плечо». Придя на место работы, оружие (винтовки) устанавливали в пирамиды, складывали инструмент и приступали к работе. Трубы ТЭЦ нещадно дымили, засыпая винтовки и инструмент сажей. Работа наша заключалась в подготовке свай, установке сваебойного оборудования, фрикционных лебёдок, заготовке настила, забивке свай — более ста штук.

Пронизывающий ангарский ветер охлаждал наш пыл. По очереди ходили погреться в помещение кузницы. Обед нам привозили в термосах на место работы. Температура наружного воздуха держалась в пределах минус двадцати пяти градусов.

В один из рабочих дней, при забивке очередной сваи, с консольного помоста оступился и упал в ледяную воду Виктор Шмуров. Поднялся переполох. К счастью, его тут же вытащили из воды, затащили в кузницу (единственно тёплое помещение), раздели, обсушили. Всё обошлось. Однако неприятный разговор о нарушении правил техники безопасности с командиром роты состоялся.

В восемнадцать часов мы заканчивали работу и строем шагали в казарму. Ужинали, чистили оружие и шанцевый инструмент, проклиная тэцовские трубы, засыпающие сажей наше имущество. Эти дни работы на причале были для нас тяжёлыми, но мы были довольны своей работой, своими познаниями технологии строительства причалов, знакомством с работой электро- и пневмоинструментов. Мы считали, что выполнили большую, нужную работу для Иркутска в напряжённое военное время, которая дала возможность нормально работать ТЭЦ, а значит, и заводам и фабрикам Иркутска.

Положение на фронтах

Сообщения Совинформбюро о положении на фронтах Великой Отечественной войны мы слушали с затаённым вниманием. Командование училища даже несколько раз отменяло физзарядку, давая нам возможность прослушать радиопередачу о положении на фронтах. Учебный процесс в училище и положение на фронте и в тылу нашей Родины постоянно увязывались при изу­че­нии всех предметов. Причём преподаватели, используя опыт ведения боевых действий в особых природных и городских условиях, старались акцентировать внимание именно на этих фактах, особенно — ведении уличных боёв в Сталинграде, форсировании водных преград и т. п. Была постоянная связь фронтовых действий с положением тыловых предприятий, сложностью работы, снабжением, бытовыми условиями. Мы видели, какой огромный, сложный объём работы выполнял Государственный Комитет Обороны, увязывая всё в единое целое, направленное на решение одной задачи — победы над фашизмом.

Именно в эти последние дни 1942-го и начале 1943 года всё человечество волновала судьба Сталинградского сражения.

«В течение 24 ноября наши войска продолжали вести успешное наступление с северо-запада и с юга от города Сталинграда на прежних направлениях. Совинформбюро. 24 ноября 1942 г.».

Положение на фронтах Великой Отечественной войны осложнялось. Наш комиссар, майор Учава, вечером после ужина собрал нас в Ленинской комнате и рассказал о битве за Сталинград:

— Очень сложные, тяжёлые условия приходится преодолевать нашим воинам на Сталинградском фронте. Инженерные и дорожные войска действуют с огромным напряжением, строя новые и восстанавливая разрушенные бомбёжками мосты и переправы. Только в полосе действий Сталинградского фронта инженерные части оборудовали на Волге девять районов переправ. Всего на Волге от Саратова до Астрахани только за время Сталинградской эпопеи наведено пятьдесят паромных переправ, на которых работало более ста тридцати паромов. Кроме того, инженерные войска построили два наплавных моста. Работая на переправах днём и ночью, нередко стоя в ледяной воде под огнём противника, в ноябре переправили более ста шестидесяти тысяч солдат и офицеров, сотни танков, орудий, автомашин, тонны боеприпасов. Вы понимаете, как необходимы инженерные войска на фронте, как нужны ваши знания для победы над гитлеровским фашизмом. Практические занятия в училище должны помочь закрепить ваши знания, показать вам сложность и необходимость ваших действий на фронте.

Курсант Мелентьев обратился к комиссару:

— Товарищ майор, мы понимаем всю сложность обстановки на фронтах и наши задачи в учёбе. Мы выполним свои обязанности.

Война постоянно требовала пополнения воинских рядов ввиду выбывших убитыми и ранеными. Причём часто это возмещение требовалось срочно и квалифицированными кадрами. Это касалось младших командиров, среднего комсостава. В основном эти вопросы решали школы младших командиров, ускоренные курсы среднего комсостава. К сожалению, военные училища и тем более — военные академии не могли полностью обеспечить замену квалифицированными кадрами. В училищах сокращали срок обучения за счёт интенсификации учебного процесса. Но всё равно военные училища старались программу обучения выполнить, не снижая качества учёбы. Мы, курсанты, это чувствовали на себе и тоже старались уложиться в установленные сроки обу­чения, не снижая качества.

Обучая военным наукам, преподаватели старались сочетать их с трудовой деятельностью, которая обязательно потребуется после войны. И это оказалось очень важным в народно-хозяйственной деятельности государства после Победы.

