Свободы горький вкус...
Рассказ
Развод Инка получила довольно легко. Через ЗАГС. Никакого имущества за полтора года брака супруги не накопили, детей нарожать не успели, и потому в суд идти не потребовалось.
Сотрудница районного ЗАГСа предоставила им возможность полчаса пообщаться в коридорчике до вынесения окончательного решения. Пообщаться чисто формально — Инка знала — изменить её решение о разводе ничего уже не могло. Потом они спустились в отделение Сбербанка, на первый этаж в этом же здании (всё как будто было заранее предусмотрено!), оплатили напополам пошлину-налог за оформление развода — и всё: жирные синие штампы поселились в паспортах бывших мужа и жены, как бы вопиюще крича и доказывая то, что они больше никаких законных прав друг на друга не имеют и свободны, как ветер.
Прямо из ЗАГСа Инка пошла в местный универмаг — там продавалось всё, что только душе было угодно. А душе женщины, только что почувствовавшей себя разведённой, были угодны новые туфли — красивые, на каблучках, но не на шпильках, а на устойчивых и широких, чтобы и ходить было удобно, и можно было надеть и на выход, и на работу.
— Ну вот, — сказала Инка своей подруге-продавщице, которая и отложила ей туфли до получки, новые туфли есть — пора начинать новую жизнь! Теперь у меня будет всё по-другому!
Новая жизнь не замедлила явиться со всей оглушающей настойчивостью. Лето было в разгаре, работать при такой жаре никому не хотелось, зато на пикники все в их маленьком редакционном коллективе соглашались с повышенной готовностью. И вот уже две машины: «УАЗик» и «Жигули» — везли счастливых сослуживцев на лоно природы — сначала по асфальтированному шоссе, а потом и вовсе по лесной дороге, наезженные колеи которой выводили прямо к реке, к прекрасному месту для летнего совместного отдыха.
Все принадлежности для шашлыков были аккуратно упакованы и ожидали своего часа в багажнике, а приготовленное заранее мясо колыхалось в вине и уксусе вперемежку с кольцами лука и специями в большом эмалированном ведре на коленях у одного из участников пикника.
Инка ехала в «УАЗике». Радостно поглядывала по сторонам, всматривалась в яркие и насыщенные летние пейзажи за окном, и чувство праздника охватывало её всё сильнее. Хотелось загородного вольного ветра, настоящего солнечного тепла не на пыльных городских улицах, где люди всегда куда-то торопились, едва поспевая исполнять будничные свои дела, а на широком просторе лугов, где воздух становился чистым и настоянным всеми запахами трав и цветов, где и дышалось-то как-то по-другому, и думалось легче.
За последнее время очень издёргалась и намучилась Инка в своих непростых отношениях с бывшим теперь уже мужем Фёдором; груз тяжёлых воспоминаний давил женщину, не давал ей сосредоточиться на повседневных радостях, расслабиться и вновь поверить в себя, в большое своё творческое предназначение… Потому так сильно и тянуло за город — Инка всегда обретала там покой и отдохновение, впитывала в себя гармонию природы каждой клеточкой своего тела. И снова хотелось жить, мечтать, верилось в светлое будущее и в ту настоящую и чистую любовь, которая не будет такой губительной, как с Фёдором, а станет маяком в жизни и той энергией, которая и дарит творчество.
Места за городом были удивительные — корабельный сосновый лес у придорожной полосы смешивался дальше с лиственными деревьями и кустарником; кое-где мелькали поля — то жёлтые и величественные в своём вольготном колыхании под ласковым летним ветром — пшеничные или ржаные, то полностью засеянные тимофеевкой и разливающие по округе зелёные моря высокой сочной травы и дурманный запах. Здесь ещё не видно было комбайнов, но по всему было понятно, что вот-вот, да и подойдут заготовка кормов и жатва, и тогда совсем будет невпроворот — работы и у сельских жителей, да и у газетчиков прибавится. А пока летнее спокойствие и затишье позволяло урвать для отдыха солнечный ясный денёк, и машины катили, преодолевая лесные километры, к конечной точке заранее намеченного маршрута.
