Не в очень давние времена, в конце ХIХ–начале ХХ вв., в традиционном адыгском обществе еще были популярны народно-профессиональные певцы и сочинители, имя которым было джегуако. Корень этого не очень удобопроизносимого слова — джегу — означает игра. Иными словами, джегуако по своей природе были близкими средневековым русским скоморохам, немецким шпильманам (кстати, и здесь тот же корень: шпилен — играть), французским жонглерам, а также ашугам некоторых кавказских народов. Адыгские «игрецы» были и сочинителями песен, и исполнителями своих и не только своих песен, и плясунами, и распорядителями на традиционном игровом круге во время всякого рода торжеств. Они были также профессиональными хранителями исторической памяти своего народа, поскольку не только развлекали народ, а хранили в своей памяти многочисленные предания, песни, пословицы и поговорки, сведения о реальных событиях и личностях. Кроме того, они сами сочиняли песни о наиболее знаменательных событиях, свидетелями которых они могли оказаться. А если им не довелось быть прямыми очевидцами, то достаточно было им услышать рассказ из уст хорошо осведомленных людей, чтобы запечатлеть в тут же сложенной песне и само событие, и героев, и даже тех, кто проявил себя не с самой лучшей стороны. Поэтому люди влиятельные стремились иметь у себя при дворе или княжеской дружине, отправляющейся в поход, хотя бы одного, если не целый ансамбль джегуако.
Слово певца имело огромное влияние, поскольку своим метким словом он мог увековечить имя любого человека, независимо от его происхождения и положения в обществе. От отношения народного певца, от того, в каком свете он занесет на свои скрижали имя того или иного человека, зависело, какова будет слава — то ли потомки в веках будут почитать его имя, или же, напротив, это имя станет символом позора. Поэтому перед джегуако нередко заискивали не только простые люди, но и властители, и вольные абреки, и служители культа. Его высокий авторитет отмечали и выдающийся ученый А.Н. Веселовский, и писатель А.М. Горький, и деятели просветительского движения на Кавказе. Естественно, это обеспечивалось не просто социальным положением носителя древней традиции, но в гораздо большей степени заложенной в эту традицию культурой, а также высоким искусством ее носителей. А это с неба не падает, а складывается из многовекового опыта, непрестанного совершенствования и индивидуального мастерства певца и сочинителя. Поскольку же совершенствование — это движение, то искусство джегуако тоже не было чем-то застывшим, и в результате своего развития синкретическое искусство со временем расщепилось, образуя при этом самостоятельные ответвления: профессиональное словесное искусство, представляемое поэтами и писателями, профессиональное музыкальное искусство (композиторы, певцы, инструменталисты), профессиональное лицедейство (драматурги и драматические актеры), прикладное и изобразительное искусство и пр.
Ниже приводятся образцы так называемого подстрочного перевода произведений некоторых адыгских джегуако, почти неизвестных за пределами мира адыгского языкового круга. Как представляется, они достойны того, чтобы их имена и некоторые творения стали достоянием широчайшего культурного пространства, который образован историческим развитием русскоязычной цивилизации при благотворном посредстве великого русского языка. Думается, сужения этого пространства никоим образом нельзя допустить, если мы хотим добра и блага себе и своим народам.
Всего несколько слов о характере адыгского стиха и нашего перевода. Совершенно очевидно, что наш перевод никак не может претендовать на художественность, здесь нет даже намека на сохранение ритмических особенностей оригинала, на передачу богатой системы аллитераций, анафор, ассонансов, стилистических параллелизмов оригинала. Но мы стремились передать образ мыслей адыгского джегуако, систему языковых образов, характер используемых стилистических фигур. Для каждого литературного переводчика неразрешимой задачей оказывается необходимость сохранения и смыслового содержания переводимого текста, и системы металогии, и так же системы звуковой организации в ее единстве со смысловыми ассоциациями. Это особенно сложно, когда речь идет об устной поэзии, поскольку она у любого народа характеризуется не только особым богатством аллитераций, ассонансов, анафор или параллельных фонетических конструкций, но также и неповторимым колоритом каждого языка, в котором неожиданными озарениями могут быть признаны некоторые фрагменты, совершенно непонятные при переводе на иноструктурный язык, вернее — язык с иной системой звуков, образных ассоциаций, словесных оборотов. Все же есть надежда, что в нашем переложении, не совсем умелом с точки зрения литературного перевода, читатель сможет ощутить некоторые особенности адыгского языка в его эстетической функции. Она побуждает нас предложить данный материал на суд читателей и тех из поэтического цеха, кто, чем черт не шутит, может увлечься смысловым колоритом песен и стихов древних джегуако.
