В книжном магазине я стоял у стола с новинками, без особого интереса скользя взглядом по обложкам. С другой стороны стола суетился мужчина. На вид ему было лет сорок пять - пятьдесят, полный, но не производящий впечатления грузного из-за невысокого роста и резких малоосмысленных движений. Как был одет мужчина, я не запомнил, скорее всего, совершенно невыразительно.
Он окликнул проходящего мимо продавца и спросил, в какую цену трехтомник Спинозы. Юноша взял из рук мужчины один том, но не нашел ценника и ушел во внутреннее помещение. Секунд через пятнадцать появился снова.
- Шестьсот двадцать рублей, - продавец вернул книгу мужчине.
- За один том или за все три?
- За каждый, - бросил молодой человек, направляясь к кассе.
Я окончательно потерял интерес к новинкам и теперь был занят исключительно мужчиной. Он поставил книгу Спинозы на место, вроде занялся другими новинками, но не сдвинулся ни на шаг, остался на том же месте – у Спинозы.
- Шестьсот двадцать рублей… - торжественно прошептал мужчина.
Его руки вернулись к роскошному трехтомнику, пальцы заскользили по добротным корешкам.
- Шестьсот двадцать рублей! - повторил он. – Вот это я понимаю!
У стола возникли новые покупатели и оттеснили меня в сторону. Чтобы не выглядеть комично, мне пришлось повернуться лицом к стеллажам. Мужчина выпал из моего поля зрения, однако сквозь чужие реплики я все еще слышал, как он заворожено повторяет "вот это я понимаю!".
Вскоре посетители переместились к другому столу, я повернулся. Мужчина стоял на том же месте и держал в каждой руке по тому Спинозы. Третий том положил на корешки новинок и вожделенно разглядывал его.
- Шестьсот двадцать рублей! - произнес он в очередной раз. – Тысяча восемьсот шестьдесят рублей за все!.. Вот это я понимаю!
Как бы ни был забавен персонаж, он начал мне надоедать. Наступило пресыщение, и я направился к выходу. Слишком незначительный репертуар, удручающе однообразное исполнение. Терпеть это и дальше было неразумно.
Я вышел на улицу, ни одной книги в тот раз не купил. Можно сказать, без ничего. Однако в памяти остался завороженный мужчина. Я вынес его из книжного магазина бесплатно, вместе с преклонением трехтомнику Спинозы. Чтобы в будущем иногда вспоминать восхищение ценой. Вот это я понимаю!..
В вагоне метро передо мной встала девушка с сотовым телефоном у уха. Некоторое время она пыталась поддерживать диалог с кем-то на другом конце, но из этого ничего не вышло. Девушке пришлось убрать телефон в сумочку.
Правда, она забыла застегнуть молнию, и трубка торчала наружу. Сантиметров пятнадцать отделяло ее от моей руки. Более того, девушка стояла ко мне спиной, еще и загораживала от других пассажиров. Так что никто бы не заметил, решись я украсть телефон.
Боже мой! Я весь извелся из-за этого. Любой другой не обратил бы на торчащую трубку внимания, в крайнем случае, лишь усмехнулся. Но только не я. Ощущение нереализованной возможности безжалостно меня терзало.
С одной стороны, я знал, что никто не смотрит на меня, не видит, в какой соблазнительной близости оказался я от чужого телефона. С другой… где-то в глубине сознания имелся тайный наблюдатель, укоряющий меня за нереализованное действие. Невидимый пассажирами, я превратился в объект его укора.
Кража, совершеннейший пустяк, к тому же безнаказанный, оставалась потенциальной. Насколько же тяжело давалось бездействие. Так невыносимо, что на первой же остановке я перешел в другой вагон.
Первым делом взгляд отыскал в старом вагоне девушку, недавнюю соседку. Она заняла мое место, которое я только что покинул, телефонная трубка так же торчала из сумки. Даже из другого вагона я ее увидел. Любой мог украсть, слишком уж удобно торчал телефон. И слишком беззаботно вела себя девушка.
А ведь я мог, покидая вагон, указать ей на незастегнутую сумку, чего я, разумеется, не сделал. Сразу же нашлась и причина моего бездействия – я мог не успеть перебежать в соседний вагон, пришлось бы ждать следующего поезда. Но все это не объяснение, а чепуха.
Чепуха!
Мне, может быть, вообще не пришлось бы мотаться из вагона в вагон, предупреди я девушку. В этом не было ничего сложного. Ничего.
Но я поступил иначе. Предпочел сбежать в другой вагон и отсюда наблюдать за опасным положением сотового телефона. Избавившись от внутреннего наблюдателя, укоряющего за нереализованный поступок. Но теперь меня укоряет кто-то еще, вновь с помощью внутреннего голоса, за то, что не вмешался в происходящее, буквально сам толкнул девушку в руки воров.
На следующей станции я вернулся в старый вагон. Но – черт возьми! – девушки в моем углу уже не оказалось. Я завертелся на месте. Может быть, она просто села? Или перешла в другое место, немного удобнее моего угла?
Нет! В вагоне девушки не было.
Стоило это понять, как одновременно закрылись все двери. Но мы не трогались с места. Тут-то я и увидел девушку, она шла по перрону вдоль поезда. Телефонная трубка торчала из открытой сумочки. Мне так и не удалось вмешаться, сделать хоть что-то, как говорят в таких случаях.
Эта девушка… Стоит сказать, что я отвернулся сразу, как ее заметил, не хотел, чтобы на моих глазах вытащили телефон. Так вот, эта девушка… я пытался вспомнить ее лицо. Понравилась ли она мне? Какое впечатление произвела? Почему я вдруг заинтересовался телефонной трубкой, торчащей из сумки?
Нет, лица я совершенно не помнил, даже в общих чертах. Внешность девушки оставила меня равнодушным. Интерес представляла лишь потенциальная возможность кражи. Я так отчетливо ее представлял, что кража для меня уже произошла. Вернее, я метался из момента, когда кража только что произошла, в момент незадолго до нее.
Кража, непрерывно повторяемая то мной, то кем-то еще. Я никак не мог отделаться от ее навязчивого воспроизведения. Девушка с телефонной трубкой, моя рука в пятнадцати сантиметрах, ловкое движение и вот уже телефон прячется в моем кармане, а я выхожу из вагона. И снова обратно, в самое начало: девушка чуть поворачивается и кто-то другой вытаскивает из ее сумочки трубку, прячет в кармане и выходит из вагона. И снова обратно – в ситуацию, когда трубка еще торчит и притягивает преступление.
Когда я поднялся на улицу, мысли о телефоне все еще крутились в голове. Собственно, это была одна мысль, закольцованная и бесконечно тиражируемая. Всю дорогу от метро я пытался ее преодолеть, заглушить сторонним размышлением, но успеха не достиг.
Дверь открыла мама.
- Это ты? – она с недоумением смотрела на меня, будто только проснулась.