Чем ближе было к реке, тем пыли становилось всё меньше, зелень словно бы накапливалась, сгущалась — здесь и трава была почти до колен, и стройные стебли цветов росли всё гуще, всё разноцветнее становился луг и приглашал, манил к себе с той неведомой силой, которую всегда ощущаешь, когда оказываешься на природе. Да ещё дыхание реки чувствовалось всё ближе — она разлеглась в разноцветных лугах и извивалась, точно огромная змея, между трав и ракитника, обступившего её со всех сторон и как бы не выпускающего за отведённое ей русло.
Наконец, машины плавно съехали с дороги, проехали ещё немного прямо по луговине и остановились совсем недалеко от леса. Люди высыпали на зелёный ковёр и, жадно вбирая в себя пространство, стали оглядываться по сторонам.
Место для пикника было выбрано действительно замечательное. Сзади приглашал в свои глубины лес; широкий луг, полный своих тайн, чудес и запахов, простирался вдоль реки на необозримые для глаза пространства, а впереди изгибалась — вся в солнечном блеске — река, обрамлённая кустами, ивами и ракитником. Но кое-где были и открытые берега, там виднелась голубоватая вода, и то и дело вспархивали с ближайших кустов какие-то маленькие птички. Стрекотали кузнечики, отовсюду слышались птичьи голоса, всё вокруг шелестело, двигалось, шуршало, каждый сантиметр вокруг был наполнен своей особой жизнью.
Над водой сонно скользили стрекозки, иногда пролетали бабочки. Они были воздушны, свободны от будничных дел и в состоянии вечного праздника весело порхали в мареве тепла то над прибрежной густой травой, низко спускаясь к воде, то возвращаясь в луга, — и тогда они принимались усердно кружить над красно-розовым иван-чаем, над ромашками и колокольчиками.
— Красота-то какая! — вдохновенно воскликнула Инка, наслаждаясь простотой и величественностью окружавшей её природы.
Солнышко припекало… И многие начали освобождаться от тесной и жаркой теперь одежды.
Инка тоже сняла с себя лёгкий золотисто-коричневый пиджачок, голубые летние джинсы и белую хлопковую футболку. Конечно, она не удержалась и надела-таки на пикник новые коричневые туфельки, которые теперь, нежно погладив рукой, аккуратно поставила рядом со своими вещами.
Не часто ей и при муже удавалось купить что-то понравившееся и по-настоящему красивое — не баловал её муж обновками. То ли от скаредности своей, то ли от того, что не хотел, чтобы Инка носила новые и модные вещи. И так многие мужики на неё заглядывались. Её стройное тело с красивыми округлыми формами и узкой талией, её вдохновенное и довольно привлекательное лицо с блуждающими ямочками на щеках, тёмно-коричневые волнистые волосы и особенно её проницательные голубые глаза — воссоздавали какую-то ауру загадочности, и возникало впечатление, что перед вами роковая женщина. Она была сильной, умной и находчивой; дерзкой, когда её обижали, и нежной, когда это требовалось. Словом, она была создана для любви, и в мужчинах, которые её видели или окружали, сразу возникало безотчётное желание приблизить Инну к себе, понять, разгадать причины её магнетизма — и сделать своей. Пределу ревности Фёдора не было никакого конца. Даже в простом прохожем, который вдруг ей улыбнулся, он сразу видел соперника и — негодовал.
А Инке хотелось быть модной и современной. Каждая стильная покупка (хоть и было это не часто) доставляла ей неописуемую радость. Поэтому новым туфлям радовалась Инка особенно сильно: они были удобные и как раз в тон подходили к её пиджаку и сумке.
Оставшись теперь в одном купальнике, Инка побежала к реке. У самой воды на минуту задержалась: так красиво плавали невдалеке от берега на самой поверхности водной глади белые гармоничные лилии и чуть дальше — жёлто-золотистые кувшинки. Так красив и удивителен был мир вокруг, что Инка с наслаждением почувствовала и себя неотделимой частью этого мира — большого волшебного мира, пронизанного светом и гармонией.
На соседний куст бузины прилетела целая стайка шумливых птиц. Они совсем не боялись её. Инка ещё стояла у воды и разглядывала этих весёлых птах, когда две из них перепрыгнули с ветки на ветку и устроились совсем рядом с изумлённой Инкой. Они тоже разглядывали её и что-то свиркали, поворачивая бархатные головки то направо, то налево. И вдруг та, что была чуть дальше, запела. Нет, это было, конечно, не беспрерывное пение, но какие-то необычные птичьи слова, фразы, утверждающие жизнь. И стало так хорошо на душе, что Инка тоже изобразила ряд птичьих фраз. Она любила это делать — переговариваться с птицами она умела с детства. С минуту дуэт продолжался, а потом вся стайка одновременно вспорхнула в небо и улетела.
