1988 год
«Вить-вить-вить»,— настойчиво лез в уши, не давал уснуть чей-то дребезжащий голос. Нина достала из-под подушки часы — шесть утра. Кому это не спится? Она, свесив голову, посмотрела вниз: две женщины, разложив на столе съестное, пили чай. Одна была ей уже знакома, вчера вечером села на какой-то станции. Женщина ей не понравилась: всю дорогу поливала грязью всех, начиная с невестки и кончая собственным сыном. И на работе-то у неё все сволочи, и в магазинах обманывают, и чай проводница принесла некипячёный... Нина, устав от её бурчания, вышла в коридор. В соседнем купе весёлая компания отмечала чей-то день рождения. Слышались тосты, смех, звенела гитара. Красивый баритон затянул песню по ямщика, остальные дружно подхватили. Песня следовала за песней, Нина стояла совершенно очарованная. Она редко слышала русские народные песни, а тут целый концерт! Интересно, кто это поёт? Наверное, какой-нибудь фольклорный коллектив, едут куда-нибудь на конкурс. Песни смолкли, и из купе вышла молодая красивая бурятка. Достав сигареты, она вопросительно взглянула на Нину: покурим? Нина засмущалась и отрицательно качнула головой. Девушка прошла в тамбур вагона и, покурив там, вернулась. В купе опять запели: «Ой, да не вечер, да не вечер...» — у Нины сердце захолонуло от красоты мелодии.
— Вы артисты? — спросила она.
Девушка, тряхнув рыжеватыми густыми кудрями, засмеялась.
— Нет, мы все на ЛВРЗ в Улан-Удэ работаем. Слышала когда-нибудь о таком заводе? Крупнейшее в стране предприятие,— с гордостью сказала девушка.— А сейчас в командировку едем, в Тайшет.
— А что такое — ЛВРЗ?
— Локомотивовагоноремонтный завод.
Нина не могла представить, что такая роскошная девушка работает на железной дороге, ремонтирует вагоны и паровозы, и недоверчиво смотрела на неё.
— Заходи,— пригласила Нину девушка, но она отказалась — неудобно как-то, она же никого там не знает...
Соседи ещё долго пели песни, громко хохотали, вызывая гнев Нининой попутчицы. А Нина с удовольствием слушала и завидовала, потому что сама петь не умела. Потом она незаметно заснула, и разбудили её эти вот «вить-вить»...
Поздоровавшись с соседками, Нина пошла умываться, пока очередь не образовалась. Рано ещё, все спят. В коридоре она увидела вчерашнюю девушку. Та улыбнулась ей как старой знакомой.
Поезд шёл по извилистому берегу Байкала. Нина, не отрываясь, смотрела на синюю гладь воды, на еле заметный в туманной дымке противоположный берег, на белые барашки волн, на чаек, качающихся на волне. Через открытую дверь купе, в другом окне, она видела горы, покрытые снежными шапками, стремительные горные реки, торопливо бегущие к Байкалу... Было совсем рано, и горы были окутаны туманом, лишь высоко в поднебесье виднелись снежные вершины. Из-за гор медленно поднималось мутное солнце. Поезд огибал самую южную часть озера, такую извилистую, что Нина видела хвост поезда то с одной, то с другой стороны, и солнце оказывалось то справа, то слева от поезда.
— Смотрите, мы как будто убегаем от солнца, обгоняем его, а оно нас никак не догонит,— удивлённо сказала Нина.
— «Я бы лучше по самые плечи вбила в землю проклятое тело, если б знала, чему навстречу, обгоняя солнце, летела...»,— продекламировала девушка.
Нина вопросительно посмотрела на неё.
— Анна Ахматова,— сказала девушка,— слышала про такую?
Нина покачала головой. Девушка, опять достала сигареты, но, повертев пачку в руках, спрятала обратно в карман. Потом стала рассказывать об Ахматовой, о поэтах, о Серебряном веке... Читала стихи... Нина зачарованно слушала. Она стихи никогда не читала, они всегда казались ей скучными, непонятными. Да и не было у них, в интернатской библиотеке, стихов...
На станции Тайшет железнодорожники вышли. Жалко, вот бы с ними ехать и ехать...
— Читай больше,— на прощание сказала ей девушка.
К удивлению Нины, они все оказались бурятами. А как же русские песни?!
Попрощавшись с девушкой, она неохотно вернулась в купе, залезла на свою полку и попыталась снова уснуть. Почему-то было грустно. Железнодорожники ей понравились, понравилась их весёлая компания; наверное, и работать в таком коллективе интересно...
Прервав её мысли, дверь купе с лязгом открылась.
— Чай желаете? — неприветливо спросила проводница.
— Да вить мы уже вить! — откликнулась новая попутчица.
Нина не откликнулась, сделала вид, что спит.
— Ну, как хотите! — проводница сердито задвинула дверь.
Что это тётка всё время повторяет «вить, вить»? Что за «вить»? — безуспешно пытаясь уснуть, думала Нина, пока, наконец, не поняла, что соседка так произносит слово «ведь». Незаметно она заснула. Когда проснулась, попутчиц уже не было, где-то вышли. Ну и хорошо.
Нине нравилось ездить в поезде, но всегда хотелось, чтобы она была одна в купе, чтобы никаких попутчиков, чтобы можно было просто молчать, читать, спать сколько угодно и не стараться поддерживать разговоры со словоохотливыми тётками. Но пока что ей приходилось ездить в общем вагоне, да и то нечасто. В купе она ехала впервые. И хоть ей всё было интересно: новые места, новые люди,— всё-таки хотелось остаться одной. Но на каждой станции вваливалась толпа пассажиров, и рядом оказывался очередной попутчик, чужой человек.
Целые сутки с ней ехал дядька неопределённого возраста, с огромной лысиной, но с бородой. Он, как и Нина, сел в Благовещенске и успел ей порядочно надоесть. Не успел поезд тронуться, как он достал бутылку водки, гранёный стакан, какую-то снедь и принялся ужинать. Нина расстроилась: не хватало ещё с алкоголиком наедине ехать. Но мужик оказался тихим, спокойным. «Уговорит» бутылку — и спать. Проснётся — опять за стакан. Почти на каждой остановке бегал куда-то, приносил бутылку. Объяснял Нине, где на станциях находятся магазины, где можно отовариться водочкой.
— Зачем вы мне это рассказываете? — недовольно говорила Нина.
— Как зачем? — удивлялся мужик.— А вдруг понадобится?
— Не понадобится! — твёрдо отвечала Нина.
— Ну, не скажи. А если с мужем поедешь? Ему-то надо выпить! Вот и сама будешь знать, и ему подскажешь... Или он у тебя непьющий?
— Непьющий! — отвечала Нина, сердясь на себя, зачем она вступает с ним в этот глупый разговор.