- Да, решил зайти, - я протиснулся между ней и дверным косяком.
Перед ночной работой я иногда заходил к родителям поужинать.
Отец выглянул из комнаты.
- А, это ты, - едва слышно произнес он, но в прихожую не вышел, остался в комнате и смотрел в мою сторону.
Мать уже была на кухне.
- Я приготовила котлеты, - крикнула она, пока я снимал ботинки. – Вернее, одну котлету. С чем ты ее съешь: с рисом или вермишелью?
- С вермишелью.
Утром я как раз ел рис.
- Или с рисом? – переспросила мама, выглянув из кухни. – Потому что вермишели нет.
- Хорошо, с рисом.
Я сел за стол и начал есть. Мать то покидала кухню, то возвращалась, каждый раз объясняя, что по телевизору идет передача, которую нельзя пропустить, слишком интересная.
- Ты не обижаешься?
Я замотал головой. Нет, нет.
- Что? – переспросила мама. – Ты не обижаешься на меня?
- Нет, - сказал я.
Секунд через десять она снова прибежала, забыла рассказать, что днем была у дантиста.
- Все-таки решилась. Долго боялась, но потом пошла. Мне рассказывали, что теперь это не больно. Немного неприятно, но боли, как в былые времена, не чувствуется. Просто сидишь с открытым ртом и ждешь, когда все закончится. Врач топчется вокруг тебя с инструментами. Испытываешь скорее психологический дискомфорт, не физический. Не нужно больше страдать.
Мама взглянула на мою тарелку и забросила кусок мяса. Я не успел ничего сказать, так ловко она это сделала.
- Зуб, вот он, кстати. - Мама наклонилась и оскалилась, тыча пальцем в проблемное место. – Зуб этот мне никогда раньше не лечили, но месяц назад он заболел. Сначала я терпела. Однако болело все сильнее. Пришлось идти к врачу. Я не хотела обращаться в районную поликлинику, там все делают из рук вон плохо, мне посоветовали платную. Прямо здесь, недалеко от дома. Я пришла, врач усадил меня в кресло, знаешь, наверно, какие у них кресла, осмотрел рот. Этот болит, спросил и стукнул по зубу. Я чуть не подпрыгнула от боли. Тогда врач сделал мне укол и начал лечить.
Мама выскочила из кухни, но сразу вернулась. Наверно, проверила, не началась ли телепередача.
- Ты не поверишь, - почти закричала она. – Доктор просверлил больной зуб и нашел внутри…
Я оторвался от тарелки, потому что мама умолкла. Никак не могла подобрать нужное слово. Ее лицо оживилось, даже покраснело. Зрачки в широко раскрытых глазах блуждали из стороны в сторону.
- Ты наелся? Или нет?
- Наелся, - сказал я, но остался за столом. – Так что он нашел?
Взгляд матери остановился на мне. Мама схватила опустевшую тарелку и швырнула в раковину. Через мгновение мама уже выбегала из кухни. Оглянувшись, бросила:
- Нашли обломок сверла.
Я посидел еще минуту, но мама не возвращалась. Правильно ли я ее понял? Ведь зуб раньше не лечили. И все равно внутри нашли обломок сверла…
- Вот это я понимаю!.. – манерно произнес я, имитируя сегодняшнего покупателя.
И потом еще раз, чуть громче:
- Вот это я понимаю!
Фраза вошла в обиход, приклеилась к языку.
- Что? Что ты говоришь?
В кухне медленно появился отец.
- Ничего, - сказал я.
- Ничего, - повторил отец и положил блюдце в раковину.
- Ты поел?
- Да.
- А салат? – спросил отец. – Салат она тебе порезала? Огурцы, помидоры? Ты ел их или нет?
- Нет, - сказал я, поднимаясь.
- Тогда я сейчас тебе сделаю, подожди немного.
Отец открыл холодильник и долго перебирал содержимое выдвигающихся ящичков.
- А у нас и не осталось ничего, - сказал он в конце концов. - Ни помидоров, ни огурцов. Надо будет сходить купить. Или, может быть, ты сходишь?
Я взглянул на настенные часы. Времени оставалось совсем немного. Да и не хотел я никуда идти, кроме как на свою ночную работу.
- Нет? – предугадал отец.
- Времени нет.
Сколько я ни ужинал у родителей, никогда им не помогал. Не ходил ни в магазин, ни куда-то еще. Тем более, не приносил ничего с собой. Ни единого раза. Даже не задумывался об этом. Разве что сейчас…
- Смотался бы туда-обратно, - не отставал отец. - Много времени у тебя это не отнимет. Зато поел бы салат. Очень полезно.
Отец продолжал говорить, но уже не рассчитывая на успех. Затем мягко отстранил меня, сел на табуретку и взял ложку. Только теперь я заметил на столе огромную тарелку ярко-красного, прямо-таки алого, борща. От тарелки поднимался столб пара. Я не мог вспомнить, как она здесь оказалась, не из холодильника же ее достали.
- Мама сегодня к стоматологу ходила? – спросил я.
Отец оторвался от борща, поднял голову.
- К стоматологу? – Пауза. – Нет. У стоматолога она была несколько дней назад. В четверг… или в пятницу… не помню. Ей зуб лечили.
- Мама сказала, что врач нашел внутри зуба сверло.
- Сверло? – отец усмехнулся. – Она так тебе рассказала?..
Пар от тарелки поднимался настолько густой, что я едва различал отца, больше ориентировался по звукам. Я слышал, как отец зачерпывает борщ, вздымались очертания ложки, отец шумно дул. Затем лязг ложки о зубы и еще через секунду о дно тарелки. Потом все повторялось.
- Разве это было не сверло?
- Нет. – И секунд через пять. – Это был вкладыш с оценками из твоего диплома. Который ты нам так и не показал.
Тут что-то произошло – скорее всего, отец обжегся. За плотной завесой пара я уже ничего не мог разглядеть. Он вскрикнул, отшвырнул тарелку на пол и закричал:
- Я же тебе сказал не сильно подогреть, опять есть невозможно.
Мне удалось отскочить раньше, чем борщ ошпарил мне ноги. В кухне появилась мама.
- Что случилось? – она уже вытирала тряпкой пол и складывала в совок осколки тарелки.
Отец смотрел на нее с детским выражением на лице, словно из последних сил удерживаясь от плача.
- Я же тебя попросил… - начал он, но голос дрогнул, и отец замолчал.
- Да я и подогрела, как ты сказал. Ты же не любишь холодную пищу, вот и не говори теперь, что тебя холодным кормят. Никто тебя не заставляет есть холодное. Смотри, аж пар валит.
Отец выбрался из-за стола и ушел, ничего больше не сказав.
- Раньше, помнишь, у нас на кухне линолеум лежал, - заговорила мама, обращаясь ко мне, - а потом мы плитку положили. Гипсокерамика. Мне подруги посоветовали. Сказали, вся посуда об нее биться будет, а на самой плитке ни царапины.