Инка зачерпнула вспотевшими ладонями воду и сразу определила: можно и искупаться. Шагнула в неторопливое течение реки, почувствовала ногой скользкое илистое дно и плюхнулась подальше от берега, чтобы не идти по вязкому илу и зеленоватым водорослям, высовывающимся из воды у самого берега. Поплыла свободно, легко, словно отделяя себя от гурьбы рассыпавшихся по лугу и ближнему лесу сослуживцев.
Мужчины сразу же по приезду на берег занялись костром, женщины обустраивали место для стола, приготовлением же шашлыков занялись два специалиста — Толик и Альберт, у них всегда шашлыки получались наивкуснейшие. Только Геннадий, полноватый и нерасторопный в будничных делах, принеся из лесочка охапку дров для костра, присоединился к Инке и залез в прохладную воду. Остальные купаться пока не рискнули, решили подогреться сперва на ярком летнем солнце, а заодно и хозяйством заняться.
Геннадий был немного неуклюж и косолап. Но это на земле. В воде он чувствовал себя отлично, мощно раздвигал перед собой воду и в несколько гребков догнал Инку почти на середине реки. Он фыркал и отдувался, а настигнув молодую женщину, засмеялся, закружился вокруг неё, пытаясь ущипнуть за плечо или спину, скользнуть рукой по её коже, всем своим поведением показывая, что теперь, после её развода с мужем, он имеет на это право. Инка сначала поддержала игру, но потом вдруг резко развернулась и поплыла к берегу. Терять только недавно полученное чувство полной свободы ей не хотелось. Она мечтала просто отдохнуть — без всякого флирта и заигрываний. Тем более, что с берега за Геннадием неотступно наблюдала Нина, та самая продавщица из универмага, которая совсем недавно принесла с базы для Инки новые туфли.
Женщины уже накрывали импровизированный из большого куска фанеры стол: порезали помидоры и огурцы, колбасу и сыр, яблоки и апельсины, открыли три банки консервов. Инка помогла нарезать хлеб, достала тарелочки и вилки и только тут заметила, что мокрые уже стопки где стояли, а где и лежали на покрытой большим куском белой типографской бумаги фанере. Значит, выпили по первой, пока она купалась — оттого и светились уже не просто радостью приобщения к природе, а какой-то откровенно выдающей себя фривольностью глаза и Толика, и Альберта, и Нины, и Раисы, и всех остальных, хлопочущих возле стола и шашлыков.
Смеялись, болтали о всякой чепухе, несколько раз заговаривали о работе, но тут же шикали друг на друга, чтобы не увлекаться этой темой, и переходили опять на анекдоты и щекотливые новости, разжигая животные инстинкты и настраиваясь, как обычно на подобного рода вылазках, на откровенный флирт и ухаживания.
Выпили ещё по одной — и оживление у стола стало пропорционально спиртному возрастать. А когда угли были уже готовы и началась самая ответственная часть обжарки шашлыков, — у костра остался один Толик: весь народ, разгорячённый и солнцем, и спиртным, двинулся к реке — остудиться и побарахтаться в нагревшейся за день и приятной теперь воде.
Вслед за Инкой на этот раз плыл Альберт.
Геннадий, после третьей рюмки резко вспомнив про свою любовницу Нину — ту самую, из универмага, не отходил от неё ни на шаг. Она всегда почти ездила с редакционными на природу — все знали про их отношения с Геннадием, и, несмотря на то, что где-то в соседнем городке у него были жена и сын, никто и никогда не ставил его жену в известность о происходящем. И теперь Нина весело смеялась, зайдя в речку по грудь, брызгала Геннадия водой, подходила к нему близко-близко и не упускала случая то погладить по волосам, то прижаться грудью в купальнике к его обнажённому торсу, то о чём-то тихо заговаривала; и только по довольному выражению лица Геннадия можно было догадаться, что она говорила приятные ему слова…
Альберт не наглел. Плыл рядом с Инкой и демонстрировал силу. Не обгонял её — просто движения его были настолько грамотны, что Инка чувствовала его спокойствие и уверенность в себе. И знала, что если понадобится его помощь, он тут же её окажет.