— А чего ж так? Больной, что ли? — не отставал тот.
Нина замолкала, и сосед, приняв очередную дозу, заваливался спать.
Муж... Никакого мужа у Нины пока не было. А был жених, Ромка, Роман Соломин. Служил Ромка в армии, уже второй год, и сейчас Нина ехала к нему. Вроде бы и не совсем прилично незамужней девушке ехать к холостому парню — ведь не жена она ему, но получила она недавно от него письмо. Письмо было какое-то странное, не похожее на прежние, как будто Ромка, когда его писал, был не в себе. Намекал на что-то, что может случиться с ним в любой момент. Он с обидой писал, что вот, мол, к ребятам приезжают девчонки, а она не может приехать — значит, не любит. А может быть, и другого уже нашла. Нину письмо обидело: никого она не нашла и не собирается, она не из таких. И... решила всё-таки съездить. Сняла с книжки накопленные за полтора года деньжата, купила подарок — часы с браслетом, прихватила с собой копчёной рыбы, мешочек кедровых орешков, банку брусничного варенья, разных печенюшек — и отправилась в путь. А путь неблизкий: служил Ромка в Закавказье, город Мингечаур называется, в ракетных войсках.
Они с Ромкой оба воспитывались в интернате. Нина была младше на год. Родителей своих они не знали. От Нины мать отказалась в роддоме, а Рому подбросили. Фамилию свою мальчик получил из-за светлого, почти соломенного цвета волос, и с годами они становились всё светлей. И ресницы у него были светлые. Но Нине он нравился не из-за красоты, а потому что был добрый и всегда заступался за маленьких, за Нину в том числе. Мальчишка страстно мечтал, что его кто-нибудь усыновит или найдутся его родители, а Нина не мечтала и свою мать искать не хотела. Она знала, что та оставила её в роддоме,— значит, и искать нечего. Если она тогда была не нужна матери, так сейчас и подавно. Небось, завела новую семью и живёт себе припеваючи... Ну и пусть живёт! Она не то чтобы обижалась на мать, нет, она просто вычеркнула её из своей жизни.
Окончив школу, они решили пожениться, но тут Ромку взяли в армию, и пришлось им расстаться на долгих три года. Нина осталась работать в интернате, поступила учиться в заочный техникум, встала в очередь на получение квартиры — ей полагалось, как сироте, отдельное жильё. Впереди была целая жизнь, вот только бы Рома скорей вернулся...
Она то и дело выходила в коридор и изучала расписание движения — не опаздывает ли поезд: ей казалось, что он идёт слишком медленно.
После Байкала природа была не такая красивая, и Нине уже наскучило глядеть в окно на довольно однообразную картину. Горы кончились, пошла равнина, с редкими пролесками, чахлыми, местами уже пожелтевшими берёзками. И читать надоело, и есть не хотелось. Да и небогато у неё было с едой. Но она не расстраивалась — к голоду она привычная. В интернате было несладко, а после и вовсе впроголодь жила. Зарплата мизерная, да ещё откладывала — на будущее их с Ромкой житьё.
Оставалось спать, что она и делала. Проснулась на какой-то большой станции. На перроне было многолюдно, на втором пути стоял встречный поезд Москва — Владивосток. Пассажиры толкались у многочисленных лотков и тележек с помидорами, огурцами, малиной и земляникой, пирогами и булками. Она не стала выходить — не с чем, денег было в обрез,— а опустила окно и смотрела на снующих с покупками пассажиров. На площадке вагона встречного поезда стоял красивый парень и с аппетитом ел большое красное яблоко. Она засмотрелась на него, и он тоже поглядывал с интересом. Доев яблоко, он прицелился и кинул огрызок в Нину. Она даже не успела отшатнуться, мокрый, скользкий комок попал прямо в лицо. Парень равнодушно смотрел, как она вытирает с губ мокрые ошмётки. Нинин поезд дёрнулся, мимо медленно поплыли ларьки, киоски, тележки с мороженым, здание вокзала с огромными буквами: «КРАСНОЯРСК»...
Добраться до части, в которой служил Ромка, оказалось делом непростым. Во-первых, часть была секретной, и на Нинины расспросы люди отрицательно качали головами, подозрительно смотрели на неё. Потом кто-то посоветовал обратиться в военную комендатуру, что она и сделала. Дежурный, проверив её документы и подробно расспросив, к кому и зачем она едет, был явно недоволен.
— Не вовремя вы, девушка, приехали,— буркнул он, возвращая ей документы,— сидели бы лучше дома.
«Почему?» — хотела спросить Нина, но, глядя на неприветливое лицо дежурного, промолчала. Ему-то какое дело!
— Ладно,— сердито сказал дежурный,— ночуешь здесь, а утром я тебя отправлю с кем-нибудь.
Он вызвал солдата и велел ему проводить Нину в комнату для отдыха.
Рано утром, когда только-только забрезжил рассвет, Нину разбудил стук в дверь. Вошёл стройный подтянутый капитан, в камуфляже, на голове панама — такие Нина видела в кино про войну в Афганистане.
— Капитан Ломов! — представился он.— Это вы невеста? Поторапливайтесь, надо пораньше выехать, по холодку, а то днём обещают пекло. Здесь сентябрь жаркий бывает... А позвольте узнать, к кому едем, кто у нас такой счастливчик?
Нина промолчала, пряча заспанное лицо. Капитан ей не понравился, в его голосе она почувствовала насмешку.
Она смотрела по сторонам, любовалась открывшейся панорамой — ничего подобного ей пока не приходилось видеть. Даже красивейшие места Прибайкалья померкли перед этой мощной и суровой красотой. Капитан, видя, что она не расположена разговаривать, тоже замолчал, насвистывал что-то, потом, кажется, задремал. Солдатик-водитель изредка с интересом поглядывал на Нину, но дорога была извилистая, серпантином обвивавшая высокую гору, так что и он скоро перестал обращать на Нину внимание. Она тоже задремала.
Проснулась, когда машина, резко взвизгнув тормозами, остановилась. Они уже были на территории части. Казармы, ещё какие-то здания, дорожки посыпаны мелкой галькой, всюду чистота и порядок. Перед казармой, на площадке, несколько солдат, раздетых до пояса, занимались физзарядкой. Нина искала взглядом Рому, но все лица ей казались одинаковыми. Вдруг один солдат выскочил из строя и бросился к ней. Строй смешался. Солдаты загалдели. Стоящий спиной к Нине старшина грозно закричал:
— Смирно!
Потом, обернувшись, увидел обнимающуюся, забывшую обо всём парочку и, всё поняв, дал команду разойтись.