Мама закончила уборку и встала.
- Смотри, - торжественно показала на вытертый пол, от которого еще поднимался пар, - ничего с такой плиткой не случится, она всегда как новая.
На улице было хорошо: сентябрьская свежесть и почти не сыро. Я отдыхал после не выносящих друг друга родителей. Неспешно шел по полуночным улицам. Будний день, прохожие попадались нечасто, все давно разошлись по домам и готовились ко сну. А то и спали.
Я всегда с интересом заглядывал в освещенные вечерние окна, причем не только на первом этаже – на любом. Внутренности комнат, их жильцы меня мало интересовали, скорее меня притягивала атмосфера жилого помещения, места, где человек уединяется, чувствует себя дома.
Я задирал голову и заглядывал в окна верхних этажей: пятого, шестого, девятого – не имело значения. Лучше всего, если это было единственное освещенное окно, вокруг которого нигде больше света не горело.
Сразу представлялся одинокий человек, возможно, неизлечимо больной, у которого хватает сил лишь на перемещение по квартире. Сейчас он лежит в кровати под одеялом и читает книгу, готовый в любой момент выключить свет и заснуть.
За день человек очень устал, хотя совершенно ничего не делал. Проснулся, поел (раз в два-три дня приходит женщина, с которой он даже не разговаривает; она убирает квартиру и готовит еду), расположился с книгой в кресле, сеанс чтения, потом просмотр телевизора, снова чтение, человек записал пару мыслей в блокнот, ужин, книга перед сном лежа в кровати и сам сон. Такой вот распорядок.
Сейчас почти все уже спали, кроме человека, в окно которого я смотрел. Он читал из-за бессонницы. Но и торопиться уснуть не было никакой необходимости – ни работы, ни других занятий у него не имелось. Человек всего лишь болел и больше ничем не занимался, если не считать записей в блокноте, но это так… несерьезно.
Человек отложил книгу, выключил лампу, лег на бок и попытался заснуть. Прошло две минуты, три, пять. Ничего не получилось. Когда человек читал, ему показалось, что он вот-вот заснет, нельзя было упускать такой шанс. Поэтому он бросил книгу и выключил свет. Но теперь от былого ощущения ничего не осталось, человек был бодр, сна ни в одном глазу.
Однако, стоило ему подняться, пройтись по комнате, как он почувствовал усталость. Человек взглянул на кровать, но сразу сдаваться не захотел. Отправился в кухню, зажег там свет и несколько минут сидел за столом. Возможно, он даже повернулся к окну и, невзирая на слабое зрение, заметил меня.
Вот идет молодой человек, подумал он, поздно вечером у него какие-то дела. Представил себя в моем возрасте, жизнь в то легковесное время, свои упущенные возможности. Точно так же как я, заглядывая в освещенное окно, представлял себя на месте больного сидящего за кухонным столом и не знающего, чем занять остаток ночи.
Оторвавшись от зрелища, я вспомнил про стоматолога, про зуб матери. Неужели это правда - то, о чем я сегодня узнал… Обломок сверла в только что вскрытом зубе. Или, по словам отца, это был свернутый вкладыш моего диплома.
Диплом!..
Мысль мгновенно переключилась на университет, который я закончил несколько лет назад.
Помню, поступить было не так просто, но я все же поступил. Сложные экзамены, высокий конкурс, таинственная обстановка, огромные лекционные аудитории, ехидные профессора, толпы испуганных абитуриентов. И все это в жаркие до помрачения июльские дни.
Тем не менее, период поступления остался в прошлом. Экзамены были успешно пройдены, меня зачислили на первый курс, но…
Но пока я проходил это испытание, в голове сам собой складывался план на случай провала. План действий…
Совершенно авантюрный путь: я не собирался признаваться в неудаче родителям, наоборот, скрыть ее, заявив о своем поступлении. Затем год имитировать учебу с ежедневными поездками на занятия и сдачей экзаменов. А летом, хорошо подготовившись, снова отправиться на вступительные экзамены.
Это был замечательный план, который, сложившись почти без моего участия, сам собой, так и не понадобился. Однако, учась на первом курсе, я снова и снова к нему возвращался. Выдуманная авантюра стала дополнительным измерением жизни, скрытым от посторонних.
Благо, никто и не должен был знать о моем провале, наоборот, должны были считать, что я уже учусь в университете, в то время как я всего лишь имитировал учебу. Реальность полностью подстраивалась под воображение. Это было великолепно.
В зимнюю сессию экзаменаторы заносили оценки в мою зачетную книжку, которую я затем показывал родителям. А сам представлял, что все это подделка: я купил чистую зачетку и сам заполняю ее, придумывая фамилии экзаменаторов и оценки, тренируясь расписываться разными способами.
После летней сессии развлечение должно была закончиться, так как мне следовало поступить по-настоящему. Однако в своем воображении я переиграл это. Отныне мне надлежало имитировать учебу на протяжении всего университетского курса. Поступить на законных основаниях не удалось.
Второй курс прошел так же занятно как первый. Я демонстрировал родителям оценки в настоящей зачетной книжке, представляя, как только что их подделал. На третьем курсе интерес к единоличной игре пошел на убыль. На четвертом от него почти ничего не осталось.
И только к концу пятого курса при прохождении важнейшего государственного экзамена, а потом и сдачи дипломной работы, я снова вспомнил свой план. Он проявился в сознании неожиданно. К старым препятствиям добавились новые, о которых я даже не подозревал.
Реальность стремительно распалась на несколько противоречащих друг другу пластов. Теперь я водил за нос не только родителей, но и научного руководителя, экзаменаторов, учебную часть и многочисленных случайных персонажей.
Грандиозная авантюра разворачивалась в воображении параллельно со сдачей последних экзаменов и дипломной работы. Я обманывал всех, с кем доводилось иметь дело, мгновенно находя им место в придуманной конструкции.
В конце концов все закончилось. Однако диплом, точнее его приложение, удалось получить не сразу. Из-за мелких бюрократических придирок начальница курса задержала вкладыш с оценками. Нужно было предоставить несколько бумаг за подписями второстепенных работников вроде библиотекарей и гардеробщиков, но летом их трудно было застать на рабочем месте.
На торжественной церемонии мне вручили лишь сам диплом, вкладыш с оценками остался у начальницы курса. Понадобилось больше недели, чтобы собрать необходимые бумаги. Только после этого я получил вкладыш.
Однако в своей голове этот вкладыш я давно подделал и продемонстрировал родителям вместе с дипломом. Я был абсолютно в этом уверен. И тут вдруг выяснилось, что вкладыш я так никому и не показал. По мнению отца, его отковыряли несколько дней назад в зубе матери.
