Бабуле. Прости нас.
Меня не было рядом.
И.К.
Детство – это царство, где никто не умирает.
Никто из близких: матери и отцы не умирают.
И если вы скажете: «Зачем ты меня так часто целуешь?»,
«Перестань, пожалуйста, стучать по окну наперстком» - завтра или послезавтра…
ещё будет время сказать: «Прости меня, мама!»
Эдна Винсент Миллэй.
О, эти пустые стулья!
Винсент Ван Гог.
Не знаю почему, но у нас в семье ужинали поздно. На улице уже часа три, как темно, а я до сих пор в своей комнате, в дальней части дома, пытаюсь собрать хоть что-нибудь понятное из конструктора. Пластмассовые детали непослушны сегодня, и мне причина непослушания ясна. В доме со вчерашнего дня что-то не то. Не так. Что-то происходит – это слышно по доносящимся звукам из зала и кухни. Слышно по тому, как стучат отцовские башмаки и нервно подзынькивает, стукаясь друг о дружку, посуда. Кто-то бормочет, кто-то плачет. Дом полон людей в черном.
«И закройте где-нибудь мальчика», - сказал ещё утром бородатый дядька, когда я появился в зале с желанием посмотреть телевизор. Меня по приказу бородатого мама торопливо привела в детскую и рассыпала на ковре конструктор.
- Не мешайся. Обед тебе принесет сестра, - сказала мама, запирая меня на ключ, - сегодня не до тебя.
Щелкнул замок. Я пнул какую-то деталь, злобно пнул, отчаянно. Всегда - как что, так страдать мне. Ни в чём не виноватая деталь отлетела под кровать и там притаилась. Я не сразу начал собирать конструктор. Долго пялился в окно на осенний сад. Видел, как приехал грузовик со взрослыми. Здоровенные, испачканные в грязи мужики покидали лопаты и ломики в огороде, зашли, громко шумя, в дом. Кто-то снова заплакал. Сначала я подумал, что, наверное, по радио объявили конец света, вот и причина всего происходящего в доме. Но тогда почему я не участвую в этом непонятном действии? Мне тоже надо подготовиться к встрече конца. Конец света - это ведь удел не только взрослых. Скажем, моя старшая сестра. Она старше меня всего на три с чем-то года, а туда же – бегает по дому взъерошенная, перетаскивает с места на место бельё, готовится. Так я думал сначала. Потом мне стало казаться, что причина суматохи во мне. Но у меня уже был день рождения. В августе отметили моё десятилетие. Я уже взрослый, у меня даже железный конструктор есть, только играю я все равно с пластмассовым. Ближе он мне, что ли, роднее. Сейчас же мне кажется, что в доме (дом у нас большой: восемь комнат, не считая пристроек и теплиц в саду) все домашние просто сошли с ума. Как при полнолунии, например. Или, может, стало известно, что Землю захватили инопланетяне? Вот было бы здорово. Или американцы объявили нам войну? Или…
После обеда, который мне молча принесла сестра, я плюнул гадать и, наконец, взялся за конструктор. Решил собрать космический корабль. Но толковую вещь сегодня, по всей видимости, мне не смастерить, атмосфера не та. Уже давно стемнело, и я с нетерпением принялся ждать ужин.
Наша семья (а это бабушка – папина мама, папа, мама, сестра, я и парализованный брат папы - дядя Лёня с сыном моего возраста Костей) жила в семи комнатах дома. И только одна комната никем никогда не использовалась. Мне так вообще к этой таинственной комнате даже подходить строго-настрого запрещалось. Правда, я все равно подходил и, даже больше, подсматривал в замочную скважину. Так вот, семья наша почему-то любила поздние ужины. А может, ужинали поздно из-за того, что папа работал до девяти вечера? А может, так было заведено задолго до меня? Задолго до всех нас? Ужинали всегда в десять вечера. Ночь уже, можно сказать. С полным желудком спать тяжело, поэтому меня до десяти лет кормили раньше, до программы «Спокойной ночи, малыши». После десяти, правда, не всегда, я имел честь отужинать со всей семьей. Сегодня, похоже, такой день.
За мной зашла бабушка, она плакала.
- Это конец света, ба? - спросил я, обнимая любимую старушку.
- Ну что ты такое говоришь, Глебонька?! Пойдем ужинать.