Потом она долго ждала, пока Ромке оформляли отпуск, пока искали старшину, чтобы тот выдал Роману новый комплект обмундирования, пока он переодевался в новый китель, висевший в каптёрке, с пришитым белым лоскутком с его фамилией, пока приехал командир и подписал увольнительную — прошло почти полдня. Нина устала, хотелось есть и спать. То и дело в комнату заходили солдаты, с любопытством разглядывали Нину, пытались заговорить с ней, но она была уже на грани слёз и на их заигрывания не отвечала. Наконец появился Роман.
Их поселили в солдатской гостинице — так называлась комната в одноэтажном, похожем на барак здании на окраине военного городка, куда их отвёз всё тот же капитан Ломов. Ромке дали три дня отпуска. Растерянный, смущённый, он никак не мог поверить, что это на самом деле она, Нина, приехала к нему, что они будут вместе целых три дня!
В комнате стоял стол, весь изрезанный бывшими постояльцами, оставившими память о своём здесь пребывании. Две койки, заправленные солдатскими одеялами, на плите закопчённый чайник, стаканы, какие-то чашки-плошки... Нина с грустью осмотрела это убогое пристанище, и хоть она не привыкла к роскоши, всё же ей было не по себе. Не таким она представляла себе место, где должно было совершиться самое, может быть, важное событие в её жизни. В их с Ромкой жизни...
Она собирала на стол, доставала гостинцы, попросила его принести воды. Он сбегал к коменданту «гостиницы», принёс воды, включил электрическую плитку. Был Ромка какой-то растерянный, даже подавленный, и как будто даже боялся взглянуть на Нину. Нелегко, видно, ему тут приходится, думала Нина, вон какой худой, взгляд потухший, как будто и не рад, что она приехала.
— Ты хоть сапоги-то сними,— сказала она, глядя, как он громыхает каблуками по дощатому некрашеному полу,— и разденься, на вот, мою футболку надень...
Он снял сапоги, ремень, но футболку не получилось надеть — мала оказалась.
Закипел чайник, Нина достала гостинцы. Ромка набросился на конфеты, печенье, ложкой поддевал из банки варенье... Она с жалостью смотрела на него.
— Соскучился по сладкому?
— Не говори! Ребятам присылают из дома, а мне кто пришлёт! А купить негде, да и солдатская зарплата, сама понимаешь...
«Ничего,— подумала Нина,— вот отслужит, поженимся, квартиру получим, зарабатывать будем вдвоём, и всё у нас будет — и конфеты, и колбаса, и всё-всё...»
По коридору затопали чьи-то шаги. В дверь, коротко стукнув, вошёл капитан Ломов.
— Собирайся, на дежурство некому заступать. Михайлова с аппендицитом увезли в санчасть! Давай-давай, быстро, машина ждёт!
— Но его же отпустили...на три дня…— робко пыталась протестовать Нина.
— Служба, девушка. Да вы не переживайте, ему потом продлят отпуск.
Он вышел, коротко бросив Михаилу:
— Поторапливайся!
Роман молча взял лежавший на кровати ремень и, виновато взглянув на Нину, вышел.
Она, не раздеваясь, легла на кровать поверх одеяла и долго плакала. Что же ей делать? «Ждать,— сказала она себе,— вернётся же, в конце концов. Только когда? Надо было у этого капитана спросить...» Она с ненавистью вспомнила о Ломове: если бы не он... Но тут же пристыдила себя: служба есть служба, она же понимает. Но всё равно было очень обидно. И за Ромку было тоже обидно. Мечтая о встрече, она представляла его совсем другим. А сейчас — он не то чтобы разочаровал её, скорее, вызвал жалость. Ведь он же не такой, он всегда был сильным, надёжным, готовым в любой момент подставить плечо. А тут... что с ним случилось? Какой-то весь потерянный, жалкий... Перед глазами неожиданно встал капитан Ломов — подтянутый, стройный, в начищенных до блеска сапогах. От него веяло уверенностью и силой. Она рассердилась на себя: при чём здесь Ломов? — и опять стала думать о Ромке, об их будущей жизни. Всё будет хорошо, осталось служить-то всего ничего.
В дверь постучали. Она удивилась: кто это может быть? Включив свет, она распахнула дверь — на пороге стоял капитан Ломов, держа в руках тапочки. Она с удивлением смотрела на тапочки, на него: что ему нужно? Он, улыбаясь, шагнул в комнату.
— Вот, тапочки привёз. Забыл твой жених переобуться, так в тапочках и уехал.
Она невольно рассмеялась, он тоже.
— Скучаешь? — спросил он, без разрешения усевшись на один из шатких стульев.— Ну ничего, это ненадолго…— оглядев стол, он усмехнулся.— Хорошо бы чайку попить... с вареньем... да пора ехать... вояку вашего обувать...
Весь следующий день она провела в этой жалкой гостинице. Взяв у коменданта ведро, тряпку, она вымыла окно, полы, красиво застелила кровати — больше делать было нечего. Пыталась читать, но не читалось. Время тянулось медленно, было очень грустно и всё время хотелось плакать.
Вечером под окном заурчала машина, и в коридоре послышались громкие, решительные шаги. Она почему-то сразу поняла, кто это. Постучав, вошёл капитан, начищенный, наглаженный, сияющий, как новенький пятак.
— Есть предложение,— сказал он,— сходить куда-нибудь — например, в ресторан или в кино. Как вы на это смотрите?
— Никак не смотрю,— сердито ответила Нина.— Я сюда не по ресторанам ходить приехала!
— Я помню,— рассмеялся он,— вы приехали к жениху. Да вы не бойтесь, я вас соблазнять не собираюсь, просто жалко — такая красивая девушка одна сидит, скучает...
— Нечего меня жалеть! — отрезала Нина.— Никуда я с вами не пойду!
— Ну, нет так нет! — капитан достал из портфеля бутылку вина, закуски.— Тогда давайте здесь посидим, пообщаемся.
Под окном что-то загрохотало, потом смолкло; капитан отставил бутылку, повернул голову к двери. По коридору, стуча сапогами, кто-то торопливо шёл, почти бежал, потом в дверь громко постучали, и на пороге появился солдат.
— Товарищ капитан, приказано срочно явиться в часть.
Он наклонился к уху капитана и что-то возбуждённо зашептал. Капитан, с сожалением бросив взгляд на стол и выругавшись сквозь зубы, поспешно поднялся. У двери он оглянулся на Нину и, помешкав немного, сказал:
— Нина, вы никуда в ближайшее время не выходите. Сидите дома, пока всё успокоится. Это приказ!
Что успокоится, и какое он имеет право ей приказывать? — хотела возмутиться Нина, но капитана уже не было в комнате. Снова взревел мотор, потом всё стихло. Она легла спать, но сон никак не шёл, на душе было тревожно.