КАМБОТ АБАЗОВ
Известный в Кабарде джегуако, поэт-песнетворец и исполнитель на музыкальном смычковом инструменте шикапшине (род скрипки). Родился и прожил всю жизнь в с. Боташей Малой Кабарды, годы жизни (ориентировочно) — 1837–1901. В числе песен, которые традиция устойчиво приписывает ему, песни сатирические, медитативные, плачевые.
Дерево судится
Дерево иск подает, река за него говорит,
Суть иска дерева я же вам поведаю.
Сидящие здесь, послушайте меня,
Если послушать, это целая поэма.
Дерева один волосок многого стоит:
Как дрова вы меня /из лесу/ привозите.
А привозите меня на старых волах,
В старом очаге я исчезаю,
А если извлечь меня из очага, то я уголь,
И я всякое железо могу раскалить.
Грушей могучей я расцветаю,
В год неудачный я вас выхаживаю /спасаю/.
Когда мальца выхаживать я вам колыбель,
Когда княгиня захочет присесть — я ей кресло.
Ладьей быстрой я по воде хожу,
Кому куда надо — переправляю.
Если надо стрелу метать — я лук,
Если я липа, то из меня сито готово.
Если я сосна, то я лучина,
Когда ланей стрелять, я опора.
Барана разделывать — меня столбом с крюками в землю вбивают.
А поглубже вобьют, я минарет.
У русских я приклад для ружья,
У драчунов я оружие в руках.
Когда землю мерить — я сажень,
А если я вяз, то колесо для арбы.
Девушке просо очистить — я ступа,
Воду надо зачерпнуть — я вам чаша.
Обточить вокруг — так я болванка для шапочника,
Когда ничего не ладится, вы меня вспоминаете.
Где надо через реку — я вам мост,
И в арбе мостом меня прилаживают.
Когда гость придет, я вам стол,
А для прислуживающего за столом я посох.
Усталому путнику я тень у дороги,
Чтобы дорогу украсить, меня у обочины сажают.
Из меня вы огонь извлекаете,
Ваши руки замерзшие я согреваю.
Закруглить меня — и я вам просорушка,
И еще к той просорушке ножками меня прилаживают.
Когда мельницу ставят, я надежный стержень,
Тех, кто на меня полагается, я не подвожу.
Кто далеко отошел, тем я помета,
Кто землю делит, тем я вешка.
Для стана в поле я опорный столб,
Для этого меня из глубокой балки привозят.
Не утомляясь, вы меня слушайте:
Когда я самшит, то ярмо для русской арбы.
Чтобы стать ярмом ля адыгской арбы, я клен,
А если мои верхушки сжать, то я вилы.
Когда надо чистить хлев, я вам лопата,
И когда надо делать черкеску из тонкого руна, я подмога,
И восемь волов для пахоты в меня впрягают,
А обтесать меня — и вот вам ворота.
И в арбе я столбик для надставки, и большим столбом я тоже буду,
И когда простоквашу взболтать я палка-болтушка.
Поехать за водой — так я бочонок,
А в том бочонке я еще и затычка.
Кто варит бузу, тому я кадушка,
А в той бузе я еще чашей плаваю.
В землю воткнешь меня — я кол,
Лозой меня оплетешь — и я плетень.
Я и бревно, о которое дрова колют,
И сами дрова, что в огне сжигают.
Я поросль граба, я чистый явор,
Я коряга, я завалинок.
Ручку для веретена из меня выстругивают,
Кольцом для длинного аркана меня прилаживают,
Черпак из меня вытесывают,
А надо пасту готовить — из меня же лопатку делают.
Я и растопка, и плетенье,
И если хорошо меня обмазать, то и жилье.
Просо созрело — я ручка для серпа,
Надо сено косить — я ручка для косы.
Всех я надежней вам опора,
Всех я ближе и дороже.
Строят мельницу — я куль для ссыпки зерна,
Снег пошел, — так я вам сани.
Под санями я полозья,
И к ярму я шкворень крепкий,
Я надежный стержень всюду,
И не я ли вас содержу!
В дремучем лесу я вырастаю,
Из глухих балок к вам являюсь…
Я сержусь, я сержусь, —
Сколько бы пользы я не принес, а меня же в огне и сжигают.
