В мою повседневность изредка вплетались встречи с Екатериной. Обычно она меня куда-то тащила. Полноватая, она была очень подвижной — не ходила, а бегала. Нередко рискованно, в неположенных местах, перебегала через дорогу, вызывая лёгкое возмущение в общем-то невозмутимых французов за рулём. Но старания её были главным образом направлены на то, чтобы как-то помочь мне. Главным она справедливо считала, что надо найти для меня какую-то работу. Или же приобрести выгодное на сегодняшний день ремесло, чтобы я смог существовать в этом парижском мире. Работа — ключ к нормальной жизни. Как-то я проговорился, что было время, когда меня снедала страсть что-то живописать масляными красками. «Всё, решено! — молниеносно заключила она.— Будете как вот эти художники — рисовать портреты на набережной у Нотр-Дам».
И она стала со знанием дела рассказывать, как это просто делается. «Глазки, носик вырисовывайте, а остальное не так важно. Туристы — обычно богатые люди. В общем-то, им не важно фотографическое сходство. Главное — сувенир из Парижа. Но ещё лучше, что на портрете хоть как-то изображён он сам». Я слабо возражал, в первую очередь по той причине, что не только не профессионал-художник, но даже если допустить, что любитель, то только не портретист. Но Екатерина на мои возражения совершенно не обращала внимания. И так как она всё делала быстро, то решила не откладывать ни на какие «завтра-послезавтра» и повлекла меня в магазин «БШВ». Это один из центральных универсальных магазинов в Париже, на Риволи, рядом с «Отель де Виль». В магазине она мне купила (за её счёт) карандаши, бумагу, сумку для переноски рисунков. Впоследствии она приобрела и два недорогих раскладных стульчика. Один предназначался для меня — художника, другой — для «жертвы», с которой я бы предположительно рисовал портрет. Все эти реквизиты для моей творческой работы нужно было тотчас же забрать. Но у меня не было даже места для их хранения. Пришлось попросить матушку Ирину, чтоб она позволила спустить их в подвал под их домом. Сидеть на набережной в качестве художника я всё же не решился, несмотря на настойчивые советы Екатерины...
При встречах мы с ней совершали прогулки по местам, которые знала и любила эта активная, общительная, добрая женщина. Чаще мы с ней наведывались в кафе, которое находилось на крыше огромного и, наверное, самого красивого многоэтажного универмага «Прэнтам». С его террасы открывается вид почти на весь Париж. Совсем рядом видна «Опера», далее — высоченное, много-многоэтажное здание Монпарнаса. Мы брали чайник горячего душистого чая и красивые вкусные бриоши — булочки. Сидели обычно не менее часа. Екатерина учила меня жизни в Париже. По правде, я в этом на то время нуждался. Как-то она обронила, что человек, не имеющий во Франции прописки, постоянного адреса,— «ноль без палочки». «С вами даже разговаривать не станут, если узнают, что у вас нет постоянного места жительства. Некуда при случае даже письмо написать... Я знаю, недалеко от Парижа есть замок. В нём живут русские. Насколько мне известно, тоже без документов, но у них есть адрес...» Эта информация меня заинтересовала...
Как-то в один из грустных дождливых ноябрьских дней на одном из социальных пунктов, где можно было попить кофе, постирать бельё — в общем, отдохнуть, я невольно стал свидетелем разговора двух девушек из Молдовы. Девушки эти, вероятно, так же, как наша «великолепная шестёрка», жили, «опираясь» на социал. Для женщин, семейных или же для родителей с детьми социальные службы Франции предоставляют несколько иные услуги. О них проявляется больше забот. Например, и женщин, и семейных, как правило, размещают в гостиницах. А мужчины-одиночки находят приют в общежитии или в ночлежках на одну ночь.
Так вот, одна из этих девушек, плача, рассказывала другой: «Если была б возможность забрать моего отца сюда, во Францию, он здесь просил бы милостыню. А в Париже нищие живут более чем нормально. Подают хорошо! Это как ходить на работу — стоять у какого-нибудь магазина или почты... Постоянно будешь иметь какие-то деньги». Из дальнейшего разговора я понял, что у этой девушки в молдавском селе остался одинокий отец-инвалид и что он бедствует, живёт в нищете. Помочь ему из Франции она не могла, так как сама ещё была не устроена. А вот если б ей удалось «перетащить» отца, то он бы здесь, как говорил один мой знакомый, «в сытенькой Франции», не пропал бы, а был бы всегда накормлен и одет...
Да, во Франции, в Париже, к просящим подаяния, бездомным, клошарам французы в большинстве случаев не остаются глухими и безучастными. Французы — сострадательный народ.
Да и где, как не во Франции, жили родоначальники великих бессмертных идей гуманизма, свободолюбивые демократы, философы — борцы за освобождение человечества от вековых уз жестокой эксплуатации и унижения?..
Кому не известны такие светлые, солнечные имена, как Франсуа Мари Вольтер, Дени Дидро, Жан-Жак Руссо?.. Последнему принадлежит лозунг, до сих пор, правда, многим до конца не понятный: «Свобода, равенство и братство!» Кстати, над входом в школах, которые я видел во Франции, и поныне начертаны эти прекрасные слова...
А чего только стоит творчество Виктора Гюго? Его произведения оказали глубочайшее влияние на формирование нравственности не одного поколения французов. Например, роман «Отверженные». Какой образец любви и сострадания к Человеку!