Сидеть взаперти надоело, но, помня наставление капитана, Нина всё же не решилась выйти на улицу. Она чувствовала, что там что-то происходит, что — она не могла понять. Туда-сюда проносились машины, слышались крики и даже выстрелы. Хотя, может быть, это ей просто показалось. Ближе к вечеру крики стали громче, у гостиницы собрались какие-то люди, возбуждённо кричавшие на незнакомом языке, подъезжали машины — в общем, творилось что-то непонятное. Нине было очень страшно, она сидела, не шелохнувшись, боясь малейшим движением выдать себя. Может, никто не знает, что она здесь. Но шум послышался уже внутри помещения, и вот шаги уже у самой двери, и в комнату ввалилась толпа мужиков, у некоторых в руках было оружие. Нина не понимала, что они говорят, но по их лицам, по громким гортанным голосам, по взглядам, которые они бросали на неё, поняла, что ждать хорошего ей не приходится.
Один из парней, видимо старший среди них, оглядел стол, взял в руки бутылку вина, посмотрел на этикетку и, брезгливо сморщившись, поставил её обратно на стол.
— У нас таким вином даже вилки-ложки не моют,— с сильным акцентом презрительно сказал он.— Ну что, красавица, поедэшь с нами? — он хрипло засмеялся.— Зачэм такой дэвушка скучать одной?
Он что-то сказал своим, и те загоготали, защёлкали пальцами, кое-кто даже облизнулся. Нина, как загнанный зверёк, следила за ними, лихорадочно соображая, как спастись. Но она понимала, что шансов на спасение было мало, а вернее, их совсем не было.
Вдруг на улице послышались рёв мотора, шум, гам, крики... Предводитель, оставив Нину, кинулся к окну, грязно выругавшись по-русски, выскочил из комнаты, парни поспешили за ним. Некоторое время стоял невообразимый шум, потом всё стихло, и у дверей снова загрохотали чьи-то сапоги. Нина, сжавшись от страха, ждала, приготовившись к самому худшему. Дверь распахнулась — на пороге стоял капитан Ломов.
— Быстро за мной! — крикнул он.
Нина, не помня себя от радости, кинулась к нему, уткнулась ему в грудь и сквозь хлынувшие слёзы что-то залепетала. Он схватил её в охапку и почти на руках вынес на улицу, усадил в БТР, и, подняв облако пыли, они рванули вперёд...
1993 год
День подходил к концу. С утра было солнечно и тихо, всё-таки середина марта, но к вечеру подул холодный северный ветер, солнце заволокло тучами, полетели хлопья снега, и скоро всё исчезло в белой круговерти. На улице ни души. В их маленьком районном городке и так-то жителей раз-два и обчёлся, а уж в такую погоду редко кто выйдет из дома. Да и неспокойно стало на улице, того и гляди ограбят, изобьют, а то и убьют.
Где же Виктор, что с ним? Всякое может случиться, вон на прошлой неделе соседа так избили, что попал с сотрясением в больницу — ни за что, ни про что. Возвращался с работы, сзади налетели, свалили на землю, испинали, даже сумку с продуктами не забрали. И мужик-то спокойный, тихий — кому он помешал, за что его так?..
А Ломов — он резкий, высокомерный, сам может нарваться на неприятности, что уже неоднократно случалось. Ну где вот он? И хоть не в первый раз так пропадает, а всё равно тревожно.
Нина вздохнула, включила старенький чёрно-белый телевизор. «...Мыши-полёвки отличаются от других видов некоторыми характерными особенностями,— медленно растягивая слова, объяснял своей собеседнице ведущий «В мире животных»,— это и форма норки, и глубина её, и место расположения...» — «Но ведь они ещё отличаются и по выбросу при копке норки»,— нетерпеливо перебила его собеседница. «Да, да! — радостно подхватил ведущий, блаженно улыбаясь, сияя всеми своими великолепными вставными зубами.— Это-то и есть самое интересное! Дело в том, что почва, выбрасываемая из норы, у полёвок имеет форму цилиндрика, тогда как у других...» Не дослушав, Нина переключила на вторую программу. «В Москве проходят многочисленные митинги. Собравшиеся требуют...» Нина выключила телевизор — всё надоело. Всё. Сколько можно? Жили себе, жили, не тужили, теперь всё вверх тормашками летит, не знаешь, что ждёт тебя завтра. По телевизору новости одна страшней другой, в Москве всё никак не поделят власть, почти ежедневно кого-то убивают, порой прямо среди белого дня. У них в посёлке «братки» разъезжают на джипах, ведут себя нагло, чуть что — в дело идут бейсбольные биты, а то и оружие... Рэкет, угрозы... Хозяева жизни... Все запуганы, боятся выходить на улицу. Работы нет, в магазинах ни продуктов, ни тряпок, ни мыла — вообще ничего нет. Нина недавно зашла в универмаг — на полках только консервные банки с морской капустой, она купила несколько, что-то же надо есть. В отделе обуви ровными рядами стояли резиновые галоши — никакой другой обуви не было. Она походила по пустым отделам, надеясь купить хотя бы ситца на пелёнки. Скучающие продавщицы на её вопросы отвечали насмешливыми взглядами: ты откуда взялась такая наивная?
Ну где же всё-таки Виктор?! Она уже не рада, что он устроился водителем на мебельную фабрику, возит директора. В последнее время дома почти не бывает. Работа такая, злится он на упрёки Нины. Он вообще, как из армии уволился, стал злым, раздражительным. Конечно, она понимала его: спас людей, успел вывезти на самолёте семьи офицеров, а его же и обвинили в самоуправстве и чуть ли не в дезертирстве! А если бы не вывез, что бы с ними стало? Сколько там погибло русских, когда резня началась... Самих офицеров «повстанцы» кого расстреляли, кого заставили работать на себя. Несколько ракетных установок оказались у них в руках, а что с ними делать — никто не знал. Каждая из сторон то посулами, то угрозами старалась переманить военных специалистов... Хорошо, что хоть до военного трибунала не дошло. В наступившей всеобщей неразберихе как-то всё сошло на нет, уволили из армии, и всё.
Вот уже пятый год они живут в захудалом районном посёлке, на родине Виктора. Сначала жили у его сестры, в однокомнатной хрущёвке вшестером: они с Виктором, сестра с мужем и двумя детьми. Потом сестра решила перебраться в деревню, там легче выживать, а они так и остались в её квартире.