(Перевод А.Гутова)
Форма традиционного исполнения — певческая. Соответственно, это привносит в ритмику стиха свои коррективы. При декламационном исполнении стих тонический с выраженными элементами силлабо-тоники; основной размер — четырехстопный ямб; но местами ритм сбивается, стих получается длиннее. Концевая рифма нехарактерна для адыгского устного стиха, но это с лихвой компенсируется строгой звуковой организацией, в частности — неожиданными ассоциациями, богатой аллитерацией, ассонансом, анафорой, частыми параллельными конструкциями.
Примечания:
«Для прислуживающего за столом я посох» — молодые люди, прислуживающие во время застолья, должны были стоять, но для облегчения их труда имелись посохи, на которые им было позволено опираться.…
«Я вилы» — деревянные вилы изготавливались из длинных и крепких жердей с раздвоенными верхушками, специально обработав для придания нужной формы.
«Когда надо делать черкеску из тонкого руна, я подмога» — перевод условный, в оригинале слово, сложное для восприятия русскоязычным читателем: при изготовлении черкески готовую ткань выбивали, укладывая ее на специальный плетень из тонких прутьев.
«И восемь волов для пахоты в меня впрягают» — имеется в виду так называемый тяжелый плуг, используемый для глубокой пахоты.
«Паста» — традиционная пища адыгов подающаяся вместо хлеба к мясным и некоторым другим блюдам, а также сыру.
«И если хорошо меня обмазать, то и жилье» — Имеется в виду традиционное жилище адыгов — турлучный дом, то есть дом из высокого плетня, обильно обмазанного глиной, с побелкой, с приподнятым полом и камышовой крышей.
ЛЯША АГНОКО
Один из самых ярких представителей классического типа джегуако. Годы жизни — 1853–1918. Незаурядно одаренный мастер экспромтов, завсегдатай игрищ и застолий; излюбленное амплуа — распорядитель игрового круга, где он беспрестанно импровизировал в стихах и прозе. Был известен тем, что на игрищах разного рода умело выбивал деньги у состоятельных людей; но редко когда что-либо из выручки он приносил домой — все раздавалось сиротам, вдовам и больным людям.
Как Агноко шутил с молодыми людьми
Агноко однажды вел игрище, сам находясь в середине круга. Он много шутил, с прибаутками выводил на круг приглянувшихся ему парней и девушек и заставлял танцевать парами. Кто ему давал много за эту услугу, тем он рассыпался в похвалах, а тем, кто платил мало, он говорил такие слова: «От вас пойдет поколение Такое же, как и вы, — С заостренными носами, С большими головами, С бесхребетными телами, И шеи у них будут согнуты, И затылки у них будут с выемкой, И лицом они будут невзрачны, И сопли у них будут такой длины, Что, наступив на них, они будут оступаться!»
Здесь и далее — стих вольный, без рифм, звуковая организация в основном за счет анафоры, аллитерации, параллельных конструкций.
Слово, сказанное Ляшей Агноко одной княжне
Шла свадьба в доме знатного рода Докшоко. Агноко, ведущий на игровом круге, был в ударе. Он шутил, веселил всех, не стеснялся в выражениях, что было для него естественно: строгие законы вербального этикета не распространялись на подобного рода карнавальные увеселения. Одна юная княжна, возможно, решилась подыграть ему и вполголоса молвила: «Аллах-Аллах, какой же он толстенный, бедная его жена, как она его выдерживает?» А он и вправду был огромного роста и грузный. Однако слух у него был отменный, и, услышав эти слова, он тут же ответил: «Если я тебе по нраву, не бойся этого, красавица, ты тоже можешь это выдержать». Княжна сказала: «Боже, да вырастут на губах твоих колючки, твои слова еще тяжелее, чем ты сам!» Разве мог Агноко оставить такое слово без внимания! Он отпарировал: «Это, милая, как я захочу, — Захочу — и оно тяжелее свинца, Легче ласточки, Слаще меда, Горше желчи, Острее иголки, Нежнее женской груди; Оно право, как слово пророка — Мое слово зависит от того, кто ему попадется».
Стих вольный, организуемый аллитерациями и антитезой в форме параллельных конструкций.
Что сказал Агноко о женщинах
Однажды Агноко стал свидетелем того, как муж поднял палку на свою жену. Джегуако немедленно отобрал палку и сказал следующие слова: «Женщина — солнце этого мира, Женщина — луна этого мира. Если это жена, то украшение твоей жизни, Если это мать, то зерно этого мира. Мы, мужчины, сколько бы ни казались высокими, Наши бороды им до колена не достают».