Почему-то к ужину всегда из той самой таинственной запертой комнаты к столу бабушка выносила стулья. Шесть разных стульев. Стулья ставились на свои места за столом и пустовали весь ужин. На эти стулья нельзя было никому садиться, к ним нельзя было прикасаться. Напротив пустых стульев на столе стояли пустые тарелки и рюмки, в которых была видна прозрачная жидкость. Нынче, когда я зашел в зал, в котором, кроме длиннющего стола, телевизора и книжных полок в две стены, ничего больше не было, за столом уже сидели. Я поздоровался с мамой, папой, незнакомым дяденькой – бородачом. Костьки – двоюродного брата - не было. Сестра вошла вместе со мной, а бабушка… Бабушка обошла вокруг шести пустых стульев и сказала:
- Пойду, принесу Лёнькин, - и закрыла лицо руками.
Меня посадили между родителями и сунули в рот кусок хлеба. Это, наверное, чтобы я при госте ничего лишнего не сморозил. Можно подумать, только я мастак глупости говорить. Анька хоть и старше, а тоже как ляпнет что, так и мне за неё краснеть приходится.
Меня всегда волновали эти пустые стулья. Я понимал, что они не просто стоят тут. На этих стульях всё время кто-то сидит и ужинает вместе с нами. Только кто? И, может быть, это из-за них, из-за тех, кто сидит на пустых стульях, мы ужинаем так поздно? На мои расспросы о стульях все отвечали одно и то же, как сговорившись: «Вырастешь – узнаешь». И Анька туда же: «Сопляк ещё, не твоего ума дело». А стулья всегда стояли на своих местах. Их осторожно приносила из той самой запретной комнаты бабушка и заботливо расставляла у стола. Большой, с красной спинкой - во главе стола, слева - стул со сломанной спинкой, справа - маленький, оббитый цветной материей стульчик… Всё как всегда, как и раньше. Словно исполняя какой-то ритуал – как индейцы.
Четко очерчена граница стола. Эта сторона и та. Мы – наша семья, и они – пустые стулья. Вернулась бабушка. Впереди себя она толкала пустое инвалидное кресло дяди Лёни. Насколько мне известно, дядя не часто выбирался из кресла. Он даже спал в нём. Как это, интересно, он решился расстаться со своим «двухколесным» помощником? Неужто вылечился? Я до сих пор не знаю, из-за чего его парализовало. Анька говорит – попал в аварию. А его сын Костя сказал, что из-за мамы. Когда она их оставила, бросила, отец сильно запил и однажды не смог подняться с постели. Проснулся как-то и не смог пошевелиться. С тех пор дядя Лёня и поселился в инвалидном кресле. Отец мой приделал к креслу моторчик, чтобы рука дяди не уставала. Я не сказал: правая рука у дяди работает мал-мал. С удивлением я разглядывал пустое кресло дяди. Бабушка толкала его и плакала. Слезы разбивались о кожу кресла, оставляя темные мокрые кляксы. К моему ещё большему удивлению бабушка подкатила кресло к той стороне стола и осторожно поставила рядом с одним из пустых стульев. Всхлипнула сестра, мама обняла её за плечи. Папа опустил глаза в тарелку с картофелем. Бородатый кашлянул и достал платок. Бабуля села.
Между пустыми стульями и нами всегда оставалось пространство, сегодня оно заметно уменьшилось, да и стулья стояли не так, как всегда. А всё из-за дяди Лёниного кресла. И я спросил:
- Что, дядя Лёня не будет кушать с нами?
Громко звякнула о тарелку чья-то выскочившая из рук ложка. Я от неожиданности вздрогнул. Сестра фыркнула на меня и демонстративно отвернулась.
- Нет, - наконец сказала мама, - дядя Лёня больше не будет с нами кушать.
- Он ушел, - сказала бабушка, - далеко-далеко. К своему папе – твоему дедушке ушел. К своему маленькому братику Паше.
- Умер, - резко оборвал бородатый, - твой дядя умер.
Мама с отцом переглянулись. Жуть как захотелось повторить, конечно же, знакомое слово – умер. Мне еще предстоял долгий разговор с мамой о том, что такое смерть, и что люди имеют такую особенность - умирать. Особенно им нравится это делать неожиданно, в самый неподходящий момент.