Несмотря на необходимость скоротечности подготовки кадров, готовили их в основном по программам мирного времени: питание по курсантской норме, распорядок дня с обязательным послеобеденным часовым отдыхом и многие другие мероприятия, направленные на сохранение здоровья и физического состояния. «Тихий час» — как он сохранял наши силы в период напряжённых, изматывающих полевых занятий!

Всё это мы оценили значительно позднее, анализируя нашу учёбу, нашу подготовку к напряжённым боевым действиям на фронте.

Да, высшее армейское руководство заботилось о будущем, зная, что нам предстоит на заключительных этапах войны участвовать в кровопролитных боях, преодолевая ярость немецких фашистов.

Мамин праздник

Неожиданно в субботу командир роты выписал мне увольнительную до двадцати двух часов. Я был очень обрадован, особенно потому, что знал: завтра — православный праздник, Пасха. Религиозные праздники в то время отмечали только отдельные верующие граждане, для мамы он был обязателен. Она родилась в деревне на берегу реки Лены, у старинного села Верхоленска, окончила начальную школу с похвальной грамотой и, конечно, была верующей, соблюдая все православные праздники, особенно такие, как Рождество и Пасху, торжественно к ним готовясь, наводя порядок в квартире и отмечая праздник кулинарным изыском — это в мирное время, а сейчас...

Я почистил сапоги, привёл в порядок курсантскую форму и помчался домой. Путь был длинный: от Красных казарм по улицам города через тюремный Ушаковский мост на Сарафановский проезд. И вот уже виден мой дом с мезонином, в этом доме мы снимали квартиру, арендуя мезонин, в который вела деревянная лестница, сделанная отцом перед войной. Сердце учащённо забилось перед встречей с мамой. Открыл калитку ворот — и вижу: мама моет горячей водой (на дворе апрель) лестницу — это её предпраздничный ритуал.

Радость общения. Поднимаемся на веранду, заходим внутрь. Наша скромная кухонная обстановка смотрится как-то привлекательно: накидочки, шторки, занавесочки, сделанные из паковочного материала и украшенные трафаретным орнаментом, придают особый вид уюта. Да, мама постаралась. На столе белая скатерть, на ней чаша с пятью яйцами, окрашенными луковой шелухой, два ломтика хлеба, традиционный байкальский омуль и каша.

— Ой, сейчас я проверну на мясорубке перловку и испеку на рыбьем жире пару лепёшек. А с первой звездой мы с тобой и покушаем. Как я рада твоему приходу. Надолго?

— Увольнительная до двадцати двух часов! Как ты тут поживаешь? Как работаешь?

— Да вроде всё нормально. Дети Анны Степановны (хозяйки дома), Володя и Николай, служат в авиационной части на Урале. Роман на фронте. Вот от него давно нет писем, Анна Степановна очень волнуется. У меня в совхозе всё нормально. Наше Ушаковское отделение отметили за высокий урожай капусты, даже премию выдали — по бутылочке рыбьего жира. Шура (моя двоюродная сестра) устроилась на работу на Куйбышевский. У Фаины (родственницы мамы) оба сына на фронте. Приезжали из Верхоленска (родина мамы), привезли немного муки. Так что обо мне не беспокойся...

Возвращался я в казарму, осуждая себя, что даже не сохранил несколько кусочков сахара, выдаваемого нам к завтраку, это был бы мой подарок маме к её празднику. Я шёл и думал, скольким же таким женщинам, как мама, приходится переживать трудности и невзгоды военного лихолетья. Ведь она потеряла мужа и сына и живёт одна — только силой своего духа и мыслями обо мне. Чем я сейчас могу помочь ей? Только частыми известиями о себе.

Это стихотворение прислал мне двоюродный брат моей жены — Распутин Константин Васильевич, участник Великой Отечественной войны, полковник в отставке. Узнав, что я пишу книгу о военно-инженерном училище, о котором он в годы войны знал как о базе военных кадров, одобрил мою инициативу и, как подарок фронтовикам, написал это стихотворение и просил по возможности напечатать его, что я и делаю.

Лишь подвиг наш остался молодым

Приветствую соратников своих.
Осталось, вижу, нас немного,
Ведущих переменные бои
С судьбой, стоящей у порога.

Менялся мир, и мы менялись с ним.
Отжившее, кончаясь, тлело.
Лишь подвиг наш остался молодым,
Победа наша не старела!

Уверенно вручаем мы её
Достойным правнукам и внукам.
Священную не тронет забытьё,
Коль есть надёжные их руки.

Под занавес желает ветеран,
Чтобы страны родной элита
Хвастливо не гремела в барабан,
За что мы в сорок первом биты.

Убеждены: непобедима Русь,
Мощь атома тому порукой,
Проучены швед, немец и француз,
Не вывелись ещё Суворовы и Жуков.

К. Распутин, участник
Великой Отечественной войны

Дружба, скреплённая войной

В августе 1942 года мы встретились в Иркутском военкомате, совершенно не знакомые друг другу, разновозрастные, каждый со своим интеллектом, своим характером, объединённые одними условиями, одними действиями — военной службой, военной учёбой. Постепенно в каждом раскрывались черты общего, определялись точки соприкосновения, понимания друг друга, зависимость, сочувствие.

