Школа Юга (часть 2)+82

К 50-летию полёта первого космонавта Земли Ю. А. Гагарина

 

Школа Юга

 

Научно-художественная  повесть

 

 

Глава  первая

Саратовский  индустрик

  

Первый  гражданин  Звёздного

Электрички из Москвы до Щёлкова, приближаясь к станции Циолковская, редко подавали сигналы. И вовсе не по инструкции машинисты здесь мягко тормозили составы. Понимали водители: точность космоса не терпит шума, и на дальних подступах к орбитам следует менее громыхать.

Звёздный вырос вдали от заводов Подмосковья, подальше от скоплений людей и городского шума. Городок удачно вписался в лесную экологию, так слился с борами да рощицами, что представляется, будто бы дома-башни ржаного цвета так и стояли тут, на берёзовых опушках, всегда. А там вон, где монолитный ангар с центрифугой, пастухи никогда не гоняли стада бурёнок симментальской породы на водопой.

Начинался Звездный с небольшой площади. По сию пору стоит там двухэтажное здание из светлого кирпича с приёмными кабинетами для встреч космонавтов со своими избирателями и поклонниками.

От пристанционного здания начинаются две отрадно зелёные аллеи — одна ведёт в городок, где доживают пенсионеры космонавтики, научные работники пожилого возраста, инженеры, врачи, рабочие, лаборанты, а также их зрелые дети и внуки-студенты; другая — на служебную территорию, занятую лабораторными корпусами.

Советский Звёздный (до 1969-го городок назывался Зелёным) просыпался рано. Утро начиналось с физзарядки — упражнения выполняли взрослые и дети. Занятия проходили на площадках перед домами, на стадионе, в спортивном зале, даже на балконах и в лоджиях жилых домов. С рассветом Звёздный становился городом спорта.

Характернейшую черту звездоградцев — постоянное движение в будущее, очевидно выразили скульпторы в памятнике Юрию Алексеевичу Гагарину. Бронзово-чеканную скульптуру поставили почти что наземь на зелёной площади перед кипичным многоэтажьем, в котором была последняя квартира Колумба Вселенной. Обратив лицо к солнцу, смугло-золотой Гагарин словно делал шаг вперёд к новому старту. Такой он здесь, бывший индустрик Юг: весь — порыв, вечное дерзание. Кажется, Гагарин всегда был в Звёздном. Да так оно и есть, ведь Первый космонавт был первым подмосковным гражданином, прописанным в «космограде».

…Программа пилотируемых космических полётов и определение срока первого полёта человека в космос были приняты Советской властью в самом начале 60-х годов прошлого века. Русской науке и технической культуре потребовалась специально подготовленная, мощная индустрия. Незамедлительно было выбрано место для будущего Звёздного и началось строительство Центра подготовки космонатов. В его создании принимали активное участие и будущие космонавты.

«Для полёта в космос,— вспоминал ту пору один из первых «старлеев» отряда космоплавателей Гагарин, — искали горячие сердца, быстрый ум, крепкие нервы, несгибаемую волю, стойкость духа, бодрость, жизнерадостность. Хотели, чтобы будущий космонавт мог ориентироваться и не теряться в сложной обстановке полёта, мгновенно откликаться на её изменения и принимать во всех случаях только самые верные решения».

Кто же мог соответствовать всем этим требованиям? Одни учёные утверждали, что кандидатов лучше альпинистов и быть не может; другие доказывали, что больше всего подойдут для этой миссии подводники, привыкшие жить в замкнутом пространстве подводной лодки; третьи убеждали, что лишь лётчики могут быть космонавтами.

После обсуждений и проведённых исследований в Советском Союзе и в США было признано, что лучше всего для отбора кандидатов в космонавты подходят лётчики.

В первых числах июля 1960 года отряд космонавтов из десяти боевых пилотов покинул Центральный аэродром имени М. В. Фрунзе в Москве и переехал в посёлок Чкаловский неподалеку от подмосковного Щёлкова. В дальнейшем перебрались в Зелёный городок, где помещения пахли свежей краской, штукатуркой и пиленым лесом. В окна заглядывали ветви берёз, повсюду щебетали птицы.

Юрий Гагарин воскликнул: «Здравствуй, городок наш!.. Принимай новосёлов!»

Будущего нет без прошлого, и как бы далеко не уходила вперед космонавтика, незабываем и поучителен первый прорыв в космос, первый полёт Юрия Гагарина.

Он, как и его дублёр Герман Титов и товарищи по отряду, прошёл в Звёздном подготовку к космическому рейсу.

В земных условиях — в термобарокамере, на центрифуге — «полосатой вертушке», в камере тишины и безмолвия — сурдокамере, на специально оборудованном самолёте — в «бассейне невесомости» — Юрий Гагарин, как и другие космонавты, приспосабливался и к сверхнагрузкам, ожидавшим на взлёте ракеты-носителя, и к невесомости на орбите, и к одиночеству в кабине корабля «Восток».

  

Делегаты из Саратова

В середине июня 1964 года группа спортсменов Саратовского индустриального техникума выехала в Москву на соревнования. С ними отправились преподаватель литературы Нина Васильевна Рузанова и математик Анна Павловна Акулова. Провожая заслуженных педагогов, директор техникума Родионов, в прошлом директор завода, дал наказ:

— Обязательно должны пробиться к нашему выпускнику 1955 года Юрию Алексеевичу Гагарину и пригласить его на 20-летие Саратовского индустриального техникума.

И вот приволжские «педагогини» математик Акулова и литератор Рузанова добрались из Москвы на электричке до платформы Циолковская. По «заранней» согласованности они прошли через строгий КПП на территорию городка, нашли дом и квартиру на шестом этаже… Волновались, естественно, немолодого уже возраста волжанки. Долго стояли перед утеплённой дерматиновой обивкой дверью в нерешительности, решали: кто первым должен нажать звонок...

Надавила кнопку литератор Нина Васильевна. Дверь открылась, и они увидели незнакомую, невысокого роста женщину.

— Вам кого?— спросили из-за порога.

— Нам Юрия Алексеевича,— ответила математик Анна Павловна.

— Мы преподаватели из Саратовского индустриального техникума, где он учился,— добавила литератор Рузанова.

— Понятно, — заулыбалась немолодая, с пухлыми щёчками и дружелюбным взглядом карих глаз женщина. — Он сейчас отсутствует, но вскорости должен подъехать. Вы заходите, пожалуйста.

Круглоликую женщину — сестру Валентины Ивановны Гагариной, супруги Первого космонавта — звали Зоей Ивановной. Она провела саратовских учительниц в кабинет Юрия Алексеевича, а сама занялась приготовлением обеда.

Преподаватели издали рассматривали вещи, картины и фотографии на стенах, поближе вглядывались в обилие книжных переплётов, на изобилие на стеллажах. Разговаривали шёпотом.

Математика Акулову заинтересовали шикарная логарифмическая линейка и арифмометр «Феликс» на письменном столе Первого космонавта. Потрогав мизинчиком «бегунок» линейки, Анна Павловна вспомнила, что индустрик Гагарин в Саратове пылко мечтал иметь такую линейку и настоящую готовальню.

Литератор Рузанова нашла на полках собрание сочинений Сергея Есенина и рассказала про любовь учащегося из Гжатска по прозвищу «Юг» к есенинской лирике, в которую она его и «как бы завлекла».

Как-то перед Новым 1952-м годом после урока литературы Юг признался Нине Васильевне, что из русских поэтов Есенин его весьма интересует. Рузанова и сама в юном ещё девичестве влюбилась в синеокого русокудрявого «пастушка» с берегов Оки и потому даже взволновалась от признания первокурсника Юга. На следующий день (накануне праздника Крещения Господня) Рузанова принесла на занятия запретный томик опального поэта, рассказала, что знала о Есенине.

Не знаю, не помню, в одном селе,

Может, в Калуге, а может, в Рязани,

Жил мальчик в простой крестьянской семье,

Желтоволосый, с голубыми глазами…

  

Прочитав эти стихи, Нина Васильевна остановилась, вздохнула, вскинув взор к духовным «небесам», просветлела круглощёким, с высокими скулами, ликом и как будто помолодела до своего довоенного студенческого возраста.

А после урока Рузанова секретно вручила учащемуся Гагарину завернутую в тетрадную обложку книжечку для негласного чтения. Юг в течение января-февраля 1952 года выучил почти все стихи наизусть и так же по-тихому вернул заветную книжку учительнице.

…Прошла урочная «пара», часа полтора, а Юрия Алексеевича всё не было. Решили, что долго сидеть здесь неприлично, засобирались на улицу. Зоя Ивановна остановила их:

— Нет, нет, не уходите. Юг сказал, что будет в шесть. Он всегда точный, а уж ежли не поспевает ко времени, то позвонит обязательно.

И точно: в шесть часов вечера открылась дверь, и гостьи увидели Гагарина, невысокого, но солидного, уже с залысинками и изогнутым между ними чубчиком, в новеньком, весьма добротном военном облачении, с погонами полковника. Юрий Алексеевич светло, так знакомо улыбался чему-то. Волжанкам бросилось в глаза, что он возмужалый такой, в плечах сильно раздался. Увидевши и сразу узнав своих преподавательниц, бывший индустрик Юг обрадовался и растерялся одновременно.

После формальных расспросов о самочувствии Юрий Алексеевич с грустинкой сказал про болезнь жены Валентины Ивановны и заточение её для лечения в спецпрофилакторий. Потом заспешил на кухню, а его свояченица Зоя Ивановна стала накрывать на стол.

Вернувшись с хрустальной вазой, полной бронированными, но малосольными огурчиками, бывший студент сел между «училками» и стал легко и с любовной радостью отвечать на вопросы о службе и о жизни.

— Юрий Алексеевич, страшно было?— поинтересовалась дородная, белокожая, с быстрым молодым взглядом светлых глаз математик Акулова.

— Анна Павловна, дорогая, зовите меня, как прежде. Для вас я просто Юра... Вы спрашиваете: было ли страшно?.. Конечно. Но ещё была уверенность, что всё обойдётся, всё будет хорошо. В технику, в профессионалов я верил, как говорится, железно. О страхе некогда было думать. Как можно лучше выполнить задание Родины — вот что волновало.

— А ещё в космос полетишь? — спросила бывшая классная руководительница.

— С удовольствием!

— А может, хватит... Слетал, посмотрел... — участливо произнесла скуластая литератор Рузанова.

Гагарин улыбнулся:

— И это говорите вы, мои учителя! Обязательно полечу. Космонавтика — теперь моя профессия, моя работа.

Зазвонил телефон. Юрий Алексеевич снял трубку. Некоторое время внимательно слушал, потом твёрдо и холодно произнес:

— Я занят... Нет, не могу! — и решительно положил трубку.

Волнующий, живой разговор продолжался. Педагоги вспоминали друзей Гагарина, рассказывали о делах техникума.

— Может быть, вам помочь в чём? — поинтересовался Юрий Алексеевич, — я постараюсь для вас всё сделать.

— Спасибо, Юрочка, — сказала Нина Васильевна. — Мы очень рады, что с тобой повидались, повспоминали… Правда, есть одна просьба...

— Да вы не стесняйтесь, говорите.

— Юрий Алексеевич, если можно, то подарите что-нибудь на память техникуму…

— Да, — спохватилась литератор. — Что же мы о главном-то забыли?! Мы с Анной Павловной приехали пригласить тебя на 20-летие техникума.

— Это можно. Пойдёмте в кабинет.

Гагарин достал несколько экземпляров своей книги «Дорога в космос», надписал их Акуловой, Рузановой, Родионову и коллективу техникума. Потом подписал несколько фотографий.

— А когда будете отмечать юбилей?

— Перед Рождеством. То есть 5 января 1965 года.

— Спасибо, — Гагарин помолчал, что-то вспоминая. И сказал с улыбчивой решимостью: — Постараюсь обязательно приехать. Давно рвусь в Саратов, но не получается. Думаю, теперь получится.

Он полистал перекидной календарь и сделал запись.

— Юрий Алексеевич, а можно с вами сфотографироваться? — спросила бывший классный руководитель Акулова.

— Можно попробовать. Только фотограф ненадёжный. Мой юный тёзка, племяш из Гжатска.

В кабинет вошёл мальчик лет тринадцати, сын Зои Алексеевны, старшей сестры космонавта.

— Юрок, ну-ка юркни на задание! — предложил Юрий-старший. — Сфотографируешь нас?

— Тут темновато, пойдёмте на улицу, — сказал сероглазый и улыбчивый племянник.

На улице уже вечерело. Юрий Алексеевич поглядел вокруг, потом показал рукой в сторону полянки:

— Давайте вот там, вблизи берёзки. От неё тоже свет лучится…

После фотографирования стали прощаться.

— Спасибо за приём, Юрий Алексеевич. Скорейшего выздоровления вашей супруге. И ждём вас с Валентиной Ивановной в гости, на юбилей техникума.

— Постараюсь. Передайте всем саратовцам от меня привет!

— Иди же, отдохни, Юг,— сказала литератор Анна Павловна. — А то мы, гости, совсем тебя шокировали!

— Мне ещё в академию надо съездить, зачёты не все сдал, — по-юговски улыбаясь, смущённо признался полковник Гагарин.

Дамы из Саратова ужаснулись:

— Да что же ты раньше-то не сообщил, ми-илай!

— Ничего, ничего, Анна-Паллна да Нин-Васильна, я ведь к учёбе давно привычный, доскачу, успею…

  

Богатый край

Железнодорожный вокзал в Саратове — серокаменный, с черепитчатой коньковой крышей, старинный, был построен в годы подготовки России к Первой мировой войне. В принципе его можно было бы называть морским, поскольку давившие на город, расстеленный по берегу Волги, холмы-горы были когда-то берегом Хвалынского моря. Но так было миллионы лет назад, когда на нашей планете ещё не существовало ни городов, ни народов.

В середине августа 1951 года скорым поездом из Москвы воспитатель Люберецкого ремесленного училища В. А. Никифоров в общем вагоне доставил в Саратов выпускников-отличников Юрия Гагарина, Тимофея Чугунова и Александра Петухова. Московское управление «Трудовые резервы» предложило Ремесленному училищу № 10 в Люберцах послать представителей в Саратовский индустриальный техникум, поскольку в других техникумах не готовили мастеров по литейному делу. Так отличник училища Гагарин вместе с двумя другими образцовыми посланцами оказался в городе на Волге. Всем троим исполнилось по семнадцать, они имели привилегию без экзаменов поступить и учиться на литейном отделении Индустриального техникума.

В первый же день Юг, Тимка и Саньчик без проблем определились в общежитие для учащихся на Мичуринской улице, а Владимир Алексеевич, их опекун, — в гостиницу. И вот уже четверо «москвичей» скатились по булыжному наклону крутой улочки Бабушкин взвоз в горячей тени запорошенных пылью вязов к Волге, где сразу задохнулись живой свежестью и неоглядным простором.

Под крутизной матёрого берега скрипели досчатыми сходнями дебаркадеры, шипели парами колёсные пароходы и зыбилось множество вёсельных яликов, среди которых изредка крупнели крашеные половой краской моторные гулянки. Здесь же в тёплой воде кисли связанные в плоты просмолённой пенькой бревна. И на берегу были штабеля пиловочника, а также россыпь бочек, станки в ящиках из горбыля, экспедиторы с корзинами и чемоданами, пассажиры налегке, рыбаки с бамбуковыми удилищами, пьянь с жестяными бидонами пива; хрустела наметь красной раковой шелухи под ногами, мешались запахи рогожи, рыбьего жира, размокшей древесной коры, и жаркий ветер налетал с заволжских песков.

— Богатый край! — похвалил серьёзный, белолицый, с тонким носом Чугунов. Веснушчатый Петухов, озирая панораму и вверх, и вниз по течению, поддержал:

— Город тоже огроменный.

Юра Гагарин по прозвищу «Юг» держался поближе к воспитателю Владимиру Алексеевичу. Росточком он был пониже сутуловатого, строгого, но с добрыми серыми глазами Никифорова, только пошире своих дружков в плечах. Мускулистый, спортивный, юркий.

— Эх, ребя! — воскликнул Юг звонким тенорком. — А песок-то на острове жёлтый-жёлтый, прямо золотой!

В классной комнате на первом этаже здания Саратовского индустриального техникума на улице Сакко и Ванцетти дежурила высокая и строгая студентка-стажёрка из недалёкого, на перекрестьи с Вольской улицей, пединститута. Над переносьем девушки уже пробились волевые штришки. Глаза были большие, с широкими шторками-веками, светлоягодные, а в строгом взгляде таились озорные искорки. В дальнейшем выяснится, что высоченная Антонина Белкина заканчивала физмат и была капитаном сборной пединститута по баскетболу. Она объяснила «московским», что Сакко и Ванцетти — фамилии простых американских рабочих-литейщиков, которые приехали на заработки из бедной Италии в богатые США (она произносила презрительно как «Сы-шы-а») и там принимали участие в пролетарской солидарности и борьбе. Их даже посадили в тюрьму и казнили больше четверти века тому назад на электрическом стуле.

Антонина раздала приезжим москвичам чистые тетрадные листки для заполнения заявлениями и автобиографиями.

Положив ухом на ладонь левой руки, упёртой локтём о стол, голову, он описывал свою жизнь в детстве и юности. Почерк у Юры был отчётливый и округлый, он выводил правой рукой на листке в клеточку:

«Директору Саратовского индустриального техникума Министерства трудовых резервов

От ученика ремесленного училища №10 группы № 21 Гагарина Юрия Алексеевича, родившегося в 1934 году Смоленской области, Гжатского района, Клушинском с/с, деревне клушино(так в оригинале — В.Б.).Член ВЛКСМ с 1949 года

Заявление.

Прошу Вас зачислить меня учеником вверенного вам техникума, так как я желаю повышать свои знания в области литейного производства и принести как можно больше пользы своей Родине.

Все требования, предъявленные ко мне, обязуюсь выполнять честно и беспрекословно.

6/VII-51 ученик РУ-10 Гагарин».

  

В автобиографии Юрий Алексеевич Гагарин, родившийся 9 марта 1934 года в семье крестьянина-бедняка, сообщал:

«Отец — Гагарин Алексей Иванович — родился в 1902 году, инвалид Отечественной войны. Мать — Гагарина Анна Тимофеевна — родилась в 1903 году. Брат — Гагарин Борис Алексеевич — родился в 1936 году, в настоящее время учится в Гжатской н.с.ш. В 1943 году пошёл в Клушинскую начальную школу. В 1945 году с семьёй переехали в город Гжатск. Поступил учиться в Гжатскую среднюю школу и окончил там 6 классов. Ввиду плохого материального состояния родителей поступил учиться в Р.У. № 10 гор. Люберцы. В 1950 году пошёл учиться в седьмой класс Люберецкой школы рабочей молодежи № 1. В 1951 году окончил седьмой класс данной школы на отлично.

16 декабря 1949 года вступил в комсомол. Как со стороны комсомольской организации, так и со стороны администрации училища взысканий не имею. Гагарин».

  

Тогдашний директор СИТа Александр Максимович Коваль пригласил «московских» для личной встречи в свой просторный кабинет с высоким потолком и дубовыми книжными шкафами. За стеклами шкафа были круглые манометры, квадратные амперметры, стеклянная электрофорная машина и собрания сочинений Ленина-Сталина. Пахло старинной пылью. Преждевременно лысый, с нежным пушком на макушке и мшистыми ушами директор сидел под портретом Генералиссимуса за огромным письменным столом, на котором громоздились трубчатые разъёмы, всякие фланцы, переходники, а также высокие кипы пухлых папок со скоросшивателями.

Александр Максимович рассказал гостям немного истории.

В 1886 году в Александровском ремесленном училище (так называлось до революции это учебное заведение, преобразованное в Индустриальный техникум в год Победы, в 1945-м) стали отливать в своих мастерских подковы для лошадей. Так возникло литейное производство в будущем техникуме.

В конце XIX века в училище обучались несколько будущих революционных матросов. Например, Александр Заулошнов, проявивший себя как бунтарь на знаменитом броненосце «Потёмкин». Пётр Виноградов служил матросом-минёром в революционном Кронштадте. Александр Златогорский участвовал в производстве выстрела по Зимнему дворцу с крейсера «Аврора» в октябре 1917 года. В те времена конца самодержавного столетия в Александровском училище был учащимся знаменитый советский академик-литейщик, действительный член Академии наук СССР Иван Павлович Бардин.

  

Ангелы Победы

Волга возле Саратова богата островами: Казачий, Шумейка, Сазанка, крошечный безымянный осередок, прозванный местными рыбаками Тайванем. Не виден был за выступом Затона выше по течению уставленный осокорями просторный Зелёный остров, заливной, илисто-плодородный, уютный. В послевоенные годы многие саратовцы держались на Зелёном острове за участки по пять-шесть соток, на которых с ретивой истовостью выращивали картошку. Кроме огородных делянок, на Зелёном было множество озёр, обильных рыбой и раками, и живописные охристые пляжи. Такие же были и на вытянуто-узком, похожем на судака Казачьем острове, что лежал прямо напротив улицы с ласковым названием Бабушкин взвоз.

В выходной день дважды делала рейсы на Зелёный остров самоходная баржа, перемещавшая оравы огородников, в будни же перевозом промышляли владельцы широкобёдрых гулянок, оснащённых снятыми с комбайнов моторами.

Анатолий Фёдорович Хозин, любитель-моторист, проводивший отпуск на Волге, угадал в сутуловатом и худощавом ремесленном преподавателе из Подмосковья старого боевого друга.

— Вован! Вовушка! Владимир Лексеич! — с подвизгом раскричался на всю Волгу Анатолий Фёдорович. Подле него в бокастой моторке с комбайновским четырехцилиндровым двигателем сидел белобрысый, с ковыльным пушком на скулах мальчик десяти лет, племянник Владик Ивановский.

У Никифорова, как у ерша, глаза на морщинистый лоб выскочили: кому бы его зазывать в совершенно незнакомом городе? А когда пригляделся, так и поскакал по травянистому срыву берега к воде, к бокастой и яркой лодке, где на корме прыгал и махал руками бывший механик оружейных мастерских авиаполка.

Анатолий Хозин родился и вырос в кособоком домишке на Кузнечной улице, которая сбегает к Волге по-над краем знаменитого в Саратове Глебычева оврага. Закончив десятилетку в сорок третьем, сразу загремел на фронт, где всё же уцелел, попав в мастерские по ремонту авиационных приборов. Там школьный радиолюбитель стал военным мастером и побывал во многих европейских странах, включая Германию. После Победы техник-лейтенант ещё года три оставался в военных мастерских, но, наконец, вернулся к овдовевшей в год Победы своей матери в Саратов, устроился слесарем на кинофабрику, наладил трофейный мотоцикл Харлей-Давидсон, который ему удалось доставить аж из Тюрингии, и стал катать на нём девушек. Одна из его пассажирок, младшая сестра мамы Владика Ивановского, выпускница филфака Саратовского университета, сумела взять в руки лихого мотогонщика и киномеханика. Вскорости после женитьбы Хозин продал мотоцикл и где-то в начале пятидесятых годов обзавёлся моторной лодкой. Благодаря этому самодвижущемуся плавсредству и его сероглазому весельчаку-капитану Владик в мальчишеские года испутешествовал околосаратовские острова и лавливал вместе с дядькой таких сомов и сазанов на перемёт, что нынешним младшим поколениям такие отображения разведёнными руками кажутся невероятными.