Я знал, что такое смерть, но впервые вот так вот, сидя за столом, лицом к лицу с пустой инвалидной коляской, с реальностью слова «смерть» я познакомился сегодня. И мне эта встреча, скажу честно, не пришлась по вкусу. Сидеть за одним столом с пустой коляской, в которой всего лишь день назад сидел живой человек, а вот теперь он лежит где-то в морге, а может, уже и в могиле, а вместо него с нами продолжает ужинать пустое место. Пустое кресло.
Еда сама попросилась наружу. Я съел-то всего ничего, пару-тройку ложек картофельного пюре и сосиску. Живо представив мертвое тело дяди Лёни, чётко увидев перед собой спинку кресла, на которую облокачивался, будучи в живых, дядя, обсыпанную теперь всю червями, белыми толстыми червями… меня стошнило прямо на себя.
- Я же говорила, рано ещё! - крикнула мама и вскочила. «Потревоженный» мамин стул упал. Она бросилась ко мне с полотенцем, но я уже начал стряхивать с себя не успевшие перевариться кусочки ужина на пол.
- Да пора уже, - тихо говорит папа, - пускай поест на кухне.
Мельком, одним глазом, я заметил, как бородатый начал разливать водку в пустые рюмки напротив каждого из пустых стульев.
- А как он умер? - спросил я у мамы, когда она переодевала меня в чистую рубашку.
- Ты ешь давай, а не спрашивай. На ночь такое тебе знать не нужно. И вообще, маленький ты ещё.
- Ну, ма, я же просто.
- Ешь, - и пододвинула ко мне тарелку с тушеной капустой.
На кухне мне нравилось смотреть на часы с кукушкой. Но не сегодня.
- Поешь, умойся. Я приду сказать «спокойной ночи».
- Я не хочу кушать.
- Молоко?
- Не-а, водички и… А почему бабуля прикатила инвалидное кресло?
- Потом, - как отрезала мама.
Спать лег со светом. Одному в комнате без света стало страшно. Жутко. Почему-то в голове стали появляться непонятные картинки: мертвецы, кладбище, пустые стулья… Надел пижаму, забрался в холодную постель. С чуток потрясся от холода, укрылся с головой и начал считать до миллиона. Обычно я засыпаю на 100 – 150. Этой ночью мне представлялись стулья. Пустые стулья. Я считаю их, а они всё не кончаются и не кончаются.
«…двести один, двести два, двести три...»
Я всё никак не усну, сон не осилит, а мне страшно, а стульев всё больше и больше.
«Двести двадцать три, двести двадцать четыре, двести двадцать пять, двести двадцать шесть…»
Проснулся от кошмара, захлебываясь от слез и икоты. На улице серое утро, ветер треплет, издеваясь, голые ветви фруктовых деревьев. Жуть как захотелось в туалет. Мне приснилось, будто я умер, и меня похоронили. Встал, снял пижаму, пока натягивал домашнюю одежду, вспоминал вчерашний ужин. Перед глазами – шесть пустых стульев плюс инвалидное кресло дяди Лёни. Нужно обязательно расспросить обо всем у Кости. Почему это вдруг ни с того ни с сего умер его папа? Вообще, почему взрослые умирают? Когда я, получается, тоже стану взрослым, я тоже должен буду умереть? Раз, и всё? И больше меня нет? И после меня не осталось ничего? Никого? И мамы? И бабули? Нужно обязательно разузнать, что остается, когда умираешь? Что оставил после себя дядя Лёня? И умирать, это как?..
На кухне была мама. На её вопрос «проснулся?» я с ходу выдал:
- А умереть - это как?
Мама недовольно выдохнула:
- Умереть - значит, пропасть. Исчезнуть для всех, стать невидимым.
- Невидимым? Как здорово!
- Ничего в этом хорошего нет, Глеб. Ведь близкие, любящие люди тебя больше не видят. Ты невидим для них. Тебя нет.
- А мертвый видит всех?
- Не знаю, может быть, видит.
- Значит, дядя Лёня не ушел из дома? Он всё ещё здесь?
Опять появился страх. Сеткой колючей, щекотной он накрыл меня всего - я передернулся. «Мурашки» пробежали по телу – убежали. Куда они всегда деваются? И откуда берутся? Я представил, как невидимый дядя ходит по комнатам и заглядывает в лица ничего не подозревающих родственников.