Возможно ли такое? - размышлял я, шагая по ночной улице. Я почти пришел, оставалось несколько сот метров. Можно ли скрутить плотную бумагу вкладыша, чтобы она поместилась в человеческом зубе? Сомнительно.
Или все-таки это не так невероятно, как кажется на первый взгляд? Например, специальным образом бумагу спрессовывают в вакуумной камере, а затем помещают в зуб? Или…
Мысль оборвалась со звонком в дверь. Это моя рука, предоставленная сама себе у знакомой двери, поднялась и вдавила кнопку.
- Здравствуйте, Лена, - сказал я показавшейся женщине.
- Здравствуйте.
Хозяйка отодвинулась назад, давая мне пройти.
- Как добрались?
- Без трудностей, - ответил я.
Лена наблюдала за тем, как я расшнуровываю ботинки. Я знал, стоило чуть задержаться, и она предложила бы мне помочь. Присела бы рядом, коснулась моих рук и сама развязала шнурки. К счастью, этого не потребовалось.
- Проходите в комнату. Я к вам присоединюсь буквально через пару минут, только разберусь кое с чем.
Я так и поступил. По обыкновению направился к книжному шкафу, но вовремя взял себя в руки. Шкаф этот, целиком заполненный классическим девятнадцатым веком в добротных переплетах, я уже неоднократно рассматривал и прекрасно знал, что ничего интересного там нет.
Присел в кресло у столика на колесиках. На столике стояла ваза с апельсинами и яблоками. Я освободил апельсин от кожуры и, разделив на дольки, съел. Затем взял второй и начал снимать кожуру, когда в комнату зашла Лена.
Она заняла кресло с другой стороны столика.
- Не спешите, - заметила, что я остановился.
Я доел, правда, в этот раз не удалось разделить апельсин на дольки так же ловко, как в первый. На руках остался липкий цитрусовый сок.
- Вы устали? – спросила Лена.
Я не успел ничего сказать, как она задала следующий вопрос.
- Хотите спать?
- Да.
- Тогда идемте.
- Идемте.
После ванной, где я смыл сок и почистил зубы (имелась щетка для меня), я отправился в спальню. Лена уже лежала под одеялом. Я быстро разделся, выключил свет и лег рядом с ней.
- Спокойной ночи, - женщина обняла меня сзади.
- Спокойной ночи, - сказал я и закрыл глаза.
Лена заснула быстро, уже через несколько минут я услышал ее ровное дыхание. Сам же я спать не хотел. Но выбраться из кровати было непросто: хозяйка прижала меня к себе. Стоило двинуться, как она моментально бы проснулась
В этом и заключалась моя работа - лежать со спящими женщинами. Спал я при этом или нет, значения не имело, главное, чтобы не шевелился, не беспокоил своих спутниц, как мы их называли.
Думаю, все эти женщины, наши клиентки, страдали серьезными психическими нарушениями. В одиночку им не удавалось ни успокоиться, ни заснуть. Приходилось пользоваться услугами людей со стороны.
Женщины приезжали в агентство, где им показывали фотографии спутников и лаконичные анкеты с отрицательными качествами. Например, в анкете упоминалось, что спутник курит, или негромко храпит, или долго не засыпает, или даже часто бегает в туалет (таких редко выбирали).
Я работал уже больше года, клиентура полностью сформировалась. На постоянной основе я обслуживал трех женщин: двух один раз в неделю и одну два раза в неделю. Имел еще трех клиенток, которые вызывали меня время от времени. Последние предпочитали иметь нескольких спутников, наверно, им нравилось разнообразие.
В памяти всплыл киоск с мороженым, мимо которого я прошел полчаса назад. Несмотря на позднее время, киоск работал. Чуть в стороне от витрины топтался мужчина лет сорока, напомнивший мне моего приятеля. У открытого окошка стояла его жена. Она уже вытаскивала купюры из кошелька и спрашивала мужа, какое мороженое он хочет.
Мужчина, вылитый мой приятель, надулся, будто совершенно не интересовался сладостями, и смотрел куда-то в сторону. Но все же косился на витрину. После очередного вопроса супруги он резко махнул рукой в сторону витрины. Женщина поднесла палец к месту, куда, как ей показалось, ткнул муж.
- Это? – спросила она.
Мужчина (воображение давно превратило его в моего приятеля) повернуться. Недовольный, надувшийся он мотнул головой.
- Нет.
И показал на соседнее мороженое. После чего выпал из моего поля зрения – я оставил супругов позади.
Лена захрапела. До этого она всего лишь посапывала, но теперь откровенно начала храпеть. Сначала негромко, затем громче. А я как раз только-только стал засыпать.
Обычно храп спутницы мешал мне, но в этот раз я совершенно незаметно провалился в сон. Злился на женщину, обнимающую меня сзади, причем злился все сильнее – и, несмотря на это, все-таки заснул.
В дверь позвонили. Долгий дребезжащий звук. Я читал в кресле и, взглянув на дверь, решил не отрываться от книги. Но уже через минуту отложил ее и подошел к двери, которая оказалась прозрачной, поэтому ее даже открывать не пришлось, чтобы выглянуть в коридор.
Я заметил какую-то суету, однако сложно было понять, что именно происходило. Несколько женщин крутилось у другой двери, которую пару дней назад установили на нашем этаже, отделив часть коридора у квартир от площадки перед лифтами.
Я вернулся в комнату, опустился в кресло и снова посмотрел на дверь. Только сейчас мне пришло в голову, что точно так же, как я вижу возню женщин за прозрачной дверью, так же и они видят меня. Когда одна из них позвонила пару минут назад, она видела меня читающим в кресле.
Может быть, у них замок сломался? Я снова направился в прихожую. Но теперь открыл дверь и вышел из квартиры. Ко мне устремилась ближайшая соседка. Не отреагировав на мое приветствие, она стала возбужденно рассказывать о двадцати куртках, которые оставила в отгороженном дверью тамбуре, где эти куртки вспороли и выпотрошили утеплитель.
Во время рассказа соседка все больше возбуждалась. В какой-то момент она должна была уже закричать, но в последний момент голос изменил ей - вместо вопля раздался храп.
Храп!..
И храп этот с каждой секундой все больше раздражал меня, пока, не выдержав, я не ударил соседку по лицу.
Вскрик, но как будто со стороны. Кричала не соседка, она просто остолбенела и выпучила глаза. Это вскрикнула Лена, моя клиентка. Она трясла меня, схватив за плечо.
- Что?.. Что случилось? – я уже догадался, что, повернувшись к спутнице, ударил ее во сне.
- Вы меня избили, - запричитала она.
Я не знал, что на это ответить.
- Извините.
- Вы меня ударили, - повторила Лена, держась за щеку.
- Извините, я спал.
Я хотел приподняться и поцеловать женщину в щеку, но сомневался в уместности такого поступка. Все-таки мы…
- Вы спали? – переспросила Лена, она словно никак не могла придти в себя.