Слово, сказанное красивой девушке
На игрище, где главенствовал Агноко, привели из другого селения, говорят, одну очень красивую девушку. Она была так прекрасна, что смотреть на нее и то было боязно, настолько она кружила голову. Ляша Агноко, увидев ее, отступил назад, расширяя круг, и сказал: «О ты, чьи черные глаза — осенняя ежевика, Чьи косы ниспадают до черной земли, Если бы можно было вступать в тяжбу с Аллахом могучим, Я бы свою прекрасную юность отспорил у него, На орлиных крыльях поднял бы тебя и, Сверху на землю смотрящую, унес бы отсюда! Но Аллах суров и тверд, Он стоит надежно на страже моей дряхлой старости, Вот что обидно!»
Это рассказывал Хизир Кауфов, который тоже был из джегуако.
О смерти
Что Агноко сказал о смерти Рассказывают, что Ляша очень страшился смерти. Однажды он оказался на похоронах одной девушки-красавицы из селения Аргудан, и вот что он тогда сказал: «Земля наша черная, расцветшее мощное дерево, Когда солнце светит, оно для тебя светит, Когда снег падает, он для тебя падает, Когда дождь идет, он для тебя идет и тебя насыщает, Ты людей всего мира досыта насыщаешь, То, что сама съедаешь, миллионно возмещаешь. Благодаря тебе гармонь заливается, Благодаря тебе распутница ласкается, Ты же красавиц до времени забираешь. Все ближе подбираясь ко мне, ты меня сгибаешь, Не считаясь с тем, что мне это не по душе, к могиле приближаешь. О земля черная, волчица проголодавшаяся, Молодых и старых не разбирающая, Скольких же ты красавиц собою укрыла! О Аллах, пока это можно, меня не касайся, А как срок настанет, то будь расторопен, И к тем, кто останется после меня, не будь суров. А мне, если я не из тех, кто Богом проклят, Хотя бы грушевым деревом могучим Позволь еще раз на этот мир прорасти!»
Примечание:
Грушевое дерево почитается у адыгов в числе священных.
Что Агноко сказал о слезинке
«И те, кто не имеет хлеба, плачут, И те, кто этим миром повелевает, рыдают, И те и эти плачут человеческими слезами — Кто слово свое ценит, пусть различит: У обоих слезы солоны, Ясным взглядом посмотришь — прозрачно чисты, Одинаково они сияют, Оттого, что солнце припечет, не высыхают, Оттого, что в море упадут, не растворяются!» — вот так сказал однажды Агноко, когда увидел одного бедного человека плачущим, а богатого, по имени Умар Коголкин, посмеивающимся над бедой того.
Примечание:
Коголкины — одна из знатных фамилий Кабарды.
Что Агноко сказал о поэзии
Рассказывают, что в неурожайный год, когда простые люди особенно голодали, Агноко отправился ходить по селениям, собрал подаяния и этим спас многих бедных людей. Вот в те времена в одном селении двое спрятались при виде Агноко, чтобы не встречаться с ним. Они убежали куда-то под навес, но, выглянув оттуда, увидели идущего в их сторону джегуако. Взяли они и перепрятались в какую-то глубокую яму, из которой всем селением брали глину. Но хитрющий Агноко даже с закрытыми глазами видел то, что происходило на свете, разве бы смогли они спрятаться, и — он пошел, стал прямо над ними у кромки ямы и сказал: «Оллаги, если даже вы вползете туда, откуда выползли однажды на этот свет, я вас все равно и там найду!» А этим только того и надо было, чтобы он сказал что-нибудь необыкновенное: расхохотались они, вышли из укрытия и одарили его — каждый мешком кукурузы. Случившийся тут Кайсын Анзоров сказал: «Оллаги, эти слова превыше всех твоих стихов!» Но Ляша возразил: «Нет, Кайсын, стих и пищу считают ровнями, И не дай тебе бог лишиться одного из них! Знай же и пусть не забудется: Без верха разве будет низ? Они ведь рука об руку по миру ходят. Кто без пищи, тот подобен тому, который без счастья, Кто без красивого слова, тот причислен к тем, кто лишен души — Пусть такое будет уделом моего врага!»
Примечание:
Оллаги — клятва именем Аллаха; в обиходе слово утратило свое исходное сакральное значение и превратилось в обычную «связку слов».