- Умирать, получается, не так уж и плохо? Почему тогда столько волнений, и бабуля плачет, не перестает?
- Ты ещё не до конца понял, что такое смерть. Вот тебе и кажется, что это всё так просто. На самом деле… на самом деле смерть ужасна. Чудовищна. Хватит об этом. Ты уже умылся?
- Дядя стал привидением, я понял.
- Перестань говорить ерунду. Пойди лучше почисти зубы, - закончила мама.
Все мои утрешние попытки увидеться с двоюродным братом не увенчались, как говорят взрослые, успехом. Костю от меня, по всей видимости, прятали. А может, Костя тоже умер?.. Или дети не умирают? Умирают только взрослые? Вот если бы я, как все нормальные дети, ходил в школу, я, наверное, знал бы, кто умирает, а кто нет, а так… Я не хожу в школу только потому, что не умею общаться с другими детьми. У меня что-то вроде болезненного отношения к большому скоплению людей. Какая-то там фобия, социофобия, что ли? Врач-психиатр поставил мне такой странный диагноз и выписал справку, по которой я должен буду скоро учиться на дому.
Я ходил в школу до третьего класса, потом у меня случилась конфликтная, так уже мама говорит, ситуация, и я потерял много нервов. Стал бояться школы, одноклассников… Что это была за ситуация такая, я, как ни стараюсь, не помню. И мне никто не рассказывает. Говорят, с возрастом всё пройдет, и я буду учиться, как все. По правде, я честно не люблю, когда в комнате собирается много народа, и все говорят, спорят, кричат разными голосами, словами. Мне нравятся тишина, пустота. Похоже, что лучшая компания для меня - это те самые пустые стулья. Вздрогнул. Что это я такое думаю? Вдруг произойдет что, и вокруг меня никого не станет, кроме этих пустых стульев?! Испугавшись своих мыслей, спешу поглазеть на комнату дяди Лёни. Первая дверь слева, сразу за кухней. Стучу. Тихо стучу, чтобы никто из домашних не услышал. Тук. Тук. За дверью мертвая тишина. Интересно, а дядю уже закопали? Тук-тук-тук. Толкаю дверь, в замке щелчок, и вот я внутри. В комнате темно, шторы закрыты. Диван, на котором лишь иногда спал дядя, рядом телевизор, маленький сервант с лекарствами и стаканами… К комнате была пристройка из кирпича – каморка Кости. Дядя с сыном переехали к нам сразу, как дядю парализовало. Обхожу комнату. Притрагиваюсь к каждой вещи, даже к каждой таблетке, пилюле. Хочу ощутить то, что ощущали жильцы этого места, что ощутил дядя, когда умирал?.. Нет, лучше сказать не «умирал», мама говорит - это страшное слово, лучше сказать «когда становился невидимым». А где кресло? И тут же пришла догадка. Кресла здесь больше нет. Теперь его место там – вместе с остальными, в комнате пустых стульев. Вот бы попасть туда хоть на секунду. Как Алиса, съесть что-нибудь или выпить, и раз – ты в таинственной комнате. Дотрагиваюсь до бутылочек с какими-то таблетками, должно быть, обезболивающими. У дяди последнее время были страшные боли, сам слышал не раз, как он кричал посреди ночи. Вдруг мне показалось, что кто-то промелькнул позади меня. Дядя? Он же невидим, и ему наверняка совсем-совсем не нравится, что я тут шарюсь без его разрешения. А невидимые, которые мертвые, могут причинить вред? И я медленно, бочком, бочком к двери. Могут! Распахиваю и захлопываю за собой дверь что есть силы. Могут! Щелкнул замок.
Костя у бабушки, решил я, а у самого сердце вот-вот выскочит. Вытираю о штаны вспотевшие ладони и даю деру с места преступления. Умерший ли это дядя был, или показалось? Мучает вопрос. Заглядываю на кухню и только здесь перевожу дыхание. Пронесло. А если бы он схватил меня, то что?.. На кухне за столом, как на троне, сидит бородач и читает. Не здороваясь, хотел уйти незамеченным.
- Выпьешь киселя? - даже не взглянув на меня, спросил дядька.
- А можно?
Он пододвинул к краю стола кружку, до краев полную густого вишневого киселя.
- Есть блины, но они холодные. Подогреть? Будешь?
- Не-а.
Подхожу, беру кружку и делаю два большущих глотка.