Пока бывшие однополчане обнимались да целовались, мальчишки-абитуриенты тоже подошли к урезу воды. Смотрели во все глаза на радостных друганов.

— Поехали! — воскликнул Хозин и дёрнул ремень моторного привода. Лодка, в которой с удовольствием и вольготно расселись московские гости, вздрогнула от взрёва комбайновского двигателя, точно ракета, и кособоко пошла задним ходом от берега, чадя по кипящей воде синегазовым удушливым выхлопом.

У Хозина была фронтовая поговорка: «Были бы мы, а остальное всё будет!» и ещё присловье: «Поехали!» Он восклицал так всякий раз, когда поднимал рюмку, а чаще гранёный стакан с водкой.

Веснушчатый Петухов был книгочей и эрудит. Сидя на корме рядом с рулевым, он подёргал себя за конопатое ухо и спросил независимым тоном у Анатолия Федоровича:

— А почему, собственно говоря, Казачий остров-то? Ведь казаки, как известно, селились в долине Дона. Возьмём, к примеру, роман «Тихий Дон» Шолохова.

— Ты чо, малый! — освирепел на Петухова Владиков дядюшка, который был большой патриот Волги. — Это кто ж сказал, что только на Дону? Шолохов никак не мог такую ересь написать. Ты Стеньку Разина, чай, не помнишь? И про Пугача не читал… Они-то и были самые, что ни на есть волжские атаманы!

До начала занятий в техникуме оставалось ещё больше двух недель. Делать там было нечего, и «москвичи» вместе со своим ремесленным воспитателем каждый день после завтрака отправлялись на Волгу. Дни стояли солнцепёчные, с раскалённым ветерком-суховеем. В такой день полежать и поплавать в воде, тёплой, как льняной кисель, — одно удовольствие. Тем более, что фронтовой друг Вована — Никифорова, которому Юг-юморист придумал прозвище То Ли Фёдрыч, находясь в отпуске, каждый день дежурил в своём катере-моторке у берега под Бабушкиным взвозом. Он доставлял гостей из Москвы на пляж на Зелёном острове. Там и пришлось бывшим ремесленникам отведать из мутно-гранёных, походных стаканов водки «под белой головкой» саратовского разлива при их посвящении в волгари.

Это случилось после того, как пережили, зарывшись в горячий песок, фиолетовую, внезапно нахлынувшую грозу с ветвистыми плетями молний и артиллерийским громобоем. «Старики» спасались в лодке под военными плащ-палатками.

А потом сидели меж расступившимися ивовыми кустами, в тени высоченного осокоря, на раскинутой плащ-палатке по золотому, в сырой корочке, песку, закусывали крупно нарезанными помидорами и огурцами, политыми подсолнечным маслом и вспоминали тогда ещё недалёкую Великую Отечественную, говорили о боях в Корее и международном положении. Заметна была культурность и педагогический опыт Владимира Алексеевича в сравнении с приблатнённым просторечием То Ли Фёдрыча. Это Вован-Никифоров, поднимая на четверть наполненный тёплой водкой стакан, предложил: — Давайте выпьем за наших посвящённых в волгари пацанов. Они же подростки войны. Даже можно сказать, ангелы Победы!..

     

  

Глава вторая

Литейная  проба

  

Вознесение «Восхода»

После полёта корабля «Восток» академик Сергей Павлович Королёв, беседуя с его командиром Юрием Алексеевичем Гагариным о ближайшем будущем космонавтики, вдруг сказал, что уже готовы чертежи многоместного космического корабля. В голосе коренастого и замученного сверхнапряжением Короля вновь прозвучало обаяние, пленявшее стольких людей. Он говорил космонавтам, что не за горами то время, когда в кабинах космических кораблей рядом с лётчиками-космонавтами займут своё место учёные, исследователи, штурманы-астронавигаторы и бортовые инженеры различных специальностей.

И вот в начале 1963 года встал вопрос о полёте ещё более совершенного корабля — многоместного, рассчитанного на экипаж из трёх человек.

Нелегко было конструкторам решить проблемы, встававшие при создании нового комплекса. Если раньше требовалось обеспечить в кабине условия для нормальной жизнедеятельности одного космонавта, то теперь надо было обеспечить троих кондиционированным воздухом, питанием, водой... Предполагалось, что экипаж отправится в полёт без скафандров и гермошлемов. Необходимо было гарантировать полную герметичность кабины, ибо малейшее её нарушение грозило мгновенной гибелью всех троих членов экипажа.

Принципиально по-новому предусматривали конструкторы и само приземление «Восхода». Они оснастили его специальной системой так называемой «мягкой посадки», которая обеспечивала приземление корабля почти с нулевой скоростью не только на сушу, но и на водную поверхность. Для варианта посадки на воду были приняты меры по непотопляемости корабля, его остойчивости. И спасательное снаряжение подобрали с учётом возможности посадки не только в океане, но и в пустыне, на горных склонах, в тайге.

Формирование экипажа «Восхода» шло достаточно трудно.

Командование военно-воздушных сил хотело, чтобы все космонавты были военными лётчиками.

Конструкторы предлагали экипаж из инженеров-космистов, которые в силу более глубокой технической и научной подготовки смогут значительно больше рассказать о поведении корабля в полёте, чем лётчики.

К полёту готовилось несколько человек, взаимно дублирующих друг друга по своим специальностям — командира, учёного, врача. Наиболее вероятными кандидатами в экипаж «Восхода» — и это так и оказалось — были Владимир Михайлович Комаров, Константин Петрович Феоктистов и Борис Борисович Егоров.

…С первых дней прихода в группу космонавтов в коллективе прониклись большой симпатией к высокому, черноволосому, кареглазому лётчику-инженеру Владимиру Комарову, удивительно моложавому для своих лет. По душе была его немногословность и серьёзная мечтательность.

Комаров — коренной москвич. Его отец — Михаил Яковлевич, работал в разное время дворником, слесарем, вахтёром, кладовщиком. Гагарин, побывав в гостях у Комаровых, увидел в отце космонавта такого же труженика, как и его собственный «батя» Алексей Иванович. В чём-то они с Михаилом Яковлевичем были похожи друг на друга; наверное, в бережном отношении к жизни, к детям, к семье.

Во время Великой Отечественной войны Михаил Яковлевич служил в Войсках противовоздушной обороны, защищавших небо Москвы от налётов бомбардировщиков, а сын его поступил учиться в специальную школу Военно-Воздушных Сил.

Закончив её в День Победы, «Комарик» — так называли ещё в школе одноклассники Володю Комарова — уехал продолжать лётное образование на юг, в Батайское авиационное училище. А став лейтенантом, нёс службу рядового лётчика в Чечне. В городе Грозном встретил свою будущую жену — студентку Пединститута. Они поженились только после окончания ею учёбы. А потом у них родились смугленькие сын и дочка.

Думая о будущем советской авиации, всё шире расправляющей крылья, молодой пилот-перехватчик Владимир Комаров пошёл учиться в Военно-воздушную инженерную академию имени Н. Е. Жуковского — ему хотелось стать летчиком-инженером.

Осенью 1961 года слушателями «Жуковки» стали первые шесть исследователей мировых пространств во главе с Гагариным.

А Владимир Комаров пришёл в 1960 году в отряд космонавтов капитаном-инженером, выпускником ВВИА имени Н. Е. Жуковского. И благодаря «академической» образованности заметно выделялся в коллективе космических испытателей теоретической выучкой.

Вскоре после того, как Космонавт-3 Андриян Николаев и Космонавт-4 Павел Попович вернулись из своего длительного группового рейса вокруг земного шара, у Комарика, ещё нелетавшего члена отряда космонавтов, случилась большая неприятность.

На одной из очередных медицинских комиссий сверхосторожные врачи неожиданно установили, что с сердцем у Владимира Михайловича не всё в порядке. При жёстких медицинских требованиях, предъявляемых к космонавтам, возникла угроза, что придётся навсегда расстаться с мечтой о полёте в космос. Между тем, он чувствовал себя превосходно. Как быть? Назначили ещё одну медицинскую комиссию — и снова у медиков сомнения.

И только один человек, твёрдо веривший в Комарова и уже тогда определивший для него важную задачу, — Главный конструктор С. П. Королёв — не сомневался. По совету Короля Комарик хорошо отдохнул, набрался сил, стал ещё более строго соблюдать «космический» режим. Затем предстал перед весьма авторитетным кворумом медиков. И все страхи оказались напрасными: врачи единодушно подтвердили — к полётам в космос капитан-инженер В. М. Комаров годен без ограничений.

…Король предложил включить в экипаж «Восхода» учёного по прозвищу ФКП — Константина Петровича Феоктистова, человека с висками, припорошенными сединой, кандидата технических наук.

С вполне понятным профессиональным любопытством космонавты присматривались к новому товарищу, которому в то время было около сорока лет, и быстро убедились, что ему оказались по плечу все трудности специальных тренировок.

Пожалуй, штатскому ФКП (прозвище Феоктистов принёс с собой из среды проектантов) приходилось труднее, чем боевым пилотам. Но он наравне с «перехватчиками» стойко переносил перегрузки центрифуги, разреженность воздуха в барокамере, испытания зноем и стужей. Быстро, на правах равного, вошёл он в семью космонавтов.

Насыщенной событиями была биография Константина Петровича. Вся жизнь его прошла в учении и труде.

Родился он и долгое время жил в Воронеже. Великую Отечественную войну встретил на школьной скамье. Отец — Петр Павлович, бухгалтер по профессии, добровольцем отправился на фронт, служил в сапёрном батальоне, строил переправы через Вислу и Одер, в составе штурмовых групп сражался на улицах Берлина...

Довелось принимать участие в схватках с фашистами и пятнадцатилетнему комсомольцу Косте Феоктистову.

В характеристике на десятиклассника Костю говорилось: «Тов. Феоктистов Константин Петрович, 1927 года рождения, член ВЛКСМ с 1941 года, находясь в 1942 году при воинской части, с первых дней обороны и боёв за город Воронеж с немецко-фашистскими бандами самоотверженно выполнял задания командования. Находясь во взводе разведки, рискуя жизнью, под пулемётным и миномётным огнём неоднократно ходил в разведку и добывал ценные сведения войскового характера. В августе 1942 года попал в руки противника, расстреливался гестаповцами. Имеет пулевое ранение в шею, сумел бежать. После лечения направлен в город Коканд. Тов. Феоктистов представлен командованием Воронежского гарнизона к правительственной награде».

 

Инженерное образование Константин Петрович получил в Московском высшем техническом училище имени Н. Э. Баумана, где в своё время учился и Главный Конструктор. Затем Феоктистов несколько лет работал на одном из московских заводов. Изобретательские устремления молодого специалиста обратили на себя внимание, и его пригласили на работу в научно-исследовательский институт, а потом послали в аспирантуру. Вскоре он стал кандидатом технических наук. Право занять рабочее место в кабине «Восхода» Константин Феоктистов завоевал годами творческого труда, упорной тренировкой.

…Самым молодым в экипаже «Восхода» был врач Борис Егоров, который появился в отряде космонавтов, ещё будучи студентом-стажёром медицинского института. Вечерами после лекций он нередко дежурил возле сурдокамеры, наблюдал за поведением находившегося там космонавта. В день полёта «Востока» вместе с другими специалистами встречал он Гагарина на берегах Волги, в районе города Энгельса.

Тот шестьдесят первый год стал для Бориса Егорова приметным рубежом в жизни. Закончив институт, он целиком посвятил себя проблемам космической медицины. И хотя ещё не знал «медбрат», что такое штопоры, бочки, крутые развороты, пике, слепые полёты, частые перемены курса, все космонавты приветствовали включение врача высшей квалификации в экипаж многоместного корабля. Важно было, чтобы медик испытал на себе все явления космического полёта, оценил их с точки зрения науки. Ведь по рекомендациям медицинской науки не только строилась подготовка космонавтов, но и разрабатывались системы кораблей, обеспечивающие нормальную жизнедеятельность человеческого организма в условиях длительного пребывания в состоянии невесомости.

Борису Егорову выпала честь первым из всех врачей побывать на орбите, и не только на самом себе испытать трудности космического полёта, но и, познав их, вернуться в научно-исследовательские лаборатории с наблюдениями, которые должны были обогатить науку новыми выводами.

…В начале октября 1964 года всем составом экспедиция выехала на космодром.

Полёт первого в мире многоместного корабля «Восход-1» проходил 12­–14 октября 1964 года. Экипаж — Владимир Комаров (военный лётчик, командир), Константин Феоктистов (учёный, бортинженер), Борис Егоров (врач).

Одежда космонавтов состояла из шерстяных рубашек и брюк; сверху они надели тёплые куртки. Пульс у всех троих был абсолютно нормальный, это подтвердил борт-врач, которому не терпелось начать медицинские наблюдения над товарищами по экипажу.

Ровно в 10 часов 30 минут по московскому времени Юрий Алексеевич Гагарин, командир отряда космонавтов, сообщил на борт «Восхода»:

— Даётся старт!

И снова, как и во время предыдущих полётов, почти все сутки, пока «Восход» находился на орбите, Гагарин дежурил на пункте управления. А когда экипаж вернулся на землю, он внимательно вслушивался в первые рассказы. Дополняя друг друга, космонавты нарисовали живописную, увлекательную картину увиденного и пережитого в полёте.

При старте «Восхода» каждый по-своему ощутил силы, действующие на активном участке — с момента отрыва от Земли и до выхода на орбиту. Борису Егорову всё показалось похожим на то, что испытывают пассажиры при взлёте обычного рейсового реактивного самолёта. Константин Феоктистов ощутил небольшую вибрацию. Но общее впечатление было таково: ускорения космонавты перенесли легче, чем при испытаниях на центрифуге.

Это было новое явление. Раздумывая над ним, в отряде космонавтов объясняли его тем, что оборудование «Восхода» было значительно усовершенствовано по сравнению с кораблями типа «Восток», в частности, уменьшено влияние перегрузок — прямое следствие уже упоминавшегося оригинального устройства рабочих кресел, так называемых ложементов, отлитых точно по форме тела каждого космонавта.

…Во время полёта состоялся Пленум ЦК бывшей Правящей партии, который освободил «царя Никиту» от всех занимаемых должностей, отправив в политическое небытие.

19 октября 1964 года новый хозяин Кремля Леонид Ильич Брежнев решил продолжить добрые традиции своего предшественника и устроить на Красной площади праздник в честь новых героев космоса. Во время полёта экипажа в Москву кто-то в шутку предложил Комарову доложить новоиспечённому главе страны так: «Готовы выполнить любое новое задание любого нового правительства».

  

Бойцы и подростки

Поскольку Гагарин, Чугунов и Петушков были отличниками выпуска 1951 года ремесленного училища в городе Люберцы и награждены похвальными грамотами за седьмой класс вечерней школы, вступительные экзамены в Индустриальный техникум в Саратове они не сдавали — только квалификационную пробу: отливали чугунные решётки. Для них это не представляло особого труда: ведь ребята прошли хорошую практику на заводе сельскохозяйственных машин имени Ухтомского в Люберцах.

…Квалификационную пробу сдавали в литейной мастерской техникума, которая располагалась во дворе, в старинном здании со стеклянной крышей. Такой фонарь днём ярко освещал формовочный участок.

Квалификационная проба не была самоцелью. Абитуриенты помогали выполнять заказы предприятий и организаций. На приёмных испытаниях 1951 года отливали чугунные решётки для городского коммунального хозяйства. Их потом установили в скверах и садах города, а часть, с отливкой СИТ (Саратовский индустриальный техникум), установили возле общежития техникума на Мичуринской улице.

«Заказ был успешно выполнен, — вспоминал А. Е. Петухов, — и мы потом с гордостью проходили мимо городского парка, своего общежития, которые были взяты в чугунную изгородь, сделанную нашими руками».

Ребята любили фотографироваться около этих решёток. Потом они были демонтированы, так как «не смотрелись» на фоне девятиэтажного общежития, построенного на улице Мичурина.

…Убеждая в 1948 году гжатского школьника Юру Гагарина стать литейщиком, мастер Люберецкого ремесленного училища Кривов в качестве доказательства сослался на прекрасный, величественный памятник Пушкину в Москве. Теперь парням, выбирающим профтех-специальность, говорят: «Иди в литейщики! Очень древняя и нужная профессия... А ты знаешь, что первый космонавт мира Юрий Алексеевич Гагарин был литейщиком?»

Евгений Стешин приехал из Сталинграда поступать на механическое отделение СИТа. Всё шло хорошо. И вдруг после экзаменационной работы по математике он увидел себя в списке отчисленных. Оказалось, допустил грубую ошибку в расчётах и получил «неуд».

— Хотел забрать документы и уехать к себе в Сталинград, — вспоминал впоследствии Стешин. — Прихожу в общежитие — туча тучей. Не хочется ни говорить ни с кем, ни смотреть ни на кого. Лёг на кровать, страдаю... Подсаживается ко мне парень. Я знал, что он москвич и как отличник экзамены не сдаёт. Это был Юра Гагарин. Спрашивает:

— Ты чего? Не сдал что ли?

— Вышибли, — отвечаю без интереса.

— Куда поступал?

— На механиков.

— Чего вы все на механический? — взвился Юг. — Конкурс создали! Иди к нам, литейщикам. Конкурса у нас нет. А специальность хорошая. Чего бояться?

— Я же не литейщик, а слесарь. Как буду сдавать квалификационную пробу?

— Поможем. Ты только теоретические предметы сдай, — успокаивал «московский».

— Не-а, поеду домой работать.

— Никуда ты не поедешь! — решительно заявил Юг. — Ты вставай, и пойдём в приёмную комиссию. Или нашей работы боишься?

«Гагарин решительно взял меня за руку, — продолжал в 1965 году свой рассказ кандидат технических наук Евгений Васильевич, — стащил с кровати и повёл в приёмную комиссию. Там переложили мои документы в дела литейного отделения, на котором действительно был недобор. Я снова держал вступительные экзамены, а пробу помог сдать Гагарин».

Николаю Тезикову и Петру Еромолаеву тоже предложили поступить на литейное отделение, хотя они не имели соответствующей специальности. С помощью «московских» они сдали профессиональную пробу — отлили чугунную решётку и были зачислены на учёбу в техникум.

…Гагарину не пришлось работать по литейной специальности. Но однажды в Англии, в городе Манчестере, Первый космонавт встречался на заводе с литейщиками, работающими у плавильной печи. Юрий Алексеевич не удержался от соблазна сделать «профессиональную пробу» и в нарушение регламента пребывания попросил у английских литейщиков разрешения провести плавку. Те с недоверием отнеслись к «затее» космонавта, но гость есть гость, тем более такой именитый.

Гагарин успешно справился с плавкой. Английские мастера избрали публично сдавшего экзамен Юрия Алексеевича почётным членом профсоюза литейщиков и вручили ему золотую медаль, которую специально отлили в честь первого космонавта мира. На ней были вчеканенные в литую розетку слова: «Вместе мы отольём лучший мир».

  

А где-то далеко…

…Начались занятия в Саратовском техникуме на старинной купеческой улице имени Сакко и Ванцетти. Здесь обстановка была значительно серьёзнее, чем в школе и в ремесленном училище. И требования жёстче, и учебная база солиднее — лаборатории, библиотека, кабинеты по различным специальностям.

В группе литейщиков набралось 35 человек, приехавших из разных городов Советского Союза. Среди них несколько орденоносцев — участников Великой Отечественной войны; большинство уже женатые, имевшие детей. Это были сверстники Вована и То Ли Фёдрыча, характерные хукающим и блякающим окопным просторечием, грохочущими голосами и огромными лапищами, куряки и выпивохи с одинаково страстным желанием выбиться через учёбу из простых фронтовиков в образованных воспитателей молодёжи. Молодые присматривались, как ведут себя старшие, прислушивались к их мнению, старались подражать им. «Сам погибай, а товарища выручай», — говорили порой фронтовики. Будто в пассажирах дальнего поезда в окнах плацкартного вагона, в них проступали черты героев, знакомые и памятные из кинофильмов, художественной литературы.

На первых порах психологические барьеры познания преодолевались с трудностями. Люди, отвыкшие от школьной атмосферы, как утопающие воздух, хватали двойки со страшной силой.

Московские держались всюду рядом. Самым беспокойным из «говорунков» был Саша Петухов — пониже среднего роста крестьянский сын из села Неделино в Малоярославецком районе Калужской области, старательный, белобрысенький, с загнутыми, как у девчонки, ресницами. Сын колхозной доярки и плотника из Смоленской области Юрий Гагарин, такого же роста, что и Чугунов, был поплотнее корпусом и пошире в плечах. Объёмные темнорусые волосы вздыблены в сталинский зачёс. Тимофей Чугунов был повыше Гагарина росточком — важный, целеустремлённый, с волевым взглядом и цыплячьей тонкой шеей, сын мехзанизатора из Пензенской области.

У Гагарина на ремесленном кительке рядом с комсомольским сиял ещё и кругло-серебряный, с зелёной подковкой веночек спортсмена третьего разряда. Оба знака он получил в пору ремесленной учёбы — в 1949 году, когда был принят в члены комсомола, и в 1951-м, ставши чемпионом ремесленного училища в лыжной гонке на 10 километров.

В общежитии техникума на улице Мичурина, 85 учащихся «москвичей» поселили в комнату-казарму на тридцать человек, и каждое будничное утро все трое дружков спешили на учёбу и литейную практику с Мичуринской на соседнюю имени Сакко и Ванцетти улицу, в бывшее реальное Александровское училище.

Особенно неважно было у многих студентов с математикой. Ведь это капризный предмет — пропустишь два-три урока, не «усекёшь» какую-нибудь формулу или правило, и пошли проблемы в дальнейшем познании. Но вот все трое «московских» любили математику. Юра Гагарин доказывал неустанно, что без математики в век атома просто никуда, всё ведь на вычурных расчётах зиждется. Он мечтал приобрести готовальню для черчения и логарифмическую линейку для исчисления мер, весов и отношений.

Стипендию получали небольшую — пятьдесят рублей в месяц на первом курсе и сто рублей на последнем. Хотя государство учащихся одевало и кормило, всё же приходилось строго рассчитывать доходы и расходы.

Однако «индустрики» находили средства и на то, чтобы ходить в кино — в «Ударник» или в «Рабочий» — и в театр. А литейщики постарше, возбуждённые «халтуркой», могли и в ресторан завернуть.