Конечно, почти все мужчины в их коллективе были женатыми. Ну, только кроме Толика — он был самым молодым. А вот за пределами кабинетов эти же самые мужчины становились вольными, как бы на время холостыми. И уж тут могло всякое случиться. Альянсы порой получались самые неожиданные. Инка никогда об этом не думала, потому что раньше всюду была с мужем. А вот сегодня он не поехал — в командировке был. Да и положение Инки стало иным — она ведь не обязана больше была блюсти ему верность и отчитываться за свои поступки, и это чувство свободы опьяняло.
На берег Альберт вышел вместе с Инкой. Рядышком сели за столом. И, уплетая сочные и поджаристые куски мяса, запивая их вином и поглядывая иногда друг на друга, не очень-то они смущались под взглядами коллег.
«Ну что у меня может быть с Альбертом? — думала Инка, ловя в очередной раз его распалённый взгляд. — Он всегда такой молчаливый, неразговорчивый, даже загадочный какой-то. В общем, себе на уме. О семье своей почти ничего никогда не рассказывает, держится как-то обособленно. Наверно, порядочный семьянин. Да и настроение у меня какое-то не то. Не хочу ни с кем шашни заводить».
И всё же, когда народ после выпитого и съеденного подобрел, отяжелел, разговоры стали всё более откровенными, и присутствующие начали постепенно делиться по парам.
Солнце тем временем стало садиться, отбрасывая косые золотистые блики на противоположный берег реки, и пары побрели — кто в луга на прогулку, кто — ещё разок искупаться, а кто и к лесу. У кострища остались только Инка и Альберт. Он тоже встал, улыбнулся как-то хитро и взглянул на женщину. Инка, как и все, опьянев, раскраснелась и болтала сумбурно о том и о сём, не задумываясь ни о чём всерьёз. И вдруг стихла. Что-то терпкое шевельнулось в душе, когда она увидела на себе непрерывный, волнующий взгляд больших карих глаз Альберта. Как будто что-то незримое вошло вместе с этим взглядом в голову Инки и подчинило себе её волю. Он подхватил её из-за стола, с круглого неотёсанного бревна, оставленного здесь кем-то из предыдущих отдыхающих, и за руку повёл к лесу по едва видимой тропинке. Она пошла, не сопротивляясь, сама себе удивляясь и раздумывая, зачем всё это нужно.
Они шли, почти молча, изредка перебрасываясь фразами, и лес — сначала редкий и хорошо проходимый — густел и становился как будто ещё таинственней: понемногу надвигались вечерние сумерки. Инка даже остановилась, когда Альберт безо всякого перехода вдруг сказал:
— А, между прочим, ты мне давно нравишься. Просто я не мог тебе этого сказать потому, что была ты замужем, и Фёдор твой за тебя, кому хочешь, рёбра мог переломать… Ты разве не замечала?
— Нет, — хихикнула Инка, — когда мне было замечать? Я как-то не думала об этом?
— А помнишь, мы в командировку ездили в Передел? Я там тебя очень много фотографировал: и в поле с ромашками, и с комбайнёрами на жатве, и на концерте в доме культуры… Ты ещё тогда классный репортаж написала, и его даже перепечатали в областной газете! Помнишь, мы ночевали в доме у директора совхоза, я тогда всю ночь не мог уснуть… Ты-то сразу угомонилась, а мне на кухне раскладушку поставили. Я ворочался, ворочался, вставал, на улицу выходил, курил. Да только не догадалась ты о моих чувствах. Я и сейчас это вижу. А ты приглядись ко мне повнимательней — это я с виду такой нелюдимый. А в душе — вулкан!
И Инка действительно посмотрела прямо ему в глаза. Мужик перед ней был красивый: роста не очень высокого, но зато сложения отменного. Густые волнистые волосы обрамляли скуластое и довольно приятное лицо. Глаза — карие, улыбающиеся и с хитрецой, с мелкими, но не делающими его старым морщинками, смотрели загадочно и в то же время открыто. Широкий лоб говорил о неординарных способностях ума, и ямочки на щеках, когда он улыбался, делали его даже милым. И губы, красиво очерченные, полноватые и чувственные, были в лукавой улыбке приоткрыты навстречу и словно обещали что-то запредельное.
