* * *
Ночью из пены речной вылепляются лица,
сплетаются струи в тугие тела.
В русле идёт нескончаемая вереница
духов реки...
Я видела...
Или спала?
И звала... Затянула гортанную, низкую ноту,
подобно самой реке, не разделяющей речь
на словесное крошево... пересиливая дремоту,
протянула руки — воду рассечь.
Ледяная, бугристая... Сон ли это?
Он ли, она — запястья схватили, аж
просверкнуло, из памяти выпало лето.
Осторожнее! Всю же себя отдашь!
А не жалко. Столько раз я входила в стремнину,
что речною душой наполнена до краёв,
но ещё берегу человеческую сердцевину
ради слов крошащихся,
ради этих слов.
* * *
Полдень.
Мысли медлительны, как облака,
отчётливой формы не примут никак.
Ленива
зелень Катуни.
Улово крутит и крутит ветвистый топляк.
Усилия родника
пропадают втуне —
уходит в песок
витиеватый живой волосок.
Только испуганной птицей поёт
мост навесной.
Только белеет на серой скале
полоса
от разлива весной.
Неразделимо отныне спокойные волны несут
белокипенный Аккем,
сумасшедшую Чую,
суровый Аргут.
* * *
Кто-то небо открыл в парашютном прыжке,
кто-то обнял весь мир с высоты ледника,
ну а мы доверяемся горной реке,
наша линия жизни — река.
Снова Чуя почуяла дерзость весла,
понесла, понесла, поднялась на дыбы.
Захлестнула волна, закипела, бела,—
скалы сморщили чёрные лбы.
Нас Турбина крутила, рыча, хохоча,
но по тихой воде проходить не резон.
«Жёстче, жёстче гребём!» — рулевой прокричал...
Нам откроется
горизонт...
Чтобы реку понять — реку надо пройти:
протаранить волну, пересилить порог...
Это чистый восторг — из горсти по пути
усмиряющий жажду глоток.
Только жажда реки своенравна, темна,
и не спросит волна:
«Что ты делаешь здесь?»
Не оставить бы наших друзей имена
на скале, обрамлёнными в жесть.
* * *
Молча, не думая ни о чём, совершенно одной
хорошо у реки.
Поменяла у егеря свой ножичек выкидной
на клык кабарги.
В косы вплетаю,
пристально на реку глядя,
говор воды серебристый,
конского волоса пряди
вороные. Ещё середина дня...
На рассвете
седлать
коня.
* * *
Ночью
вокруг костра
отвесна стена темноты.
Лица —
красной охрой наскальный рисунок.
Лишь колебание пламени выдаёт —
это
происходит сейчас.
Крошечен костерок.
В сторону два шага —
и темень густую пригоршнями черпай.
Нескончаемый шум реки
гасит
ненужные разговоры.
Камни
терпеливо полуденный жар отдают.
Спят под ними муранги —
живые комочки тепла.
Ты их не видишь,
а они существуют!
* * *
Нас мало — нас восемь,—
всего восемь вёсел.
Прощай, сухопутный покой!
Как пёрышко, лодку
уносит, уносит
суровою горной рекой.
Нас много — нас восемь!
Мы вёсел не бросим —
порог не пройдёшь на авось.
Гребём, выгребаем
во все восемь вёсел,
волну пробивая насквозь.
На гребне порога,
на гребне восторга
небесная речка видна...
Там ближе немного
до Господа Бога,
и души промыты до дна.
* * *
Проснуться —
А? Что?..
Ошарашена,
вздёрнута звоном будильника,
рыбиной на берег брошена
вдруг — из глубокого сна...
Проснуться не так!
Пробудиться самой.
Медленно...
Полог палатки раздвинуть,
первым делом надеть
от росы сбережённые кеды,
встать в полный рост
и, свежестью утра дыша,
поздороваться с миром!
Умыться — поклониться реке.
Долгими пить глотками
Катуни упругую плоть —
желанную,
полусонную
на границе ночи и дня.
На границе ночи и дня островок —
набросок,
ещё не насыщенный цветом.
Пустая залысина отмели,
тонкие деревца:
давно ли
вот здесь пробивала русло река?
Обглоданы камни, обкатаны,
и — тишина...
И в тишине из тумана
проступает гора за горой.
Надо разжечь костёр...
В пепле ночных песен
теплится головешка.
Дуну —
солнце взойдёт.