Вечерами в общежитии ребята нередко играли в шахматы. Даже турниры организовывали. Но Юра не участвовал ни в разрешённых поединках за доской, ни в запрещённых азартных играх в карты: непоседа, не мог он сидеть часами на одном месте. По душе были подвижные спортивные игры. Друг-литейщик Толя Навалихин, фанат лыжного спорта, всё тянул Гагарина на лыжню вокруг Детского парка или в засыпанные снегом рощи на «дачных» остановках пригородного трамвая. Гагарин был разрядником по лыжам, а на втором курсе ещё и загорелся баскетболом.

…В Саратове славился Театр оперы и балета имени Н. Г. Чернышевского, в городском просторечии называемый как «Чернышевский». А областной Драматический театр имени Карла Маркса называли, склоняя неразделимо по всем падежам, «Карло-Марксом».

В «Чернышевском» выделяли специальный абонемент для студентов-«индустриков». Юра Гагарин с командой литейщиков прослушал оперы — «Русалку» Даргомыжского, «Кармен» Бизе, «Пиковую даму» Чайковского. Большое впечатление произвели оперы «Иван Сусанин» Глинки и «Хованщина» Мусоргского. Следя за развитием оперного действа, Юра сильно переживал, в мыслях и чувствах переносился на сцену, в гущу русского народа, одолевающего врагов Отечества.

Первокурсник Гагарин был очень расположен для восприятия доброго, светлого, возвышенного. Он ещё со школьного детства в Гжатске любил самодеятельные вечера с духовым оркестром и хоровым пением, со спектаклями, декламацией стихов, торжественными докладами. На вечерах в ремесленном училище в Люберцах здорово читал со сцены монолог Олега Кошевого, обращённый к матери, из романа Фадеева «Молодая гвардия». В техникуме в Саратове записался в хор и стал проситься в члены литературно-драматического кружка.

После просмотра спектакля «Кремлёвские куранты» в «Карле Марксе» «индустриков» поразила и запомнилась на всю жизнь сцена, где Ленин разговаривал с приезжавшим в Москву Гербертом Уэллсом. Гагарину захотелось прочитать книгу «Россия во мгле», но достать её не смог: в Саратовской городской библиотеке в те годы такого «бестселлера» не было.

Английский фантаст и космист Герберт Уэллс сомневался в ленинском плане электрификации страны. А вот «индустрики» в Саратове с высоты Бабушкина взвоза собственными глазами видели, как по Волге караваны барж везли материалы на строительство Куйбышевского гидроузла. А если бы они ещё знали-ведали про то, что творилось на полигоне Капустин Яр в соседней Сталинградской области или слышали об одобренном Сталиным проекте космодрома в Кзыл-Ординской области вблизи устья реки Сыр-Дарьи!

В кино «индустрики» бывали почаще. Обычно ходили компанией, ведь в техникуме учились и девушки. После каждого фильма обязательно обменивались мнениями, спорили.

Юрию нравился фильм «Повесть о настоящем человеке», сделанный по книге Бориса Полевого. Он смотрел его несколько раз и книгу тоже прочитал. Потом перечитывал. Хорошо была показана духовность советского военлета Алексея Маресьева; герой повести и киноленты представлялся ярче американских героев Джека Лондона, он был ближе Юре по понятиям и ориентации. Юра, будущий психолог космизма, прикидывал на себе самом, как бы поступал, доведись попасть в такой же переплёт, как Маресьев.

Он любил этот образ даже больше, чем Овода из книги заграничной барышни Этель Лилиан Войнич. Маресьев был лётчиком, современником, воевал над русской землёй. Гагарин мечтал когда-нибудь встретиться с прототипом кинолётчика, пожать героическую руку. И чудо: спустя десять лет такое случилось. Первый космонавт встречался в Москве и с автором «Повести о настоящем человеке», и с прототипом прекрасного литературного образа Мересьевым.

А где-то далеко, за тридевять земель, небольшой свободолюбивый народ Кореи отражал полчища наёмников самой крупной капиталистической страны мира — Соединенных Штатов Америки. «Индустрики» начинали свой день с того, что слушали по радио сообщения о боях в Корее. Тогда они узнали имена героев Корейской Народно-Демократической Республики лётчиков Ли Дон Гю и Ким Ги Ока. Главнейшая газета Советского Союза «Правда» писала о храбрости и отваге только корейских летчиков, о том, что каждый из них сбил по полтора десятка американских «сейбров». О боевых успехах советских пилотов и вооружении сделанных в Саратове реактивных истребителей в печати не сообщалось по соображениям секретности. Хотя в зарубежных средствах массовой информации о военном участии СССР в Корее писали аналитично и критично.

  

Глава  третья

Культурная ориентация

  

Владик Ивановский

Подобно Михайле Ломоносову, Василий Ивановский, отец Владика, в детские годы возненавидел трудовую рутину на подворье крестьянина-середняка и сбежал из дома, чтобы учиться в городе. Так он оказался в Саратове, школе-интернате, расположенной напротив тюрьмы. В конце двадцатых годов напротив этой школы оказался его отец Осип Фомич, бывалый балтийский матрос, который заупрямился и не захотел отдавать в общественную собственность своих волов и лошадок. Отсидел он год и был отпущен как раз в тот момент, когда его сына, невысокого юркого крепыша с крупной головой и светлыми пытливыми глазами, несмотря на отличную учёбу, уже хотели из-за классового принципа выгнать из школы.

Вот так стали саратовцами Ивановские: отец будущего Владика, дедушка, а следом и бабушка-хохлушка, которая, перебравшись в город на строительство Крекинг-завода, пожелала переменить сельское имя Мелания (что по-славянски значит «молния») на более привычное городскому слуху — Мария.

В те времена, когда Юра Гагарин обустраивался в общежитии индустриального техникума на Мичуринской улице, Мария (Мелания) Тихоновна уже не работала по состоянию здоровья на нефтеперегонном заводе, который с покойным мужем каторжным трудом строили, а была уборщицей в общежитии СИТа, и, должно быть, могли случаться у неё какие-то разговоры с будущим лётчиком и космонавтом. Например, ругнуть могла за то, что попёрся с чайником в кухню во время уборки, или делал, к примеру, гимнастическую фигуру «угол», зацепившись пальцами за верх дверной коробки. Допытывался потом, в годы всемирной славы Первого космонавта, у ветхой уже бабушки Владик, не видится ли ей в колодезной глубине памяти этакий вот коренастенький, похожий на её сына Василия, тоже с пригоршней белых градин-зубов и светлоглазый паренёк со Смоленщины, но Мелания Тихоновна равнодушно отнекивалась. Ей вообще не по нраву были космические полёты и триумфы, поскольку совершенно неграмотная, но весьма и весьма неглупая, бабушка Молния была к тому же истово верующим человеком. Она глубоко страдала, что её внук — Владик — вышел в реальность жизни некрещённым, и молилась за любимого красногалстучника в Георгиевской церкви.

По соседству с кафедральным Храмом — Георгиевской церковью в Саратове белеется мощными колоннами классического стиля длиннейшее трехэтажное здание — бывшее Купеческое собрание, а в советскую эпоху Краеведческий музей.

В первом этаже музея традиционный отдел натуральной истории и археологии: останки китового скелета (Саратов, жёлтая гора по-тюркски, основался на шельфе бывшего в доисторические времена Хвалынского моря), бивни мамонта, будто отлитые из чугуна на Саратовском заводе «Серп и молот», где работал литейным инженером отец Владика, а также восстановленный знаменитым скульптором и археологом Герасимовым глиняный облик первобытной девушки.

Но самый потрясающий экспонат помещался на втором этаже — там в двух смежных залах распростёр крылья подлинный боевой истребитель Як-1. Этот самолёт в разгар войны собрали на первенце индустриализации Комбайновом заводе, перестроенном в авиационный. Пилотировал самолёт гвардейский лётчик Б. Н. Еремин, совершивший две сотни боевых вылетов в небе над Сталинградом, Кубанью, Крымом и сбивший восемь немецких машин. Свидетельствовали о том восемь алых звёзд на пилотской кабине. А ещё вдоль всего фюзеляжа было красиво написано масляной краской, что подарил эту машину Красной Армии пчеловод колхоза «Стахановец» в Саратовской области Ферапонт Головатый.

Всё ещё стоит призадуматься над такой, как говорится, благотворительностью. На два самолёта раскошелился в годы войны пайщик потребкооперации Ф. П. Головатый. Его перещеголяла саратовская колхозница А. С. Селиванова, подарившая фронту три истребителя. А всего в области колхозники-кооператоры на личные сбережения приобрели сотни самолетов и несколько танковых колонн.

…Будучи четвероклассником Саратовской средней школы № 1 РУЖД, то есть Рязано-Уральской железной дороги, пионер Владик Ивановский вполне мог бы познакомиться у самолёта Головатого с учащимся первого курса Индустриального техникума комсомольцем Юрием Гагариным. Ведь это достоверный факт, что в первые же дни проживания в Саратове Гагарин побывал в Краеведческом музее (это недалеко от техникума). И не раз заглядывал туда в последующие годы, потому что был зачарован видением заключённого в дореволюционные лепные своды дворянских залов настоящего самолёта. И подобно авиакружковцу Дворца пионеров Владику, семнадцатилетний Юрий не прочь был бы забраться в кабину боевой машины. Но вздыхал по-пионерски и с досадой оглядывался на бдительную музейную смотрительницу.

Будущий космонавт почтительно пересчитывал звёзды на кабине и вглядывался в жуткие дырки с рваными краями на самолётных крыльях. Наверное, вспоминал детскую встречу с военными лётчиками осенью 1941 года неподалёку от родного села Клушино.

1 сентября 1941 года семилетний Юра Гагарин пошёл бы учиться в первый класс неполной сельской школы. Однако в тот день над школой разыгрался воздушный бой. Краснозвёздный истребитель был подбит «Юнкерсом» с чёрными крестами и упал за околицей в болото.

Мальчишки тридцатых годов рождения побежали к самолёту, помогли лётчику с советскими орденами на груди, выбраться из кабины.

Гитлеровские войска оккупировали Смоленскую область. Занятия в школе села Клушино были приостановлены.

Шли по сельской улице загорелые, как спортсмены, враги в мундирах зеленовато-мышиного цвета, с закатанными рукавами, с автоматами на груди. Пели фашистские песни, проходя мимо насмерть испуганных домишек, покуривали ароматные сигареты из турецкого табака. Жизнерадостно рыжий, с оловянными круглыми глазами капрал наигрывал на губной гармошке.

В январе 1942-го немцы заняли дом Гагариных. Всей семьёй вырыли в мёрзлой земле нору и перебрались в неё с чердака. Когда на дворе трещал сильный мороз, худющая, с запалыми, сиреневого цвета глазами старшая сестра Зоя при свете коптилки читала книги. От сестрёнки Юг заразился любовью к чтению русских книг.

9 марта 1943 года Югу (так называла братишку в детские годы Зоя Алексеевна) исполнилось 9 лет. Как раз в тот день советские войска освободили от фашистских войск Гжатский район Смоленской области. В Клушинской школе вскоре возобновились занятия.

Полураздетые, напуганные непрерывными стрельбами дети оккупации, оставшиеся без отцов или, как Юра, без старших братьев и сестёр, угнанных в рабство в Германию, они испытывали прорывную тягу к знаниям. Считать учились, складывая пустые винтовочные гильзы. Нечем было писать, порой нечего было и поесть. Но учились ребята в сдвоенном первом-втором классе с голодной жадностью.

В победном мае 1945 года семья Гагариных из Клушино перебралась в Гжатск. Одиннадцатилетний Юг, сын плотника и колхозной телятницы, подружился с городскими ребятами, у которых погибли отцы на фронте. И дальше по детству и юности его товарищами становились дети оккупации, которые видели смерть, голодали, потеряли своих близких, которые тягостью оккупационных впечатлений не уступали взрослым людям. Но души у них были светлые, а совесть добрая. Как и Юра, это были ангелы, взлетевшие из войны на незримых крылах веры в советскую Победу. Ангелы Победы — так бы называть поколение подростков войны, которым сегодня под и за семьдесят.

А в ноябре 1946 года Юга приняли в пионеры. Он с огромным желанием стал заниматься общественной работой. Часто бывал в Доме пионеров, занимался в драмкружке, выступал в школьных спектаклях.

В середине декабря 1949-го учащегося ремесленного училища в городе Люберцы Московской области Ю. Гагарина приняли в ряды Ленинского комсомола.

  

Лирический Юг

Литературу на первом и втором курсе преподавала Нина Васильевна Рузанова, внимательный, заботливый педагог, влюблённый в свой предмет.

Ещё студенткой филфака Саратовского университета в довоенную пору молодости Нина была платонически пылко влюблена в популярного по всей стране киноактера Бориса Андреева, саратовского уроженца. Её подруга-студентка Надежда, нежная, византийски утончённая красавица, тоже была влюблена в Андреева, но вышла замуж за кадровика Шапирова.

Отец Владика, начальник контрольной лаборатории на Литейном заводе «Серп и молот», Василий Осипович Ивановский, бывало, возмущался в разговорах на кухне, что самый распущенный и недобрый мужик в заводском руководстве — начальник отдела кадров Шапиров.

Развратные выходки этого брюнета со смуглым лицом и пинг-понговыми шариками в глазницах запечатлевались в заводском фольклоре как иронические анекдоты. Из контролёров и лаборанток, соблазнённых парфюмерией «ТЭЖЭ» и красивыми обещаниями судьбы, составился бы изрядный гарем. Шапиров не стеснялся «тыкать» людям старшего возраста и высшего положения, ни с кем не здоровался первым, открывал двери самого главного на предприятии кабинета, по слухам, ногой. Как могла уживаться гуманитарий и психолог Надежда Святославовна — такая красавица и опрятница, добрячка светлая, умница великая — со своим гулякой-«плей-боем»? Должно быть, только славянские женщины способны: или за мужем на каторгу, или вдовой при супруге-супостате.

Женская судьба Рузановой оказалась прозаичнее, а потому удачнее. Её муж преподавал литературу в Саратовском геолого-разведочном техникуме, жили Рузановы с двумя детьми и престарелой матушкой главы семейства в центре Саратова, на самой тихой улице имени Пушкина, жили-поживали, радио слушали, хорошие книги читали...

Нина Васильевна составила список книг, настоятельно рекомендуя прочесть их каждому учащемуся Индустриального техникума. В этот список входила вся серия «История молодого человека XIX столетия», которую в своё время редактировал Максим Горький.

Вспоминая саратовские годы, Гагарин заново переживал знойно-зябкое ошеломление, которое в восемнадцать лет охватывало его, когда читал «Войну и мир» Льва Толстого. Больше всего ему понравились батальные сцены и образы защитников Отечества — артиллериста Тушина, командира полка князя Андрея Болконского, офицеров Ростова, Долохова, Денисова. И представал перед взором сознания, словно живой фельдмаршал Кутузов с перечёркнутым трагической повязкой лбом.

В то время индустрик Юг познакомился с произведениями Виктора Гюго и Чарльза Диккенса. Увлекался лунным Жюлем Верном, и межпланетным Гербертом Уэллсом. Читал-навёрстывал то, что не успел сделать в детстве.

Владик Ивановский в зрелые годы читал книжечку Н. В. Рузановой «Юность космонавта», выходившую в Москве, в издательстве ДОСААФ в 1986 году. При этом отчётливо чувствовал духовное подобие душ активной, по-доброму смешливой и компанейской хохотушки Нины Васильевны Рузановой и её коллеги-преподавателя, светлой и утончённой Надежды Святославовны Шапировой, учителя психологии.

В книге Рузанова рассказывала о литературно-драматическом кружке, работавшем под её руководством в Саратовском индустриальном техникуме с 1948 года. Учащиеся техникума ставили своими силами спектакли классического репертуара, например, «Грозу» Островского или «Недоросля» Фонвизина, а также устраивали тематические вечера, посвящённые творчеству патриотов русского искусства. Техникум имел живые связи с саратовскими театрами, и профессиональные артисты охотно помогали одарёённым литературным и драматическим талантами «индустрикам», внося в их самодеятельность подлинную культуру и высокий вкус.

У руководителя кружка Рузановой был жесткий принцип: брать только тех, кто учится без двоек и троек. Для Гагарина такое условие не было трудным — всегда и везде, начиная с первоначальной сельской школы в Клушине, он учился хорошо и отлично.

И вот уже индустрик Юг делает карточки для литературной викторины, помогает отремонтировать дверь кабинета, читает на вечере гимн буревестнику из «Песни о Соколе» А. М. Горького, готовит доклад по роману Л. Н. Толстого «Анна Каренина».

…«Припоминается такой эпизод, — рассказывала учительница литературы из Индустриального техникума. — В начале пятидесятых годов произведения Сергея Есенина не входили а программу, в библиотеке не было его стихов. А многие учащиеся очень интересовались поэзией Есенина. Гагарин не раз спрашивал меня о жизни Есенина. У меня тогда не было книг этого поэта, но как только мне подарили небольшой сборник его стихов, я дала почитать книгу Юрию.

— Нина Васильевна! — восторженно сказал Юра, прочитав стихи. — Какой это удивительный поэт, как он любил Родину!

Слушая Гагарина, я радовалась тому, как тонко чувствует он красоту родной природы, воспетую в прекрасных cтихах замечательного русского поэта... И сам Юра становился мне ещё милее и дороже».

Комсомол — моя светлая юность.

Комсомол — моя совесть и честь.

Потому что в нём вечная юность

И святое горение есть.

  

Н. В. Рузанова утверждает в книге «Юность космонавта», что сочинил эти стихи первокурсник Индустриального техникума Гагарин.

…На вечерах в техникуме и во Дворце культуры профтехобразования (бывшем Дворянском собрании) Юра Гагарин в духовом оркестре играл на трубе. Навык дуть стиснутыми губами в металлическую капсулу мундштука он накопил ещё учеником школы в годы после Победы.

На новогодних вечерах 1952 года труба учащегося первого курса Гагарина уверенно звучала в составе духового оркестра. Среди сокровищ гагаринского музея в Саратове есть фотография — запечатлённое чёрно-белое мгновение первых чисел января-52, начала седьмого года после Великой Победы.

Высокие дворянские своды Дворца культуры трудовых резервов на улице Ленина недалеко от техникума и общежития. Бальная зала с хорами, колоннами, кружевной лепниной потолка и чуткой акустикой. В углу сосна в лентах, свечах и лампочках — по саратовской традиции наряжали к Новому году не ёлку, а сосенку с длинными светлыми иглами. На сцене духовой оркестр, вдохновенный дирижёр в форменном кителе и с волторной в руках, тубы и геликоны обвивают дутой медью бывалых фронтовиков-студентов, в первом ряду молодняк с корнетами и трубами, первокурсник Гагарин со стоячими в зачёсе светлорусыми волосами и оббитым латунным инструментом в руках. И девушки в форменных суконных платьях, с вышитыми мережкой воротничками кружатся в вальсе.

Танцуют «шерочка с машерочкой», родившиеся в 1934-м и более близких к началу войны годах, в эпоху индустриализации и коллективизации, полётов через Северный полюс в Америку и в стратосферу. Большие белые бабочки-банты над ушами. Тяжёлые шелковистые косы-гирлянды, пришпиленные на затылках. Дошкольное детство девчат было кризисным выживанием, прорывом сквозь военный геноцид. Это поколение назовут именем самодеятельного парнишки толстыми пальцами литейщика на клапанах избитой, из сельской школы в Клушине, трубы. Гагаринское поколение подростков Победы…

  

Лыжная орбита

Лыжная страсть захватила Гагарина ещё в Люберцах, где учащийся литейного отделения подавал большие надежды. Однорукий фронтовик, физорг училища, подбивал выносливого быстроногого крепыша поступать в Ленинградский физкультурный техникум. Юра поехал в Мытищи на отборочные соревнования и хорошо показался на десятикилометровой дистанции, был рекомендован обучаться физкультуре и спорту, однако его отец Алексей Иванович, колхозный труженик, не благословил Юрия в спортсмены, но настойчиво велел, чтобы средний из сынов литейному, стало быть, делу продолжал серьёзное обучение.

В лыжной секции в Саратове Юрий сразу был признан корифеем: достойный разрядник, он на полутораметровых лыжах с мягкими креплениями да с палками из китайского бамбука свистал по морозной лыжне вдоль волжского берега, будто метелица.

Быстро завоевал авторитет среди «индустриков» волевой и настырный Ваня Петухов. Крестьянский паренёк из-под Малоярославца был по росту замыкающим в шеренге лыжной секции. Но бегал на досчатых лыжонках, лихо толкаясь узловатыми палками, неутомимо и напористо. Мечтал Петушок обогнать Гагару, который тоже был в числе «малышей», но всё-таки повыше Александра на пару дюймов, в плечах пошире и отжимал штангу килограммов на двадцать потяжелее.

…Конкуренция между дружками завязалась ещё в Люберцах. На зачётной гонке Петухов в кирзовых сапогах, зацепленных брезентовыми лыжными петлями, сигал по голубым теням глубокой лыжни, стартовав много раньше Гагарина, тоже обутого в сапоги с подвёрнутыми голяшками. И вот вышла буза досадная: бамбуковая палка, уже бывшая трещиноватой и надломленной, хлобыстнула и разлетелась надвое. В разгаре зачёта разъярённый Петухов остановился под молодым деревцем и давай лупить по стволу бамбуковым обломком.

— Не губи берёзу, дубина! — крикнул ему пробегавший мимо однокашник Гагарин.

— Да ведь зачёта не будет! — переживал Петушок.

— А ты борись, не сдавайся! — лирическим тенорком пропел Гагарин. — На вот, лови на помощь мою левушку! — и, будто копьё, метнул в сторону Петухова золотисто-жёлтую, размеченную черешчатыми наплывами палку: сыромятная петля стремилась за ней, как тормозной парашют. А сам, шмурыгая кирзовыми отворотами сапог, погнал дальше, подталкиваясь то слева, то справа, перекидывая из руки в руку палку-помощницу с ивовым кольцом-солнышком.

Ухватив на лету копьё, Петухов вернулся на лыжню, бросился догонять Гагарина. Да куда там! Но дистанцию пробежал всё-таки неплохо, в норматив уложился и зачёт у фронтовика-физрука получил.

Председателем лыжной секции Саратовского индустриального техникума был перворазрядник Толя Навалихин — весёлый и общительный парень. Он ввёл железную дисциплину для членов секции и не допускал пропусков занятий. Гагарин восхищался дружелюбной строгостью и могучим мастерством лидера лыжников. В любую погоду Навалихин поднимал своих гонщиков на зарядку, а потом обливались холодной водой или обтирались снегом.

Когда выпадал первый снег, «индустрики» выезжали за городскую окраину Саратова, в долину меж холмистых отрогов. По маршруту трамвая № 3 на Второй Дачной остановке было знаменитое лыжное местечко — Змейка. Там катились по крутому спуску в глубоком извилистом овраге. По обе стороны плотно стоят деревья, узкая лыжня теряется между ними, чуть проморгал — и можно врезаться в дерево на большой скорости.