- Да, - я несколько раз кивнул ободренный ее мнимым пониманием.
Женщина вздохнула, легла, уставившись в потолок. Я лежал рядом, чуть приподнявшись на локте, и увидел, как из ее глаз выскользнули две слезы. И стекли на подушку.
- Извините меня, Лена. Я не хотел причинить вам вреда, все произошло случайно… во сне. Но этого больше не повторится, поверьте.
- Почему? – медленно прошептала женщина.
- Что почему? – спросил я.
- Почему вы думаете, что этого не повторится. Вы никогда больше не будете спать?
Я промолчал. И молчал не меньше минуты, рассчитывая, что Лена сама продолжит. Однако этого не произошло, она тоже молчала. Если бы я хотя бы не видел ее лица, по которому медленно ползли слезы. Но я его видел: в комнате было недостаточно темно.
Я рассказал ей свой сон.
- И что? – спутница ничего не поняла. – Зачем вы меня ударили?
- Я ударил не вас, а ту женщину, соседку, которая кричала.
- Вы сказали, что она не кричала, а храпела. Храпела!
Я подумал, сейчас Лена спросит, храпела ли она. Слава богу, не спросила. Вместо этого она заплакала. Теперь слезы не бесшумно соскальзывали по ее лицу, нет, теперь Лена громко рыдала.
Не зная, как ее успокоить… Не понимая ее реакции на мое объяснение, я выскочил из постели, схватил одежду и выбежал из спальни.
Черт возьми! Я не знал... Никогда не предполагал, что окажусь в подобной ситуации.
Постояв немного в нерешительности, я решил уйти. Причем как можно скорее.
Я оделся и готов был уже покинуть квартиру, но захотел напоследок заглянуть в спальню. Вдруг, мелькнула мысль, Лена всего лишь разыгрывает меня и сейчас наблюдает из-за угла, едва удерживаясь от смеха.
Я осторожно (на всякий случай) вернулся в гостиную. Нет, здесь никого не было, Лена не пряталась. Дверь в спальню оказалась прикрыта. Я немного помялся, но так и не решился открыть.
Обернувшись, увидел на столике между кресел апельсиновую кожуру, которую так и не убрали с вечера. Что ж, хотя бы кожуру выброшу. Я положил в карманы пару апельсинов, сгреб кожуру и ушел.
Дверной замок щелкнул. Я оказался по другую сторону.
Я планировал до утра оставаться в подъезде, но, съев апельсины, все же спустился на улицу. Часов у меня не было, поэтому о точном времени можно было только догадываться. Я знал время лишь приблизительно.
Идя по обезлюдевшим улицам, думал о Лене, своей клиентке. Прошло минут пятнадцать после сцены в спальне, а я был уже зол. Какая идиотка! Разрыдалась из-за того, что ее во сне ударили. Даже не ударили, а случайно задели ладонью.
Но сейчас Лена лежала в своей постели и, возможно, уже спала, обнимая вместо меня мою подушку, а я брел по ночной улице. Словно для усиления контраста заморосил дождь. Вот так – я был здесь под дождем, а она храпела в кровати.
Лена была старше меня лет на пятнадцать. Высокая статная женщина с длинными рыжими волосами и яркими веснушками. На лице они выглядели вполне ничего, но не на теле, главным образом на ногах и плечах, там веснушки имели вид болезненной заразной сыпи. К счастью, Лена почти всегда спала в пижаме, избавив меня от лицезрения своего дефекта.
Кроме отталкивающего вида сыпи у спутницы имелись и другие недостатки. Например, у нее неприятно пахло изо рта. Не так, чтобы очень сильно, но заметно. По крайней мере, для меня. Да и вообще… физические недостатки не так важны, когда есть психические… Смесь заботливости, которую Лена проявляла ко мне, и капризности в самых незначительных мелочах.
Взять хоть…
Я задержал развитие мысли. Поразительная вещь: стоит испортить с кем-нибудь отношения, как я сразу ищу у него недостатки. Перебираю каждую мелочь характера, поведения, внешности. Как будто не тот же самый человек с тем же набором качеств общался со мной до конфликта.
Нелепость. Надеюсь, это присуще не одному мне, а вообще всем людям. Общечеловеческое свойство, как бы претенциозно это не звучало.
Я добрался до киоска с мороженым, мимо которого уже проходил сегодня. Кисок все еще работал, а у светящейся витрины стоял тот же мужчина, что был тогда. Тот самый, неотличимый от моего приятеля.
Мужчина выбирал мороженое, елозил глазами по витрине, но, услышав мои шаги, обернулся.
- Привет, - неожиданно бросил мне.
- Здравствуйте, - сказал я.
Он засмеялся. Только теперь я обнаружил, что это не сорокалетний мужчина, как я решил вначале, а тот самый приятель, с которым я его перепутал.
- Здравствуйте, - передразнил он меня.
Чтобы приятель не зациклился на моем "здравствуйте" и не повторил его еще полторы тысячи раз, я стал рассказывать, что видел его пару часов назад здесь же. Он покупал мороженое с какой-то женщиной. Или… повисла пауза… это была не женщина, а его подруга, которая тоже показалась мне на пятнадцать лет старше?
Приятель смутился.
- Это не женщина, - почти возмутился он, - а моя мама. Мы с ней и пришли сюда.
- Зачем? – спросил я.
Приятель не ответил.
- Так ты снова мороженое покупаешь?
- Да, - улыбнулся. – Могу и тебя угостить, если хочешь.
Для мороженого погода была неподходящая: дождь усилился и теперь вовсю лило.
- Так будешь мороженое?
- Давай, - согласился я. – Какое есть?
- Да вот, - приятель ткнул в витрину. – Но здесь половины нет, слишком поздно. Я уже минут десять не могу купить: какое ни выберу…
- А гигантский рожок есть?
- Только ягодный остался.
- А… ягодный.
Укрываясь от дождя, я зашел под козырек киоска. Теперь я почти ничего не видел, слишком близко к витрине оказался. К тому же самое интересное мороженое закрывал приятель.
- А в ведерке есть? - Из-за того, что я оказался между молодым человеком и окошком, ему пришлось кричать.
Из окошка высунулась голова киоскерши.
- Какое: со сгущенкой, клюквенное, ванильное?
Приятель перевел взгляд на меня.
- Со сгущенкой, - сказал я.
- Со сгущенкой, - повторил он.
Голова исчезла. Секунд через десять снова вылезла.
- Со сгущенкой нет.
- Какое тогда? – спросил приятель.
- Клюквенное? – спросил я.
- Клюквенное… да, есть.
Приятель пролез мимо меня и сунул в окошко деньги. Передал мне ведерко.
- Ну, идем?
- Подожди, - сказал я, пытаясь открыть крышку.
Как же крепко они ее запечатали.
- Может, у тебя получится? – Я протянул ведерко приятелю.