 

Первые дружеские отношения у меня сложились с Павлом Еремеевым. Мы были с ним соседями по койкам. Сын рабочего из города Черемхова, выросший в большой семье. Из школы поступил в школу военных техников (ШВТ), оттуда был переведён в наше училище.

Сблизились мы с ним на первом марше в район учебной переправы. Как-то сразу прониклись друг к другу уважением, которое переросло в крепкую дружбу. Он оказался порядочным парнем — прямым в суждениях, умеющим постоять за справедливость. С Павлом я был в одном отделении в училище и — во время боевых действий — в 139-м гвардейском отдельном сапёрном батальоне в составе 17-й воздушно-десантной бригады. И всё это время я с ним ел из одного котелка. Первое фронтовое задание мы выполняли вместе, и даже 8 мая 1945 года, когда мне вместе с Мишей Позняком приказали разминировать коварное немецкое минное поле, на котором погиб наш комбат, он обратился к командиру роты с просьбой разрешить ему остаться со мной. Ему отказали, но сам факт этого поступка говорит о многом, ведь это было в последний день войны.

 

Виктор Шмуров — москвич, сын работника Севморпути, эвакуированный из Москвы в Иркутск вместе с отцом, матерью и сестрой. Участник математических олимпиад при Московском университете, он выделялся среди нас своей образованностью, скромностью, активным участием в комсомольской работе батальона. Надёжный товарищ. Пользовался авторитетом всех курсантов и преподавателей.

К величайшему моему и моих друзей сожалению, он погиб на полях сражений в Венгрии в марте 1945 года. Он был настоящим другом. Незадолго до его гибели мы с ним договорились: если один из нас погибнет, второй подробности его гибели сообщает родителям. Эта участь досталась мне. И сидит во мне большой занозой его гибель. Я сделал всё, чтобы светлая память о друге сохранилась надолго.

Родители Виктора относились ко мне как к родному. Всегда приветливо встречали, постоянно поддерживали со мной письменную связь. По просьбе отца, Михаила Васильевича, я не рассказал матери, Михалине Михайловне, подробности о гибели Виктора, ей мы сказали, что Виктор во время наступления пропал без вести — по-видимому, попал в плен. С большим недоверием она продолжала до самой своей смерти ждать от Виктора известий.

 

Виктор Мелентьев — иркутянин, из простой рабочей семьи. Так же как и многие из нашего взвода, призван был сразу после окончания девятого класса. Внешне он отличался атлетическим сложением, житейской взрослостью — прямо Аполлон. К нему часто на свидание приходила симпатичная девушка. Многие из нас завидовали ему, у нас ещё не было любимых девушек. Виктор вскоре стал командиром отделения. Вёл себя подобающе строго и справедливо, никогда не проявлял своего превосходства. Он обладал даром рассказчика. На маршах, особенно в ночное время, шагая с нами в строю, негромко, но выразительно пересказывал содержание книг Алексея Толстого, Майн Рида и других. Слушали его с удовольствием, коротая походное время.

На фронте мне пришлось вместе с ним выполнять первое фронтовое задание — охранять в течение нескольких суток стык фронтов двух дивизий под постоянным миномётным обстрелом противника. С ним вместе я совершил первый прыжок с парашютом, когда нас перевели в десантную бригаду.

А после войны я был у него на свадьбе, он женился на моей однокласснице, с которой я проучился все школьные годы. Сложилась замечательная семья. Виктор окончил курсы экономистов и работал в аппарате Иркутского облисполкома.

А та девушка, что приходила к нему на свидания, вышла замуж. Весь взвод, узнав об этом, написал ей письмо в духе Константина Симонова.

Примите же от нас
Презренье наше на прощанье,
Не уважающие вас
Виктора однополчане.

С Валентиной Ивановной, женой Виктора, мы по-прежнему школьные друзья. Мы с моей супругой каждый раз, бывая в Иркутске, навещаем Валентину Ивановну и её семью. Всегда рады встрече с членами теперь большой, дружной семьи Мелентьевых.

 

Павел Колдашов — замыкающий в шеренге при построении взвода. В своих воспоминаниях об училище он писал: «В роте, а тем более во взводе я был самым молодым и самым маленьким по росту (где-то около 110 см). Трёхлинейная винтовка с примкнутым штыком была выше меня. Но это меня не смущало, так как, по боевому уставу пехоты (БУП-36), в отделении замыкающий — опытный боец».

Да, он был самый молодой и самый маленький, и к тому же он окончил только девять классов. Учился он хорошо, даже очень. Здесь же, в городе, жила его сестра, муж которой был заместителем начальника нашего училища. Но Павел никогда об этом не распространялся и никакими льготами не пользовался. Мало кто из курсантов знал об их родственных связях. Про него можно сказать: мал золотник, да дорог. В шестнадцать лет он стал сиротой, работал в бригаде связистов по установке наружной связи. Родился и вырос он в городе Моршанске, и в училище его долго нарекали Моршанским, особенно вспоминая при получении моршанской махорки, к производству которой он никакого отношения не имел, но прозвище это долго сопутствовало ему.

