Международный научно-творческий симпозиум «Волошинский сентябрь» отметил десятилетний юбилей. Журнал «День и ночь» был широко представлен на этом форуме — и выступлениями авторов, и собственной презентацией, и номинацией поэтического конкурса, которая представляет собой волошинскую строку «Как ядро к ноге прикован шар земной...». Жюри конкурса определило победителей. Праздник состоялся. Награды вручены. Однако мы уверены, что списком произведений, отмеченных жюри, не исчерпываются творческие находки поэтов, участвовавших в конкурсе или выступавших на фестивале вне конкурса. Мы с удовольствием предлагаем читателям наши «волошинские» открытия.Редакция «ДиН»
Мариян Шейхова
Там, высоко...
На каком языке говорит твоя ночь, на каком языке?
Спит короткая память в насечке кладбищенских дат,
Время вязнет шершавой печалью в наскальной строке,
Осыпается щебнем в ладони грядущих утрат.
Семь веков поминают свой дом на руинах мечети Убра,
Подставляют могучие плечи оседающим в землю камням,
И рассветные ветры сотрут им испарину силы со лба
И наполнят студёной росою тоску по засохшим корням.
Семь веков поминают свой дом на руинах мечети Убра
И читают священные книги кладбищенских дат,
Чтоб, проверив ушедшую жизнь на скрижалях добра,
Сохранить её речь на погосте надежд и утрат.
Борис Марковский
* * *
А осень безнадёжно хороша!
безукоризненна её отделка.
Мелькнёт в кустах оранжевая белка...
Что, если вдруг — молчи, молчи, душа! —
вся наша жизнь такая же безделка,
как этот мёртвый след карандаша?
Но на часах не двигается стрелка,
и так легко дышать... но что ни шаг —
то тлен и смерть... Пустынная аллея.
Ни мёртвый лист, ни беличьи следы
не трогают тебя... и ты стоишь, хмелея
от этой царственной, торжественной беды,
испытывая боль, почти блаженство...
в несбыточном плену у совершенства.
Ирина Бессарабова
Церковь
Корабли по небу закатному
Проплывают вверх днищами:
Небо к людям обращено.
Парусов рукава закатаны,
Руки мачт — всё тоньше и чище, —
Обращают воду в вино.
А затем, под иными речами,
Мачты молкнут: люди вошли,
И уже прочитан канон...
Своды парусника свечами
Осветили снизу, с земли.
Корабельный пасхальный звон
Нарастает волной вдали,
И снаружи, и изнутри...
Улица
Акварельная дочь Иаира —
Облик твой, твой предзимний туман.
От стеклянной мозаики мира
Еле виден младенческий шрам.
И границы молчания птицы,
Нарушая, не могут сломать.
Спит, во сне хорошея, девица,
И уже успокоилась мать.
Пётр Чейгин
* * *
Неделимо дерево в пылу
Объясненья с позвонками девы
Слепок тела у крови в плену
У греха во рту обмылок Евы
Мне не стыдно говорить с тобой
О грядущей нищете дремучей
Где разбитый лес черкнёт рекой
Выставив поленницу на случай
И меня на склоне забытья
Втравит в дело мотылёк ненастный
Распушив ольшаника края
Малым ветром смертушки атласной
Вот её чепец обуглил ночь
Выгребая небо до застёжек...
Невозможно тишине помочь
Встать с колен на глиняный порожек
Вот и образумься на краю
Огненной линейкой сбив колосья
Скальной речи... потерпи, спою
Имя жажды что забыла гостья...
Неделимо пламя без корней
На груди у Ветхого Завета
Неделима тень среди теней
Перебитых шомполами лета.
* * *
Приласкаю горбатого дня
Ненавистного полдня ключицы
Влажным хлебом степенной орлицы
Обнесут и тебя и меня
Как я влёк эту свору ключей
От подсолнечных мест до расходных
Открывая в себе сеть колодных
Переливчатых маятных черт
Я о том что на эхо твоё
Пал мой утренник гранями внутрь
Заселился бревенчатый ветр
Мерой грома во имя твоё
Что мне мучить твои невода
Крупной рябью способным налимом
Если брат мой росою творимый
Не отыщет меня никогда...
