Когда дети нашли бритву.
Над всем, что сделано, ставлю nihil…
В. Маяковский «Облако в штанах»
- Однако позвольте, - заговорил Николай Петрович.
- Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее,
вы все разрушаете...
Да ведь надобно же и строить.
- Это уже не наше дело...
Сперва нужно место расчистить.
Ив. Тургенев «Отцы и дети»
…не нарушить пришёл Я, но исполнить.
Мф 5:17
На сегодня им повезло куда больше, чем христианским апостолам. Они под молчаливое презрение населения ушли в небытие и остались лежать на краю истории неброской неподъёмной глыбой. Толпа не обмазывала их сладенькими выделениями своих душ, как христианских святых. Разве какой гуманитарий мимоходом поплёвывал на непонятный кусок породы да редкий страдалец заворачивал тайком причаститься. Возможно, они чисты лишь до срока, может быть, их время по-настоящему только сейчас пришло: если европейская современность сможет выносить новых святых и создать подобие сакрального основания для действия – им может стать только нигилизм, как поход за Граалем пустоты. Война против хлама. Чистая хирургия.
Социальная идея окончательно разложилась и невыносимо смердит, вгоняя в сон ангелов на небе и чертей в трущобах. Рано или поздно апостолы придут на гремящих ароматной сталью бульдозерах, и отвалом им будет служить бритва Оккама. Без лени и болтовни они будут расчищать и жечь. Пластмассу и продюсеров, киноактрис и книги, автомобили, газопроводы и попов, маркетинг, дизайн и блоггеров, юмористов, пиво и римское право. Не различая и не ковыряясь в куче хлама. Бесстрастно и неутомимо.
Нигилизм выкристаллизовался в российской интеллигентской среде в 1860-х годах. В Европе мысль схожего толка когда-то играла важнейшую роль в культуре и лежала у истоков ещё Французской Революции, но такой резкой формы, как в России, она никогда ещё не принимала. Это характерно: ни одно явление цивилизации в здешней культуре планомерно и в полном объёме никогда не реализовывалось, но многие идеи, занесённые из европейского мира, как под воздействием непропорциональной дозы катализаторов, принимали самые радикальные формы. Как раз тогда в Европе сумятицей и базаром закончились революции 1848-го года, а европейские социалисты разбились на кружки и склочничали за право барыжить политическим товаром. Социальная идея в Европе по ступицы увязла в грязи, а Россия вот уже четыре десятилетия после декабрьского выступления на Сенатской площади, запоротая и немытая валялась в канаве между кабаком и царскими палатами.
Нигилисты драгоценным фурункулом прорезались на обрюзгшем лбу империи, чтобы проговорить во всеуслышанье правду социальной идеи и под торжественный оркестр плевков, проклятий и приговоров объявить начало конца ещё не родившегося в России, но уже зажиревшего в Европе социума. В студенческой среде в 60-х годах появились резкие молодые люди, преимущественно выходцы из нижних слоёв дворянства и духовенства, которые называли себя «мыслящие реалисты» в пику идеалистам 40-х годов, романтикам и «лишним людям» - революционерам старшего поколения, которые выходили, как правило, из дворянства высшего, как Герцен или Бакунин. Нигилисты в противовес торгашам и мечтателям создали культ труда и дела, они утверждали презрение к условностям, интеллектуальный цинизм, враждебность к возвышенному и романтизму и крайний социальный альтруизм до самопожертвования. Всё это, разумеется, в цветущем лоне аскетизма.
Именно в это время, в 1862-м году, политзаключённый Пётр Зайчневский написал текст под названием "Молодая Россия", в котором впервые объявил: новое поколение будет делать террор, чтобы расчистить путь социальному паровозу. А 4-го апреля 1866-го года мелкопоместный дворянин Дмитрий Каракозов у входа в Летний Сад выстрелил в императора Александра Второго. Пуля прошла мимо цели, но револьверный хлопок разнёсся над стадионом русской культуры и дал старт невиданному полувековому жертвенно-террористическому марафону, двигателем которого был стальной котёл нигилизма. Общественность быстро осознала, насколько нигилисты опасны и отвратительны с точки зрения светской уравновешенности и общественного порядка, а те со своей стороны поняли, насколько безнадёжны попытки объяснить публике простые вещи и расшевелить окружающее болото. «Мыслящие реалисты» перешли из рубрики светского скандала в криминальную хронику, подверглись социальному остракизму. К восьмидесятым годам слово «нигилист» существовало в языке лишь в виде своего рода ругательства.