Он был общителен, дружелюбен. Никогда не отказывался ни от каких физических работ. Курсанты относились к нему доброжелательно. В мае 1945 года его с другим бывшим курсантом отправили на учёбу в Ленинградское высшее инженерное училище.

В шестидесятых годах, после длительного перерыва, мы встретились. Восстановились и укрепились наши дружеские отношения. Он дослужился до полковника, руководил научно-исследовательскими работами на Ладожском озере по защите портовых сооружений. До самой его смерти мы оставались близкими друзьями.

 

Павел Лоншаков — кондовый сибиряк. В училище был направлен из Иркутской школы военных техников (ШВТ). Он действительно был ярким представителем сибиряка-забайкальца. Деловой, скромный, общительный, сам крепкий, могучий, как сибирский кедр. Какая-то сила притяжения сблизила нас, хотя мы с ним были в разных отделениях.

Спокойный, выдержанный, он быстро завоевал авторитет в нашем взводе, не говоря уже об отделении. Командование батальона, видя его организаторские способности, вскоре назначило его командиром отделения.

На фронте он вёл себя очень достойно. Был ранен, но своего отделения не оставил.

После демобилизации Павел вернулся в город Ступино — наш базовый город (здесь формировалась наша 17-я гвардейская воздушно-десантная бригада), где его ждала Таня. Женился. Работал секретарём Ступинского горкома комсомола, затем, после окончания техникума,— начальником цеха на авиапредприятии. Замечательная семья. Несколько раз я бывал у него в гостях и всегда уходил с впечатлением уверенности и дружелюбия, взаимопонимания.

К сожалению, 18 июля 1979 года он скоропостижно умер, оставив о себе замечательную память как о человеке долга, справедливости, чести — каким он был в жизни.

 

Миша Позняк — самый близкий по интеллекту друг. Мы с ним одновременно были зачислены в училище, но оказались в разных отделениях, однако это не помешало нам завязать крепкую дружбу до конца дней его жизни (он умер в Киеве в 2009 году).

И в училище, и затем в действующих войсках на фронте я совместно с ним участвовал во многих операциях: в форсировании реки Раба в Венгрии, в эвакуации раненного Володи Дижура с поля боя, из-под миномётного обстрела, в строительстве моста у города Санкт-Пельтен в Австрии, в разминировании коварного минного поля в последний день войны, 8 мая 1945 года, на границе Чехо­сло­ва­кии, в захоронении нашего комбата майора Гладышева и старшины Дмитрюка в День Победы — 9 мая 1945 года...

После войны Миша окончил юридический факультет госуниверситета, работал судьёй, затем председателем Курского областного суда.

Дружба, крепкая, уважительная, сохранялась все годы жизни.

 

Иван Дунаевский — наш запевала. Он своим голосом, своим умением задавать тон песни снискал большое уважение в нашей роте. Этот добрый, отзывчивый, неунывающий товарищ был нашей гордостью, и благодаря ему мы на всех строевых смотрах завоёвывали призовые места. Он погиб при разминировании моста.

 

Николай Непомнящий — земляк, сибиряк. Он как-то не особенно выделялся в нашем взводе, был несколько замкнутым. Он поразил меня своей отзывчивостью. В сентябре 1945 года меня отправили сопровождать политработника дивизии аж до города Канска Красноярского края и при этом предоставили краткосрочный отпуск для моего заезда в Иркутск, к маме.

После военных действий наше обмундирование выглядело весьма неприглядно. Ребята стали меня «облагораживать»: кто-то поменял сапоги на более приличные, кто-то поменял мне бриджи, а Николай отдал взамен моей, не пригодной к носке, свою, только что им полученную шинель.

После войны он окончил Иркутский пединститут, работал директором школы в городе Тулуне.

 

Володя Дижур — наш «Тёркин», неунывающий, вечно подбадривающий других. Он был тяжело ранен во время наступления. Мне с Мишей Позняком пришлось вызволять его с поля боя под миномётным обстрелом. Но довезти его до медсанбата живым я не смог, он умер у меня на руках. Вечная слава этому замечательному воину. После войны мы с Мишей Позняком встретились с его братом и рассказали ему о смерти Володи, который погиб в бою как доблестный воин.

 

Миша Пятаков — замечательный товарищ, запевала в нашей роте. Какие рулады он выводил своим голосом, дружно подхватываемые всей ротой. Как же помогала нам солдатская песня в нашей службе в училище. Он был отличным минёром, но погиб при разминировании немецкой мины с «сюрпризом».

 

Кукушкин Михаил — сибиряк. Невысокого роста, плотного телосложения, трудяга. О таких говорят: от скуки на все руки. Мы страдали по шахматам, Миша перочинным ножиком вырезал за неделю все шахматные фигуры.

Уже в десантной части наше отделение командировали на ремонт парашютного склада. Там из бракованного авиазента он нам всем сшил сапоги на зависть местным парням. После фронта наши дороги разминулись, а жаль. Он оставил о себе самые светлые воспоминания.