- Не открывал такие никогда? – насмешливо спросил молодой человек.
- Я всегда дома ел… уже открытые.
Приятель рассмеялся.
- Смотри, как надо.
Он достал ключи и, подцепив крышку, ловко сковырнул ее. После чего с видом триумфатора протянул ведерко мне.
- А как есть-то? – спросил я.
- Ну ты вообще как с Луны свалился. Ключи у тебя есть?
- Есть.
Приятель сунул свой ключ в ведерко, достал на кончике немного мороженого и сунул в рот.
- Понял?
- Понял.
Мы вышли из-под козырька и побрели, поочередно запуская ключи в ведерко. Мороженое оказалось вкусным, но слишком неэффективно мы цепляли его ключами. С такой скоростью оно растаяло бы раньше, чем мы закончили.
Способ был мною усовершенствован. Я высвободил ключ из брелка и взял с другого конца. Теперь мороженое цеплялось широкой стороной, что было гораздо удобнее. Однако приятель почему-то не перешел на мой способ. Минут пять он продолжал есть по-старому, а потом и вовсе убрал ключи и сказал, что наелся.
- Куда мы идем? – спросил я.
- Я уже говорил.
- Не говорил.
Приятель бросил на меня презрительный взгляд, как-то весь ощетинился. Я не понимал, из-за чего.
- В самом начале еще сказал. – Пауза. – К моей клиентке мы идем, если это вообще важно.
- К клиентке, - повторил я.
- К спутнице, - добавил он.
- К спутнице.
В этом не было ничего удивительного: как и я, приятель работал спутником, в агентстве мы и познакомились. Более того, две клиентки у нас были общие. Мы их вместе обслуживали – то он, то я.
- К кому сейчас идешь?
- К Настасье.
Настасья как раз была нашей общей.
- А почему так поздно?
Молодой человек буркнул что-то неразборчивое. Я все так же не понимал, что его рассердило. Не мой же усовершенствованный способ с ключом.
- А мне тогда куда? – спросил я. – С тобой можно? Или…
- Как хочешь.
Приятель ускорил шаг, и я начал отставать. Я и так двигался на пределе возможностей из-за неудобного ведерка и постоянного ковыряния ключом в мороженом, а теперь…
Дождь почти прекратился. Мы шли по пустырю в тумане и зависших над землей капельках влаги. Туман был настолько плотный, что вместо прожекторов в небе виднелись лишь расплывшиеся световые круги.
Для ночи было слишком светло. Я увлекся мороженым, забыв обо всем на свете, и едва не упустил приятеля. Он оторвался так далеко, что я с трудом различал его. Собственно, даже не его, а подрагивающую черную точку на блекло-сером горизонте.
Мороженого осталось совсем на донышке. Ключом я бы собирал его не один час. Пришлось выбросить ведерко, не мотаться же с ним целую ночь. После этого я смог ускориться. Однако переходить на бег не имело никакого смысла из-за грязи после дождя: слишком скользко. Пришлось догонять приятеля шагом.
Пустырь сменился странной сельской улицей. Я шел вдоль деревянных покосившихся землянок, не особо засматриваясь, потому что требовалось еще и следить за дорогой: малейшая неточность в движениях могла привести к падению в холодную вязкую жижу.
Но место, в самом деле, было необычным. Никогда бы не подумал, что такое чудовище располагается в черте города. Прямо между домами двух моих клиенток, к которым я приезжал по полсотни раз к каждой. И, тем не менее – заброшенный допотопный поселок, по которому я пробирался. Вдобавок хорошо освещенный массой прожекторов.
Я почти догонял приятеля, но через минуту снова упускал. Он то и дело превращался в подрагивающую точку на горизонте. Однако я передвигался примерно с одной и той же скоростью, значит, эти колебания дистанции были связаны исключительно с ним. Приятель ускорялся, а затем замедлялся, чтобы снова ускориться и снова замедлиться. С моей точки этого было не различить, его движения казались одинаковыми.
В какой-то момент приятель совсем исчез. Я долго высматривал его впереди, но безуспешно. Неужели придется возвращаться по этой грязи обратно? Причем не через неопределенное время, а прямо сейчас. Сию же минуту… если только не найду приятеля.
Минуты через три я добрался до конца улицы, уперся в тупик – сплошной ряд густых непроходимых кустарников метра полтора высотой. За кустарниками чернело неизвестное пространство, разобрать хоть что-то было невозможно - сплошная темнота.
Возможно, там и скрылся мой приятель…
Перемахнул через кустарники… Хотя не так просто было через них перемахнуть. Полтора метра в высоту и метр в глубину. Да и зацепиться не за что.
Нет, приятель… Или да, что ему еще оставалось, куда он мог деться?
Я решил возвращаться. Какое мне дело до этого идиота, заведшего меня черт знает куда и оставившего одного. Разворачиваясь, я заметил светящиеся окна в землянке у самых кустарников.
Это была даже не землянка, а полноценный дом. По крайней мере, производил более основательное впечатление, нежели полусгнившие развалюхи, что попадались до этого.
Калитки не было. Я перелез через низкий забор и постучал в окно. Все здесь было таким ветхим - рама сразу треснула, я едва успел удержать вываливающееся стекло.
Дернулась штора и в окне показалось лицо Настасьи. Женщина улыбнулась, за ее спиной мелькнула фигура, в которой я узнал приятеля. Настасья махнула рукой в сторону двери. З-а-х-о-д-и-т-е – прочитал я по ее губам, но остался на месте.
- Стекло, - проговорил я, стеснительно улыбнувшись.
Штора опустилась и через пару мгновений Настасья выглянула на улицу.
- Да заходите же, что вы там стоите?
- Рама развалилась.
Я попытался вытащить стекло, но оно цеплялось за деревянные балки и, хоть и было подвижным, в нужном направлении практически не смещалось.
Женщина незаметно приблизилась. Я почувствовал, как ее щека почти коснулась моей. Настасья взялась за стекло, положив свои руки на мои.
- Давайте, я сама.
Я отошел, она аккуратно достала стекло. Однако после этого швырнула его за забор на дорогу. Стекло с шумом разбилось.
- Идемте в дом, - Настасья положила руку на мое плечо и слегка подтолкнула к двери.
- А, добрался… - сказал приятель, когда я оказался внутри.
Молодой человек сидел в сломанном кресле с книгой в руках. Сразу было видно, что он схватил ее за секунду до моего появления, и теперь делал вид, что уже давно здесь – даже книжку читает. Книжка, кстати, была некоего Станислава Курашева, что-то об элладе или балладе, я не запомнил.
Из-за сквозняка дверь закрылась с шумом, который привлек из глубины дома незнакомого мужчину. Он зашел к нам в комнату, встал в центре и уставился на меня. Приятель, развалившись в кресле, злорадно ухмыльнулся.
Затем мужчина повернулся к Настасье. Скорее всего, это был ее муж.