Инке было двадцать три, а ему — около сорока. Но в то же время этот разрыв в возрасте никак не ощущался — Альберт вёл себя с достоинством и не подчёркивал свой возраст ни жестами, ни фразами, не демонстрировал свою житейскую мудрость, хотя она чувствовалась во всех его действиях и поступках.
Инка задумалась. А он ждал от неё какого-то конкретного ответа.
— Ты ведь теперь свободна! Я хоть могу надеяться на твоё ответное чувство?
— Альбертик, милый, — перевела она всё в шутку, — я ещё от Фёдора не могу остыть. Вот он — настоящий вулкан! Оттого и ревнивый такой был. Намучилась я с ним — ведь по пятам моим ходил, подглядывал и подслушивал…
— А ты на других посмотри! Тебе сейчас нежность нужна. Я, знаешь, какой нежный!
Он обхватил её внезапно большими своими руками и задвигал ими по всему её телу. Впился губами в рот Инки и сжал её с такой силой, что ей стало страшно, не сломает ли он ей чего. Поцелуй хоть и был властным, настойчивым, но настолько необычным, волнующим, что женщина не оттолкнула Альберта. Какая-то волна то ли нежности, то ли благодарности поднялась у неё изнутри и ударила в сердце.
«Да чего уж там, — подумала Инка, чувствуя, как мужская непреодолимая сила увлекает её в неизведанную бездну, как страстность Альберта задевает в её теле всё больше и больше струн, как начали отвечать её губы на крепкий мужской поцелуй и всё внутри затрепетало. — Никто ведь не узнает…»
Они шли, обнявшись, по лесу напрямик. Иногда останавливались, целовались, и тогда Инка, боясь, как бы не случилось самое непредвиденное, после нескольких мгновений вырывалась и опять шла вперёд и вперёд. Но Альберт упрямо догонял её и начинал всё сызнова.
На широкой поляне они, наконец, остановились. Затуманенный мужской взгляд говорил о том, что все чувства мужчины обострены до крайности. Дыхание его прерывалось, и тело словно вибрировало...
— Счастье ты моё, ладушка, не думай о плохом. Я так долго ждал этого момента. Ведь как только ты пришла на работу в редакцию, мой покой закончился… Ну дай я тебя поцелую! Ну не мешай же ты мне! — и он решительно начал стягивать с Инки футболку.
Страсть Альберта опьяняла молодую женщину. Темпераментная по натуре своей, она и с мужем всегда воспринимала секс как праздник. Оттого, наверно, после длительных их с Фёдором счастливых дней все их размолвки и долгие перерывы в нежности Инка принимала с трудом. Она раздражалась и даже плакала по ночам, когда муж, по неведомым ей причинам затаив глухую обиду, уходил от неё спать в другую комнату. Она лежала в одиночестве и размышляла, что такой брак с вечными подозрениями и необоснованной, сводящей с ума ревностью долго продолжаться не может. И пока они разводились, она ни с кем не встречалась — никаких интимных отношений у Инки давным-давно не было. Теперь же в сильных и нежных руках Альберта одурманенная его напором голова Инки не давала ей трезво оценить действительность, заставляла пойти навстречу этому вспыхнувшему чувству, предаться страсти и заново ощутить всю гамму эмоций обладания мужчиной. Альберт словно почувствовал это и вовсе осмелел, закружил Инку на руках и опустил в высокую бархатистую траву.
И зачем Инка поехала на пикник не в кроссовках, а в новых туфлях? Бродить в них по лесу, конечно, было неудобно, но Инка ведь и не планировала такую прогулку — думала, побудет у костра, искупается в речке — и всё! Сейчас, освобождаясь от джинсов, она скинула туфли в траву — сначала с левой ноги, потом с правой и, идя в руки к Альберту, даже не позаботилась посмотреть, куда упали её туфли — не до того уже было.
Почему-то алкоголь после лесного воздуха не ослабил своё действие, а наоборот усилил. И Инка плавала в каком-то чаду — то ли любовном, то ли совсем выматывающем под действием спиртного. Острота чувств нового обладания тоже притупилась, и какая-то тяжёлая истома навалилась на женщину, вводя её в транс.
Когда любовники разлепили свои объятия и стали одеваться, густые сумерки захватили их врасплох и сделали всё вокруг почти невидимым. Опускалась ночь.
Инка металась из стороны в сторону, что-то разыскивая в надвигавшейся темноте.