Но пробужденная стихия пустоты уже носилась по России всадником на коне бледном. Сперва – «Чёрный Передел» и «Народная Воля», следом - социал-демократы и всемогущие эсеры, революция пятого года и расцвет русского террора, когда в 1905–07 годах в результате терактов в России погибло около 4500 госчиновников. И, разумеется, краем этого пути стали революции 1917-го года и извержение авангардного искусства, искусства нигилистского, искусства оголяющего, во всех сферах, от театра до архитектуры.
К истокам. Самые известные нигилисты 60-х – Чернышевский и Добролюбов – были сыновьями протоиреев, учились в семинариях. Оба с детства были набожны, склонны к аскетизму и покаянию. Даже идейный противник материалистов Николай Бердяев прямо называет их святыми от социализма. Многие нигилисты-революционеры получали церковное образование и в отрочестве были людьми наиболее страстно верующими. Жажда правды, пробуждённая в них христианскими зёрнами, ещё в юности накладывалась на разочарование и ненависть к лживой бытовухе церкви. Неправда, что они отрекались от веры и теряли ориентиры: в действительности они-то как раз шли по христианскому пути, а следовательно, не могли иметь ничего общего с православной церковью. Типичный пример тому – организатор успешного покушения первого марта 1881 года на Александра Второго народоволец Андрей Желябов. Тот же Бердяев - человек до болезненности чуткий к человеческим характерам – пишет, что тот "был типом человека, предназначенного к испытанию полноты и гармонии жизни". На суде на вопрос православный ли он, Желябов ответил: «Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верю в истину и справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дел мертва есть и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за право угнетенных и слабых, и если нужно, то за них и пострадать: такова моя вера». Перед казнью он поцеловал крест. Такие, как Желябов, и были христианами своего времени. Нигилисты отказывались от православного «Бога» за ненадобностью, как от нелепого костыля, потому что правда христианства в нём не нуждается. И уходили от церкви, как от засаленного дивана. Они оставались один на один с правдой, лишённой макияжа благодати и высшего смысла, перед ними лежали только пустота и объект деятельности, а именно – социум как идея. Они видели, что кроме взаимоотношений субъекта и объекта, в мире есть только пустота. Nihil. Остальное - хлам и не имеет ни малейшего значения. Это и есть диалектика. Переплавленное в зубило чистое христианство.
Ядро мышления нигилиста заключается в представлении о греховном - по сути, представлении евангелическом, которое является также стержнем учения Христа. Это понятие греха может быть выражено через методологический принцип Бритвы Оккама: «сущности не следует умножать без необходимости». У Оккама принцип даётся в контексте логической редукции в процессе познания, как инструмент поиска истинной причины вещей и отсечения причин иллюзорных. Но его инверсия в принцип действия не менее осмыслена. Суть принципа состоит в том, что вонь и болезнь в этом мире происходят от лишних вещей, понятий, действий. От дурной энтропии. Не обусловленная необходимостью вещь – уродлива и зла. Страсть к правде и чистоте означает ненависть ко всему не необходимому. К комфорту, иллюзиям и развлечениям. Потому что надо делать то, что надо делать, и ничего больше. Если ты хочешь поесть, найди нож и открой банку сайры - не надо вместо этого покупать плазменный телевизор, иначе ты увязнешь во грехе и будешь вонять всё больше и больше, пока наконец не превратишься в мусор.
Такое понимание греха также свойственно исламу, где оно обозначается словом «куфр». Куфр - весь лишний хлам, что заваливает человека и мешает ему идти чистым путём Аллаха. Хотя ислам - чрезвычайно социальная религия, понятие греха в ней, в отличие от современного христианства, не изуродовано социальной моралью. Разумеется, в Евангелии "социальные" грехи, вроде "не убий" и "не прелюбодействуй", тоже не имеют прямого отношения к учению Христа: напротив, поставленные в евангелический контекст, они пережёвывают в ничто мощные социальные мотивы Ветхого Завета, чтобы ещё лучше довести до паствы смысл проповеди. Это уже попы сделали упор на "не укради", чтобы подменить настоящее послание Христа, что неудивительно, потому что подлинная мысль Иисуса им больно режет глаза и вообще незачем. По Евангелию, красть не надо не потому, что это противозаконно, а потому, что это лишнее, это суета и гниль. Потому что собственность как таковая – это иллюзия, лишнее, это мусор, которым человек себя заваливает. Не надо убивать не потому, что у тебя нет на это права, а потому, что если ты не стоишь лицом к лицу с пустотой, то попросту «не вывезешь». А если ты смотришь пустоте в глаза, то не можешь не видеть, что убийство само по себе бессильно: оно приведёт тебя опять же к хламу и суете, больше никуда. Крохи смысла может дать собственная жизнь и смерть, а всё остальное лишь им сопутствует.