- Ты теперь сразу двоих приводишь?
Цокнул языком, смерил меня дополнительным взглядом, затем приятеля. После чего убрался обратно.
- Не обращайте внимания. - Настасья потрепала меня по плечу. – Такой человек…
Приятель захохотал, приведя женщину в недоумение. Да и меня тоже.
- Что смешного? – спросила Настасья.
Молодой человек прекратил смеяться, и около минуты все мы молчали. Только из глубины дома доносился мужской кашель.
- Мне смешно, потому что этот лопух, - приятель кивнул в мою сторону, - приперся, а я уже здесь.
- Действительно. - Женщина взяла меня за руку, совсем как маленького ребенка. – Вы тоже здесь… Почему?
Приятель ухмылялся, разглядывая меня и обмахиваясь книгой Курашева (в комнате было жарко).
- Зачем ты пришел, олух? – спросил он.
От обиды я едва не заплакал. Вернее…
Нет… Я как раз заплакал. Сначала перед глазами скопились слезы, потом я моргнул, хотя знал, что этого нельзя делать, и слезы устремились наружу, сбежали вниз по щекам, по подбородку, собрались в самом низу и затем закапали на пол и куртку.
Настасья привлекла меня, прижала к себе. Я плакал навзрыд, совершенно потерял контроль над собой.
Очнулся я в объятиях Настасьи. Она сидела в сломанном кресле, а я полулежал у нее на коленях, уткнувшись лицом в ее плечо. Краем глаза отыскал приятеля, он виновато косился на меня, стоя в стороне.
Женщина шептала на ухо ласковые слова, когда в комнату вбежал ее супруг. Он остановился перед креслом. Багровый от ярости, со вспотевшим злым лицом, лоб исковеркали вертикальные складки.
Через мгновение он уже кричал:
- От того, что ты его успокаиваешь, только хуже, он еще больше расстраивается.
После реплики мужчины я, до этого почти пришедший в себя, вспомнил об обиде и снова зарыдал.
- Смотри, - заорал мужчина, его затрясло от возбуждения, - смотри, что ты наделала.
Он схватил меня за руку и попытался вырвать из объятий Настасьи, но не смог. Мужчина предпринял несколько неудачных попыток, после чего оставил эту затею.
- Видишь, он плачет, - взвизгнул он напоследок и выскочил из комнаты.
Настасья удобнее расположила меня на коленях (из-за вмешательства мужчины я немного съехал), поцеловала в щеки и сильнее прижала к себе. Я снова начал успокаиваться.
Однако проснулось новое чувство - неловкость сидеть на коленях. Что же это такое, в самом деле? Выскользнув из объятий женщины, я спрыгнул на пол. Настасья попыталась удержать меня, но я не позволил. А потом и вовсе отошел в другой конец комнаты, подальше от ее кресла.
Встретившись взглядом с приятелем, я ухмыльнулся. С его лица моментально сошла гримаса вины, он тоже ухмыльнулся. Мы едва удерживались от смеха.
- И все-таки, - сказала Настасья, - почему вы пришли вдвоем, ведь я вызвала только вас? – Она пальцем ткнула на моего приятеля, но смотрела на меня.
- Ваше молчание выглядит настолько детским, что я начинаю сомневаться…
Настасья не договорила, потому что в комнате появилась девушка. По всей видимости, ее дочь: было в них что-то общее. Да и по возрасту совпадало - на вид девушка была года на три младше нас с приятелем.
- Арина, - сказала ей женщина, - ты зачем вышла?
Девушка не обратила никакого внимания. Пересекла комнату и заняла свободное кресло.
- Она болеет, - пояснила Настасья.
- Я не болею, - возразила Арина.
Ее мать тяжело вздохнула, но не ответила.
Несколько минут мы провели в тишине, никто не решался сказать ни слова. Все только таращились друг на друга. Мы с приятелем - на Арину, она - на нас, ее мать переводила взгляд с нас на Арину, я же старался удерживать в поле зрения всех присутствующих, хотя предпочтение отдавал девушке.
В конце концов, молчание было нарушено. И сделала это Арина.
- Папа ждет вас у себя в кабинете. Идемте, пока он не заснул.
Она поднялась с кресла и направилась к выходу. Мы последовали за ней. Покидая комнату, я бросил взгляд на Настасью. С полным отсутствием выражения на лице она читала книгу Станислава Курашева, которую до этого вертел в руках мой приятель.
- Сюда, - девушка открыла нам дверь.
Внутри оказалось темно, горел только слабый фонарик в дальнем углу. Тем не менее, света хватило, чтобы осмотреться. Это был не кабинет, а скорее спальня. Или даже маленькая мастерская. Большую часть занимала кровать, на которой в один трусах спал мужчина. Одеяло лежало рядом, им не воспользовались.
Мужчина издавал странные звуки. Сначала я решил, что он сопит, но, прислушавшись, сообразил, что это постанывания. Я вопросительно взглянул на Арину.
- Из-за комаров, - пояснила она. – Здесь летает несколько комаров. Когда один садится на папу, он от страха начинает постанывать. Не выносит кровососущих насекомых. И комаров больше всего.
- Слишком холодно сейчас для комаров, - возразил приятель.
- Нет, - сказала девушка, - не слишком.
Мужчина закряхтел, потянулся и открыл глаза, проснулся. Молча поднялся с кровати, в пару шагов оказался в углу комнаты и встал на четвереньки. Послышался плеск воды. Присмотревшись, я увидел торчащий из стены на уровне коленей водопроводный кран. Мужчина споласкивался под ним.
- Вот это я понимаю! – восторженно произнес он, поворачиваясь под струей. – Вот это я понимаю!
Закончив, мужчина выключил воду и сел на кровать.
- Папа хочет что-то рассказать вам, - объявила Арина.
И затем отцу:
– Я привела их, папа.
Он кивнул, после чего девушка покинула комнату, закрыла дверь. Мы с приятелем остались стоять перед мужчиной. Обтершись одеялом, он швырнул его. Одеяло упало на кровать и сразу сползло на пол. Мужчина пристально смотрел на нас, поэтому не заметил.