 

Среди нас самым старшим был бывший директор школы Охотин. Невысокого роста, щуплый, очень подвижный. Прекрасно занимался на турнике — крутил «солнце» и многократно подтягивался на зависть молодёжи. Он хорошо рисовал маслом, командование снабжало его красками и предоставляло возможность рисовать большие полотна, посвящённые войне. Он, как и несколько других курсантов, при расформировании училища был направлен в распоряжение СибВО.

 

Да, невозможно забыть моих друзей-товарищей по армейской службе. Ведь почти пять лет вместе, из них десять месяцев — в училище. В последующие годы, не менее напряжённые, ответственные: воздушно-десантная бригада, Белоруссия — резерв Главного командования, фронт — Австрия, Венгрия, Чехословакия, и везде — наш 139-й гвардейский сапёрный батальон, укрепивший нашу дружбу, наше единодушие. За всё это время в памяти нет никаких конфликтных ситуаций, никаких неурядиц. Мне, конечно, повезло на единство коллектива: безусловно, сказалась общая образованность, культура. Это были годы настоящего жизненного университета, и главное не только в приобретении новых знаний, а в установлении настоящих дружеских отношений.

Сразу после демобилизации мысли о встрече с однополчанами не появлялись. Семейные, житейские заботы, накопившиеся за военные годы проблемы, требующие разрешения, отодвинули память. А она — о друзьях-товарищах — пробивалась сквозь время, через расстояния. Мы все спрашивали: «Где же вы, друзья-однополчане?» Вспоминали, искали, ждали встреч. Ведь их должно было быть много, со мной в одном армейском коллективе служили, учились, воевали курсанты инженерного училища, солдаты-десантники, сапёры 139-го гвардейского батальона.

Инициатором первой встречи был штаб нашей 106-й гвардейской воздушно-десантной бригады. Эта встреча всколыхнула память, ускорила наше сердцебиение, усилила потребность личного общения.

Получаю приглашение на встречу, в котором всё чётко регламентировано: дата встречи, схема места встречи, программа, адрес гостиницы и маршрут движения.

Еду поездом. Волнения начались уже на подступах к столице нашей Родины — Москве. Письменно изложить то духовно-физическое состояние, которое возникло от ожидания встречи, невозможно. С приближением к указанной гостинице сердце начало учащённо биться. Вот гостиница, за окном в вестибюле первого этажа — знакомые физиономии смотрящих на улицу друзей. И сразу объятья друзей, порыв встречи: Миша, Павел, Виктор, второй Павел... Друзья, здравствуйте!

Оформление гостиничных документов, размещение в номерах. Через тридцать минут — общий сбор. Как здорово, что все здесь собрались!

Вопросы, вопросы: кто откуда? Семья, работа? И уже потом: а помнишь? Это — на весь вечер. Назавтра собрались в вестибюле, двинулись к месту сбора — площади на территории ВДНХ. Все при наградах, сверкающих в лучах утреннего солнца и мелодично позванивающих. Заходим в вагон трамвая — и невольно горло сжимают спазмы: пассажиры вагона встали, приветствуя нас. Неожиданно, необычно и благодарственно москвичам.

На площади у Дома культуры ВДНХ — разметки построения подразделений дивизии. Находим место своего 139-го гвардейского сапёрного батальона. У таблички стоят двое мужчин, один из них спрашивает:

— Ребята, вы из сапёрного батальона?

— Да!

— А кто знал Володю Дижура?

Мы обомлели. Оказывается, это родной брат Володи, Саша, узнал, что состоится наша встреча здесь, и он, как работник администрации ВДНХ, пришёл попытаться найти друзей Володи. Это невероятная встреча. Мы с Мишей Позняком рассказали вкратце о смерти Володи. Саша заявил, что он нас не отпустит, что после торжественного собрания сослуживцев он нас забирает к себе домой, что он должен услышать от нас подробный рассказ о Володе.

После встречи завязалась переписка с Сашей, дружеская, тёплая, товарищеская.

Эта встреча с моими друзьями-однополчанами открыла мне в их судьбах много того, что таилось в их сердцах и душах всё время совместной службы.

Как бы донести эту дружбу, эти бескорыстные отношения до сегодняшней молодёжи, подверженной дедовщине, разборкам, пагубным привычкам? К сожалению, армия сейчас перестала быть символом мужества, стойкости, взаимовыручки, дружбы, а служить-то Родине нужно всего год. Может быть, именно поэтому не успевают познать как следует друг друга, не хватает настоящего общения, совместного преодоления трудностей, взаимовыручки, взаимопомощи. Нас, военное поколение, это очень волнует.

Память же о друзьях-товарищах нас вдохновляет, наполняет наши сердца гордостью за дружбу, за совместное преодоление всех армейских тягот.

Так и просится из популярной песни: «Где же вы теперь, друзья-однополчане, боевые спутники мои?» — и... пушкинский ответ: «Иных уж нет, а те далече».

И только память воскрешает их образ, их дела во имя нашей дружбы.

Перекур

Пот застилает глаза. Уже все шагающие в этом марше с нетерпением ждут команды на отдых. Полная походная армейская выкладка тянет к земле. Наконец лейтенант подаёт команду:

— Перекур!