Как Агноко обратился к реке Урух
Однажды Агноко вместе с Махмудом Урусовым и Касботом Турковым направлялся в селение Коголкино — повеселиться на игрищах. Путь им преградила разлившаяся бурно река Урух. Они повернули вверх, но не нашли брода, повернули вниз и тоже нигде не смогли переправиться. Тогда Ляша, говорят, сделал такой упрек реке: «Эй, Урух могучий, необъезженный могучий конь, Жизнь свою ты, резвясь, проводишь; Ты можешь нас не пропустить, да не убивалась бы сама! Ты хоть и дочь вон той горы высокой, Но Терек могучий хватает тебя и умыкает. Если робкий к тебе подойдет, ты его устрашаешь, Если дерзкий в тебя войдет, ты его уносишь, Селение Хату ты дровами, принесенными сверху, наполняешь, Мимо селения Коголкина ты без оглядки проносишься, Для Псыхогуаши, богини реки, ты грудное молоко, Для усталого путника ты кубок хмельного напитка, Для рыб ты рай на этом свете, Да одарит тебя раем Аллах, Ты бы чуть передохнула, и мы бы переправились на другую сторону». Только он так сказал, как с той стороны явился незнакомый всадник и, поочередно беря под уздцы лошадь каждого из троих, переправил их через реку. Ляша посчитал это насмешкой над ним и, чтобы сгладить свою оплошность, молвил тому всаднику, который оказался сыном самого Коголкина, к которому они направлялись: «Оттого, что тебя бы река унесла, беда бы небольшая была — В Кабарде как была тысяча уорков (дворян), так бы и осталось. А беда бы случилась, унеси она меня — Кабарда осталась бы без последнего джегуако». Всадник и виду не показал, что обижен, и препроводил джегуаковскую компанию к своему отцу, владельцу селения.
Примечания:
Махмуд Урусов и Касбот Турков — джегуако-инструменталисты, наиболее частые компаньоны Ляши Агноко. Коголкино — родовое селение знатных дворян Коголкиных, после отмены крепостного права Коголкины оставались во главе селения от администрации.
Селение Хату (Анзорова) — родовое селение такого же дворянского рода; Хату Анзоров историческая личность, был на царской службе, в 1855 г. дослужился до звания генерал-майора.
Что Агноко сказал о жизни
Ляша тяжело заболел, лежал в постели, не вставая. Вот в это время было так, что я зашел его проведать. Соседский парень принес ему замечательный сотовый мед. И вот что Ляша тогда сказал: «Аллах сущий над нами ходит, Землю, по которой мы ходим, покидать тяжело. Эй, мир великий, доброго пчелиного меду сапетка, Твоего меду мы еще не отведали, а тебя уже у нас из рук вырывают! Вкусных напитков у тебя было много, Прекрасных женщин у тебя было еще больше, Век одного человека для тебя — всего шаг один, Тысячи шагов не показалось бы мне много!»
БЕКМУРЗА ПАЧЕВ
Один из последних представителей джегуаковской культуры. Годы его жизни — 1857–1936. Это личность, знаменующая новый качественный этап в истории адыгского словесного искусства: получив свое время образование на арабском языке, он самостоятельно составил собственный алфавит на арабской графической основе и стал записывать свои стихи и тексты песен. По данной причине Бекмурза Пачев почитается как основоположник кабардинской письменной поэтической традиции. В свое время его творчество высоко оценили выдающийся русский писатель М.И. Пришвин, грузинский ученый академик С.Н. Джанашиа и мн.др.
***
Если ты без хорошей бурки
И если руки твои до всего коротки,
Если ты во многих долгах,
Если в доме что ни возьми — одна рвань,
Если под рукой нет ничего, радующего тебя,
Если хлев твой некрытый, а дожди пошли,
Если неполны запасы, а холода подступили,
Если в твоей лагуне [комнате, где муж спит с женой]
/По ночам чужие/ тайком дверь отворяют,
Если, не имея самого нужного,
Ты занемог,
Если вместо обеда
Ты отправился в гости,
То, почитай, что дверь, в которую к тебе
Приходит счастье, захлопнулась.
(Перевод А.Гутова)
Строфа тирадная. Принципы звуковой организации традиционны. Стихотворение из числа иронических. Оно построено на принципе нанизывания — в данном случае — перечисления всяческих житейских неурядиц, которые объединяются межстиховыми и внутристиховыми созвучиями согласных или целых блоков из гласных и согласных.
***
Кто знает прошлое и
Ведает о /славных/ походах, тот мудр.
Кто исповедует правдивость
И за правое дело борется, тот чести достоин.
Кто достоинство обретает
И не зарится на чужое, — тот мужествен!
Доведись мне повстречать такого —
Я бы вместе с ним даже в преисподнюю спустился.