- Вам не нравится кисель? – спрашиваю.
- С чего ты взял?
- Это вы ведь себе налили?
- Это у меня была бы уже четвертая кружка.
- А-а…
- Глеб, скажи честно: тебе жалко дядю? – бородатый отложил то, что читал, и посмотрел мне в глаза. Я смотрел на темные пятнышки в киселе – косточки от вишен.
- Не знаю, - отвечаю.
- Все здесь считают тебя маленьким, я же думаю, ты уже взрослый. Почти мужчина. Так ведь?
Киваю.
- Вот видишь. А ты знаешь кто я?
- Нет.
- Я очень далекий-предалекий родственник. Скорей даже не родственник, а очень хороший близкий друг твоей семьи. Я знаю тебя еще с пеленок и сестру твою. Мы давно дружим. Я имею в виду себя и твоего папу, и тетю Галю
- Вы и бабушку давно знаете?
- Она, можно сказать, меня вырастила.
- Понятно. Во дела.
- Можешь называть меня дядей Геной. По рукам? - он протянул свою большую волосатую ладонь. Мы пожали друг другу руки.
- Друзья?
Я улыбнулся и вместо ответа спросил:
- Дети тоже умирают?
Дядя Гена убрал руку, выпрямился. У него были белые зрачки. Глядя ему в глаза, казалось, что в них видишь свои глаза. Своё лицо.
- Дети тоже умирают, - ответил и не моргнул.
- Значит, я тоже в любой момент могу умереть?
- Значит, так.
Захотелось возразить, но как, я не знал. Со смертью у меня были не ахти какие отношения. Точнее, вообще никаких. И, похоже, новый друг мог мне в этом помочь. Пролить свет.
- Умирать не больно?
- Когда как. Всё зависит от обстоятельств.
- Обстоятельств?
- Смерти. Смерть может настигнуть в любой момент, при любых обстоятельствах.
- И в инвалидном кресле? И в школе? И во сне?..
- Совершенно верно, Глеб, в руках смерти всевозможные оружия.
- И нож?
- Болезнь, пистолет, неисправные тормоза, кусок мяса, утечка газа…
- Интересная эта смерть.
- Да уж. Только не больно ей интересуйся, сынок.
- Она этого не любит?
- Никому не нравится чрезмерный интерес к его персоне, если только этот интерес не обоюдный и не выгодный.
- Мама говорит, когда умираешь, становишься невидимым.
- В какой-то мере.
- Значит, значит… это не так плохо? Я бы хотел стать невидимым. Как невидимка. Проходить сквозь стены и всё такое.
Сделал ещё пару глотков теплого киселя.
- Тут ты, Глеб, не прав. Это не хорошая невидимость. Это не невидимка. Невидимка был живой. А мертвый, умерший, он становится невидимым для окружающих, с ним нельзя поговорить, с ним нельзя поделиться едой, разделить свои чувства. Это мертвый невидимка. Он больше не с нами, а значит, его нет.
- Значит, дяди в доме нет? И дедушки? И…
- Над этим вопросом, мой друг, ещё предстоит спорить, и ни одному поколению. Может быть, ты разгадаешь эту загадку? И твое поколение сможет дать конкретный ответ на вопрос «что там»? Там, за чертой? За смертью?
- Смерть - это плохо?
- Конечно, ведь ты больше не сможешь увидеть дорогого тебе человека.
- Значит, дядя не был мне дорог, если мне не плохо совсем, а он умер?..
- Дорогих людей у всех нас не много, поэтому нам нужно беречь их. Оберегать. Охранять.
- Я очень люблю маму и бабушку, и сестру, и папу, они мне дороги. Я должен беречь их. Охранять.
- Правильно. И начинай это делать прямо сейчас.
Допиваю кисель. Ставлю пустую кружку на стол. Дядя Гена возвращается к своему чтению.
- Можно ещё спросить?
- Угу. Только давай не про смерть?
Мы улыбнулись друг другу.
- А про стулья?
- Какие стулья?
Он снова смотрел на меня, и я видел свои глаза, отражавшиеся в его глазах. Мне показалось, что дядя похож на вампира. Вот тоже, пожалуйста, интересное создание – вампир. Оживший мертвец.
- Про пустые стулья, которые прячутся в запертой комнате.
- Понятно.