Как я плох для стараний твоих
И совьются морщины на кальке
В крону некую милости скольких
Взмахов денных живущую в них
Дмитрий Плахов
bifurcation
не дерево которое растёт
не птица что над деревом летает
но человек чей инструмент остёр
в моём мозгу незримо обитает
не серафим из города саров
не святополк коварный и неробкий
а кто ж тогда обрёл и стол и кров
в отдельно взятой черепной коробке
я помню всё хоть это был не я
ходил мальчишкой на плотах в заречном
дробилась философская струя
о философский камень и о вечном
шептала мне вернее нет не мне
тому мальчонке я его не помню
он был кретин и при пустой луне
шептал слова одной кретинке полной
тетрадь моей исписана рукой
как я провёл каникулы в толедо
в то лето я был в точности другой
но кто прочтёт но кто поверит в это
сейчас и здесь а не тогда и там
азм есмь пин-код своей кредитной карты
так кто за мною ходит по пятам
и кажет кукиш из-под школьной парты
так кто узнав секрет разрыв-травы
умалишённый с бритвою в деснице
в мансарду этой круглой головы
пролез сквозь обнажённые глазницы
та птица что над берегом реки
то дерево что непокорно корню
меня другим названьем нареки
я не был им я ничего не помню
Ирина Четвергова
* * *
Ветер, кричащий в лицо запахом влажной земли
И зноем вечерним,
Я дам тебе слово, и не одно, если слова мои
Успокоят своим теченьем
Меня же, и рядом стоящего, и дальнего,
И горизонт отзовётся
Ветром, дождём и солнцем,
Ветром, дождём и солнцем.
Узел на память — развязан, лоскут — улетел, был таков,
Просто есть память, которой не надобно узелков.
Есть память, хранящаяся в камнях,
В обожжённой глине, в корне травы.
Для такой не надо грусти «от головы».
И только понять: мы люди всея Земли,
И лишних нет...
Эта память жива в человечьей крови.
Вот такие, ветер, слова мои
Каждому
На Земле
Говори.
Павел Сердюк
* * *
«Как ядро к ноге прикован шар земной».
Никуда мне от Земли не деться.
В час, когда судьба придёт за мной
и не даст минуты оглядеться,
я с планетой стану заодно,
растворюсь в соцветиях и листьях.
Выход из игры — могилы дно.
Он же — вход в просторы закулисья.
Я неважный в жизни был актёр.
В лицедействе не был лицемером.
Был я прост. А лучше б был хитёр.
Был я глуп и был дурным примером.
Я терял любимых по пути.
Веру и надежду с ними вместе.
Шар земной, пока я здесь, прости.
Я к тебе прикован, но не местью.
Не златые звенья у цепи.
Все мои прибытки — птичье пенье.
Подари покой и усыпи
во блаженном, Господи, успении.
Сергей Чаплин
За чертой
Перешагнув запретную черту,
я подошёл к безумию вплотную
и, если говорить начистоту,
увидел подноготную земную.
Наверное, не зря и неспроста
заклинивает стрелки циферблата,
когда я на себя, как на Христа,
гляжу глазами Понтия Пилата.
Во мне перетасованы века
и время, на поверку, торжествует;
я знаю тех, которые пока
не родились, но тоже существуют.
Они стоят поодаль, налегке,
и тихо говорят между собою
на вечном и понятном языке
земли, травы, поэзии, прибоя.
Елена Буевич
* * *
Не Алушту сладчайшую летнюю,
одна тысяча девятьсот..,
где больную тебя, шестилетнюю,
мама с пляжа «домой» несёт,
но Алушту недавнюю, зимнюю —
с солнцем мёртвых на пляжах твоих,
с мандаринно-январской корзиною
в крымубежище на двоих,
с той тоскою неубиваемой
от напитанной кровью земли,
со шмелёвской, неупиваемой,
синей чашей морской вдали,
с новогодним контентом из телика,
с контингентом в кафешках из зон,
и шестого — с террасы отелика —
Рождества колокольный звон.
И трёхдневную, непространную,
в недоверчивом сердце дрожь.
И разлуку, с улыбкою странною.
Впрочем, что же в ней странного, что ж?..
Виктор Коллегорский
* * *
Всё смешалось, и не моя вина,
Что уже ничего не сберечь,
Что заржáвела лира Державина
И умолкла Языкова речь,
Что, едва разрешившись от бремени
Немоты, из которой возник,
Стал подвержен коррозии времени
Человеческий смертный язык,
Что душа и в синичьем обличье,
Как и в нищенской лире своей,
Не свободна от косноязычия
В постижении сути вещей.
Но душа не подвержена тлению,
И, пока существует она,
С ней и слово избегнет забвения
И пребудет во все времена.
Снежана Холодова
Род-не
Кровные узы похожи на кровную месть
Для экзотической птички — урода-утёнка.
Масть подкачала, подпортив фамильную честь.
Связей суровые нити порвутся, где тонко.
Розовый сад превращён в Революцию Роз,
Разом заброшены книжки, игрушки, потешки,
Змеем над прудиком вьётся квартирный вопрос.
Разные птицы, неловко прощаемся в спешке.
Каждый по-своему прав и по-своему слеп,
Каждый осудит с поправкой на ветреность взгляда.
Стало гнездо родовое похоже на склеп.
Я улечу, мне чужого болота не надо.