— Ты что-то потеряла? — спросил Альберт и закурил сигарету. — Надо возвращаться, наших-то совсем не слышно. Уж не уехали ли они?
— Да туфлю одну не могу найти! Куда же она запропастилась? Ничего не видно…
Альберт тоже стал шарить в траве, щёлкал зажигалкой, но поиски были тщетны.
— Ладно, пойдём, — сказал вдруг Альберт. — Завтра сюда вернёшься и отыщешь свою туфлю. Сейчас совсем стемнеет. Мы и из лесу-то тогда не выберемся.
Инка дёрнула носом, всхлипнула, но делать было нечего. Последние блики полутьмы становились всё глуше, и чернота захватывала пространство со всё нарастающей скоростью.
Инка сняла и левую туфлю, раз правой нет. Держа её в руке, пошла босиком вслед за Альбертом. Говорить ни о чём не хотелось, и настроение сразу испортилось.
Ногам было больно. Под ступни попадались сучки, иголки от хвойных деревьев и всякая раздражающая ерунда, но Инка терпела и упрямо шла вперёд, пытаясь не отстать от Альберта.
А вышли они совсем не туда, откуда заходили. Оказалось, что поляну для своей пылкой страсти они выбрали недалеко от шоссе, и по огням проезжающих автомобилей сразу поняли это оба. Прямо напротив того места, где они выбрались из леса, был милицейский пост. Инке стало горько и очень жалко туфель, которые носить теперь было невозможно. На всякий случай она оглянулась и запомнила, где они вышли, но на сердце скребли кошки, и она чувствовала, что вторую туфлю уже не найдёт.
Опять сверкнули фары проезжающего мимо автомобиля. Инка видела, что на них с любопытством смотрят гаишники из стеклянной будки: в свете огней поста было хорошо видно, как Инка с Альбертом шли по луговине к дороге.
И вдруг — о чудо! Подъехал и затормозил их редакционный «УАЗик». Забравшись в него, Инка немного успокоилась. И хоть выговаривали им за долгое отсутствие коллеги, хоть наперебой рассказывали, как искали их в полутёмном лесу, она ничего почти не слышала. Ноги гудели, и трепыхалось сердце от такого невероятного развития событий после обычного, казалось бы, пикника. Вот тебе и свобода! Голова кружилась, алкоголь давал себя знать, напряжение хоть и спало, но лучше не стало. О любовной интриге с Альбертом она почти не вспоминала.
На следующий день сразу после работы Инка села на автобус в нужном направлении и одна доехала до поста ГАИ, который вчера старательно запомнила. Альберт на работу не пришёл. Он жил не в самом городе, а в соседнем посёлке и поэтому приезжал на работу не каждый день, по необходимости. Он был фотографом, лаборатория у него была дома, и часто он оставался там и проявлял вновь отснятые плёнки, печатал фотографии.
От обиды Инке было дурно. Да ещё от выпитого вчера основательно мутило. И всё же она сошла с автобуса у поста ГАИ, чтобы отправиться в лес, и тут же нос к носу столкнулась с огромным верзилой в милицейской форме, который с неприкрытым удовольствием и любопытством стал разглядывать её в упор.
— Что за необходимость вам, девушка, появляться здесь вот уже второй день подряд? — хриплым голосом нахально выдохнул милиционер, задержав свой пронизывающий взгляд сначала на лице молодой женщины, а потом и на коричневой её сумочке, ремешок которой был перекинут через плечо. Инка сразу же почувствовала от него запах перегара. И ужаснулась. Нагловато разглядывая смутившуюся Инку, он, не давая ей опомниться, тут же добавил:
— Ну, так что? Есть веская причина, или здесь любимое место ваших прогулок? — спросил он и подмигнул выглянувшему из будки второму милиционеру.
— Веди её сюда, — махнул тот рукой в сторону будки. — Сейчас разберёмся!
Верзила подтолкнул Инку вперёд, и она пошла, подумав о том, что, может быть, гаишники сжалятся над ней, проводят её в лес и помогут отыскать вчерашнюю пропажу.
В будке витал необычный запах продуктов и спиртного. Два краснощёких гаишника, видимо, ужинали. На столе у них стояли закуски, рюмки, полные водки, и горкой — прямо на столе — лежал чёрный хлеб. Сначала это возмутило Инку — пьют ведь прямо на рабочем месте, ни от кого не таясь. Но потом она подумала, что всё же пост — в лесу, мало, наверно, их тут кто-то проверяет, и поэтому чувствуют они здесь полную свободу.