Изначальное христианство и нигилизм – рукава одной рубахи. Они текут разными руслами напрямую из одного и того же диалектического источника. Из страсти к чистоте и действию. Как Христос уводит через Евангелие всех зрячих прочь от болезненных иллюзий и бытового смрада в чистоту и вечное движение, также нигилизм проявляется как уход от мира, лежащего во зле. Война с пороками. Разрыв с семьёй, со всяким устоявшимся бытом. Отказ от суеты тщеславия и стяжательства. Будучи интеллектуально последовательными, нигилисты пришли к отрицанию всего ненужного, а значит, греховного: условностей, метафизики, духовности, комфорта. Наростов на теле социума, в которых непрестанно плодятся паразиты. Они требовали оголения.
Если асоциальность истинных христиан была персональным крестовым походом человека от грязи мира к чистому эфиру Неба, то асоциальность нигилистов приняла новую историческую форму - доведённой до частоты электрического разряда социальности. В исламе считается, что основной миссией пророка Исы (Иисуса) было именно очищение мира людей ото лжи и духовного мусора, что характерно. Нигилисты 19-го века продолжают его дело в историческом измерении. Они были новыми апостолами - блаженными, призванными сгореть, чтобы расчистить от инертной гнили дорогу к окончательному развитию, полной реализации, а значит, диалектической гибели одной из граней человечества: социальной идеи, к тому времени уже разжиревшей в стагнации и задыхающейся в собственных испражнениях по всей Европе.
Нигилисты с готовностью шли на жертвы, на каторгу и виселицу, были устремлены в будущее, но для себя не имели надежд. Бердяев, говоря об этом, назвал нигилизм «безблагодатной, вывернутой наизнанку аскезой», точно подметив его суть. Но, раскисший в «православии и духовности», он считал жертвенность нигилистов, свободную от упования на загробное воздаяние, патологией. Это общее место всех либералов, озабоченных «личностью». Они подспудно считают аксиомой, что движущей силой человека может быть только какая-нибудь внятная корысть, пусть и потусторонняя, хотя постоянно говорят об альтруизме и бескорыстии. То, что раствориться в потоках и получить свою бесценную кроху реальности можно как раз, лишь отказавшись от иллюзии божественной страховки, без расчета на воздаяние и благодать, они понять боятся. Нигилисты, напротив, в лице Чернышевского, ввели понятие «разумного эгоизма» - прикладное, низменное оправдание своей нравственной чистоты, вне дохлой морали и вонючей духовности. Суть этого нехитрого философского инструмента такова: мы делаем так, как нам хочется, а не так, как диктует альтруизм и мораль, но поскольку мы не дураки, то нам не интересно гноить себя в пороках, зато нравится понимать мир вокруг себя, чтобы изменить его и очистить от вашего смрада.
Нигилисты отмывали себя мыслительной и физической аскезой до такой яростной чистоты, что публика охала и пачкала штаны от негодования, припечатанная их святотатствами. «Сапоги выше Шекспира». «Анатомирование трупов не обнаружило существования в человеке души». Они внятно и без стеснения говорили, что «индивидуальность» - это лишь разница между кучами хлама, которыми забит чердак человеческих особей. Низвергая религию, мораль, искусство, философию, они лишали личность унылого содержания, оставляя человека наедине с самим собой. Гуманитарии считают, что плохо образованные нигилисты боролись с эстетикой. Это чушь. На самом деле, они были её гвардией. Они боролись против болтовни и сладенького - того, что душит эстетику и разлагает её изнутри. Против хобби и портретов на Арбате. Против совриска, детективов и соловьёв с розами. Они видели, что эстетика есть действие, реальное сознательное действие. Только так. А красивенькое – это яд, убивающий красоту. Отрицание искусства необходимо, чтобы искусство могло жить. Нигилисты несли надежду на спасение. Материализм – это освобождение человека от личности. Презрение к искусству - единственное спасение эстетики.