- Почему бабушка выносит их к ужину?
- Так заведено в этом доме. Это делали твой дед и прадед, и, насколько я знаю, это как семейный устав, как закон этого дома, вашей семьи. Я помню время, когда за столом в зале стоял всего лишь один пустой стул. А в старину их было больше десяти стульев, потом поколение сменилось, и пошел новый счет. Новые стулья, на которых сидели…
- Стулья заменяют людей, - прошептал я взволнованно, - живут дольше нас? Почему так?
- Такова жизнь.
- Такова жизнь, - повторяю.
- Вот ты где! - раздалось громко. Я взвизгнул и чуть не наделал в штаны. Это была Анька.
- Потеряла братишку? - дядя Гена встал, - а мы тут беседуем.
- Вы не собираетесь на кладбище? - тише спросила сестра.
Дядя Гена сказал:
- Сейчас. Конечно.
- Машина уже подошла, автобусы.
Погладив меня по голове, он ушел.
- А я?
Аня взяла меня за руку:
- А ты остаешься дома.
- Один?
- Куда я без тебя, пойдем, поможешь мне убраться. О чём болтали с дядей Геной?
- Так…
- Странный он какой-то.
- Это у него такие глаза.
- Это болезнь такая, дурень.
- И я могу заразиться?
- Легко.
И сестра засмеялась. Тихо. Скрытно.
- Ты тоже можешь умереть, Аня.
- С чего ты взял?
- Все это знают. Все могут умереть.
- Это не значит, что смерть нужно ждать или бояться.
- Я не боюсь.
- Ты ещё маленький.
- Дядя Гена говорит, что нет.
Мы пришли в мою комнату, сестра заставила меня собирать разбросанный со вчерашнего дня конструктор, а сама стала вытирать пыль. Впереди меня ждали обед и сон.
- Костя что, тоже умер? - спросил сестру.
Она разозлилась:
- И что ты всегда чушь порешь, Глеб? Если считаешь себя взрослым, научись держать язык за зубами или соображай, что говоришь. Думай сначала.
Она постучала пальцем по моей голове.
И, правда, вечером я увидел Костьку живого и невредимого.
Нас решили покормить сегодня пораньше, потому что на ужин оставались какие-то родственники, и пораньше уложить спать. На мою радость Костю положили спать со мной. И ещё я услышал, как бабуля сказала кому-то: «Мертвецы по одному не ходят, всегда по двое». Это мне показалось странным. Как так? Мертвецы ходят по двое? Почему? И с кем ушел дядя Лёня? Ходит с кем? Где ходит?
- Не вздумай надоедать Косте своими дурацкими вопросами, понял?! - велела сестра. Сказал, что понял.
В комнате горел один ночник. Я лежал у стены на спине и ждал неизвестно чего. Костя за весь вечер не произнес ни слова и сейчас молчал.
- Хочешь спать? - спросил я.
- Не очень.
Костя лежал на боку и смотрел на ночник.
- Боишься спать без света?
- Не очень.
- Я тоже. Тебе вермишелевый суп понравился?
- Не-а.
- Не очень? Мне тоже. Ты где пропадал? На кладбище?
- Но.
- Врешь.
- Честно, ты чё.
- А я ни разу не видел вживую кладбище. Только по телевизору.
- Там страшно и пописать негде.
- Ты там папу хоронил? Дядю Лёню?
Костя в ответ тихо заскулил, заплакал. Я пожалел о своем вопросе, предупреждала ведь Аня. Начал про себя считать. Досчитал до ста одного, прислушался. Костя успокоился, молча сопел, дышал.
- Хочешь, Кость, я тебе открою тайну? Хочешь?
Он всхлипнул:
- Хочу.
- Все кто умер, становятся невидимыми, как невидимки, - шепчу ему в ухо, - а все, кто умер в этом доме, скрываются в закрытой комнате.
Почему я это сказал, сам не знаю. Сам удивился – просто слетело с языка, и всё тут. Костя же оживился, повернулся ко мне и спросил:
- Чё? И мой папа тоже?..
- Они невидимые, понимаешь. И папа твой.
- Там сейчас его кресло? В этой комнате?
- Ага, его бабушка вчера на ужин выкатила и подкатила к остальным пустым стульям. А ещё она сказала, что мертвые ходят по двое.
- Значит, кто-то ещё умрет, - выдохнул Костя.