А лыжные гонки проводились на берегу скованной льдом Волги, в районе Судоремонтного завода. Лично-командные соревнования на первенство учебных групп проводились на дистанциях в 10 и 28 километров. Военрук Индустриального техникума Зюзин совместно с преподавателем физической культуры Соколовым и привлечённым активом готовили материальное обеспечение (лыжи, палки, нагруднички-номера), подбирали состав судейской коллегии, а также контролёров на дистанции. Физорг группы литейщиков Юрий Гагарин принимал самое активное участие в соревнованиях.

В конце февраля 1953 года в Саратове проводилась седьмая комплексная спартакиада вузов и техникумов. Состязались по скоростным гонкам на дистанциях, по слалому и прыжкам с трамплина. Участвовало почти полтысячи парней и девчат. Лыжники-«индустрики» заняли первое место в группе техникумов. Юра Гагарин выполнил норматив второго разряда по лыжным гонкам. А его товарищ Александр Петухов стал третьеразрядником.

И всё-таки самым любимым видом спорта Юрий Гагарин называл баскетбол. В Саратовском индустриальном техникуме он был капитаном баскетбольной команды и получил первый спортивный разряд за командную победу в первенстве Саратовской области.

  

Лунные атлеты

Тридцатилетний учитель арифметики начального училища в Боровске Константин Циолковский в 1887 году написал в свободное от уроков, научных занятий и семейных забот время, то есть ночами, повесть-сон «На Луне», по примеру немецкого учителя математики XVII века Иоганна Кеплера.

Спустя 65 лет, фантастическую историю о путешествиях землян по Луне читал в Саратове в 1952 году, накануне 95-летия со дня рождения К. Э. Циолковского, второкурсник-«индустрик» Юрий Гагарин. Боровская космическая повесть начинается с того, что герои — рассказчик, по видимому, школьный педагог, и его товарищ — физик, вероятно, тоже из образовательного учреждения, просыпаются в незнакомом доме, в комнате гостиничного типа с зашторенными окнами, с ощущением странности времени и непонятности пространства.

Физически крепкие и хорошо образованные «лунатики», очнувшись поутру или в какое-то иное время, пытаются сориентироваться. Исследование мирового пространства начинается на тренажёре, установленном в номере лунного постоялого двора, а затем на подворье, где зеленеет фруктовый сад и волнятся в безветрии канаты на гимнастической площадке.

Воодушевляет и радует странников-космистов неизбывное чувство праздничной лёгкости таинственного пространства. Малое притяжение неведомой планеты будоражит в них ностальгию по детской поре земной жизни и позволяет совершать чудеса физкультуры.

«Как приятно бежать, — радуется лирический герой повести, — ног не чувствуешь под собой!»

При каждом ударе пятками по лунному грунту они пролетали по два-три метра. В минуту — весь двор лунной базы. Мчались со скоростью скаковой лошади.

Исследователи делали измерения: при галопе, довольно лёгком, над почвой поднимались аршина на четыре: в продольном же направлении пролетали по пять и более сажен.

Автор повести вспоминает, что по канату и шесту в детстве он взбирался с трудом. Но на Луне всё легко. И он устремляет друга-физика к гимнастике.

Едва напрягая мускулы, даже, для смеху, с помощью одной левой руки они взбирались по канату на высоко вознесённую наблюдательную площадку.

Страшно: четыре сажени до почвы!.. Кажется, что находишься на неуклюжей Земле!.. Кружится голова…

С замирающим сердцем Константин первым решился броситься вниз. Полетел… Ай! Ушиб слегка пятки!

— Понятное дело, — сказал осторожный Физик. — Прыжок отсюда на Земле равен прыжку с третьего этажа. Ясно же, придётся малость по пяткам!

— В сад!.. — позвал радостный от легкотни Константин. — По деревьям лазить, по аллеям бегать!..

Свежая зелень… Защита от Солнца… Высокие липы и березы! Как белки, пришельцы с Земли прыгали и лазили по нетолстым ветвям, и они не ломались.

Космические странники скользили над кустарниками и между деревьями, и их перемещение напоминало полёт. О, это было весело! Как легко тут соблюдать равновесие! Покачнулся на сучке, готов упасть, но наклонность к падению так слаба и самое уклонение от равновесия так медленно, что малейшего движения рукой или ногой достаточно, чтобы его восстановить.

Константин поднял большой камень и ударил о другой; посыпались искры.

— Кинешь метров на сто этот камень? — спросил Физик.

— Не знаю, попробую!

Они взяли по небольшому угловатому камню… Камень Константина перенёсся через жилой дом базы. Следя за его полётом, лирический герой повести очень опасался, что разобьёт стекла.

Странники утомились: огромный двор и сад стали казаться клеткой… Пустились в забег за околицей по ровной местности. Встречались неглубокие рвы, метров до десяти шириной. С разбегу перелетали их, как птицы. Но вот начался подъём; сперва слабый, а затем все круче и круче. Какая крутизна!

Луна Луною, однако и лёгкие прыжки утомили. Присели передохнуть.

Во время полётов странники не всегда падали на ноги — и ушибались. В течение четырёх–шести секунд полёта можно не только осмотреть окрестности с порядочной высоты, но и совершить некоторые движения руками и ногами. Потом они выучились одновременно сообщать себе поступательное и вращательное движения.

«В таких случаях, — писал в повести о Луне боровский учитель, — мы переворачивались в пространстве раз до трёх. Интересно испытать это движение, интересно и видеть его со стороны. Так, я подолгу наблюдал за движением моего физика, совершавшего без опоры, без почвы под ногами многие опыты. Описать их — надо для этого целую книгу».

  

  

Глава четвертая

Физик на Луне

  

Храм и планетарий

Во время своего полуторачасового космического полёта вокруг Земли в вешний день 12 апреля 1961-го года Юрий Алексеевич в состоянии невесомости заметно беспокоился, что не видит звезды в иллюминаторе. Он несколько раз запрашивал по этому поводу «Зарю» — то есть Сергея Павловича Королёва, державшего через микрофон и УКВ-канал радиосвязь с Первым космонавтом. А когда по совету Короля Юг глянул в противоположную линзу-окошко, то был поражён сходством звёзд с бриллиантами, насыпанными на абсолютно чёрный бархат. Любуясь таким ювелирным качеством, Первый космонавт непременно должен был вспомнить церковку в Саратове 1952 года, под сводом которой он слушал лекцию о происхождении Вселенной, сопровождаемую показом на куполе белесого звёздного крапа.

Небольшую, но уютную изнутри и любовзорную снаружи пятиглавую церковку «Утоли моя печали» в годы послевоенной индустриализации в Саратове повелели использовать как храм естествознания: извёсткой забелили пророков и ангелов на сферическом потолке, поставили на возвышении трофейный немецкий аппарат фирмы «Карл Цейс» и выстроили рядами дубовые скрипучие стулья.

В планетарии, как в кино, проводились сеансы. Как в вузе, читались лекции. Как в театре, действо сопровождалось радиомузыкой из электропатефона за кулисами, показом на декоративном куполе созвездий и планет многочисленными проекторами аппарата, а также демонстрацией стекляннык цветных картинок через устройство под названием «эпидиаскоп». Ещё в планетарии имелся киноаппарат, через который раз в неделю, когда дежурил кинолаборант, крутили специальные научные фильмы. Приходящим киномехаником в планетарии был электрик киноремонтного завода на Коммунарной улице А. Ф. Хозин, муж любимой тётушки Владика Ивановского.

Первая лекция, на которую попали «московские» из Индустриального техникума, как раз сопровождалась показом учебного кинофильма. Лекция была посвящена З00-летию великого сына польского народа Николая Коперника. Всё прогрессивное человечество отмечало юбилей летом в 1943 году, во время Мировой войны, в разгаре Курской битвы. Понятно, что в таком форс-мажоре было невозможно серьёзно поговорить о гениальном открытии монаха-астронома из Фромборгского монастыря в городке Эльблонге.

Спустя десять лет в Советском Союзе решено было отмечать 310-летие коперниканства так, как будто это было 300-летие со дня рождения гения. В Саратовском планетарии подготовили воодушевительную лекцию о вкладе Коперника в человеческий разум, которую начали читать с осени 1952 года, когда отмечалось 95-летие со дня рождения великого русского учёного, основоположника теории звездоплавания К. Э. Циолковского.

В лекции о Копернике немало внимания уделялось также русской и советской науке. Озарённая подсветом эпидиаскопа, худенькая и сутуловатая лекторша сильным педагогическим сопрано говорила, что скромный учитель физики из Калуги Циолковский как мостом соединил европейское познание и советское естествознание.

Это саратовский учитель физики Индустриального техникума Николай Иванович Москвин, мучимый астмой ветеран Гражданской войны, тихоголосый инвалид, но темпераментный естествоиспытатель и мудрый педагог, уговорил первокурсников литейного отделения отвлечься от земляных форм и опок, от мерцающей космическими всполохами вагранки и посетить звёздный дом, то есть планетарий, находившийся, кстати сказать, в двух шагах от техникума, неподалёку от входа в парк «Липки».

После Центрального парка культуры и отдыха, преобразованного из губернаторского поместья Панчулидзева, парк для прогулок «Липки», разбитый на тенистые аллеи ещё в царские времена, тоже был у саратовских горожан любимым местом отвлечения от суеты социализма.

Не пустовал и планетарий. На лекции в звёздном «храме», а потом в физическом кабинете в техникуме от Н. М. Москвина услышал Гагарин о К. Э. Циолковском, который предложил любознательному человечеству исследовать мировые пространства за пределами земной атмосферы с помощью реактивных приборов, то есть, ракет.

  

Физический кружок

В 1904 году двадцатидвухлетний москвич, сын купца-оптовика Николай Москвин окончил математический факультет Варшавского университета, затем работал преподавателем физики в одной из московских гимназий и копил материал для научной популяризации электрических машин. В те годы и пятидесятилетний Константин Циолковский преподавал физику и математику в Калуге, в женском епархиальном училище, тоже своего рода гимназии. А в московских книжных лавках продавалась обернутая в тонкую, но «глазастую» обложку повесть-сон калужского учителя «На Луне».

Педагог-физик европейской ориентации Москвин увлекался научно-техническими журналами, литературой, бывал на выставках, вечерах и концертах в Политехническом музее, хаживал в кафе поэтов на Тверской, где ему случалось поспорить с Бурлюком, Маяковским или даже с потаённым Хлебниковым. Москвин и сам печатал статьи в журнале «Электричество», а в 1916 году опубликовал брошюрку для московских пассажиров «Электрический трамвай в общедоступном изложении». Журнал «Электричество и жизнь», № 3, 1917 год, так оценил это издание: «Для широких кругов читателей, не знакомых с вопросом об электрической тяге, книжка г. Москвина является отличным пособием для ознакомления с этой важной отраслью использования электрической энергии».

В революции Николай Иванович не участвовал из принципиальных соображений. Однако в годы гражданской войны пришлось заниматься полевой электросвязью — телеграфом системы Бодэ и шведским телефоном системы Эриксона. В дальнейшем Москвина привлекали к установке электрооборудования на Шатурской электростанции и в пусках электротрактора на опытном поле на Бутырке — там довелось ему увидеть вождя мирового пролетариата Ульянова-Ленина. В двадцатые годы Москвин разрабатывал электрический реактивный двигатель и был активистом Ассоциации энтузиастов-изобретателей — АЭЗ. В доме Эдисона — Тверской бульвар, 8 — была штаб-квартира АЭЗа. Там московскому электроэнтузиасту Москвину в 1924 году посчастливилось познакомиться с кумиром русских самодеятельных розмыслов Константином Эдуардовичем Циолковским. Технический гений из Калуги даже расписался по просьбе Москвина на почтовой открытке, которая пропала при обыске в квартире электрофизика в 1937-м.

В конце тридцатых были гонения на электроэнтузиастов; Москвина на три года сослали в Боровск в Калужскую область — занимался там развитием уличного освещения колхозов и записывал воспоминания старожилов об учителе арифметики из начального училища Циолковском.

В 1941-м, в конце октября, дочь Веру, передовую сборщицу прецизионных, то есть особо точных подшипников для реактивных миномётов эвакуировали в числе ведущих специалистов Первого подшипникового завода в Саратов. Своей семьи у Веры Николаевны Москвиной не было. Она забрала с собой из прифронтовой столицы опального отца-пенсионера.

…В 1945 году открылся в Саратове Индустриальный техникум. Николая Ивановича пригласили заведовать кабинетом физики и вести занятия. Москвин был членом городского общества «Знание, много выступал с лекциями, внимательно следил за достижениями науки и техники.

Некоторые коллеги-преподаватели в техникуме называли Москвина человеком со странностями. «И зачем это было Николай Ивановичу на пороге семидесятилетнего возраста, — рассуждали они, — писать заявление о приёме в аспирантуру физического факультета Саратовского университета! Или требовать у Александра Максимовича Коваля, директора техникума и кандидата технических наук, чтобы для физического кабинета непременно предоставили пробирки с ураном!»

Между тем, на оборудовании из физического кабинета Москвина некоторые саратовские учёные-электрики проводили серьёзные опыты по неразрушающему контролю отливок. В числе таких энтузиастов был инженер-аспирант из контрольной лаборатории Литейного завода «Серп и молот» Василий Осипович Ивановский, отец Владика. Он учился в московской аспирантуре заочно и разрабатывал проект индукционного дефектоскопа высокой производительности для контроля массовых деталей, например, шариков и роликов. Николай Иванович консультировал Василия Осиповича и сам мечтал использовать радиоактивные изотопы для обнаружения дефектов в ответственных изделиях.

А студенты преданно и дружелюбно относились к старому физику и мыслителю-пророку. Физкружок и физкабинет пользовались популярностью в техникуме.

…Учащийся литейной группы Гагарин уже на первом курсе переживал как бы разделение личности по ступеням: из-под увлечённости лирикой — театром, поэзией, романтическими романами — дыбилась, напрягая душу, тяга к естественным наукам, и в первую очередь к загадке возникновения Земли и, более того, всего пространства Вселенной. Юрий Гагарин, попав учиться к Москвину, без раздумий записался в его физико-технический кружок. На первом занятии по «наводке» Москвина Гагарина дружно выбрали председателем и старостой в одном лице.

Обстановка в кружке была согласная и увлечённая. Занятия происходили в кабинете-лаборатории техникума, на двери которой чернела стеклянная пластина с надписью зеркальными буквами: «Посторонним вход строго воспрещается». Свою лабораторию физик-пророк называл филиалом Политехнического музея. Николай Иванович рассказывал «индустрикам» о замечательных открытиях в пространствах и веществах, о том, что космос — это структура физических явлений, а физика — наука о космических процессах.

Всех кружковцев потряс рассказ Москвина о революционере-народнике Николае Кибальчиче, который перед казнью через повешенье составлял в жандармском каземате проект реактивной летательной тяги. Также сильно сокрушил учащихся рассказ о саратовском гении Павле Николаевиче Яблочкове. Этот кавалер прекрасной дамы Электры придумал проект негаснущей электрической дуги и залил изобретённым им «русским светом» каолиновых электросвечей площади Парижа, а также дворцы в Лондоне, но умер в потёмках бедной нищеты и глухой безвестности в саратовской гостинице купца Очкина, которая находится на улице Радищева, недалеко от Индустриального техникума..

На занятиях физико-технического кружка Гагарин подготовил несколько докладов. Первый был посвящён великому физику Александру Григорьевичу Столетову; изобретатель русского телефона Голубицкий и мастер дирижаблей из гофрированной жести Циолковский трепетно называли его своим учителем. Потом был доклад о «русском свете» саратовского дворянина П. Н. Яблочкова и световом давлении, открытом москвичом П. Н. Лебедевым, тоже воспитанником профессора Московского университета Столетова.

17 сентября 1952 года в Советском Союзе с большим размахом отмечали 95-летие со дня рождения основоположника теоретической космонавтики из Калуги. К этой дате был приурочен доклад Юрия Гагарина о К. Э. Циолковском. На вечере в техникуме присутствовали и студенты физического факультета пединститута, в том числе Нина Жукова, худенькая блондинка с синими, в горошек, бантами. Спустя пять лет, она будет преподавать физику и астрономию в школе № 83 на заводской окраине Саратова. А в начале октября 1957 года ещё молодая, красивая и строгая Нина Александровна расскажет десятиклассникам, в том числе и Владиславу Ивановскому, что такое первая космическая скорость — около 40 тысяч километров в секунду — и почему не падает с орбиты советский, первый в мире искусственный спутник Земли, посылающий разумные сигналы на всю Вселенную.

…По воспоминаниям выпускников техникума и пединститута доклад о Циолковском у второкурсника Юрия Гагарина получился содержательным, интересным, живым.

В народном музее Гагарина в Саратове, при Индустриальном техникуме, можно увидеть физический прибор «Реактивная тележка», с помощью которой староста физкружка Юг демонстрировал принцип реактивного движения. Там же представлена увеличенная фотография, где изображён рабочий момент занятий в кружке. На переднем плане четверо ладных, видных, весёлых «индустриков» экспериментируют с приборами «Коромысельные весы» и «Увеличительная линза на оптической скамье». Крайний слева за лабораторным столом — тщательно выбритый и аккуратно причёсанный отличник учебы Гагарин. А на заднем плане — согбенный астматик, проницательный наставник Москвин.

…Увидев в Народном музее Ю. А. Гагарина в Саратове этот снимок, Ивановский вспомнит слова Первого космонавта: «Циолковский перевернул мне всю душу… У меня появилась новая болезнь… неудержимая тяга в космос». Вот он на фото — лысоватый пророк Николай Иванович Москвин, худющий, согбенный, похожий на оптинского старца, только без бороды. Тот, который свёл их — Основоположника космизма и Первого психолога космоса.

  

Вожак дружинников

Там же, в «индустриальном» музее в техникуме можно увидеть лист из тетради, на котором Николай Иванович собственноручно написал следующее:

«Докладная записка

Учащийся группы Л-12 Ю. Гагарин в течение 1951/52 — 1952/53 учебных годов состоял председателем физического кружка, за два года сделал три доклада, с большим знанием организовывал занятия кружка. По собственной инициативе сделал электропроводку к проекционному фонарю, обучал членов кружка правилам пользования проекционным фонарём и эпидиаскопом.

Прошу вынести от лица дирекции благодарность Ю. Гагарину с занесением в личное дело.

Н. Москвин. 15.06.53 г.»

 

…Владислава Ивановского, бывшего инженера планетария, просто до слёз умилило в этом документе упоминание об эпидиаскопе.

Прибор этот не менее громоздок, чем его название, — большой, как сундук, проектор, способный отбрасывать на экран изображение заложенного в него рисунка, или картинки из книги. При работе эпидиаскоп раскаляется, как чугуноплавильная вагранка, раскидывает в разные стороны лучи света, источает запах пересохшей краски. Так легко представить себе рядом с раскалённой «светопечкой» малорослого, но плечистого и юркого паренька в чёрной техникумовской тужурке с хромированными пуговицами. Комсомольцу и дружиннику Гагарину пророк-физик доверял надзор за аппаратом, уверенный, что активист-индустрик костьми ляжет, но не допустит неуважительного отношения со стороны однокашников к доверенному ему научному оборудованию.

…Во дворе техникума, на пути к флигелю литейной мастерской был неказистый, оббитый выцветшим кумачом стенд «Лучшие люди Саратовского индустриального техникума». С весны 1953 года там коробилась чёрно-белая карточка на тонкой фотобумаге, а под портретом паренька со вздыбленным зачёсом соломенных волос было напечатано на канцелярской машинке «Мерседес»: «Отличник учёбы, член бюро ВЛКСМ Ю. А. Гагарин».

Не раз приходилось преподавателям слышать об участии Гагарина в рейдах комсомольцев-оперативников, помогавших милиции.

Однажды Гагарин шёл вечером в общежитие и в переулке услышал крик. Бросился на помощь. Перепуганная насмерть женщина с трудом объяснила, что какой-то хулиган в узких брючках и ботинках на толстых подошвах вырвал у неё плетённую из тростника кошёлку с деньгами и ключами от дома и скрылся.

Юра побежал в указанную сторону. Нагнал злоумышленника возле водоразборной колонки в Шелковичном переулке и, безоружный, вступил в схватку с размахивавшим бритвой грабилой. Умелым приёмом выбил из его руки «писку», сделал ногой подсечку и завалил наземь.

Сумка была возвращена потерпевшей.

…После вечера памяти К. Э. Циолковского, уже в общежитии на Мичуринской улице, в кругу друзей из своей девятой комнаты Юра раскованно рассказывал, как Константин Эдуардыч вместе с неким физиком-трамвайщиком полетели на Луну, прихватив с собою для разведки лошадь, которая не знала, что её вес на Луне вшестеро меньше, чем на Земле. Эта лошадь слишком резво прыгала и разбилась о каменную глыбу. Её мясо и кровь сначала замерзли на лунном морозе, а потом высохли от стоградусной жары. На останки лошади сбежались космические мухи, которые не умели и не могли летать, а только скакали, словно блохи.

Индустрики по-мужицки гулко гоготали, а кто-то из «старичков», бывших фронтовиков, предположил:

— Может, это наш Николай Иванович летал с Циолковским?

— Может быть, — согласился Гагарин. И тоже рассмеялся.

…На уроке психологии Гагарин задал вопрос преподавательнице Надежде Святославовне Шапировой насчёт мотивации злого умысла и вообще, откуда берутся грабители и хулиганы? Белолицая красавица-психолог разволновалась, зарделась, отвечая. Она складно говорила про исторический материализм, который учит, что преступность имеет социальные корни, которыми являются пережитки дореволюционного прошлого.

20 мая 1953 года группа хулиганов, вооружённых опасными бритвами, ограбила гражданку Валентину Чистоклетову, которая после смены возвращалась из трамвайного парка домой. Вагоновожатая обратилась за помощью в студенческое общежитие Индустриального техникума на Мичуринской улице. Среди дежуривших был Юра Гагарин. Смелые, быстрые парни-баскетболисты выбежали в лунную ночь, кинулись по Советской улице и уже недалеко от госпиталя нагнали налётчиков. Те надеялись скрыться до утра в Детском парке. Хулиганов обезоружили, повязали и сдали в милицию.

Во время летних каникул между вторым и третьим курсами Юрий Гагарин и его друг с Астраханской улицы Костя Лозгачёв работали физруками в пионерском лагере на 6-й Дачной остановке, в лесу. С ними отрабатывали практику пионервожатыми Нина Жукова — студентка из пединститута и Таня Андреева, учащаяся педучилища.

Девушки рассказывали журналистам саратовской комсомольской газеты «Заря молодёжи», что физрук Гагарин по прозвищу Юг первым делом ввёл в лагерную жизнь физзарядку с беготней и весёлым «ором». Начиналось с того, что после подъёма Юг и художник Костя обегали деревянный лагерный барак яркорозового цвета и опрокидывали холщёвые кровати-раскладушки, на которых пытались спрятаться в коконах-одеялах «совы» — любители постельной неги.

В первые же дни лагерной жизни пионеры под руководством вожатого Юга расчистили от камней и мусора баскетбольную площадку, связали из бечовки сетки для колец на щитах.