Свобода! Можно сесть где удобнее, расслабиться и, конечно, закурить. Курящих во взводе около половины, и они как бы задавали темп дальнейшему распорядку, но это только в самом начале, а затем внимание всех сосредотачивалось на каком-нибудь рассказчике. У нас, как правило, всё внимание в этот момент обращено на Уткина, старались оказаться поближе к нему, чтобы лучше слышать его байки.

Уткин — сухощавый, подвижный курсант, явно перешагнувший тридцатилетний возраст, но никогда не выказывающий своего возрастного превосходства перед нами — в основном девятнадцатилетними юнцами. Женат, жена — врач. Сам инженер. Очень коммуникабельный. Все теоретические предметы схватывал на лету, а вот что касается физической нагрузки, здесь он уступал многим молодым, особенно на занятиях по штыковому бою.

Во время перекуров Уткин в центре внимания. Со всех сторон к нему летят просьбы:

— Ну, Уткин, давай, трави!

И он, не обращая внимания на тон просьбы, начинал рассказывать анекдоты. Знал он их неисчислимое количество. Лейтенант наш усаживался несколько в стороне от общей массы курсантов и, покуривая, лукаво улыбался в предвкушении оглушительного смеха. А Уткин уже рассказывал...

Такие перекуры устраивались уже по теплу — в апреле-мае, когда мы двигались от казармы к деревне Большая Разводная на берегу Ангары, где у нас была база нашего лодочного парка.

Вот уже раздался первый, ещё сдержанный, смех.

— Едут в поезде в одном купе женщина с мальчиком лет шести и полковник-грузин. Мило беседуют. Мальчик время от времени обращается к матери: «Мама, я пукну?» — «Иди пукни». Мальчик возвращается. Так повторяется несколько раз. Наконец, после очередного возвращения мальчика, полковник, поведя своим выразительным носом, говорит: «Слюшай, малшик, ты пукни здесь, а потом иди в тамбур».

Хохочут курсанты, улыбается лейтенант.

Уткин продолжает:

— В загсе в очереди на развод сидят двое. Один другого спрашивает: «Что у тебя случилось?» — «Не могу больше терпеть. Такая неряха, всё в квартире запустила. Свинарник, а не квартира. Уже что только не делал, помогал, даже сам пол мыл, а она хоть бы что. А вчера в супе выловил носок. Всё, развод. А у тебя что?» — «А у меня такая аккуратистка, что житья нету. Ночью встану в туалет, вернусь, а постель уже заправленная».

Опять взрыв хохота:

— Вот такую нашему старшине надо. А что? Вот порядок-то был бы.

Уткин продолжает:

— Приходит в домоуправление мужик и говорит: «Смените мне квартиру. Я человек пожилой, степенный, а они не считаются со мной и каждый вечер крутят на моих глазах любовь». Пришла к нему комиссия, просит: «Покажите, что вам мешает». Мужик говорит: «Дак вон, залезьте на гардероб, оттуда всё видно...»

Лейтенант подаёт команду:

— Взвод, приготовиться к построению.

Курсанты просят:

— Ну ещё один анекдот.

— В следующий раз! Взвод, становись!

Возбуждённые, в весёлом настроении подходили курсанты к берегу Ангары. Быстро собирали большие понтонные лодки и занимали места гребцов. Над Ангарой неслись команды:

— Правой греби, левой табань!

— Прямо.

Мы любили эти занятия: Ангара со своей кристально чистой водой, свежий воздух с запахом моря, наступающая весна и физическая нагрузка — гребля,— замечательная зарядка!

Через неделю перед подъёмом прозвучала команда:

— Учебная тревога!

Вообще-то мы не ожидали, думали, что дело идёт к концу нашей учёбы и никаких тревог больше не будет. Ошиблись. Приехало какое-то московское начальство и решило посмотреть, чему же мы научились.

— Тревога! Подъём!

Сборы — всё отработано до автоматизма. Мы умудрились досрочно. Построение. Проверка и... марш-бросок до нашей лодочной базы. Экипировка — полная, боевая. Бегом! Дополнительно в момент марша вводная: «Появление на горизонте вражеского десанта, круговая оборона, захват десантной группы, овладение лодочной базой, захват одного понтона (НЛП — новый лодочный парк), рассчитанного на двадцать человек, и переправа на нём по ангарскому заливу». Отработка этого мероприятия оказалась очень сложной, трудоёмкой, но мы с ней справились, получив оценку «хорошо».

Отдышавшись и приведя себя в порядок, строевым маршем двинулись в казарму и вот тут, на полпути, лейтенант разрешил сделать привал. А раз привал — значит, Уткин продолжит анекдоты. Его уже окружили плотным кольцом.

— Пришёл красноармеец к командиру полка и просит отпустить его в отпуск, говорит, что его жена ждёт ребёнка. «Когда должен появиться ребёнок?» — спрашивает командир. «Если вы дадите отпуск и я благополучно доеду до дома, то через девять месяцев»,— под общий смех заканчивает Уткин.