- Вот вы все прыгаете из постели в постель… - начал он. – От тетки к тетке - вечная возня. Невзирая на то, что эти женщины вам в матери годятся, что у них семьи, мужья… Я, например, сам такой муж, о котором говорю. Сам все это переживаю, хоть и не придаю большого значения. Я вас не осуждаю, все через подобное дерьмо прошли. Не прошли, так подумывали. В любом случае, это дело личного выбора. Или даже вкуса… эстетики. Я и сам в молодости похожими вещами баловался. Сразу после окончания архитектурного института устроился работать в модельное агентство. Работу архитектором найти было сложно, поэтому я вцепился в предложение, прошел отбор, не оставив конкурентам ни шанса, и подписал контракт на три года. А я уже тогда был крупным мужчиной, почти как сейчас, ростом около двух-трех метров и весом за центнер-полтора. Однако с хорошим воспитанием и здоровыми ногтями. На следующий день вышел на работу. Основной обязанностью являлась демонстрация маникюра. Десятки девиц-косметологов окружали меня, суетились вокруг моих пальцев, нанося на ногти вонючие лаки самых разных оттенков, в том числе с микроскопическими рисунками. Я, дипломированный архитектор, часами просиживал без движения, ожидая, когда они закончат, а потом когда высохнет лак. От смрадных испарений кружилась голова. Иногда я даже терял сознание, но ненадолго. Отдельная группа модельеров занимался моими волосами. Густые, жирные, неправдоподобно черные волосы вились у накрашенных ногтей, отвлекая внимание. Я не позволил сбрить их (по контракту имел право), поэтому каждый раз волосы приходилось обесцвечивать. Это долгий муторный процесс, вдобавок еще более вонючий, чем нанесение маникюра. Он окончательно выматывал меня. Не оставалось сил даже пройти в соседнее помещение к фотографам. Обычно меня выносили к ним маникюрщицы. Учитывая мои габариты, задействовали сразу всех девушек. Словно муравьи они подхватывали мое тело и перетаскивали в студию. Там меня в полубессознательном состоянии окружали фотографы, чтобы растащить изображения накрашенных ногтей по броским изданиям для старшеклассниц, секретарш и домохозяек. Тяжелая это была работа. Крепкий молодой мужчина с блестящим образованием, я вынужден был ходить повсюду с переливающимися бабьими ногтями. Чтобы не стать посмешищем, пришлось в любую погоду прятать руки в перчатки. Но и это не уберегло меня от позора, когда однажды перчатку сорвала с руки бездомная собака… Вернее…
Мужчина остановился, перебирая в голове формулировки.
- О собаке, ребята, и о том… что было дальше, я рассказывать не буду. Добавлю только, что после полугода работы у меня обнаружилась тяжелейшая аллергия на лак. Пришлось покинуть этот тяжелый, но доходный бизнес. Я спасовал, но никогда не жалел об этом.
Мужчина снова замолчал, но ненадолго.
- Знаете, - неожиданно схватил меня за руку, - до сих пор снится, как я захожу в комнату, где на меня набрасываются девушки-косметологи. Но из-за вони лака я не могу ни пошевельнуться, ни закричать. Я парализован, и сотни девиц теребят мои пальцы до тех пор, пока я не просыпаюсь. Обессиленный и в слезах.
Даже в сумраке комнаты я заметил сверкающую испарину, выступившую на лице мужчины. Он покраснел от возбуждения, тяжело дышал и в какой-то момент так сильно сжал мою руку, что пришлось вырвать ее.
- Возьмите себя в руки, - сказал я, - это ведь всего лишь сон. К тому же сейчас-то вы не спите.
- Правда, правда, - согласился мужчина. - Вы правы, молодой человек. Извините меня, я забылся.
Раздался стук. Мужчина дернулся, испуганно уставился на дверь, на меня, моего приятеля. В конце концов растянулся на кровати и укрылся едва ни с головой одеялом, которое подобрал с пола. Стук повторился.
- Кто это? – спросил мужчина.
Дверь открылась и в проеме показалась Арина.
- Мама ложится спать. Идите к ней.
Мы с приятелем обменялись взглядами - вся эта какофония порядком надоела - но последовали за девушкой. По длинному петляющему коридору она отвела нас в другую спальню, в которой уже лежала Настасья.
- Пришли? – спросила она, стоило нам зайти. – Что он вам рассказывал? Ложитесь.
Приятель начал снимать одежду, а я не стал. Не знал, стоит ли присоединяться к ним, ведь сегодня я должен был работать в другом месте. Там, а не здесь, была моя спутница.
Приятель залез под одеяло, отвернулся к стене. Так, чтобы никто не видел его лица. Наверно, стеснялся меня и Арину.
- А вы? – спросила женщина.
- Я?
- Да. Вы не раздеваетесь... Не хотите?
- Нет, я…
Она не дала мне закончить.
- Если не хотите, я не настаиваю. Можете лечь в свободной комнате. Арина вас проводит. Проводи его, слышишь?
Я был рад, что легко отделался. Спать с Настасьей мне было хоть и приятно, но не с приятелем вдобавок. Хоть он и лежал бы по другую сторону. Нет, это немыслимо.
Арина оставила меня в комнате у входной двери, в которой я оказался в самом начале.
- Подождите минуту, - сказала она и вышла.
Книжку Курашева подложили под кресло, чтобы не качалось. Я достал ее, пролистал. Впрочем, читать не хотелось. Глаза автоматически пробежали по строчкам, но в сознание ни слова не проникало.
Я порядком утомился и хотел спать. Если б никто не мешал, заснул бы прямо в кресле, но следовало дождаться девушку, чтобы она отвела меня в некую свободную комнату с кроватью.
Со стороны коридора послышались звуки. Арина будила отца. Он проснулся не сразу, да и проснулся ли… сложно было определить с моего места.
- Папа, папа…
Я закрыл книгу и вернул ее на место – под кресло.
- Папа, где гостевые подушки? Куда ты их отнес?
- Там, - приглушенный сонный голос ее отца.
- Где там, папа?
- Там.
Я представил, как он показывает пальцем направление, которое ни о чем не говорит девушке.
- Папа, папа…
Минуты через две Арина вернулась.
- Наверно, вам придется спать в моей комнате, - сказала она. – Вы не против?
- Нет, - сказал я.
Снова долгий проход по темному коридору. Я несколько раз натыкался на девушку, наступал ей на ноги, извинялся.
Наконец мы пришли. Это была еще более крохотная комнатушка, чем спальня отца. Примерно раза в полтора меньше. Само собой, кровать была одна - одноместная. Тот же полумрак, тусклый фонарь в углу и даже торчащий из стены водопроводный кран на уровне колена.
Девушка стремительно разделась и забралась под одеяло. А я почему-то не мог ничего сделать. Хотелось вернуться в комнату у двери и спать в кресле. Или даже на полу, подложив под голову книгу про балладу.
- Ну что же вы, смелее.
Как полный кретин я пялился на Арину, но не мог ничего сделать. Даже рассказать ей о своем желании спать в другом месте. Боялся неизвестно чего. Девушке пришлось вылезти из-под одеяла и, приподнявшись на кровати, самой снять с меня одежду. А потом затащить в постель под одеяло.
Затем она заснула. Я догадался по временному промежутку между выдохами. Из другой части дома доносился тревожный храп ее отца.
Я тоже медленно соскальзывал в сон. Звериный храп мужчины и в промежутках безмолвие лежащей рядом Арины. За пару секунд до моего засыпания девушка повернулась на бок и обняла меня. Это смутное воспоминание осталось на границе между сном и явью. Я в нем совершенно не уверен.