Тогда, после всех событий, он не отпустил её, да и куда она могла деться: ни документов, ни денег — всё осталось в той злополучной «гостинице». Первое время она, вспоминая о Ромке, заливалась слезами, не зная, жив ли он. Вести оттуда были неутешительными: долго зревший межнациональный конфликт перерос в настоящую войну. Много наших военных, да и гражданских тоже, погибло. Может, и Ромки тоже нет в живых... Но в это она не могла поверить и ругала себя за плохие мысли. Она не знала, как быть с документами, каким образом ей возвратиться в Благовещенск, что делать дальше. И надо ли вообще туда возвращаться? Кому она там нужна? Все, наверное, уже забыли про неё. А тут рядом Виктор, заботливый, сильный... Но тревога за Ромку и вина перед ним ещё долго не давали ей покоя. Она часто плакала, даже сходила разок к гадалке — узнать, жив ли он. Та ничего конкретного не сказала. А потом она узнала, что Рома погиб. Все на точке тогда погибли. Сообщил ей об этом Ломов. Он сказал, что узнал обо всём ещё там, но не хотел расстраивать её. Всё равно ничего нельзя поправить.
И ничего не осталось от него на земле. Даже фотокарточки Ромкиной не было у Нины. Там, в Благовещенске, остались его письма, но Благовещенск был далеко, и неизвестно, вернётся ли она туда когда-нибудь...
Поначалу они жили нормально. Со временем Нина стала забывать о своей прошлой жизни, о Ромке. Виктор работал, она сидела дома, ждала его с работы, варила борщи, пекла пироги. Она очень хотела устроиться на работу, но без документов её никуда не брали. Почти каждую неделю она наведывалась в паспортный стол, но пока безрезультатно. Узнав, что она беременна, Виктор обрадовался, подарил ей золотое колечко. Мечтал, что будет сын, имя ему вместе придумывали. А потом она потеряла ребёнка и надолго впала в депрессию. Но время лечит, понемногу как-то всё наладилось. И сейчас Нина опять ждала ребёнка, очень хотела девочку. И Виктор стал спокойнее, уравновешенней, выпивал редко... Только вот работа его Нине не нравилась, дома совсем редко стал бывать, пропадал на работе, объясняя всё служебной необходимостью. Часто на выходные уезжал в областной центр — дела. Что за дела в выходные, непонятно.
Вот и сегодня неизвестно когда придёт... В дверь постучали. Виктор? Нет, это соседка. Виктор звонит, к телефону требует. У неё одной на площадке был телефон.
— Алло! Алло! — кричала она в трубку.
Слышался сильный треск, ничего нельзя было расслышать.
— Витя, ты где? Ты где?
— Жду начальника, у них совещание затянулось. Приеду поздно. А может, и утром... Ну всё, пока.
Нина, держа трубку в руке, растерянно смотрела на соседку.
— На совещании он, оказывается. Ну, слава Богу, а то я уже переволновалась вся...
— Нина,— соседка отняла трубку, положила её на место,— ты что, слепая? Ты что, не видишь ничего вокруг?
— О чём ты?
— Да весь дом, весь посёлок знает...
— Что знает? Ты о чём?
— Да твой Ломов с главной бухгалтершей, с Альбиной, спутался, возит её везде, их недавно в ресторане видели...
— Не придумывай, Лена,— сказала Нина, а у самой все задрожало внутри.— Это он по работе, он же шофёр, начальника возит, приходится с ним и в ресторане иногда ужинать...
— Ага, с ним! Как же... Я их сегодня видела. Я за ней в очереди в магазине стояла, слышала её разговор с какой-то женщиной, она говорила, что в дом отдыха на выходные едет. А потом выхожу, смотрю, они в автобус девятнадцатый вместе садятся, Виктор твой и она. Не веришь? А давай проверим, у нас же телефон с определителем...
Она набрала номер, который высветился на мониторе:
— Позовите Виктора! Как какого? Ломова! Да что вы говорите! Я знаю, что он рядом с вами. Позовите немедленно, с его женой плохо, срочно надо в больницу везти!
Нина испуганно смотрела на соседку: что она вытворяет?! Но та протянула трубку Нине, и Нина услышала голос мужа.
— Алло, алло,— кричал он.— Что там с Ниной, Лена?
— Со мной всё в порядке,— сказала Нина.— А вот с тобой что? Ты, значит, начальника ждёшь?
— Жду, ну и что,— грубо ответил Виктор.— Чего ты названиваешь? Я же тебе сказал...
— Если ты сейчас же не приедешь, я…— она задохнулась от возмущения и обиды.— Я что-нибудь сделаю с собой! Или с ребёнком! Я таблеток наглотаюсь! — у неё начиналась истерика.
— Не пори горячку,— сказал он раздражённо.— На чём я приеду? Автобус только утром будет.
Он уже не скрывал, где находится.
— Пешком иди! — закричала она и бросила трубку.
Соседка ещё несколько раз звала её к телефону, но она не подходила и в конце концов не стала открывать дверь.
1990 год
...Она знала эту Альбину. Виктор тогда работал экспедитором в орсе, где она была главным бухгалтером. Они даже дружили какое-то время семьями. Вернее, Виктор дружил, а она что ж — куда иголка, туда и нитка. Ей многое не нравилось в Альбине: её апломб, золотые зубы, золотые кольца на каждом пальце... Нине становилось смешно, когда, принимая гостей, Альбина хвасталась коллекцией пустых бутылок с иностранными этикетками, рядком выстроившихся на импортной стенке, демонстрировала холодильник, до отказа набитый деликатесами. Стол всегда был обильно уставлен тарелками со снедью, а хозяйка ставила прямо поверх них ещё и ещё... На полу лежали два ковра — один поверх другого, на стенах тоже ковры. На потолок бы ещё пристроили, усмехалась про себя Нина.
Альбина и её муж любили погулять. Что ни день, то у них гости, что ни выходной — опять что-нибудь отмечают... Виктор тоже стал частенько бывать у них, приходил домой всегда навеселе. Нине надоедали эти бесконечные гулянки по поводу и без повода, и она старалась избегать их по возможности. Но с Виктором не поспоришь.
— Завтра поедем на остров,— объявил он однажды утром, бреясь в ванной.
Он сдул волосинки с электробритвы, смотал шнур и положил бритву в шкафчик, на отведённую для неё полочку. Нина улыбнулась про себя: сколько лет прошло, а армейские привычки остались — каждый день бреется, каждая вещь должна лежать на своём месте...
— Ну куда я поеду в таком положении? — она погладила выпирающий живот.— Может, лучше в кино сходим?
— Нет, мы уже договорились. Так что собирайся, часам к десяти будь готова.
— А кто ещё едет?
— Альбина с Николаем, Серёга со Светкой и подруга Альбины, ты её знаешь, Людмила.
— Не поеду я! Опять напьётесь там! Что ты с ними связался? Мне эта твоя Альбина совсем не нравится, скользкая какая-то, неискренняя...
— Разговорчики в строю! — прикрикнул Виктор.
— Не поеду, и всё!