Вечерами разучивали и пели песни — пионерские и военные. Подыгрывал самодеятельному ансамблю слепой баянист Иван Демьянович Паницкий, саратовская знаменитость пятидесятых годов прошлого века. Он был солистом областной филармонии, а летом охотно соглашался поработать с детьми в пионерлагерях.

Юрий Гагарин очень любил детей. И они обожали вожатого Юга. Учительница физики Нина Александровна Жукова, вспоминая лагерь на 6-й Дачной, рассказывала, что когда индустрик Гагарин уезжал из лагеря в свой родной городок Гжатск, все детдомовские пионеры набрали букеты: мальчишки из васильков, девочки из ромашек и долго-долго махали этими букетами вослед Югу. А он всё время оглядывался с грустным лицом, уходя к остановке дачного трамвая по аллее между сиреневыми кустарниками.

На заработанные в роли физрука деньги Гагарин купил себе светлосерый, в полоску, костюм, часы марки «Победа» и трехколёсный велосипед для племянницы — дочки старшего брата Валентина Алексеевича.

  

  

Глава шестая

Ветки сирени

  

Валин трамвай

Вдоль по прямой Астраханской улице от начала у Товарки до конца на Сенной площади тянулись кучные заросли сирени. В некоторых местах посадки были непроходимыми: присядешь на корточки и, заглянув под кружевной наряд листвы, увидишь корявое многостволье, учащённое до непроглядности.

Между посадками, над которыми угрюмыми переростками сутулились ясени, и мостовой лежали трамвайные рельсы; по ним бегали голубые, с помятыми боками вагончики. Зимой в трамвае, ходившем туда и обратно от кольца у железнодорожной станции, до кольца возле Крытого рынка, бывало холоднее, чем на улице, летом пассажиры задыхались от пыли. Ножки скамеек извивались чугунным литьём; грубым сукном послевоенных лет были отполированы деревянные сиденья.

В мае зацветала в посадках сирень. Верхушки кустов как бы обвевались лазурно-розовым спокойным пламенем. Цвет был обильным, как первый снег.

Утром Владик перебегал мостовую из брусчатки, перескакивал через заросшие лебедой трамвайные рельсы и ломал в посадках оперённые цветами ветки. Уже не торопясь, зарываясь лицом в прохладный от росы букет, нёс сирень домой. На подоконниках в комнатах, на кухонном столе в банках с водой стояли букеты.

Неудивительно, что в такую пору могли прийти в голову счастливые мысли. Однажды Владика осенило: если подарить вагоновожатой Вале букет сирени, то она, пожалуй, разрешит прокатиться на трамвае бесплатно и, может быть, даже пустит в кабину.

У Вали была толстая светлая коса; она так укладывала её вокруг макушки, что издали казалось, будто к голове задорно пришлепнута беличья шапка. Она носила бусы из мелких серебристых шариков и голубые стеклянные сережки — под цвет глаз. Одевалась просто: ситцевое платье с коротким рукавом или светлый трикотажный свитер с высоким воротом. И всё же мальчишки с Астраханской и пересекающих её Шелковичной и Рабочей улиц считали вагоновожатую трамвайного маршрута «А» В. А. Чистоклетову первой красавицей Саратовского трампарка и гордились, что она водит трамвай самого уважаемого маршрута: от кольца у Крытого рынка до кольца у товарной станции Саратов-2.

От Товарки до Крытого и обратно у двери Валиной кабины торчали, сменяя друг друга, ухажёры, стараясь рассмешить Чистоклетову разными шуточками. Она же только неприступно хмурила волнистые шнурочки тёмных бровей. Трамвай катился вдоль цветущих посадок, но почему-то никому из парней не приходило в голову подарить Вале хотя бы веточку сирени.

Федун Мочкин пытался закрутить с Валей любовь. В плечах он ещё был по-мальчишески узковат, но уже вытянулся в мужской рост; над верхней губой пыжились редкие волоски, а лоб и впалые щёки Федуна были красноватыми от прыщей — точно лицо надраили тёркой. Владик старался не попадаться ему на глаза. Никогда не пройдёт мимо: остановит, заставит вывернуть карманы штанов. Если окажется рубль, который мать дала на кино, заберёт себе. Если ничего не найдёт, так сам даст щелбана по макушке. У него ловко выходило: зацепит средний палец большим и, взмахнув кистью, посадит щелчок так больно, точно камнем стукнет.

Один раз, когда Владик ехал с билетом в переднем вагоне, видел, как Мочкину досталось от Чистоклетовой. Просунув голову в щель между дверью и косяком, он, должно быть, старался рассмешить Валю. А Владику смешно было смотреть на его тощий зад и похожие на картофельные росты ноги в узких брючках и ботинках на толстенных подошвах.

На остановке у павильона «Пиво-воды» Федун вдруг отпрянул назад, точно ему в лицо брызнули кипятком. Дверь распахнулась, показалась Валя, вставшая со стула-вертушки.

— Покажи-ка свой билет, — потребовала она, указывая пальцем в Федуна.— Зайцем катишься, пацан, а туда же, про эмоции! Кыш отсюда, шпана товарная, а то комсомольцам сдам!..

...Взбежал на пригорок и понёсся навстречу Валин трамвай. Между синеватых рельсов торчала полынь; она была закапана мазутом и обхлестана; шпалы лежали вкривь и вкось, рыжие, гнилые. Мотались и подпрыгивали сцепленные жестяные вагоны. Валя из-за стекла зорко всматривалась в путь. Руки раскинуты: в левой скорость, в правой — тормоз. А за спиной ведущий и ведомый вагоны, набитые мешками, авоськами, кошёлками и едущими с базара людьми.

Владик держал букет над головой, и помахивал, как флагом.

— Ладно, так и быть, прокачу,— сказала Чистоклетова, когда трамвай остановился. — Только до Детского парка, дальше диспетчерская — меня ругать будут.

До парка было всего две остановки: Шелковичная и Рабочая.

Она взяла букет и спрятала лицо в сирень. В тот день Владик впервые заметил, как меняются глаза у женщин, когда им дарят цветы. Валя вскинула голову — её лицо точно омылось. Прижав сирень к груди, улыбнулась. Конечно, не ему она улыбалась — что был для неё мальчишка-пятиклассник Владик Ивановский, сын инженера с завода «Серп и молот»!

На остановке возле Детского парка Валя ещё раз понюхала букет.

— Ну, вылетай!

— Ещё прокатишь?

— Приноси сирень — и, может быть, когда-нибудь...

...Мягкие светло-зелёные сердечки листьев сирени округлялись и темнели. Всё меньше оставалось метёлок с бутонами: они превращались в пушистые соцветия. Праздник продолжался, он достиг высшей точки: каждый куст в посадках был объят бесшумным пожаром цветения...

Пока Владик ждал Валин трамвай, перебрал весь букет, но нашёл только одну «пятёрку».

В кабине он протянул ладонь с крошечным цветком-звёздочкой вагоновожатой:

— Вот, съешь!

— Ой, счастьице нашёл! — обрадовалась Валя. Но не взяла «пятёрку».

— Счастье не дарят, нужно искать самой.

Цветочек был горьким. Но горечь недолго держалась во рту — очень уж маленькой была та сиреневая звёздочка.

У Валентины была привычка — напевать во время работы. Как раз хватало одной песни от остановки до остановки. На следующем перегоне пела уже другую песню.

— Валя, сказать, какая у меня мечта?

Вагоновожатая посмотрела на «камышинского» с любопытством.

— Вот кончу школу и тогда поступлю в лётное училище. Буду на реактивных летать!

— Все пионеры хотят в лётчики. А вот у меня старший брат Иван на торпедном катере воевал и погиб на Балтике... Как будто других профессий нет!

— Валь, а у тебя мечта?

— Есть...

— Какая?

—Счастьице найти, — сказала она, и в улыбке обнажила верхнюю строку из ровных жемчужин.

Тут Владик решился на главный вопрос.

— Валь, скоро выйдешь замуж?

Белозубую улыбку словно встречным ветром сдуло.

— Ну, даёшь! Кто ж тебе сообщил?

—Вчера видел, как с индустриком Югом в кино под ручку ходила!

— Да? — Валя, поджав губы, строго взглянула на Владика. — Ну и что?

Приближалась остановка «Детский парк», за которой следующая — Михайловская улица, а там — диспетчерская. Времени на колебания не оставалось. Собравшись с духом, Владик выпалил:

— Ты не спеши, Валь, ещё подумай!.. Твой индустрик укатит по Рязано-Уральской железнодорожке куда-нибудь в Омск-Томск после техникума по распределению — и жди тогда его, надейся... А я реактивным лётчиком буду, когда подрасту. Испытателем!.. Ты потерпи маленько, Чистоклетова, подожди меня. И я обязательно женюсь на тебе, честное слово!

Малиновые губы Валентины сжались в сердечко, она вскинула плечи, угнула обвитую пышной косой голову, но выдержала, не расхохоталась.

  

Детский парк

От Рабочей до Михайловской улицы простирались до революции пределы богатого Храма Святого Князя Владимира, который в тридцатые годы был взорван до самого основания. На квадратном участке города советская власть устроила рекреационную зону детской культуры и отдыха.

В летнее время дети кружились в Детском парке на карусели, заглядывали в глаза лисам и волку, скучавшим в остро пахнувших диким помётом вольерах, смотрели артистов и акробатов на большой и малой эстрадах, а зимой под радиомузыку скользили на коньках по ледовым зеркалам большого и малого катков.

В парке был кинотеатр (там крутил фильмы вездесущий киномастер Анатолий Фёдорович) и небедная библиотека-читальня. Примерно треть зелёной зоны занимал стадион, где в бесплатной доступности находились гимнастическая площадка, теннисные корты, площадки для волейбола и баскетбола. Вот только для футбольного поля места не хватило. Зимой по периметру парка прокладывалась тренировочная лыжня.

…В добротной и трогательной книге, написанной директором Народного музея Ю. А. Гагарина Владислав Ивановский увидел снимок, всколыхнувший память до придонья.. То было низкокачественное фотоизображение элемента чугунной ограды, очерчивающей Детский парк в Саратове. Узор решёток — пересечённые, как бы запечатлённые в качении кольца между направляющими меандрами уносили душу в далёкое время. Как легко через такую решётку парковой ограды перемахивал в детские годы Владик, уклоняясь доходить до ворот!

В пору его детства одна из самых успешных баскетбольных команд в Саратове принадлежала Индустриальному техникуму. В 1953–54 годах в команде играл студент литейного отделения Гагарин, принимавший участие в формовке и отливании решеточных секций.

На волне памяти Ивановский переносился к парадному входу в Детский парк со стороны госпиталя на Советской улице — к высокой двутавровой арке, упёртой на пятиметровой примерно высоте в оштукатуренные кирпичные столбы. На вершинах тех «столпов» с горнами навскид и с вскинутыми к зениту лицами стояли — ноги на ширине плеч — два красногалстучных пионера.

Под крашеную алюминиевой пудрой стальную арку входил Ивановский в Детский парк, в зелёные тени рослых дубов и ясеней, с весёлой игрой светлых бликов на краснокирпичной посыпке аллей, с отгороженными почти невидимой стальной сеткой кортами, волейбольными и баскетбольными площадками стадиона, где охотно собирались зрители и происходила борьба брызжущих молодым потом игроков, где были признанные авторитеты, имевшие немалое число поклонников и поклонниц.

Были такие и у Юры Гагарина из команды СИТа; несмотря на невеликий рост, он имел накачанную мускулатуру и пластичное сложение — в этом убеждает опубликованная во всех книжках про Гагарина фотография: баскетбольная команда техникума, правофланговый капитан, обнимающий правой рукой мяч, похожий на глобус! Рост лидера команды — 162 сантиметра...

Кумиром молодого Гагарина был преподаватель физкультуры техникума Геннадий Григорьевич Соколов, настоящий друг-физрук, коренастый, краснощёкий, с белёсыми щёточками бровей, фронтовик и довоенный чемпион России по прыжкам в высоту, туго накачанный физзарядом и жизнелюбием. Соколов сразу разгадал в своём юном подобии — студенте Гагарине — организаторский талант и убедил спортивную общественность техникума избрать юркого активиста секретарём спортивного совета.

Гагарин организовал ещё одну баскетбольную команду — из новичков, которую сразу же окрестили «низкорослыми». И стал её капитаном.

Начались регулярные тренировки, игры. Весна и лето сокращали активность лыжников, и Юра переключался на баскетбол.

Однажды тренеры обеих команд техникума решили провести товарищескую встречу.

Началась игра. «Высокорослые» снисходительно поглядывали на «малышей», надеясь на лёгкую победу, но те отчаянно кинулись в атаку. Первый период они выиграли!

Во втором периоде «высокорослые» отчаянно пытались выправить положение, сбивали с ног «малышей», но счёт снова был не в их пользу. Болельщикам нравился игрок Гагарин.

— Юг, юркни! — кричали они.

Гагарин проскальзывал между рослыми баскетболистами, умело уходил от нападающего, передавал мяч товарищу по команде или сам метко бросал по кольцу.

И в третьем периоде явный перевес был на стороне «низкорослых». Их соперники сникли, злились друг на друга и на болельщиков, которые горячо поддерживали «малышей», особенно результативного Юга.

В сентябре 1953 года, когда Гагарин стал учиться на третьем курсе, его выбрали председателем баскетбольной секции.

«Почему именно баскетбол является моим излюбленным видом спорта?— вспоминал он в своей книге «Дорога в космос».— Эта игра очень динамичная, она воспитывает чувство локтя, товарищества. Игра, как вы знаете, ведётся в высоком темпе. Поэтому спортсмен-баскетболист, регулярно проводящий тренировки, приобретает глубокое, надёжное, ритмичное дыхание, выносливое «спортивное сердце».

Нужно помнить, что всё это происходило на втором-третьем годах учёбы, когда Гагарина ещё не отпускала литература и сцена художественной самодеятельности, когда он всё более увлекался идеями космизма, распространявшимися в физическом кружке. И подчеркнём главное — на уроках русского языка, физики, математики преподаватели не принимали во внимание общественные обязанности и спортивные увлечения — лепили двойки безжалостно, если только были для того основания. Но обязательный, памятливый, энергичный и юркий Юрий успевал всюду и учился даже без троек.

  

Аэроклуб на Рабочей улице

У Шурика-Сурика, крепко сбитого черныша с удивительно жёсткими, как щетина сапожной щётки, волосами был как бы обет воздухоплаванию: отец его, фронтовой авиатор, состоял пилотом и лаборантом по моторам в Саратовском аэроклубе, располагавшемся по улице Рабочей, 22.

Этот вислоплечий, угрюмого вида чуваш, у которого густоволосый зачёс начинался почти что от самых бровей — чёрных, как вакса, был молчалив, строг и трогательно добр. Когда бы ни зашёл Владик к Сурику в полуподвальную, на четверых, комнату-квартиру, инструктор аэроклуба Егор Спиридонович, если оказывался дома лежащим в майке и военных брюках-галифе на выпуклом дерматиновом диване без покрывала, непременно вскакивал, сурово двигал похожими на танковые гусеницы бровями и угощал Владика конфетами-«подушечками» в крупную полоску. Владик и Сурик частенько захаживали в готической архитектуры особняк на Рабочей улице, в котором до революции было германское консульство, а после гражданской войны — кузница лётных кадров.

В середине пятидесятых годов прошлого века это было. В клубном вестибюле Владик разглядывал в натуре авиационные моторы, приборные доски самолётов, подробнейшие чертежи поршневых машин. Видел, как счастливчики-курсанты укладывали на длинных столах бело-шёлковое изобилие парашютов, как отрабатывали они приземление, прыгая с похожего на спортивный пьедестал почёта фанерного возвышения.

В те вешние, детскопарковские годы Владик и Сурик мечтали об авиации конкретно: поскорее окончить седьмой класс и поступить в авиационную спецшколу, располагавшуюся поблизости от Индустриального техникума.

Где-то в шестом, примерно, классе Сурик предложил провести вестибулярные испытания и привёл Ивановского к стоявшему в вестибюле аэроклуба на одной ноге странному креслу, склепанному из алюминиевых труб и уголков. Владик сел в это вёрткое седло, и Суриков, ухватившись за рукоятку-вертикаль, стал раскручивать. Владику надолго запомнилось, как помутилось и всё слилось у него в глазах, а потом вдруг он полетел внутри долгой и пёстрой винтовой трубы. А дальше могучая сила вырвала Владика из седалища и влепила в вертикальную стену, пахнувшую паркетной мастикой, из которой никак он не мог выделиться. В действительности Владик вылетел на дубовый паркет, потому что «испытатели» забыли запереть страховочную перекладинку. Как раз в тот момент прозвенел звонок, и из классных комнат высыпали в вестибюль курсанты на перекур.

Помнится, что помог добровольцу-испытателю отлипнуть от паркетной «стены» светлоглазый крепыш-курсант. Увидев 12 апреля 1961 года фотографии Первого космонавта, Владик счастливо поверил, что именно индустрик Юг подал ему крепкую руку в трудной ситуации. Это был, свято верил Ивановский, тот самый Гагарин, который с Валей-вагоновожатой ходил под ручку в кинотеатр на Рабочей улице. Отчётливо сияла в радужно-нежной зыби памяти Владика честная, озарённая белизной крепких фасолин-зубов «пионервожатская» улыбка комсомольца из аэроклуба.

…В годы Советской власти речной, степной, и купеческий Саратов стал городом военно-воздушной славы. Ещё перед Великой Отечественной Саратовский завод комбайнов, пионер советской индустриализации, был преобразован в авиазавод, подчинённый военно-воздушному КБ генерала Яковлева, и многие сотни истребителей «Як-3» взлетели с заводского ародрома, чтобы защищать советские просторы.

О великодушии саратовских колхозников, даривших фронту боевые самолёты, сложены стихи и спеты песни. Но воистину славен Саратов героями-лётчиками.

Первый среди них Иван Доронин, получивший звание Героя Советского Союза в год рождения Гагарина — 20 апреля 1934 года за спасение экипажа ледокола «Челюскин».

Саратовец Сергей Тархов командовал истребительной авиаэскадрильей, защищавшей небо Мадрида, и в одном из боёв осенью 1936 года «в чистом небе над всей Испанией» сбил огнём пулемётов 5 фашистских стервятников. Вскоре после того он был тяжело ранен и погиб, отмеченный званием Героя посмертно.

Виктор Рахов разгонял японских налётчиков в районе Халхин-Гола, провёл летом 1939 года более 60 воздушных боёв, во время которых подбил 8 вражеских истребителей. Смертельно раненый, умер в госпитале, не узнав, конечно, что причислен к плеяде советских героев. По улице Рахова в Саратове Гагарин выходил к Детскому парку на баскетбольные игры, к заводу «Серп и молот» на преддипломную литейную практику. Или подъезжал на трамвайчике из двух вагонов кольцевого маршрута «А».

Одним из самых знаменитых в период гитлеровского нашествия был Таманский женский авиаполк, в котором служила саратовская студентка Раиса Аронова, совершившая 960 боевых вылетов. Герой Советского Союза Марина Раскова (легенда довоенных лет, участница женского перелёта на Дальний Восток) в конце октября 1941 года в Саратове сформировала три женских авиационных полка. В районе Саратова она и погибла в январе 1943-го, во время полёта в тумане.

В большом списке саратовских героев-лётчиков 26 мест принадлежит воспитанникам аэроклуба. Замыкает его Герой Советского Союза, первый в мире лётчик-космонавт Ю. А. Гагарин.

Здесь же следует вспомнить и созданную в годы войны Саратовскую спецшколу лётчиков — нечто подобное суворовскому училищу (такое в городе на Волге тоже имелось). Специальная авиашкола внесла без сомнения весомый вклад в оборону государства, подготовив сотни воздушных курсантов. К сожалению, в 1955, когда Владик и Сурик нацелились поступать в неё, спецшколу вдруг расформировали в соответствии с хрущовской программой усечения советской военной авиации.

Главным авиационным заводилой в группе литейщиков Саратовского индустриального техникума был Виктор Порохня. Он поступал в авиационную спецшколу в Саратове ещё до начала учёбы в Индустриальном техникуме, но не одолел тогда экзаменационный барьер. Так что на литейном отделении Виктор учился как бы вынужденно, продолжая мечтать об авиации. На этой-то волне он и с Гагариным подружился — тоже неравнодушным к небу человеком.

Ставший впоследствии историком, доктором наук, преподавателем Московского авиационного института, В. С. Порохня написал книгу воспоминаний о дружбе с Гагариным, где рассказал, что ещё весной 1953 года, когда сдавали экзамены в техникуме за второй курс, прослышали «индустрики» про только что открывшееся в Саратовской области, в городе Красный Кут, училище гражданских лётчиков. Хотели рвануть туда всей командой, но скоро одумались, послали Порохню на разведку. А он привез невесёлую весть: в новое училище принимали только с аттестатом школьной зрелости или с техникумовским дипломом.

В один из осенних дней 1954 года, когда Гагарин был на тренировке в Детском парке, туда прибежал возбужденный Виктор и объявил:

— Ребята, отличная новость, в аэроклуб принимают с четвёртых курсов техникумов.

Проверить сенсацию было проще простого: аэроклуб находился в двух шагах от Детского парка.

Сразу после тренировки пошли туда — и получили подтверждение: да, четверокурсники могут записаться в аэроклуб на лётное отделение, но требуется разрешение от дирекции. Там возражать не стали, ведь Гагарин и его команда были сильными учащимися.

Всю зиму 1954-55 годов готовили в техникуме дипломные проекты, а в аэроклубе изучали при участии инструктора Егора Спиридоновича материальную часть самолётов. Весной начали подготовку к парашютным прыжкам и полетам на самолёте Як-18. Кажется, именно в эту пору Владик с Суриком особенно часто наведывались на Рабочую 22, в аэроклуб. Может, в самом деле, это Юрий Гагарин помог «камышинскому» Владику, вылетевшему из вращающегося кресла, «отклеиться» от паркетного пола, пахнувшего разведённой в керосине мастикой?

  

  

Глава шестая

Чкаловское  направление

  

Первое приземление

…В 1968, после гибели Гагарина, Владислав Ивановский приехал из Калуги в творческую командировку в родной Саратов. Побывал в Индустриальном техникуме на улице Сакко и Ванцетти — там организовали большую выставку в память о великом выпускнике-герое. Местный художник подарил техникуму большую картину-пейзаж, на которой только что приземлившийся Первый космонавт в оранжевом костюме, сняв скафандр, мокрочубый, будто после купания в Волге, счастливо улыбался родной планете и человечеству.

Читавший ещё при жизни Гагарина его первую книгу «Дорога в космос», Ивановский хорошо помнил, как описывал Первый космонавт своё первое приземление — с парашютом, на пригородное саратовское поле в 1955 году, вскоре после Десятилетия Победы.

«Я уже не помню, как мы взлетели, как По-2 очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко... Жутковато...»