...Однако вернёмся к сегодняшним страдальцам Парижа. Один знакомый француз, играющий в переходах метро на скрипке, рассказывал мне, что видел на вокзале Парижа, как из поездов целыми вагонами выходили румыны со скрипками в руках или со старенькими аккордеонами за плечами. Это были, вероятно, музыканты или считавшие себя таковыми. Они безостановочно, прямиком с вокзала, шли на площади и улицы французской столицы, чтобы под душераздирающий визг скрипок или же под грустные вздохи аккордеона «срывать» подаяние у прохожих парижан. На обычно безмятежное лицо моего собеседника набегала тень: он предчувствовал серьёзную угрозу своему каждодневному заработку, а может, и полнейший крах... Да, это так. Грубо говоря, нищих на улицах и особенно в поездах парижской зоны за последнее время стало более чем достаточно. Но французские граждане всё же пытаются не опускать свой флаг, на котором по-прежнему начертаны добрые слова... И они подают, как обычно с улыбкой и со словами: «Бон кураж!» То есть: «Не отчаивайся, друг! Может, и тебе когда-нибудь повезёт. Мир не так уж и жесток!»
Я знаю, что есть и такие люди, которые никогда не подают, даже жалкие копейки. И некоторые относятся к этому очень принципиально... Как-то давно я читал рассказ талантливого итальянского писателя. Рассказ назывался «Скупой». Так вот, герой этого рассказа — скупой сеньор — однажды, вопреки своей скупости, чуть было не бросил пару лир в шляпу безногого нищего на одном из мостов солнечного Рима. Но вовремя опомнился, в памяти его всплыло, что он ранее читал в газете, как нашли мёртвого нищего и при нём несколько тысяч лир. (В те времена тысяча лир была сущим пустяком.) Некоторые мои знакомые (их мало) руководствуются такой же, как у упомянутого скупого, теорией...
Действительно, иногда можно увидеть на углу улицы или у подземного перехода (даже в моём славном городе Кишинёве!) безногого или, что ещё страшней, без обеих рук нищего. Таким, конечно, больше подают сердобольные прохожие. И около них обычно толчётся какая-нибудь, чаще всего некрасивая, тётка. Это, вероятно, жена, потому что лицо её выражает не то скуку, не то раздражение — нелегко жить с калекой!.. А может, ещё кто-то невдалеке толчётся — не жена, а кто-то другой... Ну а как же?! Кто бы это возился с безруким, если б у него не было ни копейки?! А так... Он ещё может чувствовать себя человеком, удерживать около себя людей. А присутствие этих людей для оказания ему хотя бы минимальной помощи — согласитесь — ох как необходимо!.. Да, завидовать нечему! И вот на этом мрачном фоне некоторую человеческую весомость глубоко несчастному, неведомо за чьи грехи постоянно страдающему человеку придаёт ваш брошенный пятак. А вы? Что на этот пятак смогли бы купить? Не купили бы даже полбулочки... Может, только крошку хлеба...
Другим, полагаю, не менее гуманным человеком, чем Гюго, был любимый мной с детства русский писатель Иван Сергеевич Тургенев. Он уже на склоне лет писал, что нищий, протягивающий руку за подаянием, «доставляет другим людям возможность показать на самом деле, что они добры»...
И, пожалуй, это наиболее простая, но и наиболее верная характеристика доброты, широты души человеческой. Она, эта способность отдать кому-то безвозмездно из своего кошелька ничтожную медную копейку, как лакмусовая бумага в химии, в жизненном броуновском движении определяет душу человека — светлая она или мрачноватая...
Да, бывает и так, что человек вроде способен и другим помогать. Даже деньги даст в долг. Но в глубине подсознания таится у него уверенность, что долг вернут, и, может, даже с лихвой... Но это уже, как пишется в одной Великой книге, совсем другое, и это уже совершенно ни о каком величии и щедрости души человеческой — увы — не свидетельствует...
Защитником униженных и оскорблённых в этом мире был и американский писатель Джек Лондон. Этот «моряк в седле», как назвал его один известный английский писатель, тоже был одним из искреннейших защитников отверженных — голодных и бесприютных. Уже став знаменитым писателем, он переоделся в отрепья и слился с лондонскими нищими и бродягами. Так же, как и они, бродил в поисках работы, голодал, мёрз ночами под заборами... Подружившись с некоторыми бродягами, он вместе с ними скитался по трущобам Лондона и других городов Англии. И все эти муки скитания претерпевались ради куска хлеба, ночлега, какого-нибудь минимального заработка. Впрочем, и работу найти в те времена было почти невозможно.
В душных полутёмных помещениях только за то, что кормили нищенской похлёбкой в обед, давали ложку каши и тоненький, как ивовый листочек, кусочек сыра на ужин, они бесплатно работали по двенадцать часов в сутки. Правда, их ещё оставляли на одну ночь в помещениях, подобных хлеву... Невозможно без слёз читать эти печальные повествования о жизни огромного количества бездомных людей, живших в те времена в Англии. Да разве только в Англии?.. Джек Лондон пишет, что нередко в парках Лондона солнечным утром можно было увидеть в оборванных одеждах бродяг, спящих на скамейках под тёплыми лучами солнышка. Проходящие снобы, или, как их ещё называют, «пузатые толстосумы», глядя на них, презрительно цедили сквозь зубы: «Вот лодыри! Нет чтоб работать — они дрыхнут под солнцем...» «Да,— говорит сострадательный писатель,— им неведомо, они не испытали на себе, как жестоко холодны, как бесконечно долги зимние ночи для тех, у кого нет своего угла, где бы они могли укрыться от стужи... Поэтому измученные, до костей продрогшие за ночь бездомные, согревшись теплом щедрого солнца, наконец засыпают...»
...Да, сам Джек Лондон, несомненно, был искренним защитником страждущих и отверженных.
Но когда я думаю о нём, мне на память приходят слова из песни Владимира Высоцкого: «Я не люблю насилья и бессилья, вот только жаль распятого Христа...»