Нина вспомнила, как Альбина нахваливала её новое платье, причёску, а сама смотрела с такой нескрываемой насмешкой, что Нина казалась самой себе какой-то ничтожной букашкой.
— Всё, я сказал! Не обсуждается! — Ломов вышел, хлопнув дверью.
Целый день они провели на природе. Вино и водка лились рекой. Магнитофон был включён на полную мощность. Даже лесных звонкоголосых птиц не было слышно, попрятались, наверно, от испуга. Нина устала, болела поясница, от шума, гама и запаха шашлыков её тошнило. День был жаркий, но к вечеру погода стала явно портиться. Подул сильный ветер, стали собираться тучи, того и гляди пойдёт дождь. Нина несколько раз просила мужа заканчивать всё это, но бесполезно — веселье продолжалось.
Начался дождь, костёр затух, ветер срывал расстеленные на траве скатерти с закусками. Компания наконец засобиралась домой. Погрузились в лодку, но встречный ветер не давал сдвинуться с места. Пришлось несколько человек высадить на берег. Решено было сначала одних отвезти в город, потом других. Никто не хотел оставаться, началась перебранка.
Проплывающая мимо лодка повернула в их сторону. Хозяин лодки предложил свои услуги, но опять стали спорить: кому ехать, кому оставаться. Нина села в лодку, ждала, когда муж присоединится к ней, но он сказал, что друзей не бросит...
Встречный ветер гнал высокую волну, натужно ревел мотор, лодка подскакивала на волнах; казалось, что вот-вот опрокинется. Крепко ухватившись за борта, Нина с ужасом представляла, как она тонет — плавать она не умела. Неожиданно лодку подбросило так высоко, что Нинино тело, оторвавшись от сиденья, тоже поднялось вверх, а потом с силой опустилось, больно ударившись о скамейку. Крепления, державшие сиденье, сломались, и Нина полетела вместе с ним на дно лодки, залитое водой...
Наконец они причалили. Нина, поблагодарив хозяина лодки, поднялась на берег. Всё тело болело и ныло. Она решила не идти домой и подождать мужа здесь, на берегу. Она села на скамейку, сквозь пелену дождя пытаясь рассмотреть поворот, из-за которого должна появиться лодка. Но её не было. Прошло полчаса, час — лодки не было. Дождь и ветер не прекращались. Она промокла до нитки и продрогла. Болел живот, порой боль была просто нестерпимой. Где же они? А вдруг что случилось, вдруг они перевернулись? Она пошла вдоль набережной, сидеть и ждать не было сил, потом вернулась к причалу. Появилась лодка, Нина обрадовалась: наконец-то,— но это были какие-то незнакомые люди. Она подошла, дрожащим от страха голосом спросила, не видели ли они лодку, там должны быть трое мужчин и три женщины. Нет, никого не видели, отвечали ей. Ну, всё, тоскливо подумала она, утонули... Она ещё минут тридцать с надеждой ждала появления лодки, потом поплелась домой. Всю её сотрясала крупная дрожь, низ живота болел нестерпимо, но она тупо сидела, даже не переодевшись. Перед глазами вставали картины ужасной смерти мужа... Загудел лифт, в двери повернулся ключ. Она вскочила — Виктор! Живой!
— Где ты был? — закричала она, вцепившись в него.— Почему тебя так долго не было? Я думала, ты утонул!
И зарыдала. Он отвел её руки:
— Перестань! Утонул! Как видишь, живой и здоровый!
— Но почему так долго? Я чуть с ума не сошла!
— Да Альбина часы где-то потеряла, пришлось вернуться, весь берег облазили, так и не нашли. Завтра надо будет смотаться, часы дорогие.
Нина не сразу поняла, что он говорит. Какие часы? Куда завтра надо смотаться? Потом до неё дошло. Значит, когда она умирала от страха за его жизнь, он искал часы этой самой Альбины? А что с ней, с его женой, он думал?
Ночью начались схватки, вызвали скорую, и к утру она родила мёртвого мальчика.
1993 год
Виктор тогда уволился из орса, и дружба с семейством Альбины прекратилась как-то сама собой. Через три года Нина, оправившись после гибели ребёнка, решилась родить снова. Виктор устроился на хорошо оплачиваемую работу, но Нина не знала, что Альбина тоже теперь работала на этой фабрике. И вот, оказывается, он завёл с ней шашни. А она, как всегда, ничего не замечала...
А может, всё это неправда? Соседка любит языком потрепать. Пересилив себя, она постучалась к соседке. Надо ещё позвонить по этому номеру, может, правда начальника ждёт, а отвечала... а отвечала, например, секретарша... Нина долго слушала длинные гудки, но никто так и не ответил.
За окном завывала вьюга — наверное, последняя в этом году. Ветки тополя стучали в окно, где-то слышалась сирена скорой помощи или милицейской машины, громко хлопала дверь в подъезде. Нина прислушивалась к каждому шороху: не муж ли? Но его не было. Зачем, зачем я сказала, чтобы он шёл домой, уже терзалась она, вдруг в самом деле пойдёт и... замёрзнет... Воображение тут же услужливо нарисовало картину: он сбился с дороги и заблудился, силы оставили его, и он замерзает... один... среди поля... А весной снег растает, и его найдут... Она представила, как над полем кружится стая ворон, и только по этим воронам его и обнаружат... Она кидалась от окна к окну — не идёт ли, но на улице не было ни души...
Он явился на следующий день, уже ближе к обеду. Она ничего не сказала — у неё не было на это сил.
2005 год
В пятницу Нина пришла с работы пораньше, отпустили по случаю праздника — Дня города. Хоть окошко вымоет, а может, и нет, может, просто отдохнёт, почитает, послушает музыку... Если бы дочка была дома, они бы сходили куда-нибудь, погуляли. Но Верочка была далеко: группу ребят из интерната отправили в Москву, на целых десять дней. Нина радовалась за дочь, но сильно скучала, им ещё ни разу не приходилось разлучаться так надолго.
Каждый раз, подходя к дому, Нина, запрокинув голову, смотрела на своё окно на четвёртом этаже, и сердце её наполнялось радостью: наконец-то у неё есть свой угол, своя комната. И неважно, что вместе с ней в коммуналке живут ещё соседи, главное — это её жильё, законное, долгожданное. Возвратившись в город, она несколько лет мыкалась по чужим углам, потом вместе с дочкой жила в интернате, куда её взяли на работу, и не смела даже мечтать о своей квартире. Когда-то она стояла в очереди на получение жилья, как сирота, но ведь она отсутствовала в городе много лет, её, конечно же, давно исключили из всех очередей, да и какие сейчас льготы, время другое наступило... Но оказалось, что очередь до сих пор существовала, и, к Нининому удивлению, её из очереди не исключили. Наверное, просто забыли о ней, не знали, что она в городе не живёт... К тому же Наталья Прокофьевна, директор интерната, человек в городе уважаемый и авторитетный, помогла — в результате Нине выделили комнату в коммуналке. Ещё Наталья Прокофьевна оббила все пороги, но выправила Нине паспорт, благо, что в её личном деле сохранились метрика и другие нужные бумаги.