Так рассказывал Юг о своём самочувствии на рассвете 18 мая 1955 года. Пилот боевого самолёта времён Великой Отечественной По-2 Егор Спиридонович и инструктор Мартьянов посадку совершали без новичка-индустрика. Курсант аэроклуба Гагарин всё-таки сам отцепился от кабины и ринулся к земле. Потому что осознавал себя настоящим волгарём.

По-военному строгое правило действовало в аэроклубе: чтобы получить допуск к полётам, курсант вначале должен был прыгнуть с парашютом.

Гагарин вместе с группой кандидатов в лётчики вскоре после Дня Победы в мае 1955-го приходил под утро в аэроклуб на Рабочую улицу, чтобы автобусом ехать в пригородные Дубки, где был учебный аэродром. Автобус был похож на сплюснутую с боков огромную серую шляпу. Впереди, как нос ежа, вытянут мотор. Единственная дверь открывалась шарнирной рукояткой водителя. Вместимость двадцать человек.

Столько их и было, кандидатов в пилоты. И, как назло, два раза подряд будущие лётчики впустую приезжали в палаточный городок в Дубках.

— Погоды нет, ребята, и сегодня не будет, — говорил им Дмитрий Павлович Мартьянов, инструктор летной подготовки. Крупный, рослый, с «чкаловскими» светлыми завитками обочь высокого лба, мастер пилотирования был лет на десять старше курсантов. Не так давно оставил боевую авиацию по обстоятельствам дисциплины.

— Видите, ветерок, — с душевным сожалением говорил Мартьянов. — При таком ветре действовать без опыта рисково. Надо, ребятки, начинать при нормальных условиях погоды…

Только на третий раз аэродром встретил хорошей атмосферой: небо было без облаков, а утро без признаков ветренности. В тот день вместе с ними на аэродром приехали девчата из пединститута. Может, те самые, кто приходили к «индустрикам» на вечер космонавтики. Тогда девчата-физики были нарядные, с яркими бантами в пришпиленных на затылках тяжёлых косах, румяные и задорные. А из автобуса на аэродромное поле трюхались бледные, перепуганные, с сонными лицами. «Словно лосихи в зимнем лесу нахохлились»,— подумал Юрий, глядя, как дипломница физмата Нина неумело тащит ранец с парашютом. «Неужели и у меня такой же вид?» — подумал он и пристроился к остальным курсантам, вставшим в шеренгу, чтобы выслушать последние советы инструктора.

— Ну, как, боязно? — спросил Юрий крайнюю в строю худенькую русоволосую девушку с синими бантами в горошек. Это была Нина Жукова.

— Конечно, страшно! — откровенно призналась сероглазка. — А ты что такой равномерный: прыгал, поди, уже разов десять, на мастера спорта жмёшь?..

— Да что ты, я тоже первый раз.

— Равняйсь! Смирно! — налетели издали команды. — Юрий вытянулся.

— Первый тренировочный прыжок с высоты 800 метров,— говорил инструктор,— вы выполняете для того, чтобы лучше усвоить знания теоретического эшелона, а также с целью, чтобы получить право летать.

Юрий поднял ранец и тут же почувствовал, что у него вылетело из головы все про ремни и карабины. Он попытался застегнуть тусклые детали, но они почему-то не щёлкали. Он долго возился, пока, наконец, ему удалось дрожащими от возбуждённости руками их застегнуть. Блондинка Нина серыми глазищами смотрела на «индустрика», надеясь приладить лямки и карабины так же, как сделает это он, а когда увидела его мокрые от пота суетливые руки, разочарованно сказала:

— Я и правда думала, что ты уже прыгал, а ты сам толком не умеешь... — она улыбнулась и добавила:

— Смотри, по-моему, я верно надела? Маленький, запасный — вперёд, а основной — сзади.

— Верно! — живо отозвался Гагарин, и ему стало неловко за свои опасения и страхи. «Девчата боятся больше меня, а делают всё, как надо!»

Маленький, обтянутый серой перкалью — крашеным брезентом — самолётик ПО-2, пофыркивая прогретым мотором, стоял неподалёку. Мартьянов быстро поднялся, покачнув машину, на крыло и сел в кабину позади пилота Егора Спиридоновича.

   Самолёт побежал по полосе, и вскоре над полем раскрылся кремовый купол парашюта инструктора Мартьянова.

   Когда машина приземлилась и подрулила, наступила очередь курсантов.

— Гагарин!

— Я, — бойко ответил Юрий, и внутри у него словно что-то оторвалось.

— К самолёту!

Всё было впервые — и полёт и предстоящий прыжок.

Сперва Юрия оглушил рёв мотора и свист ветра. Потом он стал думать о том, как ему, наверное, трудно будет оторваться от самолёта. «А вдруг не раскроется… а вдруг закружится голова?.. Мокрое место на коровьем выгоне останется!» — думал Юрий, пока машина набирала высоту. Временами её встряхивало в воздушных потоках, и Юрий инстинктивно хватался за высокий борт кабины.

Земля всё глубже и глубже в воздушном море атмосферы ... Вот уже выгнутый горизонт дна накренился и ушёл куда-то под обтянутое зелёным брезентом крыло. «Заходит на выброс, ох, сейчас… да, прыгать»,— подумал Юрий.

— Готов, Гагарин? — услышал он «чкаловский» весёлый голос Мартьянова.

— Готов! — курсант дрессированно откликнулся и медленно стал подниматься на ноги.

— Давай, давай! Девчата-то смотрят, неудобно! Да гляди, казённые кирзачи не упусти! (Мартьянов знал, что Юрию достались сапоги номера на два больше его ноги). Стиснув зубы, крепко держась за край кабины, «индустрик» полез на крыло.

— Пошёл!!! — резко крикнул инструктор, и Юрий, отпустив край, полетел против ветра.

   Он кувырком падал на дно атмосферы. Земля... Небо... Земля... Луна, утренняя, белая, как ватрушка… И вдруг почувствовал, как с шелестом и свистом, рванувшись из ранца, вытягивается и с хлопком раскрывается купол парашюта. Так же вырвался из груди вздох облегчения.

«Всё! — думал Гагарин.— Теперь всё, гарантия, вернусь живым. Главное—ноги вместе!»

Юрий, слегка раскачиваясь на стропах, плыл над рассветной землёй. Волга уже посверкивала бликами, в утренних лучах проявлялся, как на фотобумаге, город, проступала в полях весенняя зелень.

Всходило ярое, отливающее червонным золотом солнце. Его лучи выхватывали предметы с одной стороны, и светотени были такими контрастными, что пропечатывались в пейзаже каждая травинка, каждый кустик и камешек.

«Вот так красота! — расслабляясь от страха, думал Юрий. — И правда, Земля — планета. Голубая… А Луна — чистое серебро».

После Гагарина на этот же По-2, к Фёдору Спиридоновичу посадили студентку из педвуза, которая всё подтрунивала над «индустриком» в автобусе. На земле-то Нина Жукова была бойкая, а в воздухе растерялась. Вылезла на крыло, перепугалась и — ни туда, ни сюда. Так и вернул её инструктор на аэродром.

Никто над ней не смеялся. С каждым такое в первый раз может случиться.

Инструктор Мартьянов был доволен приземлением Гагарина. По его тренерским намёткам выходило: из «светленького» может получиться лётчик. И чтобы твёрже убедиться, Мартьянов решил в тот же день снова «вывезти» Юрия, ещё раз испытать в воздухе.

Теперь взлетели на спортивном самолёте ЯК–18. Пилот Мартьянов закладывал глубокие виражи, клал машину «на крыло», вводил в пике, поднимал её свечой вверх и снова бросал к земле.

Никогда ещё «индустрик» не испытывал ничего подобного. Его сильно болтало, но едва самолёт вырывался на горизонталь, Гагарин начинал восторженно и пристально всматриваться в окружающее пространство, зорко разглядывать землю, как бы исследуя Землю, следить за приборами.

Гагарин ясно понял: Дмитрий Павлович испытывал его. Выдержит парень калейдоскоп страстей — фигур пилотажа — будет летать, попросит пощады — не видать ему неба.

И Юрий не попросил пощады, хотя временами ему казалось, что «як» вот-вот потеряет управление и рухнет на землю. Он смотрел, как, прорезая облака, вибрируют концы крыльев, порой, казалось, слышал, как к рокоту двигателя примешивается скрежет ломающегося металла, но мотор уверенно ревел с новой силой, и самолёт выделывал новую, ещё более тяжёлую для него, пассажира, внеземную загогулину.

  

Диплом педагога

У саратовских парней был строгий экзамен на звание волгаря — то есть бедового и крепкого духом мужика. Надо было хоть раз переплыть Волгу. Не всю, конечно, — возле Саратова её общая ширь более трёх километров. Хотя бы коренную часть, от плотов у Провиантского спуска до Казачьего острова. Тут метров 800 надо было махать сажонками наперекор быстрине, одолевая крутую волну.

   Владик сдавал такой экзамен своему дядюшке Анатолию Фёдоровичу. Так неуютно чувствуешь себя до середины: страх вяжет руки, заплетает ноги, и, только прорвавшись за половину пути, успокаиваешься гарантией: заветный берег уже различим, доплыву!

Конечно же, «индустрики» гагаринского поколения, многие дни проводившие у Волги, запросто перемахивали вплавь на Казачий.

…Успешно завершив учебную пилотскую программу аэроклуба, Гагарин одновременно подготовил и на «отлично» защитил дипломный проект литейного технолога. В качестве подобного Владимиру Алексеевичу Никифорову мастера производственного обучения получил распределение на военный завод в Томск. Однако ехать в Сибирь молодой специалист Гагарин всё-таки раздумал.

Был в его жизни особенный денёк в июне 1955-го, когда, спрятав в укромном месте лёгкую одежонку, Юрий прыгнул с крутого бережка в Волгу под Бабушкиным взвозом. Переплыв стрежень мощными спортивными гребками, он упругой поступью вышел по мелководью на остров. Там лёг на горячий песок, заслонил глаза рукой от солнца и стал трудную думу думать: ехать по направлению из управления или под покровительством военкомата на лётчика доучиваться?

Экзамены Юрий сдал отлично, успешно защитил диплом и получил квалификацию техника-технолога литейного производства и литейного педагога. В выписке из сводок успеваемости учащегося IV курса литейного отделения группы Л-42 Юрия Алексеевича Гагарина против 32 предметов стоят пятерки. Только против психологии — 4.

«Хорошо» оценила знание человеческого фактора Гагариным психолог по совместительству Шапирова. Не по злу, а по объективности. Не знала трепетно строгая Надежда Святославовна, что недоразумение учинил нахальный, как её супруг, учащийся литейщик: перед самым ответом поменялся с Юрием экзаменационными билетами. Пришлось Гагарину шпарить экспромтом, при этом малость запутался в терминологии.

Для Первого космонавта буравящим стимулом в познании человека оказалась эта «четвёрка» в дипломе. Жажда постижения открыла Гагарину отношения понятий, касающиеся сознания человека, на время покинувшего колыбель разума — родную планету. Об этом Ю. Гагарин и В. Лебедев написали книгу «Психология и космос», которая была опубликована издательством «Молодая гвардия» весной 1968 года. Может, послал бы эту книгу Юрий Алексеевич в Саратов красивой женщине-психологу Надежде Святославовне. Да только вышла эта умная, с дальними перспективами научно-популярная книга уже после трагической и таинственной по обстоятельствам гибели Первого космонавта.

После защиты дипломного проекта совесть «индустрика» Гагарина была чиста: главного он добился. «Ничего меня не связывало, — вспоминал позже Ю. А. Гагарин. — Родителям помогали старший брат и сестра, своей семьёй я пока ещё не обзавёлся. Куда захотел, туда и поехал. Знания везде могли пригодиться. В стране шли большие созидательные работы. Товарищи разъезжались — кто в Магнитогорск, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, и каждый звал с собой. Я ведь со многими дружил, привык жить в коллективе, в общежитиях...».

В последующие дни Юрий летал вместе с инструктором, а потом и самостоятельно на учебном Як-18.

  

Лётный лагерь «Дубки»

И все же начало самостоятельных полётов Юрий пропустил: в это время в техникуме шли государственные экзамены. В аэроклубе волновались: как же так — комсорг курсантов и вдруг не явился на полёты...

Но Юрий всё-таки преодолел душевный кризис профессиональной ориентации и появился в Дубках на поле аэроклуба.

Его командир звена Сергей Иванович Сафронов, Герой Советского Союза, боевой пилот, лично знавший Чкалова, строго посмотрел на Юру, когда тот, щёлкнув каблуками, доложил:

— Товарищ командир! Курсант Гагарин прибыл после сдачи экзаменов и получения диплома. Разрешите приступить к полётам.

— Как сдал-то, Гагарин? — с фронтовой «шансоновой» проникновенностью хрипловатого голоса спросил Сафронов.

— Диплом с отличием, товарищ командир! — Юрий протянул Герою увесистую книжечку диплома, где поверху красным было помечено: «С отличием».

— Поздравляю. Приступайте к полётам. И чтобы в дальнейшем… в общем, без пропусков!

Если бы Юрий не враз повернулся по-военному, а прежде заглянул бы в глаза боевому лётчику, то зацепил бы изрядную дозу духовной энергии, переполнявшей взор легендарного человека. Но Юрий уже щёлкнул друг о дружку задниками кирзачей и, не оглядываясь, двинулся к руководителю полётов.

Гагарин не догадывался, что он — любимый ученик Сафронова.

...Итак, лётный лагерь аэроклуба «Дубки». Именно там почувствовал дипломированный мастер литейного дела, что значит лётная работа. Почти все инструкторы в прошлом были фронтовиками, боевыми лётчиками, а потому и весь уклад жизни в лагере напоминал обстановку военного гарнизона. Твёрдый распорядок дня, требовательность на занятиях, частые полёты...

Месяцы классных занятий, долгая, упорная работа на тренажере не пропали даром. И всё же в первом полёте Юрий услышал много замечаний от инструктора. На прямой, когда Юрий сам повёл самолёт, то и дело в наушниках раздавались слова:

— Скорость!

— Высота!

— Крен!

— Направление!

Юрий смотрел то на горизонт, то на приборы и явно не успевал следить за всем; как говорится, глаза разбегались. Словом, ему казалось, что летит, как «перекати-поле».

— Разрешите получить замечания? — виновато спросил Гагарин у инструктора после приземления.

— Для первого раза летали нормально, — ответил Мартьянов.

Семьдесят четыре раза инструктор поднимал молодого пилота в воздух. Семьдесят четыре вывозных полёта, каждый из которых впечатлял, как показательный урок.

…В конце октября 1955 года курсант Саратовского аэроклуба Юрий Гагарин получил назначение в ЧВАУЛ — Чкаловское военное авиационное училище лётчиков в Оренбурге. Саратовцы сохранили аэроклубовский «ястребок»; уже много лет в краеведческом музее демонстрируются два «яка»: купленный в 1943 году для фронта пчеловодом Ферапонтом Головатым и тот, на котором в 1955 году поднялся в небо над Волгой будущий Первый космонавт.

…В лето 1955 года началось строительство вблизи бывшего Аральского моря в казахской полупустыни космодрома и населённого пункта.

В мае 1955-го Владик и Сурик закончили, наконец, седьмой класс и ринулись с заявлениями в старинный особняк на площади Фрунзе в Саратове, в спецшколу лётчиков. Документы у них дружелюбно приняли и пригласили на вступительные экзамены в августе. Счастливый, Владик укатил в деревню под Аткарском, к инженеру по кормозапарникам, тридцатитысячнику дяде Михаилу Осиповичу Ивановскому. Работал копнильщиком на комбайне в колхозных полях — как Гагарин в августе 1951-го. На полевом стане в обеденный перерыв прочёл в новой газете «Советская Россия» хрущёвское указание о расформировании по всему Союзу лётных спецшкол.

Заявления и документы Владику и Сурику вернули. Пришлось доучиваться в родной средней школе. Ко времени получения аттестата зрелости в 1958 году лётная романтика 1955 года уже ослабла, уступив душевное влияние мечтам о журналистике. Как понятны были Ивановскому, учившемуся в последующие после школы годы в вузах Ленинграда и Москвы, сменившему несколько общежитий, раздумчиво-светлые гагаринские слова о саратовской учёбе и жизни в книге «Дорога в космос»!..

  

Строгое слово

Отпуск в конце сентября выкроился всего на недельку. Юг из Саратова махнул поездом через Москву в Гжатск.

Братья одобрили выбор «среднего» — стать военным лётчиком. «Должен быть в нашей семье и военный»,— твёрдо сказал старший брат Валентин. Младший Борис влюблённо кивал белокудрявой, как у пастушка, головой. Мать и сестра Зоя окружили ласковым вниманием: поди ж ты, их любимец и баловень Юрашка теперь солдат, защитник Родины.

Шумливо ворчал отец, Алексей Иванович, не очень одобрявший столь затянувшуюся учёбу «блудного» сына.

— Почитай, уже дюжину лет за партой, — сердито сказал Гагарин-старший.— Пошто учиться: специальность воспитательная для производства, голова, слава Богу, схватывает знания неплохо, так что, работай, Отечеству и семье пользу отдавай… А долго учиться тоже вредно...— не думал тогда Алексей Иванович, что его сыну предстоит учиться всю предстоящую и такую быстролётную жизнь.

Юг знал, чем можно убедить отца, редко он пользовался этим приёмом, но сейчас, накануне отъезда, вынужден был прибегнуть к. нему.

— Папа, ведь меня военкомат призвал, могу ли я не выполнить своего долга?

Мгновенно убедило старого солдата, сержанта запаса строгое слово «военкомат».

…В письме из Оренбурга домой Юрий рассказал о том, как доехал, свои впечатления о дороге, о том, что в этих местах жива авиационная слава Чкалова. В городе много людей, которые помнят его, знают его родственников.

«Итак, началась моя военная жизнь! — писал Юрий Гагарин аэроклубовскому другу Виктору Порохне, ставшему студентом Московского института стали и сплавов. — Нас всех, как новобранцев, подстригли под машинку, выдали обмундирование — защитные гимнастёрки, синие бриджи, шинели, сапоги. На плечах у нас заголубели курсантские погоны, украшенные эмблемой лётчиков — серебристыми крылышками. Я нет-нет да и скашивал глаза на них, гордясь и радуясь, что приобщился к большой семье Советской Армии».

Строгий и мудрый военный распорядок всецело подчинил Юга. В книге «Дорога в космос» об этом периоде Юрий Алексеевич писал: «...мне по душе были и артельный уют взвода, и строй, и рапорты в положении «смирно», и солдатские песни...»

Для прохождения курса молодого бойца Юг был назначен во взвод капитана Бориса Фёдорова, строгого и требовательного командира. Через неделю, ознакомившись с личным делом Гагарина, он неожиданно подобрел к молодому курсанту.

— У вас, оказывается, 196 полётов?— сказал капитан с искренним удивлением.— Молодец, однако!.. И налёт уже сорок два часа.

7 ноября 1955 года Юрий с восхищением наблюдал военный парад, прохождение войск Оренбургского гарнизона на военном параде в честь 38-й годовшины Советской власти.

Чёткость и выровненность шеренг, монолитность колонн, строгая очерченность квадратов доставляли истинное наслаждение. Очень хотелось Югу быть среди этих счастливых людей, маршировавших на центральной площади города.

На политзанятиях молодым бойцам рассказали историю училища. 10 августа 1921 года была создана московская школа воздушного боя и бомбометания. Затем училище сформировали в Серпухове... Летали пилоты на гигантских бомбардировщиках «Илья Муромец». Руководил лётной подготовкой в первые годы существования школы Борис Николаевич Кудрин, в будущем известный лётчик-испытатель, который первым в Советском Союзе испытывал в планерном варианте реактивный самолет БИ-1, а выпускник этого же училища Григорий Яковлевич Бахчиванджи первым взлетел на этой удивительной машине.

В годы Великой Отечественной войны выпускники училища проявили массовый героизм. Тысячи воспитанников награждены орденами и медалями СССР, 236 стали Героями Советского Союза, 9 из них удостоены этого звания дважды.

Через шесть лет к этим прославленным именам с гордостью будет добавляться имя пока неизвестного курсанта Юрия Гагарина.

…После Дня советской Конституции 5 декабря 1955 года Юрий Гагарин первый раз в жизни стрелял из боевого оружия. Упражнения закончились, но азарт стрельбы так захватил Юга, что он изъявил желание вновь отстреляться, чтобы выполнить упражнения на отлично. Ему разрешили.

В конспекте Юг записал краткие сведения о Кибальчиче, сделал выписки из проекта воздухоплавательного прибора, составленного Кибальчичем. Поразила курсанта огромная степень силы воли народовольца:

«Находясь в заключении, за несколько дней до своей смерти я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моём ужасном положении...»

В классном отделении стихийно возникла дискуссия о летательных аппаратах недалёкого будущего. Разумеется, разговор шёл о ракетах, космических кораблях, межпланетных полётах.

В учебной библиотеке училища Югу разрешили посмотреть фонд книг К. Э. Циолковского. Среди огромных фолиантов он нашёл сиреневый томик «Избранные труды К. Э. Циолковского. Книга вторая. Реактивное движение. Под редакцией инженера Ф. А. Цандера. 1934 год».

В своём предисловии инженер Цандер писал: «Циолковский принадлежит к числу тех людей, которые своей любовью к делу и проницательностью ума нашли новое в области, в которой люди науки еще мало сделали по выявлению имеющихся практических возможностей».

…Своему другу-наставнику в Саратове Мартьянову Юг писал перед Новым 1956 годом: «Учёба проходит нормально. В увольнение пока мы ещё не ходили... Все дни заняты учебой. Преподаватели здесь хорошие, но строгие, а командиры тоже. Шприца дают часто... Привыкаем к солдатской жизни. Нам это не очень трудно. Летать, очевидно, начнём в конце зимы. Сейчас ждём прибытия новых машин с носовой установкой... Думаем, что летом придётся полетать на них...»

В те же дни Юг отправил поздравление с Новым годом в Гжатск. «Мама, — писал он, — всё идёт, как я предполагал. На днях, это будет в январе, приму присягу и по-настоящму начну изучать реактивную технику. Будущее авиации в больших скоростях. Возможно, учтут моё авиационное прошлое— я ж аэроклубовец, со званием пилот,— и сократят сроки учёбы. Убеди папу, что учиться мне необходимо. Настоящий защитник Родины тот, который умеет хорошо владеть оружием».

По словам старшего брата Валентина Гагарина, «...такие ребята, как наш Юрий, в некотором роде были находкой для военного авиационного училища... Годы учёбы в ремесленном и индустриальном техникуме научили их носить форменную одежду, они воспитали в них чувство коллективизма, чувство товарищеского локтя. Эти ребята умели своеобразно решать самые сложные житейские задачи, обходиться без опеки со стороны людей, старших по возрасту, без той мелочной опеки, которая подчас так вредит юношам и девушкам, надолго задержавшимся под родительским крылом».

…8 января 1956 года — торжественный и памятный день: приём военной присяги. Этот день каждый курсант запомнил на всю жизнь.