(Пер. А.Гутова)
Структура звуковой организации:
…………………….. гъуазэрэ
Зе….р…..ар…щ………………гъуазэрэ
За….ар….щ……………зы….хьэрэ…хьэ…ар……щ
Стих тонический, с двумя сильными ударениями, способы звуковой организации — аллитерация, ассонанс, анадиплосис, анафора на уровне одного звука. (Последние две строки связываются только ритмической организацией и смысловым единством).
***
Похвала — роса:
Сырое — гноит,
Сухое — оживляет.
(Перевод А.Гутова)
Типичный для искусства джегуако афоризм, появление которого было ситуативно обусловлено. Ритм ослаблен, основной упор делается на антитезу: сырое — сухое, а также аллитерацию.
Мечта
Мечта /подобно/ плети
Нас погоняет:
То вдохновляет,
То надежды лишает;
В пути, мерцая,
К лучшему манит,
В небе сияет
Звездой в ночи —
Попробуй-ка, достань
Ее своей рукою.
Но человеку
Нельзя без надежды.
Вот я тоже давно
О многом мечтаю, —
Это в наследство
Отцы оставляют.
Хоть мир этот бренный
Отец мой покинул,
Но меня так же, как его когда-то,
Мечты его манят.
(Перевод А.Гутова)
Строфа тирадная, без разделения на дробные составляющие. Опорный принцип стиховой организации — логаэд: первая стопа дактилическая, вторая хорей; в стихах 1, 9, 10 и 12-ом ударение на первой стопе смещено и устанавливается только общим ритмическим рисунком. Особенности звуковой организации: Богатая аллитерация по всему стихотворению. Параллельные звукосочетания во 2,3,4 стихах (Дыздегъэущыр/ Зэм дегъэгушхуэ/ Зэм дегъэгухэ); там же и в ст. 9,10, 11 — анафора (…з —зэм —зэм; А-А-А-).
***
Тот, кто ведает о прошлом
И испытал что такое походы,
тот мудр,
Тот, кто по правде живет
И за правое дело борется, тот настоящий мужчина.
Тот, кто воспитанности правила обретает
И на чужое добро не зарится, тот мужествен.
С таким человеком
Если бы я повстречался,
Я бы и в преисподнюю
Вместе с ним спустился (не побоялся бы спуститься).
И если бы не было тех,
Кто своекорыстен,
Мир этот в благоденствии
Пребывал бы,
<Ибо> они правду в землю зарывают
И неправедное возвышают,
А если истину выскажешь,
Кровь тебе пускают.
На такую жизнь
Пусть мой пес нагадит,
На такие игрища
Пусть я не попаду.
Эй, время суровое,
Походкой старого конокрада уходящее,
Неприличное признающее приличным,
Ты и горных орлов поседеть заставляешь,
Кто на твоих качелях <беспечно> раскачивается, тот плохо заканчивает,
Ничего хорошего от тебя не услышав,
Жизнь свою заканчиваю,
Уготованный мне удел на том свете Ты мне приближаешь.
(Перевод А.Гутова)
Дуней (мир, вселенная)
Этот мир — перси /райской/ гурии,
С ним так же трудно расстаться, как /младенцу оторваться/ от материнской груди.
Приближается развилка страшных дорог,
Придвигается предначертанное неизбежное…
Когда в нашу среду приходит тот, кого не было, мы радуемся,
Когда из нашей среды уходят достойные /люди/, мы плачем…
О мир, где кривда в чести,
О мир, у которого корни не сгнивают,
Плоть /нашу/ упругую он треплет,
Мечом страшным, /обрубающим/ срок жизни, грозит,
Он — суровый одиноко разъезжающий всадник,
Ни на родню, ни на добро не глядит /ничем не соблазняется/,
/Когда срок подошел,/ ни мгновения не медлит,
И до возраста /какого-то единого разных людей/ не доводит.
Хотя время прихода для нас всех — это радость,
День ухода обходится без приглашения.
Детей сиротами оставляя,
Родителей добрых уводит от них,
Без причины / по своему произволу/ кого захочет, того и наказывает.
Мы расцветаем в доме родном и Уходим, провожаемые плачем соседей,
Нас собирают, говоря, что дом этот /мир/ вечен,
/А потом/ мы осиротевшими в нем остаемся, пока сами его не покинем.
(Перевод А. Гутова)
Стих тонический, чаще всего в одном стихе 8-10 слогов, 3 сильных ударения, иногда — 4, в заключительной — 2. Основной способ звуковой организации — созвучия сочетаний звуков в соседних стихах, часты аллитерации и ассонансы, анадиплосис на уровне отдельного звука, сочетания звуков, в стихах 7 и 8 — анадиплосис лексический (букв. перевод: Зло где творят, мир, / Мир, у которого корни не гниют).