Здесь же сидят двое московских проверяющих, с большим вниманием слушают и улыбаются.

— Девушка гуляет с парнем в парке, обнимает его и спрашивает: «А ты будешь меня любить всю жизнь?» — «Как же я тебя всю жизнь любить буду, кода у меня увольнительная только до десяти?»

Уткин обратился к окружающим за табаком. Сразу несколько человек протянули ему свои кисеты. Он закурил и продолжал своё повествование:

— Шёл Абрам мимо базара, видит — женщина продаёт какие-то сильно большие яйца. Он спрашивает: «Чьи?» Она ему отвечает: «Слоновьи». Он берёт пару, приносит домой и, пока Сары нет дома, решает попробовать. Снял штаны и сел на яйца. Пришла Сара. «Ты что, Абрам, делаешь?» — спрашивает она. «Вот купил два слоновьих яйца и сижу на них». Сара заглянула под него и говорит: «Сиди, Абрам, сиди, уже хобот видно».

Тут же грянул гомерический хохот, московские проверяющие тоже смеялись вместе со всеми.

Командирский голос

Приближался конец нашего обучения в военно-инженерном училище. Скоро нас выпустят, присвоив воинское звание «лейтенант». В воинской части, в которую нас направят, назначат нас командирами инженерных (как правило, сапёрных) подразделений. Мы станем не только командирами, но и воспитателями вверенного нам подразделения. Наверняка подавляющее большинство личного состава будет по возрасту старше нас. И многое зависит от взаимоотношений с личным составом, проявления к ним строгой справедливости, знаний в выполнении заданий и умения проявить командные приёмы. Для этого необходим командный голос. Как правило, мы его отрабатывали в свободное время после ужина, удаляясь в безлюдные места. И тут уже давали волю своей инициативе, командуя по очереди:

— Взвод, становись! — командует курсант Еремеев.

— Отставить! Повторите!

— Взвод, становись! — снова даёт команду Еремеев.

— Отставить!..

Да, у большинства из нас, девятнадцатилетних, голос был далеко не командирский, часто «давал петуха». Это те, кому было под тридцать, имели уже басовитый командирский голос. А мы? Старшина говорил:

— С твоим голосом в самый раз петь в пионерском хоре.

Наш командир взвода, лейтенант Голубков, которого мы очень уважали за справедливую строгость и требовательность, за знание тех предметов, которые преподавались в училище, постоянно говорил:

— Разрабатывайте командный голос. Он в любой интонации должен быть повелительным, беспрекословным, в нём не должны звучать оскорбительные ноты. Команда должна звучать чётко, ясно, доходчиво.

Выводя нас на занятия за пределы нашего военного городка, он постоянно давал вводные:

— Командует взводом курсант Кукушкин.

Через некоторое время — новое назначение:

— Командует взводом курсант Позняк...

И так за время пути к объекту занятий — деревне Большая Разводная, где базировался лодочный парк училища, он задействовал на командных должностях до половины курсантов взвода.

На запад

      И вспять покатилась орда.
      Мы снова весь путь повторяли.
      Мы брали назад города,
      Мы близких навеки теряли.
            Константин Ваншенкин

15 июня 1943 года. Вроде не предвещавший каких-либо событий вечер. Построение на вечернюю поверку. Неожиданно появился командир батальона. Старшина предоставляет ему слово.

— Товарищи курсанты! Нами получен приказ Главного военно-инженерного управления: наше военно-инженерное училище с завтрашнего дня расформировывается. Основная масса курсантов нашего батальона и частично курсантов конно-сапёрного дивизиона направляется в распоряжение Главного военно-инженерного управления, в Москву. Все остальные курсанты — в распоряжение ЗапСибВО. К сожалению, обстановка сложилась так, что вы не успели закончить наше училище, но знания, которые вы здесь получили, обязательно пригодятся вам в дальнейшей службе, особенно на фронте. Завтра, после подъёма, сдать все постельные принадлежности старшине, получить сухой паёк, приготовить казарму к сдаче. После обеда — общее построение и движение на вокзал.

Дрогнуло сердце. Вообще-то мы к этому готовились, для этого учились, но как сообщить маме? Ночь прошла волнительно. Сразу после завтрака я, предупредив своего командира — Виктора Мелентьева, решил быстро добежать до мамы, которая должна работать на совхозном поле на противоположном берегу Ушаковки, и сообщить ей о моём отъезде.

Всё обошлось. Я предупредил маму. Конечно, моё известие огорчило её, но она восприняла его с пониманием и сказала, что она обязательно придёт проводить меня.

Прощальный обед. Построение.

Прощай, ИВИУ. Мы многое здесь получили.

Начальник училища сказал напутственное слово, пожелал нам успехов и удачи. Подошли попрощаться курсанты, что оставались в Иркутске.

Походная колонна училища выглядела величаво, протянувшись вдоль улицы Декабрьских Событий на несколько кварталов за духовым оркестром. Впереди колонны наша рота в новом обмундировании, с курсантскими погонами, недавно выданными нам.