Нина была счастлива. После всех мытарств, после всего того, что ей пришлось пережить, она наконец-то была дома. Дома! И хоть «дом» был далеко не роскошным, она любила эту комнатку, украшала её как могла и всегда спешила вернуться в неё. Соседи попались нормальные. Точнее, соседка, тётя Люба, одинокая пенсионерка, живущая в самой большой комнате. А кто жил в третьей, Нина не знала, она пока ни разу не видела этих соседей. Дверь всегда была закрыта, за стенкой тишина. Тётя Люба тоже ни разу не видела соседей, они заселились, когда её дома не было — гостила у сестры,— и поэтому ничего не могла о них сказать.
Недавно соседка попросила Нину присмотреть за квартирой и отдала ей ключ от своей комнаты.
— Поеду к сестре, в деревню, поживу до осени, а ты цветочки мои поливай.
— Хорошо, тётя Люба, не беспокойтесь, присмотрю.
Квартира опустела, но Нине это даже нравилось, она любила иногда остаться одна, расслабиться, поспать вволю, почитать... Но через несколько дней стало ясно, что это вряд ли ей удастся: на кухне в раковине стояли немытые чашки, в углу прихожей лежали какие-то вещи, на полочке в ванной — туалетные принадлежности. Соседи вернулись, поняла Нина. Но увидеть их пока не получалось.
Открыв дверь в квартиру, Нина услышала громкие голоса, музыку, в коридоре кучей лежали сумки, коробки, на вешалке висела незнакомая одежда... По звону посуды, по возгласам было понятно, что там что-то празднуют... новоселье, наверное.
Она прошла в свою комнату; пусть устраиваются, успеют познакомиться. Хотелось принять душ, но уж слишком шумно было у соседей, ладно, обойдётся без душа. А вот без чаю, наверное, нет. Она сходила на кухню за чайником, стараясь ступать как можно тише,— ничего, попьёт в комнате. Хотя, наверное, зря так осторожничала — у соседей стоял такой шум, что уши закладывало. «Ком-бат, батяня, батяня, ком-бат! За нами Россия, Москва и Арбат!» — гремел магнитофон. Заглушая магнитофон и перебивая друг друга, несколько голосов спорили о чём-то, то и дело слышались солёные словечки, взрывы хохота. «Ты чё, блин, Слон, чё гонишь? — доносилось до Нины.— Пошёл ты!.. Заткнись, Чак! Рэмбо, кончай травить, всё не так было! Акела, не темни!..» Боже мой, думала Нина, вот повезло: урки какие-то, видно, мат-перемат, клички... Она закрыла дверь на защёлку — на всякий случай, и сидела в темноте, чтобы не привлекать внимания. Она слишком хорошо знала, что от таких можно ожидать всё, что угодно.
При мысли, что ей придётся жить бок о бок с бандитами, её охватил озноб. Страх за дочку, который она всегда прятала в глубине души, стиснул сердце, словно клещами. Они везде, никуда от них не деться, а она-то думала, что всё в прошлом. Безжалостные, жестокие, наглые твари, не останавливающиеся ни перед чем...
1995 год
—...Нин, собери сумку, я сегодня вечером уезжаю,— Виктор искал что-то в серванте.— Ты мой паспорт не видела?
— Уезжаешь? — удивилась Нина, укачивая полуторагодовалую Верочку, никак не желающую засыпать.— Ты ничего не говорил, что собираешься куда-то.
— Не говорил, так вот говорю. В Кизляр еду.
— Куда-а-а?
— В Кизляр, город такой на Кавказе, что тут непонятного!
— Там же война везде,— испугалась Нина.— Зачем ты туда собрался?
— Договорился с мужиками, будем свой бизнес делать.
— Какой бизнес, Витя? Опять что-то затеваешь, лучше бы на работу устроился!
Виктор не работал уже целый год, перебивался случайными заработками, они еле сводили концы с концами. Он бы, может, и устроился, да куда? Фабрика, где он работал водителем, закрылась. Все мало-мальски значимые предприятия в посёлке тоже развалились, а если и работают, то денег не платят годами. Мужики спиваются, женщины стервенеют от такой жизни — беспросветное, убогое существование...
— Ты только никому раньше времени не болтай,— Виктор строго посмотрел на жену,— мы едем на коньячный завод, берём под реализацию коньяк и с этого будем иметь большой навар, понимаешь?
— Ой, что-то не нравится мне это,— вздохнула Нина.
— Ну мало ли что тебе не нравится. Понравится, когда денежки в кармане зашелестят... Ну ладно, всё. Пошёл я.
Приехал он через месяц. Денег не привёз.
— Скоро, скоро будут деньги, много денег,— успокаивал он Нину.— Тут с одной фирмой договорились, два вагона коньяка они у нас забрали под реализацию, скоро денежки потекут ручьём.
Время шло, но ни денег, ни тех, кто их должен быть отдать, не было. Виктор нервничал, уходил куда-то, пропадал целыми сутками, возвращался ещё более злой. Оказывается, фирма давно уже ликвидировалась, персонал исчез. Стали часто наведываться какие-то тёмные личности, нерусского вида, разговаривали на повышенных тонах, Виктор оправдывался, обещал, просил подождать...
— Кинули, похоже, меня,— вырвалось однажды у него.
Нина ничего не понимала в этих делах. Он объяснил, что и вагоны с коньяком, и люди, с которыми он заключил договор, бесследно исчезли, а он должен отдать деньги хозяевам этого коньяка. Потом он неожиданно куда-то пропал. Нина осталась с малышкой одна, в чужой практически квартире, без денег, даже хлеба не на что было купить. Продала подаренное когда-то мужем колечко, кое-что из тряпья, на эти копейки и жила. Где Виктор, что с ним, она не знала. Прошёл год, а от него по-прежнему не было ни слуху ни духу. Она не знала, жив ли он вообще. Надо было как-то жить, и она устроилась сиделкой к больной старушке, благо, что Верочку можно было брать с собой. Кредиторы не оставляли её в покое, регулярно навещали, грозили: не отдаст долг — пусть пеняет на себя. Они практически поселились в квартире, приходили как на работу, иномарка с двумя мордоворотами непрерывно дежурила у подъезда. Интересовалась Виктором и милиция.
— Я ничего не знаю,— плакала Нина,— оставьте меня в покое.