«За окнами на дворе трещали морозы,— писал, несколько лет спустя, Юрий Гагарин,— поскрипывали деревья, ослепительно сверкали снега, освещаемые солнцем».

Настроение у курсанта Юга приподнятое, высокое чувство ответственности перед Родиной придаёт новые силы, уверенность в необходимости и правоте выполняемого дела.

К обязанностям редактора боевого листка прибавилась новая: секретарь комсомольской организации. «Какой же принцип распределения обязанностей?— подумал Юг.— Кто везёт — на того и кладут». Когда он поделился своими сомнениями с командиром эскадрильи, тот уклончиво заметил: «Полководцы должны знать всё».— «Ну, спасибо. Вдохновляющая перспектива». Через день Юрия Гагарина назначили агитатором. И вскоре после того официально назначили командиром классного отделения. Забот ещё прибавилось.

Учебное время — 12 часов. Рабочий ритм — непрерывное движение: для ума—два миллиона светолет, для ног — двадцать пять километров. Главное — суметь удержаться в заданном ритме, работать в унисон с коллективом, решает он. Не поддаваться соблазнам и лени.

Очень хотелось сфотографироваться, послать фото домой, обещал же. Уговорил местного фотографа «щелкнуть». Четыре друга, чуточку неловкие в новеньких шинелях, ещё не обмятых шапках, улыбаются объективу, улыбаются открыто и доверчиво.

26 января командир классного отделения Гагарин тщательно готовился к заступлению в наряд. Пост доверили ему особый: пост номер один, у знамени части. Читал Устав, зубрил обязанности часового, ещё и ещё раз проверил оружие, побрился, как говорят, до синевы щёк.

«Ещё не испытанное, — позднее писал Юрий Алексеевич Гагарин в газете «Правда», — ни с чем не сравнимое чувство гордости наполнило всё моё существо. Я чувствовал себя часовым, ответственным за судьбу моей Родины…

  

  

Глава седьмая

На крыльях любви

  

Вальс с Валентиной

А между тем, в один из выходных дней намечался в училище бал. Это было 1 февраля 1956 года.

Паркет надраен был до блеска, в зале пахло самым народным одеколоном советского времени «Шипр», а также неизбывным казарменным духом гуталина, в надраенные сапоги курсантские хоть смотрись. И, конечно, во всю вторую половину дня утюги в казарме Оренбургского лётного училища были нарасхват: всё наглажено, отутюжено; подшиты чистейшие и накрахмаленные подворотнички.

И вот они вошли, молодые учлёты, в спортивно-гулкую «залу» вчера ещё запретного для новичков и разрешённого после утомительного карантина бала, в котором лёгкими бабочками веяли девичьи духи «Красная Москва» фабрики ТЭЖЭ.

И, как положено «лысеньким», курсант Гагарин робко отступил к стене, хотя сокурсник Юрий Дергунов, который ещё бойчее шустрого Юрия Гагарина, зовёт в наступление.

— Вот, ага, вот… Это же вальс-бостон, вперёд, Юг!

Две девушки — одна в бордовом костюмчике, другая — в голубом долгополом платье дразнящей полупрозрачности.

И, побарывая нерешительность, чувствуя, как загораются уши, приподнимаясь слегка на носках, чтобы казаться повыше, Юг через всю залу, строго по диагонали, направился к той, что в голубом, которая с волнующей обильностью каштановых волос, заплетённых в толстую, как у Татьяны Лариной из «Евгения Онегина», косу.

— Разрешите?

И только она положила руки — одну ему на ладонь, а другую на курсантский погон, как сразу стало легко и свободно.

Тонкий запах сирени, напомнивший Югу Астраханскую улицу и сиреневые посадки в майском Саратове, теплеющий взгляд, как у вагоновожатой Валентины, и кружение, кружение, кружение, как с крыла на крыло: верть, переверть, опять верть.

Платье — небо, а очи — дневные звёзды, до чего же головокружителен, радостен этот полёт!

«Как вас зовут!» — «Валя...» И через два оборота: «А вас?» — «Юрий… А вы, сударыня, учитесь или работаете?»

Обычная, ничего не значащая перемолвка. Но Юг уже не отходит от Валентины, которую в мыслях, чтобы не путать с Валентиной — веткой саратовской сирени, сразу переименовал в Валенту. «И платье голубое, и лёгкая ва-лента…»

Танго, фокстрот, вальс-бостон... Первые такты девушке кажется, что не сумеет сделать ни шага, ни оборота, не из тех он красавчиков — безупречных танцоров. Но прислушался, приноровился и вот уже сам ведёт, и сладостно в этих крепких, уверенных руках.

Танцы до десяти. Проводить разрешено только до выхода, до КПП. А Юг и Валента, словно знают друг друга давно, как о решённом обоими:

— Значит, до следующего воскресенья? Хотите, пойдём на лыжах?

И открыто заглядывает в глаза. И пожимает руку не как провожатый, а просто как друг.

— Хорошо, на лыжах, значит, на лыжах...

И опять в казарму, где в курсантской бессоннице после бала дежурная синяя лампа видится яркой неизвестной звездой… Шепчет почти беззвучно, только пухлые, ещё мальчишечьи губы вздрагивают: «Ва-лента… Валя Горячева... Назначили у телеграфа... Отпустили бы в увольнение».

  

На улице Чичерина

В воскресенье встретились на первом свиданье. Смотрели кинокомедию «Кубанские казаки».

После кинотеатра заспорили о картине, мнения расходились, чуть было не поссорились. Шли в неловкости, молча. Возле дома Горячевых Юг, словно бы спохватившись, взял руку Валенты:

— Значит, до следующего воскресенья? И знаете, куда мы пойдем?

— Ну и куда же?

В озорноватых карих глазах Валенты замелькали весёлые атомы. Юг сказал уверенно и просто:

— К вам в гости...

Валента была на год моложе Юга. Она родилась в Оренбурге и до окончания школы и работы на почте никуда не выезжала из города.

Отец её, Иван Степанович, работал поваром в санатории «Красная Поляна», а мама, Варвара Семёновна, служила по домашнему хозяйству. Семья Горячевых была большая, но дружная — трое братьев, добрых молодцев, и три красавицы-сестры, из которых Валента была самой младшей и потому самой любимой всеми родными.

…В первый весенний день 1956 года в училище проводили лыжный кросс. Ставший сержантом за неделю до того Юрий Гагарин с особенным энтузиазмом вышел на дистанцию в десять километров. Его окрыляли и новенькие лычки на курсантских погонах, и скорая встреча с пышноволосой малышкой Валентой, которую Юг полюбил (он уже был уверен в этом) с первого взгляда.

В первый раз Юг пришёл в дом № 16 на улице Чичерина сразу после лыжного пробега, как был, в спортивном костюме, с весёлой гордостью опытного перворазрядника и притом, как выяснилось, одного из сильнейших в Оренбурге лыжников.

Матушка Валентины Варвара Семёновна, полная и круглая, как калужский самовар, с круглыми и лучезарными глазами под тёмными серпами бровей, только что вернулась из своих родных мест, из Орешкова под Калугой, и привезла лесных орехов.

Смоленский Юг тут же бойко подсел к калужанке-«окиянке», то есть уроженке приокской, и давай разделывать лесной фундук. Зубы у него были белые и крепкие, будто из песоченского фаянса и мама Валенты всё удивлялась, как ловко этот смоленский-гжатский щёлкает орехи. А Валента смеялась и говорила с ласковой иронией матушке:

— Он ведь о гранит науки наточил зубы, потому как всю жизнь учится.

  

Детище ХХ съезда

20 февраля 1956 года Владику Ивановскому исполнилось 15 лет. Он учился в восьмом классе школы №83 на шарикоподшипниковой окраине города Саратова, писал лучшие в школе сочинения на темы русской литературы XIX века, а на кухне, когда все улягутся спать, сочинял поэму про комсомольцев-целинников.

На ракетном полигоне Капустин Яр в Астраханской области в тот февральский день впервые была осуществлена операция «Байкал» — проведено испытание королёвской ракеты Р-5М с ядерной боеголовкой. Успех этой операции завершал грандиознейшие работы научного и военно-практического назначения по созданию ракетно-ядерного щита СССР.

Создание оперативно-тактической, морской и ядерной ракет в середине 50-х годов имело в жизни и творческой биографии Королёва огромное значение.

Он стал бесспорным лидером важнейшей, во многом определившей расклад холодной войны отрасли оборонной техники. Укрепился его авторитет в военных кругах. Достаточно сказать, что после принятия на вооружение ракеты Р-11 летом 1955 года ОКБ Королёва в подмосковных Подлипках в сопровождении министра вооружений Устинова посетила группа высших военных: Жуков, Конев, Баграмян, Неделин.

Пуск ракеты Р-5М 20 февраля 1956 года авторитет Королёва укрепил окончательно.

Первая ракета с атомным зарядом была запущена в дни работы знаменитого XX съезда КПСС, на котором неудалый украинский полководец Н. С. Хрущёв нанёс удар накопленной международным антисоветизмом мощи по авторитету покойного Маршала Победы и признанного планетой Генералиссимуса. Молодые и даже совсем юные «нобелевские романтики» Евтушенко, Вознесенский воспели этот «подвиг» в стихах и поэмах, благодаря чему впоследствии стали называться «детьми ХХ съезда» и даже зачинателями диссидентского «стрима» в советской литературе.

В те годы система «трудовых подарков» и «праздничных рапортов» съездам, пленумам, годовщинам и юбилеям «обновилась» как форма административной показухи правящей партии, причём очень скоро достигла небывалого расцвета.

  

Сразу после съезда, а точнее, после пленума 27 февраля 1956 года, на котором был избран новый Президиум ЦК КПСС, несколько наиболее влиятельных членов Президиума: Хрущев, Булганин, Молотов, Каганович, Кириченко — приехали в Подлипки.

«В сборочном цехе Опытного завода НИИ-88 лежал макет межконтинентальной ракеты. Макет был неполный, но всё равно производил впечатление. На металлических штативах Королёв собственноручно развесил плакаты, расставил перед ними стулья для высоких гостей», — рассказывает в художественной монографии «Королёв» научный писатель Ярослав Голованов.

Доклад Королёва все слушали с большим вниманием. Каганович был туговат на ухо, а цех большой, гулкий, акустика плохая, и Сергей Хрущёв — студент МЭИ, приехавший с отцом, всё время, как переводчик, шептал что-то на ухо Лазарю Моисеевичу.

Королёва никто не перебивал, все послушно поворачивали головы, когда он переходил он плаката к плакату. Один Хрущёв вертелся на стуле, егозил, толкая в бок Кириченко, громко шептал ему:

— Слышь, что Главный говорит? Тебе до твоего Киева лёту двадцать минут, слышь?..

Сам факт этого визита уже означал признание заслуг Королёва и, конечно, очень его воодушевил.

Вскоре — 20 апреля — в Кремле состоялся приём Ворошиловым группы «сверхсекретных атомщиков и ракетчиков». Зернову, Петрову, Негину, Королёву и его «заму» Мишину было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Орденами Ленина были отмечены НИИ-88 и Опытный завод, а также ближайшие соратники Королёва — Бушуев, Воскресенский, Крюков, Макеев, Охапкин, Черток. Получили награды и производственники: Герасимов, Ключарев.

14 августа 1956 года министр вооружений Устинов подписал приказ № 310 по Министерству оборонной промышленности, согласно которому ОКБ-1, руководимое Сергеем Павловичем, выделялось из состава НИИ-88 в самостоятельную организацию.

Итак, летом 1956 года член-корреспондент Академии наук СССР, Герой Социалистического Труда Сергей Павлович Королёв становится Главным конструктором ведущего ракетного конструкторского бюро страны, автором целого арсенала боевых и научно-исследовательских машин.

Ярослав Голованов: «Из этого переполненного работой десятилетия, из пыльных бурь Капустина Яра, из пляски волн за бортом подлодки, из чёрного дыма аварийных пусков, из ликования победных стартов, ни единой строчкой не упомянутых в газетах, прилетел советский спутник, шагнул к народу-победителю Гагарин».

  

Письмо родителям

Это ли не подарок ко дню рождения — в начале марта командир части перед строем на вечерней поверке зачитал письмо, которое завтра будет отправлено в Гжатск, матери.

«Уважаемая Анна Тимофеевна!

В Международный женский день 8 марта 1956 года командование части, где служит ваш сын Гагарин Юрий, поздравляет вас с всенародным праздником... Вы, Анна Тимофеевна, можете гордиться своим сыном. Он отлично овладевает воинской наукой, показывает образцы воинской дисциплины, активно участвует в общественной жизни подразделения.

Командование благодарит вас за воспитание сына, ставшего отличным воином, и желает вам счастья в жизни и успехов в труде».

 

…Готовясь к праздникам, Юг думал о дружной семье Горячевых, а также вспоминал свою семью в Гжатске и всю ещё молодую жизнь свою вспоминал: военное детство в Клушине, послепобедное отрочество в Гжатске, а также любимую сестру Зоечку, мать-отца, братанов Валентина и Бориса. И представлялось ему, как, отворив калитку, почтальонша идёт по уже тающей снежной тропке к порожкам терраски, а мать, завидевши её в окне, выбегает навстречу. Нетерпеливо распечатывает конверт, пробегает жадно по строчкам.

— Леша, ты послушай, что пишут о Юре.

Отец степенно засмаливает цигарку, выделанную из районной газетки, откашлявшись, говорит:

— А ты как думала? Мы же Гагарины, не нам в последних ходить!..

И мать, то и дело пробегая пальцами по обрезу платка, пряча под него прядки тонко-белые, ещё и ещё перечитывает письмо, пахнущее оренбургским снегом.

«Мама, я целую руки твои...»

Но уже веет весной, ветер лижет наждачный наст, наступает пора полётов.

  

Есенинская лирика

8-го марта Юг, хотя и с некоторой робостью, вновь пришёл в гости к Горячевым.

Отец Валенты Иван Степанович, весёлый, с горячей душой, пехотинец войны (Югу он напоминал Василия Тёркина из знаменитого произведения поэта-земляка Твардовского), работал старшим поваром в санатории. Иван Степанович приготовил вкусные угощения: пельмени, беляши, пироги и с весёлыми пехотинскими прибаутками угощал учлёта Юга.

Первый кавалер дочки явно нравился фронтовому повару дружелюбной открытостью и лиризмом.

После ужина гость читал Есенина:

Сад полышет, как пенный пожар,

И луна, напрягая все силы,

Хочет так, чтобы каждый дрожал

От щемящего слова «милый».

Только я в эту цветь, эту гладь,

Под тальянку весёлого мая,

Ничего не могу пожелать,

Всё, как есть, без конца принимая.

  

— Пожалуйста, ещё, — попросила зардевшаяся от лирического подъёма чувств Валюта.

Юг сделал паузу, посмотрел на отца и мать девушки, также сиявших очами от расстроганности родительских чувств, и снова тихо произнёс:

Отцовский дом не мог я распознать;

приметный клён уж под окном не машет,

и на крылечке не сидит уж мать,

кормя цыплят крупитчатою кашей.

 

Потом разговор коснулся учёбы Юрия в ЧВАУ, а также о том, что и Валюше не век же выстукивать телеграммы в почтовой конторе, надо бы настоящему делу выучиться.

Посоветовались всей семьёй и решили, что ей следует пойти по медицинской части. Так она летом 1956 года и сделала — поступила в медицинское училище.

И повелось у курсанта-сержанта Юга: как только получит увольнительную — сразу же бежит к Горячевым на улицу Чичерина, да ещё частенько не один, а с другом Юрой Дергуновым и другими товарищами.

  

Кризис

Однажды Юг пришёл на свидание хмурый, на расспросы Валенты отвечал невпопад, было видно: хочет сказать что-то важное, но не решается.

— Что с тобой, Юг? — встревожилась девушка. — На тебе нет лица. Ты сам на себя не похож.

Юрий опустил глаза, дотронулся до руки, словно передавал ей токи своего настроения, вымолвил:

— Ты знаешь, Валента, я решил сматываться из училища. Ну, представь себе, ещё два с половиной года до вылета. А ведь я уже взрослый. Даже более чем... У меня литейно-педагогическая специальность. Пора уж отцу с мамкой помогать. А я всё зубрю да марширую… К чему? Для чего? Ну, буду летать. Конечно, я понимаю, мы — часовые неба. Я отстою свой пост честно. А меня сменят другие. Есть же просто срок службы...

Валентина долго не находила слов, не знала, что сказать этому, такому желанному теперь парню в серой шинели с голубыми курсантскими погонами, которому только-только исполнилось 22 года.

— Юг, ты у нас читал стихи Есенина, такие грустные!.. — также грустно выговорила Валента. Вздохнула, высоко поднявши грудь. Потом выдохнула по-спортивному и сказала: — Всё же ты не прав!.. Ты только подумай, ну что такое год — всего двенадцать месяцев. 361 день промелькнут и будет уже весна 1957-го. А ты, мой желанный, всё время шёл к высокой цели. Это же и есть мечта!.. Станешь геройским лётчиком, тогда ещё больше поможешь родителям… Если просишь совета, я против того, чтобы ты уходил из училища...

Проронившие эти слова губы Валенты озябли, — сизые, как терн, их бы сейчас отогреть поцелуем!

— Подумай, Юрий Алексеевич!

…Возвращенье в казарму — как будто бы вход в неё первый раз. Всё заново. С новыми силами.

А вскоре и слух: самых лучших, дескать, отберут в отдельную группу и выпустят офицерами в 1957-м.

  

Апрельские пельмени

В доме Горячевых с теплотой ожидали «чтецов» и «певунов». Как в родном доме, чувствовали себя лётные курсанты и участники художественной самодеятельности в семье Валенты в памятный день 12 апреля 1956 года.

Мать, Варвара Семёновна, в ожидании гостей то подвинет белые занавески на окнах, то повернёт кружевную салфетку на тумбочке, то смахнёт с комода пыль, которой не было.

И вот он, столь ожидаемый, сразу бросавший Валенту в краску, голос с порога:

— Здравствуйте! Валя дома?

Сбросив шинель, сняв шапку, Юг расправлял под ремнём гимнастёрку — и уже как свой:

— Пельмени? Могу помочь. Валя, прошу полотенце.

Повязал его фартуком, присмотрелся к Ивану Степановичу, взял рюмку, и вот уже ловко штампует тесто. Все в восторге, вот это парень — так быстро лепит пельмени!

Подошли и товарищи Юга — Юрий Дергунов, Валентин Злобин.

Невысокий, но широченный и круглый Иван Степанович был большой мастер кулинарии, и особенно удавались ему беляши — любимое кушанье уральских казаков. Ели учлёты их, а также слепленные Югом пельмени с таким огромным аппетитом, что ни за уши, ни за шивороты не оттащишь.

  

Помощник командира

Оренбургская степь — как небо, а небо — как степь. Зазвенели рулады двигателей, знакомая ровная песня мотора, трава, прибитая ветром винта, как река, как поток, уходит из-под крыла, и вот уже невидимая, но прочная опора воздуха...

Глаза твои — не твои, а словно бы птичьи. «Соколиные должны быть глаза», — наставляет инструктор Акбулатов — худощавый и малорослый ингуш с орлиными глазами. Горец прав. В полёте главное — глазомер. А сейчас на посадку. Надо строго выдерживать высоту, почувствовать, как гасится скорость. Когда она дойдёт до критической, самолёт начнёт парашютировать. Поймать, поймать этот момент, ощутить его движение, всем телом, плечами, слитыми с крыльями, вот сейчас рулями поднять нос повыше, и самолёт по касательной встретится с полосой...

— Отлично, Гагарин, у вас вырабатывается собственный почерк.

— Служу Советскому Союзу!.. — и совсем уж по-свойски:

— Спасибо на добром слове.

Юрий знает, что похвала не заслужена, приземление произвёл неудачно, с высоким профилем. Весь вечер и после отбоя он будет анализировать эту ошибку, разбирать свои действия в воздухе, а завтра снова гонять тренажёр.

Крылья крепнут в полёте. До чего ж солона ты, купель оренбургского неба. Да и на земле нелегко, всё достаётся упорством. Конспекты, учебники, формулы, схемы... Кто-то из преподавателей вывел простой афоризм: «По конспекту можно определить кардиограмму будущего полёта».

…В августе 1956 Юрия назначают помощником командира взвода. По три золотистые лычки рассекли его курсантские погоны.

С конца лета 1956 началась усиленная подготовка к Октябрьскому параду.

Юрий всё так же прост в обращении с товарищами, и всё же... В нём чуть-чуть побольше упрямства, выдержки, воли, собранности. Встаёт раньше всех, позже ложится. Надо быть примером во всём — от начищенной пуговицы до отличного выступления на семинаре. И отвечать не за себя одного, а за всех, за каждого в доверенном взводе.

Валя права — время бежит, как земля под шасси взлетающего самолёта. Вот и осень подпалила листву на деревьях, воздух звонок, прохладно чист, и гулок шаг взвода по мостовой.

Училище готовится к параду, без устали маршами гремит оркестр. Впереди, покачиваясь, рдеет знамя, — оно дирижирует строем, равнение на него, и без команды рвётся душа запевать.

Ноябрьским праздничным утром шеренги как будто слитые. Многоцветье толпы на главной площади города. Оренбургское лётное училище выходит к параду.

— Шагом марш!

Юг про себя чеканит сочинённые им по случаю торжества стихи:

Единым движением равненье направо,

И взглядом сначала к трибуне…

 

Муштры в курсантской жизни много, вот Юг и приспособился чеканить при том стишата. По строевой у него всегда было «хорошо», но ходил сержант Гагарин далеко не в первых рядах — по ранжиру. Однако в праздник, когда всё училище торжественным маршем прошло по улицам Оренбурга, Валюта нашла Юга в рядах; их взгляды встретились, и они улыбнулись друг другу.

Он впереди строя, хоть и пониже других курсантов. Он командир, как говорится, пока ещё младший, но от сержанта до генерала всего один шаг. Как говорит поговорка? «Тот не солдат, кто не носит в ранце маршальский жезл».

Где-то здесь Валя в своём белом пуховом... Но сколько таких же оренбургских платков!.. Всё сливается — снега, снега метельно летят мимо строя... Валя! Ну, конечно, она! Тоже узнала, выхватила взором карих своих «вишенок» из шеренги, что-то крикнула, помахала рукой. И уже не слышно оркестра. Только одна она, Валя, в этом ликующем море.

Праздники Юг провёл у Горячевых, вместе с Валютой, ставшей студенткой медицинского училища, а затем поехал в отпуск в Гжатск.

  

Родительское благословение

И вот родной Гжатск. Он всё больше отстраивался, появилось много новых домов, улицы стали благоустроеннее.

В Гжатске Юга ещё не видели с сержантскими нашивками на погонах — теперь он уже стал помощником командира взвода.

Отец с матерью Юга потихоньку старели. Старшие брат и сестра, чем могли, помогали им, а младший, Борис, стал уже совсем взрослым: ему исполнилось двадцать лет, и он служил в армии артиллеристом.

Юг побывал в школе, где учился, повидался с преподавателями, повстречал прежних товарищей, оставшихся работать в Гжатске.