С двух сторон на тротуарах — иркутяне, провожают нас сурово-назидательным взглядом. Все понимают: на фронт!

Чётко шагают курсанты, теперь уже бывшие. А что впереди?

Ангарский мост, вокзал, эшелон чистых товарных вагонов. Прощание с родными. Удивительно: никакой суматохи, никаких всхлипываний. Как-то быстро находят провожающие своих родных, друзей. Команда:

— По вагонам!

Прощаюсь с мамой. Да, она останется одна. Держится стойко. Единственная её просьба:

— Пиши чаще, я тебе конверты и бумагу положила. До свидания!

Под прощальные звуки оркестра забираюсь на верхнюю полку нар. Тоскливо. Но стараюсь не давать эмоциям овладеть моим настроением. Под звук колёс засыпаю.

Проснулся ночью. Где же это остановился наш поезд? Оказывается, на станции Иркутск-товарный. Обидно, проспал этот путь.

Но вперёд, на запад!

Заключение

Мне, безусловно, повезло: нежданно-негаданно оказался в элитном военно-инженерном училище. Умелая программа, сочетающая анализ военных событий на фронтах Отечественной войны и доводившая до нас, курсантов, выводы результатов военных действий. Сочетание практических приёмов с теоретическими обоснованиями давало нам хорошие военно-инженерные знания и необходимую военно-патриотическую закалку.

Даже продолжая службу в ВДВ, в строевых частях, а затем работая на гражданских предприятиях, я частенько прибегал к методам и опыту, приобретённым в армии, в решении сложных жизненно-производственных ситуаций.

Призванный в августе 1942 года в Красную Армию, я прослужил в её рядах до марта 1947 года — пять лет, из них десять месяцев учёбы в военно-инженерном училище, почти два года службы в воздушно-десантных войсках, в резерве Главного командования Министерства обороны, участие в боевых действиях в составе 139-го гвардейского отдельного сапёрного батальона 106-й гвардейской дивизии ВДВ на территории Венгрии, Австрии, Чехословакии...

Пять лет я не держал в руках школьных учебников, а 1 сентября 1947 года уже был зачислен студентом Иркутского горно-металлургического института. Началась гражданская жизнь: карточная система на продукты питания, весьма ограниченные финансовые возможности. Студенты в основном со школьной скамьи, нас, фронтовиков,— шесть человек, дистанция в знаниях — огромного размера. Надо срочно эту дистанцию пробежать, догнать основную массу студентов. А тут ещё дирекция института возложила на меня обязанности старосты группы.

Только армейская закалка в преодолении трудностей, целеустремлённость, общение с инициативной, отзывчивой молодёжью помогли мне успешно окончить институт и получить диплом с отличием.

Производственная деятельность на строительстве уникального подземного атомного комбината и города Железногорска, участие в общественной жизни города, присвоение мне званий лауреата премии Совета Министров СССР и «Почётный гражданин города Железногорска» как бы явились жизненным результатом на этом этапе. Я считаю, что во всех этих делах основным запалом-детонатором была моя армейская служба, особенно в её первые годы.

Повествуя о своей жизнедеятельности, я обязательно должен отметить, что добиться определённых успехов мне во многом помогло моё отношение и активное участие в деятельности компартии, членом которой я стал в последние дни Отечественной войны и нахожусь в ней до сих пор.

Учась в институте на втором и третьем курсах, я одновременно работал в мужской средней школе №15 Иркутска. В институте, на третьем курсе, меня избрали секретарём партбюро геологического факультета. В 1956 году, работая в Горном управлении, я был избран председателем построечного комитета профсоюза горняков (численность коллектива — около двух тысяч работающих).

В 1961 году, перейдя на работу в проектно-изыскательский институт, я несколько раз избирался секретарём парторганизации института. Моё общественное положение, постоянное общение с коллективом помогало мне сосредотачивать внимание на проблемах жизнедеятельности коллектива и его производственных проблемах.

Анализируя свой жизненный путь, я прихожу к убеждению, что я, как гражданин своего государства, прошёл его достойно, и в этом мне особенно помогла закалка в юношеские годы, которая явилась надёжным фундаментом моих последующих жизненных свершений,— это годы службы в Советской Армии.

Я поражаюсь молодёжи, негативно относящейся к службе в армии, к выполнению своего гражданского долга по защите Отечества. Государство определило для этой обязанности — всего год. Этот год пребывания в армии — год возмужания, год получения знаний военного мастерства, изучения военной техники, год самообладания, физической закалки, это год становления Мужчины — защитника своего народа. Это воспитание своей воли, своего характера, это — оценка дружбы, взаимопонимания, воспитание чести и достоинства.

Это не потерянный в биографии год, а наоборот — год приобретения большого жизненного опыта, жизненных навыков.

Надеюсь, это моё повествование в какой-то мере убедит молодёжь, что нам необходимо беречь наше государство. Жизнь наша многогранна, очень интересна, познавательна, и много в этой жизни зависит от каждого: как он к ней относится, как строит свою жизнь.

«...Я люблю тебя, жизнь,— повторяю вслед за моим однополчанином, поэтом Константином Ваншенкиным.— Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно!»