***
Время стремительно уходит,
На задке своей арбы нас везет.
В дороге ухабистой, где мы едем,
Нас трясет неустанно.
С того задка арбы, что нас везет,
Мы свалимся однажды,
И кусок той земли, на которую суждено мне упасть,
Мне обменяют на могилу.
И там, чтобы положить мое тело,
Новый шрам на глади земли появится.
И сколько бы не было надежд у меня,
Все они останутся там.
(Перевод А. Гутова)
Основа стиха — двухстопный дактиль; третья стопа неполная — два слога с хореической концовкой; исключение — стихи 10 и 12, оканчивающиеся ударным звуком и связанные глагольной рифмой. Система звуковой организации традиционна: богатая аллитерация, ассонанс, сочетания звуков, повторяющиеся в смежных стихах. Помимо этого, характерны однородные грамматические формы слов в конце стиха, благодаря чему создаются созвучия, отдаленно напоминающие тенденцию к образованию рифмы (напр., в 1–2 ст.: йокIуэкIыр-дыздешэр; в ст. 5–6: дыздэкIуэм-зэгуэрым). Ст. 3 и 5 заканчиваются одним и тем же словом.
Старуха
О старая женщина, добрая женщина,
Добрые напитки нам готовящая,
<Добрую> шерсть для нас прядущая,
Возле очага хлопочущая,
В доме ты старшая.
С твоего языка сладкие <речи> текут,
Часто на улицу выглядывающая <в ожидании возвращения домочадцев>,
Обычаи добрые соблюдающая,
В работе хваткая,
Добрых друзей скрепляющая,
К гостям приветливая,
Добрая и добродетельная,
В делах мастерица.
В те времена, когда жених тебя приметил,
И ты замуж выходила,
Ты <походкой величавой> в дом входила,
Когда рукава твои были длинные (т.е. не было забот и хлопот),
Тебе подарки дарили,
На радость жениху
Тебя в дом вводили,
Тебе <вместо жесткого сиденья> была <мягкая> кровать,
Ты румянами красилась,
Девицей- гурией себя считала,
И всякий, кто в дом входит, дары приносил,
А ты <величаво> на кровати сидела…
Те времена для нас были счастливые.
Дни благие минули,
Минули — сгинули,
Много дней-ночей прожито, —
В нашем доме <самые лучшие> дети росли,
В нашем огороде <самые лучшие> грядки цвели,
Наши четверо волов <самые> круторогие были,
Наша корова <самой> удойной была,
Наши дети на зависть были.
Так мы много лет прожили.
Возраст наш прибавляется,
В дороге мы чаще устаем,
О чем мы думали забывать стали,
Присядем — и тут же вздыхаем.
Зачерпни-ка из кадки,
Достань оттуда чашу напитка,
Да из своих кур самую лучшую
На стол угощением добрым подай,
Давай, в память о прошлом
Эту чашу мы выпьем.
(Перевод А. Гутова)
Строфа тирадная с произвольным числом стихов в каждой. Стих вольный, также с произвольным числом слогов, но с двумя сильными ударными слогами в каждом стихе; 6 последних стихов второй строфы — двухстопный анапест, основа стиха в третьей и четвертой строфах — двухстопный ямб с перемежающимися мужскими (1–3 и 9-ый третьей строфы, последний — четвертой) и женскими концовками. Приемы звуковой организации — аллитерация, анадиплосис, повторы сочетаний из гласных и согласных, иногда позиционно продвигающиеся к концовке смежных стихов; во второй, третьей и четвертой строфах — анафора, особенно выразительная в 4–8 стихах третьей строфы.
Старый человек легко раним
Старый человек легко раним,
Любит ласку,
Совсем он похож на дитя, —
Кто доброе слово скажет, тот ему и родня.
Не таков он, каким был в молодости,
И до мира он жаднее,
Потому что знает о приближении конца.
Но он, как ребенок,
Всем, что ново, он счастлив,
А все что минуло,
Ему кажется малым.
Будь ласков с ним, бедным,
Не говори ему обидных слов,
Убеждай, что ему
Еще много жить в бодрости.
Что тебе стоит угодить беззащитному, —
Он надеждой живет,
Еще лет восемьдесят
Прожить он мечтает.