- Как?
- На кладбище говорили, мертвец тянет мертвеца. Год ещё такой нехороший, говорят, столько смертей, одна за другой. Вот и папа…
- А кто умрет?
Двоюродный брат не ответил. Он укрылся с головой и опять заплакал.
- А вдруг это кто-то из дорогих, - произношу, и в голове картинка за картинкой появляются пустые стулья. Этот стул папин, он любит на нем сидеть, поджав правую ногу под себя, широкий стул с длинной спинкой. Этот стул бабули, он с подушкой, подушка в желто-красную клетку. Мамин стул - он такой же, как у сестры, только у мамы дерево светлей, и я люблю сидеть на нем, когда рисую за столом в зале.
- Нам нужно сберечь дорогих нам людей. Слышишь?!
Костя бубнит что-то. Засыпает. Мне не до сна. Если мертвец тянет мертвеца, то время пришло. Ночник отбрасывает тени на потолок и стены. Тени похожи на стулья. Сердце быстро-быстро стучит. Страх забрался под одеяло, под кожу, под сердце. В голове винегрет, и хочется прямо сейчас разрыдаться от непонятного ощущения потери. Будто кого-то провожаешь, и он уже никогда не вернется. Нет, надо взять себя в руки, так говорят все взрослые и во всех фильмах. Надо быть сильным. Надо дождаться поздней ночи, пусть все уснут, и действовать. Только самому не уснуть. Я всё время засыпаю, даже когда мне разрешают посмотреть позднее кино про Тарзана или «Миллион лет до нашей эры». Всё равно засыпаю. Тру что есть мочи глаза. Не спать! Ты сможешь! Ты взрослый! Давай, становись взрослей! Больше! Сильней! Вылезаю из-под одеяла, перелажу через Костю. Буду смотреть в окно. В саду голые деревья пугают, и мелкий ночной дождь течет по стеклам, оставляя разводы, так сильно похожие на силуэты стульев. Сажусь в пижаме у ночника. Дядя Гена приехал не случайно, ничто ведь в жизни не случайно, если бы не он, я бы не знал, что делать, спал бы сейчас, а наутро появился бы ещё один пустой стул. Восьмой. На кухне смолкли голоса. Все разошлись спать. Ещё час-два и… Несколько раз голова норовила упасть на ночной столик, но нет. Нет! Я должен охранять! Должен сберечь! Дорогих! Любимых! Должен! Смогу!
Сколько было времени? Наверное, уже давно больше трех. В доме тихо, слышно, как храпят папа и дядя Гена. На цыпочках прокрадываюсь к залу. Тени от уличного фонаря тянут ко мне костлявые и корявые пальцы. Первый стул бабушкин, беру его осторожно, и тут одна из теней хватает меня за руку. Тянет к себе во тьму. Не отдам! Прочь! Вырываю руку, тень недовольно шипит, отступает. То-то же! Со стулом бабушки так же тихо, только изредка половицы скрепят, возвращаюсь в свою комнату. Потом очередь маминого стула. А со стулом Ани прихватываю ещё и Костькин стул. Идти ни тяжело ни капельки. Чувствую, как внутри меня разрастается что-то огромное, полное света, ликованья, радости, жизни. Хочется прыгать и смеяться, подпрыгнуть и полететь. Наверное, это душа. Наконец я её почувствовал. Или, может, это сердце выросло во мне, стало большим, что не вздохнуть?!
Возвращаюсь за тяжелым стулом папы. Куда исчезли тени? В зале стало светлей. Мне кажется, я подрос. Стал сильней. Собрав все стулья в своей комнате, я даже не вспотел. И руки не ломит. Дышалось легко, хоть пой. Я посидел на каждом стуле и только потом залез в кровать. Что-то большое во мне смеялось, смеялось и колотилось так громко, что мне казалось, Костя услышит этот веселый тарарам и проснется.
Я приподнялся, ещё раз посмотрел на стулья.
Мама. Бабушка. Сестра. Отец. Дядя Гена. Костя. Вы спите, а я буду вас охранять. И сегодня вы проснетесь. И завтра… И послепослепослезавтра…
Я вам обещаю. Клянусь! Дорогие! Любимые! Больше не будет пустых стульев, вот увидите!
Лег и, свернувшись калачиком, сразу заснул. Улыбаясь.
