«Фоторамка на забытой стене» (так называется книга, вышедшая в московском издательстве «Вест-Консалтинг») — первый опыт в прозе пермского поэта Романа Мамонтова. Повесть «Суки-Буги-Дэнс» и цикл рассказов, давший название всей книге, на первый взгляд, поданы в манере обычной «постсоветской чернухи». Да и населены большей частью малосимпатичными персонажами. Здесь и Варька-обмуровка, и Серёга-хлыщ, парнишки-школьники, тырящие в автобусах мелочь, передаваемую на билеты, предприимчивый студент, ухитрившийся обсчитать гаишников при даче взятки... Под стать населению книги и её сочный язык: «На быструю руку можно и суку» (рассказ «До первого снега»), «За трахи-охи и мы не лохи» («Суки-Буги-Дэнс»)...
Однако вскоре понимаешь, что обозревание «тёмной стороны» жизни — не самоцель для автора. И что перед тобой настоящая литература с её всегдашним вниманием к человеку, каким бы он ни был. Те же герои повести «Суки-Буги-Дэнс» — застигнутые врасплох лихими девяностыми студенты, играющие рок,— несмотря на всю их подростковую брутальность, сленг и постоянные выпивки, заняты, в сущности, мировоззренческими вопросами: как не потеряться в мире денег, в котором нет места искусству, как сохранить это искусство в себе. Конечно, они понимают, что «надо, пацы, зарабатывать. Сейчас время такое! <...> Из воздуха делают состояния...». Или: «...Млечный Путь... делит небо пополам», а деньги делят под ним всё остальное. И среди героев повести найдутся люди, готовые за деньги сдать что угодно: друзей, команду, саму музыку. И всё-таки искусство останется вечным. Ибо воздвигнутся единицы, которые, вопреки всему, отыщут редчайшую, может — единственную, траекторию в жизни, не отказавшись при этом ни от неё, ни от музыки... Об этом, собственно, и повесть.
«Фоторамка на забытой стене» — удивительно точное название для цикла рассказов. Это не просто развёртывание в памяти мгновений прошлого. А прицельное, «фотоувеличительное» всматривание в них: «Я сижу за письменным столом и листаю фотоальбом. Что-то накатывает; вроде бы не сентиментальный...» («Ясырев»).
И вот уже в «фоторамке» проявляются частные дома в районе пермской Бахаревки, школьная лыжня вдоль железнодорожной трассы, где знакомы каждый спуск и ложбинка, подгоняющий лыжников учитель физкультуры Боб... И тут же в калейдоскопе памяти эту картинку догоняет новая: «Мне стукнет тридцать шесть, и рядом с тем местом, где, будто крышка секундомера, сверкала лысина Боба, упадёт пассажирский самолёт «Боинг-737», прямо в ложбинку, вспахав шпалы и рельсы. <...> В дождливое утро по центральным каналам телевидения прозвучит фраза: «...крушение борта «Боинг-737» в районе «Бахаревка». Скупое сообщение, а для меня целый мир втянут временнóй воронкой этого места...» («Всё лучшее впереди?»).
«Фоторамка на забытой стене» и есть эта «временнáя воронка», в которой отражается не столько пространство, сколько время. Это не ностальгия по прошлому, которое дорого само по себе, а долгое пристальное вглядывание: чем же оно было на самом деле? Ведь странным образом трагедия вписывает прошлое в какое-то новое непонятное измерение...
В рассказе «Дачный суп» мы видим обычный дачный домик на маленькой железнодорожной станции. Автор повествования идёт на станцию за супом-концентратом в пакетиках, чтобы приготовить незатейливый обед, и задерживается в дороге. Его друзья Макс и Эдик, которым хочется есть, недовольны. «Они кипятятся и кричат: „Кто поступает так? Одни ботаники или уроды!“»... «Июль. За нами школа»... «Мелкая дрожь огней станции Оверята, что посвистывает в низине маневровыми тепловозами...» Обыденность?
Но дальше следует опять-таки временнóе измерение сцены: «Им глубоко плевать, что через пятнадцать лет Эдик будет служащим британской нефтяной компании, причём успешным, со всеми соответствующими атрибутами: квартира в Глазго, автомобиль и белая яхта у пирса. Однажды компания зальёт Мексиканский залив нефтью, а Макс — до краёв себя водкой...» Что делать, у памяти собственная, неподвластная науке логика: после того — значит, вследствие того...
Многим понравится стиль молодого автора — лирично-ироничный стёб. Генерал у него — «сержант с лампасами» («Степь да степь. Кругом!»). «Неподражаем вкус и цвет кофе из гранёного стакана имени Веры Мухиной!» («Поликлиника»). Роман Мамонтов хорошо цепляет жизнь глазом: «„А ну брысь, лешак полосатый!“ — Антонида Кузьминична погрозила полотенцем коту, пытавшемуся лапой сбить со стола кусочек сала. Тот спрыгнул на пол, отвернулся и обиженно заводил хвостом» («Леса достославные»). Метко припечатывает словом: «Им нравился вокал шароварного Вадима Казаченко» («Степь да степь. Кругом!»). А ведь и в самом деле — ничем иным не запомнился!
В то же время автор уже многое знает про жизнь во всех её проявлениях: «Надо быть осторожным с такими девушками, поскольку дьявол щиплет им задницы и толкает на какой-нибудь эрудированный член. Но проходит предначертанное время, и, пресытившись тусовками, квартирами и скрипучими диванами, они успокаиваются — находят мужика неопределённых лет, рожают ему чадо и благополучно расстаются с искусством. Иные — спиваются...» («Поликлиника»).
Но до настоящих вершин Роман Мамонтов добирается лишь тогда, когда забывает про эпатаж и иронию, про всю эту внешнюю занимательность. Там, где он вырывается на просторы чистой лирики,— строки его дышат неподдельной силой...
«По дороге идут старухи. Дорога жмётся к обрыву, шикает под ногами галькой. Старые платья, холодные губы, крупные морщины и по-детски светлые глаза. Сгорбленные старухи — бывшие матери и невесты, жёны и любовницы, куда улетели ваши годы? какие песни вы забыли? какие сказки не дослушали? Идёте, идёте, опираясь на свою жизнь, нагруженные котомками, сумками и авоськами; простуженные станциями, улицами, городами; согретые пеплом былого счастья» («Идти, идти, идти...»).
Вероятно, убелённый сединами маэстро найдёт в этих рассказах немало необязательных слов и подробностей. Они ещё очень неровные по художественному уровню. Однако в них есть настоящее чувство.
И потом — это очень пермские рассказы. Ведь только по-настоящему чувствующий город не как пространство общего бытия, а как частичку самого себя человек мог написать: «В районе оперного, в исторической части города, осенью всё напоминает о прошлом» («Поликлиника»). «Холодный ветерок шлифует трамвайные рельсы, в них отражаются низкие облака и медленно уплывают к набережной».
Как известно, Пермь не скупа на таланты. Здесь когда-то взошли на крыло Виктор Астафьев, Лев Давыдычев, Алексей Решетов, Виктор Болотов, Лев Кузьмин, Николай Бурашников, Нина Горланова, Алексей Иванов... Но сегодня её можно поздравить с рождением ещё одного литературного имени.