Возвращаясь вечером домой, она увидела, что иномарки у подъезда нет. Может, убрались совсем? Вот хорошо бы было! Она втащила коляску по лестнице на четвёртый этаж, отдышавшись, открыла дверь и... не сразу поняла, где она. В квартире было пусто. Вся мебель исчезла, включая детскую кроватку, остались одни старые шторы на окне. Вывезли буквально всё, не забыли даже посуду и постельное бельё.
Через несколько дней они появились снова.
— Где муж? Нет? Ну смотри! Это первый взнос,— главный обвёл вокруг рукой,— остаток за вами.
— Что вы ко мне пристаёте? У меня же ничего нет,— заплакала Нина.— Он должен, с него и спрашивайте!
— Спросим, не сомневайся!
Ещё через несколько дней бандиты заявились снова.
— Последнее предупреждение,— загнусавил главный.— Не объявится — будем действовать иначе,— он подошёл к детской коляске, посмотрел на спящую Верочку, повернулся, ухмыляясь, к Нине.— Девочка у тебя? Это хорошо. Это очень хорошо. Надеюсь, папа любит дочурку, а? Ну вот, захочет увидеть её живой — сам придёт.
Нина с ужасом смотрела на него: что он задумал?
— В общем, так. Даю ещё неделю. Ищи мужа где хочешь. Не найдёшь — забираю ребёнка и буду тебе его возвращать по частям: сначала один пальчик, потом второй, потом... ушко, может быть, потом ещё пальчик... в конверте…— глумился негодяй.
Нина потеряла сознание, а когда пришла в себя, в комнате никого не было. Машины под окном тоже не было. Она лихорадочно запихала в сумку дочкины вещички, взяла на руки спящую Верочку и вышла в ночь, даже не закрыв за собой дверь...
1996 год
...Около года добиралась она в родной город. Шла пешком, с Верочкой на руках, переправлялась на паромах через реки, ловила попутки, иногда удавалось проехать на автобусе. Зиму прожила у одинокой старушки в вымирающей деревне, а когда собралась снова в путь, старушка долго плакала и горевала... Нанималась на подённую работу, чтобы заработать на еду и билет... Приходилось ночевать в сторожках у путевых обходчиков, а то и в чистом поле, в стогу сена. Если везло, то садилась на электричку или в товарняк, однажды сердобольная проводница пассажирского поезда пустила в полупустой купейный вагон и даже накормила, и так — от города к городу, от села к селу — проехала, прошла полстраны. Она не думала, что её где-то ждут, но больше идти было некуда, а там был какой-никакой, а дом, где она прожила восемнадцать лет... И самое главное — там её никто не будет искать...
2005 год
...В дверь громко постучали. Нина, очнувшись от воспоминаний, испуганно открыла дверь.
— Сестрёнка,— в дверях стоял высокий парень в камуфляже, в распахнутой на груди куртке виднелась тельняшка,— вы не поделитесь посудой? Нам бы парочку стаканчиков, и, если можно, мы табуреточки у вас прихватим, а?
— Ух ты,— из-за плеча парня выглянул ещё один, с золотой фиксой, бритый, толстошеий,— какие у нас тут женщины! Мадам, разрешите представиться: Макс. А это мой друг, Рэмбо!
— Перестань! — высокий оттолкнул золотозубого, улыбнулся Нине.— Не обращайте внимания. Перебрал парень. Так я возьму пару табуреток? Вернём в целости и сохранности...
— А может, всё-таки составите нам компанию? — не унимался бритый, но его приятель дал ему подзатыльник и вытолкнул за дверь, прикрикнув: — Уймись, я сказал!
Нина закрыла замок на два оборота. Её всю трясло. Она прислушивалась к звукам, доносящимся через стенку, и со страхом ждала, что сейчас начнут ломиться в дверь.
За стеной вдруг стихло. «Давайте нашу, любимую»,— послышался чей-то простуженный голос. Зазвучала гитара. «На знакомой скамье я с тобой не встречаю рассвета, только сердцем своим я тебя постоянно зову, вот уж тополь расцвёл, белым пухом осыпался с веток, запорошил дорогу, запорошил траву...» — задушевно пел кто-то. Надо же, удивилась Нина, бандиты, а какие песни поют. Впрочем, она слышала, что преступники часто бывают сентиментальными. «Значит, вышло не так,— подхватили хором несколько голосов,— как хотелось, мечталось когда-то, ты меня не ждала, переписка напрасно велась. Я тебя не виню, нелегко ждать три года солдата, но друзьям напишу я — ты меня дождалась...» Нина вздохнула. Как будто про неё песня... Она редко вспоминала Ромку, свою первую любовь, и давно пережила и его смерть, и своё, как она считала, предательство. И похоронила в сердце воспоминания о нём. Это всё было в другой жизни. Но от песни стало вдруг грустно. Захотелось плакать.
В коридоре зашумели, кто-то опять постучался к ней, но чей-то голос произнёс: «Отбой, десантура! Спит уже, наверное».— «Понял, командир! А жаль, девочка ничего!»
Наконец хлопнула дверь, и всё стихло. Слава Богу, может, удастся заснуть. Но заснуть никак не получалось. Повезло с соседями, ничего не скажешь. За стенкой кто-то ещё долго ходил, курил — дым проникал через дверь, вызывал кашель. Слышался резкий стук, как будто кто-то ритмично стучал по полу металлическим предметом. «Десантура», «командир»... Как-то не вяжется это с бандитами. Сквозь шум и гам она несколько раз слышала слова: «Чечня», «Грозный», «Минутка»... А может, это и не бандиты совсем? Что это она сразу: бандиты, бандиты... Каждого куста боится, людей боится... Что-то с грохотом упало на пол, Нину снова охватил страх: вдруг там драка? Потом всё затихло. Уснуть ей удалось только под утро. Но ненадолго. Чуть свет её разбудила громкая музыка за стеной. «Ком-бат, батяня, батяня, ком-бат! Ты сердце не прятал за спины ребят!» — во всю мощь орал магнитофон. Да что же это такое — ни днём, ни ночью покоя нет. Нина накинула халат и решительно постучала в дверь соседей.
— Открыто! — услышала она и толкнула дверь.
И застыла на пороге, потеряв дар речи.
На железной панцирной кровати сидел Ромка. Худой, постаревший, с лицом, изборождённым глубокими морщинами. На голове вместо волос соломенного цвета — короткий седой ёжик... Но она сразу узнала его. Увидев Нину, он сделал попытку встать и, не удержавшись на одной ноге, рухнул обратно на жалобно заскрипевшую кровать. Вместо правой ноги из короткой штанины выглядывала культя. К стенке были прислонены костыли, а рядом, на полу, валялся протез. Блестели хромированные детали.
Магнитофон смолк, наступила оглушительная тишина, и только шуршание перематывающейся кассеты нарушало её...