И хотя снова был в кругу родной семьи, его будоражно тянуло в Оренбург — училище уже стало вторым домом, да и мысли о Валенте тоже не давали покоя.

Анна Тимофеевна легко разгадала причину беспокойства долгожданного сына и однажды в сумерках, когда они остались одни в доме, стала ласково расспрашивать, почему это Юг так заметно задумывется, отчего у него так тревожится сердце. И как-то само собой получилось, что, повинуясь установившемуся ещё с детства правилу ничего не таить от родителей, Юг рассказал маме о Валенте.

— Думаешь расписаться? — спросила Анна Тимофеевна.

Сын неопределённо пожал плечами. Ведь этот вопрос был ещё не решён. Дипломированный мастер производственного обучения литейщиков был противником скоропалительных браков. Да и, будучи сержантом-курсантом, конечно, не мог ещё содержать собственную семью.

— Если любишь, то женись, только крепко, на всю жизнь, как мы с отцом, — сказала мама. — И радости, и горе — всё пополам.

Средний из сыновей сразу вырос в глазах матери, и она дала Югу несколько полезных советов на будущее, напомнила: добрый, мол, жёрнов всё смелет, плохой сам смелется.

В то время в доме Гагариных в Гжатске жили квартиранты.

Рассказывает гжатская жительница М. И. Меркулова, пенсионерка, по профессии химик-технолог:

— Алексей Иванович Гагарин однажды шёл по улице Ленина и встретил моего мужа, Михаила Александровича, технолога химзавода. Хоть Миша был помладше возрастом, они как-то нашли общий язык, разговорились. Нам с супругом, молодым специалистам, как-то жить было тогда негде, мы ведь только поженились, искали комнату, но с этим как-то трудно было. И Алексей Иванович вдруг предложил нам кров в их доме.

Мы заняли комнатку, предназначавшуюся Борису Алексеевичу, младшему их сыну, который в ту пору был на действительной службе.

Из членов семьи Гагариных тогда в доме жили Зоя с детьми, медсестра в детской поликлинике, совхозный плотник Алексей Иванович, Анна Тимофеевна, которая трудилась по животноводству, и Валентин — он работал шофёром тоже в совхозе.

Курсант Юра, поскольку в доме он бывал редко, обитал в гостиной на раскладушке, больше места не было.

Однажды, это был в канун Октябрьских праздников, мы сидели, в карты играли, как обычно на копеечки, и вот небольшой перерыв был.

Юра отвёл меня и свою любимую старшую сестрёнку Зою в угол под образами и рассказал, что в Оренбурге, где он на лётчика учится, встретил как-то на почте девушку Валентину Горячеву. Отец — повар в санатории, а матушка — домохозяйка. Семья у них большая, шестеро детей, все вместе живут. А Валента — маленькая, но очень милая: с карими глазами, как вишни, и с тёмными, как весенняя ночь, волосами, длинными-предлинными. Это уж потом мы на свадьбе её такую увидели. Но это уже через год. А тогда, осенью 1956-го, Юра умолял нас, чтобы мы уговороили отца Алексея Ивановича дать разрешение им с Валентой пожениться.

Сели за стол, начали играть, Юра повернулся к батюшке и как бы между делом стал рассказывать, мол, познакомился с хорошей девушкой, Валентиной Ивановной зовут. Недавно в медучилище поступила в Оренбурге. Мы с Зоей Алексеевной сидим, поддакиваем, как-то протокольные рожицы состроили и доказываем Алексею Ивановичу, мол, Юг взрослый уже мальчик, пора семью заводить, самое времечко!..

Строгий мужчина был Алексей Иванович, капризный, но как-то уступил всё-таки. Спустя пару дней, дал благословение: «Ладно, стал быть… Привози, это, свою барышню сюда в Гжатск!»

     

  

Глава восьмая

Разлука любимых

  

Казанский вокзал ожидания

Первое знакомство с Москвой было перед разлукой.

Валенте возвращаться в Оренбург, Югу — на Север, к новому месту службы. В тусклый день предзимья в 1957 году водил он молодую супругу по столице. И большой город впервые открывался провинциалке Валенте во всём своём величии и неповторимом своеобразии.

Они поехали на Красную площадь, прошлись по улице Горького, погуляли на Пушкинской площади, дошли по Тверскому бульвару до Арбата, покатались на метро. Юг рассказывал любимой женщине о столице. Он хотел казаться эдаким городским завсегдатаем, коренным москвичом.

И лейтенанту Гагарину это удавалось. Во-первых, жена не сердилась, а верила. Во-вторых, любой, даже самый фантастический рассказ о Москве для Валентины Ивановны был интересен: ведь она первый раз в жизни была в столице. Юную женщину всё удивляло, и она не могла скрыть от мужа своего восхищения.

Временами Валента шарахалась от потока автомобилей, и Юг, который чувствовал себя бывалым москвичом, крепко придерживал её за локоть. Они пообедали в полупустом кафе — рядом с Литературным институтом на Тверском бульваре, с видом на памятник Пушкину. Пельмени с бульоном, пельмени без бульона и пахнувший цикорием кофе с молоком в гранёных стаканах. Но насытились, согрелись, повеселели и снова пошли гулять по городу.

Остановились возле кованной решётки старинного особняка по адресу Тверской бульвар, 25, за которой пустынные тропинки-аллеи маленького дворика-сквера сходились к памятнику А. И. Герцена на высоком постаменте из розового-серого гранита. Зоркий Юг разглядел чёрно-стеклянную табличку слева от старомодных дверей двухэтажного особняка:

— Союз писателей СССР, — разобрал, будто на медосмотре у врача-окулиста военный лётчик. — Литературный институт имени А. М. Горького.

— Здесь на поэтов и писателей учат, — с высоким почтением пояснил Юг. — Курсанты советской литературы занимаются. А инструкторами у них Паустовский, Федин, Борис Полевой. Тот, который «Повесть о настоящем человеке» написал…

Валента читала про Маресьева совсем недавно. Повесть и её увлекла. Поэтому теперь, услышав знакомую фамилию автора, она оживилась, тоже вгляделась в табличку с названием института, а памятник Александру Ивановичу Герцену ещё раз окинула уважительным взором.

Улицы и бульвары столицы, дворцы-гастрономы и музеи под названием «Одежда и обуввь» — всё было необычным для жительницы из города Чкалова. Однако Валента уже очень устала и была грустная, как пионерка в лагере после отъезда родителей.

Юг пронзительно чувствовал печаль любимой и сам едва не рыдал от вида взъерошенной нахохленности Валенты. Но старался, как мог, отвлечь её от печальных дум. Временами это удавалось, но потом грусть опять брала своё.

Валин поезд уходил вечером, и весь день они были вдвоём. Два человека в огромном городе, в котором, видимо, никому не было дела до их разлук и печалей.

Над ними было молочно-мглистое, отдающее голубизной небо. И воздух, пронизанный неярким осенним светом, казался огромным прозрачным кристаллом, в который вплавлен город.

Мягко светило холодное солнце, озаряя просторные чистые улицы, старые липы с круглыми, полуголыми кронами, одетыми в золото, и ещё зеленеющие тополя.

Очень редко едва заметный ветер с шелестом перевёртывал в аллеях скверов сухие, хрустящие листья. Осень невольно действовала на обоих бодряще и как-то освежающе, но она же предвещала обоим наступление зимы — близкий холод.

Потом там, на Казанском вокзале, Валя куталась в своё лёгкое пальтишко. Они говорили какие-то пустые, как коробки из-под спичек, слова — всё уже давно было высказано прямо и ясно. Оба не сомневались друг в друге, оба верили, что скоро будут вместе, оба знали, что в общем-то всё будет хорошо.

И всё-таки, за несколько минут до отхода её поезда на Оренбург, когда Юг в неловком молчании сидел в купе, сжимая маленькую холодную руку супруги, Валента не выдержала и «по-пионерски» всплакнула.

... Ехал Юрий Гагарин в свой отдалённый гарнизон в окрестностях Печенги надолго, на столько, сколько этого потребуют интересы службы.

И хотя он верил в свою судьбу, судьбу кадрового офицера, но он не предполагал, что у него всё будет по-особому.

…Вторые сутки шёл поезд, всё глубже врезаясь в полярную ночь. За окнами бежали тощие островерхие ели, припорошенные инеем, и сосны, свесившие пушистые ветви к первым сугробам.

И только призрачные столбы с провисшими телеграфными проводами были неизменны, как полярная ночь... Гагарин стоял у открытого купе и смотрел в заоконную зиму.

Давно уже он выпил вечерний чай, но спать не хотелось. Лейтенанты-однокашники Валентин Злобин и Юрий Дергунов играли в подкидного — шахматы им надоели, а Юг думал долгую думу. Теперь, когда он отоспался за дорогу и делать было абсолютно нечего, мысли о недавних днях всплывали в сознании и превращались в отчётливые картины. Кажется, только-только решали они с Валентой, как им лучше ехать в Гжатск, какие кому везти подарки, как ещё раз отпраздновать свадьбу... И вот уже позади и Гжатск, и свадьба, и Москва...

  

Ленинградское небо

После окончания училища лётчиков Герман Титов и ещё несколько его однокашников-лейтенантов оказались под Ленинградом, в авиационном полку, охранявшем Балтийское небо.

Командиром эскадрильи был фронтовик Шулятников. Требовательный офицер, первоклассный лётчик, заботливый воспитатель. Звеном командовал капитан Харченко, тоже рассудительный, опытный лётчик. К нему в звено Титов пришёл с соучениками по Училищу имени Сталинградского пролетариата Николаем Юренковым и Михаилом Севастьяновым, все — верные друзья. Это с первых дней понял командир звена и старался поддержать дружную троицу: где дружба, там дело спорится.

В лётной подготовке все шли ровно. Одновременно молодым лейтенантам разрешили и самостоятельный вылет на новом реактивном самолёте.

Для каждого лётчика вылет на более совершенном самолёте — праздник. Испытания прошли успешно. Трое друзей получили благодарности. Но Герман и его однокашники понимали, что это только начало большого и трудного пути военного лётчика-истребителя к вершинам боевого мастерства.

Однако сильные перегрузки оказались не по плечу четвёртому «сталинградцу» Юрию Гатиятову, и он, влюблённый в истребительную авиацию, вынужден был перейти на транспортные самолёты. Как память о курсантских годах и вечерах самодеятельности Герман сохранил его стихи.

Ничего не сказано, ни о чём не спрошено,

Лишь вздохнём украдкой и опять молчим,

А тропинки тёплые мягкою порошею,

Свахою-черёмухой стелются в ночи...

 

Небо есть небо. Оно приносит свои радости, закаляет человека, учит его быть решительным и осторожным, дарит счастливые минуты полёта, но оно же приносит горькие воспоминания о судьбах тех, кто больше никогда не пойдёт с тобой в одном строю, крылом к крылу.

…Однажды в какой-то особенно лирический, как ему казалось, вечер Герман решил зайти на танцы в гарнизонном клубе. Вообще-то он не любил танцы, потому что танцевать хорошо не умел. И не рискнул бы затесаться в тесноту танцующих «фокстротики», если бы не увидел в сторонке симпатичную девушку.

Она была просто и без претензий одета, тщательно и строго причёсана. Танцевала легко и непринуждённо. Одним словом — понравилась.

Но случилось так, что кто-то из друзей позвал Германа, и он не заметил, как вместе с подругами исчезла из зала его стройная брюнетка с дерзким вглядом из-под ресниц и с чёлкой до бровей.

На следующий вечер, и на другой, и на третий он, поражая своих друзей пунктуальностью, приходил в клуб к началу танцев и уходил лишь тогда, когда «лабухи» прятали свои инструменты в чехлы. Искал среди танцующих ставшее ему очень дорогим лицо черноглазой девушки со смелым взором и все никак не мог вспомнить: где он видел её раньше? Где?..

Как это бывает часто в Ленинградской области, серые и скучные дни сменились солнечными, ясными. Начались интенсивные тренировочные полёты. В воздухе, сосредотачиваясь, Герман забывал о «черноглазой с чёлкой до бровей», но, когда вечерами шёл вновь к началу танцев, знал, что будет ждать только её. Однажды после очередного вылета, приказав механику быстро заправить самолёт горючим, Герман побежал в аэродромную столовую.

— Девушки, быстро чем-нибудь заправьте меня!

Навстречу ему с подносом в руках вышла на длинных ножках-пружинах и в короткой юбочке его черноглазая.

— Так вот, где я вас видел! Сегодня жду в клубе! Теперь-то вы от меня не убежите! — сказал Герман.

— А я и не убегала, — просто сказала официантка.

Вскоре Герман и Тамара поженились. Свадьбы шумной не справляли. Герман написал своему отцу — учителю и наставнику — письмо с отчётом о происшедших переменах в личной жизни. Ответ алтайского мудреца и народного педагога Степана Ивановича был предельно прост и ясен: «Титовы женятся один раз...» Это было и благословение, и напутствие, и поздравление.

Однажды молодая жена настойчиво потребовала от Германа сменить всю обстановку в их однокомнатной квартирке в общежитии для лётчиков. Герман предоставил ей полную свободу действий, однако предупредил, что многое придётся оставить на старой квартире, если будут переезжать на новое место.

В те дни часто приходилось перебазироваться с места на место. Вот и молодые Титовы вскоре действительно оказались в ситуации спешного переезда в новый гарнизон.

Тамара любила стихи, но, когда Герман читал вслух Маяковского, уходила в другую комнату. Что ей тогда не нравилось — его исполнение или Маяковский, Герман Степанович до конца жизни так и не выяснил, однако отношение к Маяковскому у Тамары всё-таки и довольно скоро изменилось. Когда Герман раскрывал томик любимого поэта, Тамара, сверкая взором чёрных очей, с удовольствием слушала.

…Когда у них родился сын, врачи обнаружили у мальчонки врождённый порок сердца. Один из опытнейших ленинградских кардиохирургов, предварительно успокоив Тамару, решил поговорить с Германом начистоту.

— Мне трудно сказать, сколько проживёт ребёнок: месяц, три, — начал врач. — Но он обречён...

Герман сделал всё, чтобы подготовить жену к беде. Порой ему казалось, что она поняла, но когда ребёнок умер — переживала страшно. В эти тяжёлые минуты она стала ему ещё ближе и дороже. Герман старался не оставлять её одну. Всё свободное от работы время они проводили вместе, пропадали на выставках картин, в театрах и, бывало, засиживались до полуночи, обсуждая то, что увидели или прочитали вместе. Как раз в ту пору изменилось отношение Тамары к Маяковскому. Есенину и вообще к русской лирике.

Своими мыслями Герман всегда делился с Тамарой, и она постепенно привыкла к его внутреннему миру, начинала жить тем же, чем и муж, — любовью к высотам воздушного океана, правдивому роману, стихам или фильму. Одним словом, ко всему, что им вместе казалось хорошим, настоящим, нужным.

  

Педагог Юг

На сборах перехватчиков в Доме офицеров в Печенге в декабре 1957-го года все участники были выведены из подчинения обязательным мероприятием части и жили по особому распорядку дня. Занятия с молодыми пилотами проводили опытные лётчики, которым было немногим более тридцати лет.

Лейтенант Гагарин искренне был поражён их знаниями. Полярные асы просто и доходчиво говорили о тех самых вещах, которые иногда стоили жизни лётчику. О снежных зарядах и как избежать их, о неуправляемых процессах магнитных бурь, о том, как их использовать в своих целях. Бывшему индустрику Югу иногда казалось, что достичь таких знаний, которыми так свободно владели его командиры, просто невозможно. Выход был единственный: надо «пахать», то есть усиленно и сверх обычного усердия заниматься и тренироваться.

Однажды после полуночи полярной ночи протрубил сигнал тревоги. Юг раньше всех прибежал на аэродром. Извечное правило пилотов: чуть что — будь у самолёта.

Командир эскадрильи разрешил ему вернуться в гостиницу, но лейтенант Гагарин остался на аэродроме. Как профессиональный воспитатель он понимал, что здесь начало боевого авторитета эскадрильи, в которой он начинал боевую службу перехватчиком.

— Разрешите мне вам помогать?— обратился Гагарин к авиационному технику.

— Не надо, командир,— ответил наземный хозяин самолёта.— Сами управимся. Хлеб наш нелёгкий. Вот,— он показал массивные руки с красными опухшими ладонями.

— Думаете, не справлюсь?— не обижаясь, спросил Гагарин.— Я литейщик, тоже приучен к перепадам градусника. К тому же цыплят по осени считают...

Через несколько дней молва о лётчике, который хорошо владеет инструментом, облетела часть.

Занятия не утомляли Юрия. До четырнадцати часов читали молодым офицерам лекции, после обеда начиналась самостоятельная подготовка. Никто не стоял над душой, не понукал: «занимайся», не распределял время, офицер всё решал сам. В этой системе личной подготовки было много мудрого, стимулирующего.

Все молодые лётчики присутствовали на дневных показательных полётах командиров. Педагога Гагарина поразила организованность и чёткость рабочего дня, строгое соблюдение плановой таблицы, неторопливость и солидность командного состава части. Мастерство лётчиков было так высоко, что достичь их уровня казалось просто невозможно!

В середине декабря грянул ураган, однако жизнь военного городка, несмотря на метели, снежные заносы, полярную мглу, шла своим чередом.

Взрослые шли на работу, дети, вывалявшись в снегу, отправлялись в детский сад и школу, домохозяйки устремлялись в магазины. При встрече мужчины говорили о новом самолете МиГ-17, который преодолел звуковой барьер; женщины — о занятости своих мужей, о столичных театральных премьерах, о летнем отпуске, который хотели непременно провести у моря. Сообразуясь с климатическими условиями Севера, нельзя было сказать: работали от зари до зари, ведь была полярная ночь, — но работали очень много.

Вечером праздновали день рождения сразу двоих молодых офицеров-оренбуржцев Валентина Злобина и Николая Репина.

Можно было, нарушив режим (благо не было по метеоусловиям полётов), подольше посидеть, поговорить.

«Командир» застолья, тоже оренбургский выпускник Юрий Дергунов предоставил первое слово самому красноречивому пилоту — лейтенанту Гагарину. Это было желание обоих лейтенатов, виновников торжества. Юг пожелал своим бывшим «однокорытникам» стойкости в освоении северного климата, напомнил, что на планете Земля много точек с неустойчивыми метеоусловиями, и их надо тоже осваивать.

Позднее Юрий Алексеевич об этом периоде своей легендарной жизни скажет: «Гарнизон жил напряжённой творческой жизнью здорового коллектива. Никто не тянулся к преферансу, не забивал «козла», не растрачивал времени на пустяки, никто не пьянствовал, не разводился с женой. Все жили, повинуясь прекрасным законам советской морали...»

  

Лирическая тетрадь

Но случаю Дня Советской Конституции состоялся концерт художественной самодеятельности. Не устоял Юрий перед искушением выступить, читал стихи, а потом под его руководством оренбуржцы составили офицерский хор, пели песни.

В день праздника Юг получил письмо от горячо любимой жены Валентины Ивановны. Оно было коротким, деловым. Но далее в обычных, повседневных словах чувствовалось волнение вперемешку со слезами. Валента, конечно, сильно переживала разлуку с супругом, однако не хотела его расстраивать. Но если бы она знала-видела, слышала-понимала, как тоскует Юг! Лейтенанту Гагарину казалось, что Валя стала всей его жизнью, частью его самого. Иногда он думал, что просто не вынесет эту временную разлуку.

Однажды после полярной полуночи Югу приснились ромашки, обыкновенные полевые ромашки, которые он срывал и огромными ворохами носил к ногам Валенты; они так волнующе белели на изумрудной траве. По народному обычаю учащаяся Чкаловского медучилища плела венок. «Почему во сне ромашки? — думал спящий индустрик Юг. — А потому, что с полярного вечера я много думал о Вале Горячевой…» И даже во сне с букетом ромашек Югу горячо хотелось подарить эти белокрылые «солнышки» Валенте. Когда через несколько лет Юрия Алексеевича спросят о его любимых цветах, он назовёт ромашки.

А тёмным, как ночь, полярным утром лейтенант написал письмо горячо любимой жене:

«Несмотря на то, что сейчас на Севере глубокая ночь, мрак окутал всю округу, мне кажется, что я вижу дальше и реальнее. За эти дни я так много передумал, осмыслил, пережил. Одиночество (потому что без тебя), которого я так страшился, пошло даже на пользу. У меня сложились чёткие взгляды на нашу жизнь, наше будущее. Хочу тебя заверить, что всё, что я сделаю, чего достигну, я посвящу тебе и сделаю ради тебя. С тобой я пройду любые испытания, преодолею самые сложные преграды к цели, никогда не спасую, не отступлю от задуманного, выбранного. Ты, как никто больше, соответствуешь моему идеалу, взглядам, моей мечте. Моя любовь к тебе вечна и безгранична!»

 

И в качестве постскриптума приложил сонет средневекового итальянского лирического героя Петрарки:

Благословен и год, и день, и час,

И та пора, и время, и мгновенье,

И тот прекрасный край и то селенье,

Где был я взят в полон двух милых глаз.

 

Благословенно первое волненье,

Когда любви меня настигнул глас,

И та стрела, что в сердце мне впилась,

И этой раны жгучее томленье.

 

Благословен упорный голос мой,

Без устали зовущий имя донны,

И вздохи, и печали, и желанья.

 

Благословенны все мои писанья

Во славу ей и мысль, что непреклонно

Мне говорит о ней — о ней одной!

  

В следующем письме Валенте «лирический» Юг вставил стихотворение Роберта Бёрнса «Любовь», созвучное его чувствам. Перечитывая написанное, он декламировал, будто со школьной сцены:

— Любовь, как роза, роза красная,

Цветёт в моём саду.

Любовь моя — как песенка,

С которой в путь иду, — с сильным лирическим чувством выговаривал Юг.

— Сильнее красоты твоей

Моя любовь одна.

Она с тобой, пока моря

Не высохнут до дна...

 

В долгие часы зимних вечеров пилоты — каждый по-своему — стремились проявить свои таланты; многие, например, читали свои стихи.

Юг активно поддерживал «лирических» пилотов, но сам ничего не писал.

И никто не мог объяснить, почему Гагарин, не претендующий на лидерство, становился центром притяжения своих боевых товарищей, их признанным вожаком.

Об этой черте гагаринского характера выскажется впоследствии Первый человек в открытом космосе Алексей Архипович Леонов: «Возможно, внимательные историки и биографы Юрия Гагарина найдут иное в его характере, но нас особенно восхищала в нём какая-то бездонная сила и устойчивость простых человеческих качеств: честность, прямота, общительность, трудолюбие».

Считая себя «внимательным историком», автор смеет утверждать: те, кто окружали Гагарина, почти единодушно любили этого симпатичного русского молодца. Однако мало кто учитывал, вспоминая бывшего индустрика и Первого космонавта, что Юрий Гагарин был профессиональным и талантливым психологом, почти что белым магом.

 

(Продолжение в следующем номере)