«Отцы и Дети» Ивана Тургенева, несмотря ни на что, - полноценный памятник нигилистам, доступный и детям, и старикам. Вполне возможно даже, что само наименование «нигилист» приросло к этим людям с его лёгкой руки. Классные дамы часто склонны выводить девятиклассникам, что Базаров, мол, был наказан за свой радикализм, и считают книгу отповедью юношескому максимализму. Оно понятно - что ещё может увидеть в ней чувствительная тётя с зачатками чувства власти, похороненная в недрах быта? На деле всё обстоит наоборот. Тургенев далёк от твердолобого психологизма Достоевского. Это Фёдор Михайлович не без удовольствия заставляет в своих романах карикатурных радикалов-нигилистов корчиться в лучах божьего милосердия. Тургенев же явно старается не уплощать, и от развенчания нигилизма в романе он столь же далёк, сколь был далёк в жизни от самого нигилизма. Чего стоят хотя бы замечательные слова, вложенные им в рот Базарова, наподобие: «русский мужик только тем и хорош, что сам о себе дурного мнения», или «любовь – чувство напускное».
Может и несознательно, но Тургенев строит конфликт своего романа на том, что человек склонен жить в куче интеллектуальных помоев - так ему теплее. А в чистоте жить тяжело. Скорее - даже невозможно. Чистота животного – это природа, но человек безнадёжно оторван от природы, и его чистота - это пустота, а в пустоте жизни нет. Только оседлав глухую ярость, можно продолжать двигаться в пустоте, пока горючее не закончится. Базарова, разумеется, это никак не умаляет: как и всё подлинное, устремлённость нигилистов в безвоздушное пространство иррациональна, и утилитарная риторика, конечно, никак не объясняет их поведения. Утилитарное мышление – это лишь хлыст, которым они сбивают пену и визгливый пафос с окружающих явлений, расчищая себе путь к пустоте, которая опоясывает мир, как кипучая река Океан.
Как и персонаж романа Тургенева, реальные нигилисты редко жили подолгу. Чернышевский двадцать лет провёл на каторге, приговорённый по сфабрикованному делу о составлении прокламаций, прожил 61 год, но в Петербург так никогда и не вернулся. Добролюбов умер от чахотки в 25 лет, Писарев также провёл 4 года своей жизни в клетке Петропавловской крепости и утонул, когда ему не было и тридцати. Желябова повесили на плацу Семёновского полка в 29 лет, Софью Перовскую - в 27. Одним из ярчайших нигилистов также был Нечаев, создатель революционно-террористической организации «Топор или народная расправа», автор «Катехизиса революционера» - своего рода наставления к духовной жизни монаха-революционера, наподобие «Духовных Упражнений» отца иезуитов Игнатия Лойолы. Вот типичный фрагмент этого текста: «Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией. […] Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину». Этот человек невероятной силы, просидев десять лет в тюрьме, распропагандировал за это время всю стражу, чтобы беспрепятственно сноситься с членами партии «Народная Воля», в преддверии покушения на императора Александра. Своей яростью и нацеленностью на действие он напугал даже социалистов всех мастей. Он же, кстати, возмутил и вдохновил Достоевского на создание карикатурного образа Петра Верховенского в «Бесах». Большевики-коммунисты в своих самых резких и чистых гранях, разумеется, тоже были потомками нигилистов. Например, типичным нигилистом двадцатого века был аскет-революционер Дзержинский, который в молодости готовился стать католическим ксендзом, вместо этого 15 лет жизни провёл на каторге, и впоследствии стал одним из урановых стержней лютого социального реактора молодых Советов.
Коммунисты в начале двадцатого века прошли до завершения путь, который открыли нигилисты. Маркс не ошибался, что деятельность коммунистов призвана довести диалектическое развитие некоторого общественного явления до его конечной реализации, то есть до уничтожения, «снятия», только явлением этим был не капитализм и не рыночная экономика, а сам социум. Общество убили не постмодернисты: паяцы и балалаечники. Оно окончило своё мучительное существование достойно, лязгнув зубами и сверкнув ляжками на прощание. Апостолы нигилисты и их последователи не дали социуму сдохнуть от пролежней, но выгнали его на каменоломни и под пушки. И пока новые апостолы чистоты не придут, чтобы похоронить огромный труп, европейский мир будет киснуть среди разлагающихся останков с честью погибшего социального. Прислушайся к тишине, которую не может зажужжать вялая трескотня городов. Это нигилисты требуют оголения. Здоровое не может вырасти на гнилой почве – так писал Чернышевский.