(Перевод А. Гутова)
Строфа единая, тирадного типа. Стих свободный, с преобладанием двухстопного анапеста. Звуковая организация традиционна для адыгского народного стихосложения: анадиплосис, богатая аллитерация, ассонанс (они пронизывают все стихотворение); ст. 9–10 связаны анафорой на уровне звука. Иногда отмечаются созвучия, тяготеющие к образованию концевой рифмы (окончание на сходные грамматические формы, т.н. ассонансные рифмы). В третьем от конца стихе тавтологическое сочетание (ар гугъэм щогугъыр — букв.: он на надежду надеется).
***
В мире этом древнем,
Многих сменяющем на своей <материнской> груди,
Немало есть и отцовских благопожеланий.
Горечь в моей плачевой песне
Перевешивает мои слабые силы…
Мир — острог, и, <видя это>,
Бекмурза в печали <пребывает>.
(Перевод А. Гутова)
Стих вольный, количество слогов и ударений различно, ритм ослабленный, но различимый благодаря фразовым ударениям и звуковым повторам; комплексы созвучий более густо концентрируются во второй, концевой части стиха. Вне ритма и созвучий остается последняя строка, что подчеркивает душевный дискомфорт и депрессию автора.
Земля
Из-за тебя государства враждуют,
Из-за тебя у старых врагов вновь страсти разгораются,
Из-за тебя ручьями кровь проливается,
Из-за тебя сталь друг на друга изливают,
У тебя солдаты караульные стоят,
Ты — это тот, кто целым народам пропитание дает,
Ты — это тот, кто наших слабых к себе забирает.
(Пер. А. Гутова)
Стих вольный, разностопный, с двумя обязательно сильными ударениями. Все стихотворение — одна тирадная строфа, объединяемая серией варьирующихся созвучий гласных и согласных. Ниже приводится текст оригинала с обозначением приемов фоники: Къэралхэр щIызэрыгъэжь, Биижьхэр щIызэрыгъэплъ, Лъыхэр зыхуагъажэ, Жырхэр зыхуракIут, Сэлэтхэр зи къэрэгъул, Къэралхэм я гъуэмылалъэ, Лъэрымыхьхэр яIызыхыж.
САГИД МЫЖЕЙ
Один из талантливых джегуако, современник и друг Ляши Агноко. Родился и жил в селении Бесланук (ныне — Большой Зеленчук) Карачаево-Черкесии. Годы жизни — 1856–1949. Автор многих шуточных и сатирических песен, ставших народными. Известен веселым характером, острым юмором и тонкостью знания этикета.
Как Сагид шутил с Эфенди
Однажды эфенди, служитель культа, упрекнул Сагида в богохульстве и в том, что он сбивает людей с верного пути, сдирает с них деньги, на что джегуако ответил так:
«Эй, эфенди, давай поделим людей на твоих и моих: Если человек покачивается, то он мой, Если совсем свалится — твой. Только мне люди дают, танцуя и веселясь, А тебе — оплакивая усопшего и пребывая в горе. Посуди сам, чей сбор более угоден богу?
Примечание:
Фраза «если человек покачивается» означает — когда человек навеселе и рад жизни; «если совсем свалится» означает — когда он умер. То есть, джегуако оставляет за собой обязанность печься о живых, а за служителем культа — заботу о погребении умерших.
КИЛЬЧУКО СИЖАЖЕВ
Один из джегуако, которые в ХХ веке сохраняли все традиционные особенности древних джегуако, за исключением бродячего образа жизни. Родился и жил в кабардинском селении Заюко, годы его жизни — 1863–1945. Сплотив небольшую группу единомышленников, он, с ведома руководства республики, разъезжал по городам и селениям, исполняя свои и народные песни.
Шуточные стихи
Одно веко у Кильчуко было приспущено, и это нередко становилось предметом разговора его с острословами в компании. Однажды один дотошный человек спросил его:
— Эй, Кильчуко, Аллах даровал человеку два глаза для того, чтобы он видел мир двумя глазами. А почему же ты смотришь на нас только одним глазом?
— А чтобы тебя увидеть мне и одного глаза достаточно. Но если я встречаю красавицу писаную, когда встречаю человека достойного, тогда я открываю оба глаза и смотрю на них с наслаждением. А на тебя что мне смотреть!
В другой раз один человек спросил его: «Эй, Кильчуко, ты вот всех осмеиваешь, над всеми подшучиваешь, а каков ты сам, неужели о тебе сказать нечего?»
«Как нечего, — ответил поэт. —
На глаз один я слеп,
На вид я плох,
Плохой жены я муж,
Возрастом — умирать пора,
Хоть и пора, я не умираю,
Вместо воды хлещу водку…»
(Перевод А. Гутова).