Пили и закусывали гаишники, стоя, время от времени следя за дорогой и проезжающими мимо автомобилями. Но не выходили до поры до времени. Стали расспрашивать Инку. Она объяснила, что вчера была здесь на пикнике и в лесу — совсем недалеко отсюда — потеряла туфлю. Попросила, не сходит ли кто-нибудь из них с ней в лес поискать туфлю, а то она лес знает плохо и боится заблудиться.
— А ты помнишь, где её потеряла-то? — спросил верзила и захихикал. — Ты ведь не одна там была! Нам вчера по смене передали, что двое из леса в темноте вышли прямо напротив поста… Чего вы так припозднились-то? Зачем туфли-то раскидала?..
Инка уже чуть не плакала. Но второй милиционер, которого верзила называл Серёгой, вдруг сказал:
— Ну чего к девушке пристал? Угостил бы её сперва, покормил. Видишь, как она расстроена!
— И то правда, сразу согласился здоровяк. — Выпьешь с нами?
Инка отрицательно мотнула головой. Но верзила продолжал:
— Сейчас перекусим — ужин у нас, машин к тому же на дороге много. А потом кого-нибудь в помощники тебе выделим. Сходишь ты в свой лес… Давай, выпей с нами.
Инка посмотрела на них сначала недоверчиво, обвела всех глазами и оценила обстановку. Ей уже хотелось плюнуть на всё и уехать домой. Но потом она почему-то решила всё-таки остаться. Жаль всё же было новые удобные туфли, да и состояние было совершенно дурацкое после вчерашнего.
Серёга опять разлил по рюмкам водку, только поставил на этот раз на стол ещё и четвёртую — для Инки. Она, немного поколебавшись, выпила с гаишниками, и горячее тепло обожгло, стало разгораться в груди. Словно что-то отпустило, и она успокоилась.
Не спешили гаишники завершать свой пьяный затянувшийся ужин. Присутствие молодой женщины словно бы взбодрило их, и они наливали и наливали в свои рюмки, расплёскивая по столу почему-то не кончающуюся водку, а когда кончилась эта бутылка, достали следующую.
Инка выпила с ними всего рюмки три. Стояла, нервничала, иногда под дурацкие реплики верзилы как-то криво улыбалась и через каждые 10–15 минут напоминала о том, что надо бы сходить в лес, поискать туфлю. Она с ужасом думала, наблюдая, как день стал угасать, что опять сможет стемнеть и она ничего не найдёт, как и вчера. А менты смеялись и всё обещали, что, мол, сейчас, сейчас, но опять разливали водку, и начиналось всё сначала — их пьяный бред уже надоел Инке до чёртиков.
И тогда она решилась. Бочком протиснулась к выходу из будки, и тут же верзила настиг её злыми словами:
— Что, в лес не терпится? Ну, пойдём, провожу! — и так засмеялся, что женщине стало жутко. Ей уже ничего не хотелось — ни в лес идти, ни пропажу искать. В душе бушевала буря и злость на этих ненормальных гаишников, которым на своём рабочем посту ни до чего не было дела — они только пили, пьяно поругивались и таращили свои захмелевшие глаза то на Инкину грудь, то на видневшиеся из-под юбки коленки. Но верзила распахнул дверь стеклянной будки, подтолкнул её в дверной проём и, схватив за руку, потащил к лесу.
— Темнеет уже, — слабо попробовала возразить женщина, — может, я домой?
— Нет уж, — тут же бурно прореагировал верзила. — Сама притащилась сюда! Иди, ищи свою туфлю…
— Да Бог с ней! — опять начала Инка. — Другие туфли куплю…
— Иди! — верзила набычился, и глаза его налились кровью. И Инка почувствовала угрозу в его словах.
«Может, обойдётся? — горько подумала Инка и покорно вошла в лес. — Не зверь же он?!»
Они шли между пока ещё редких стволов деревьев, и Инка искала глазами вчерашнюю поляну с высокой травой. Помнила, что она где-то совсем рядом, раздвигала кусты, заглядывала во все стороны и старалась не думать о идущем сзади неё мужике. Он напряжённо молчал, и только тяжёлый запах спиртного время от времени обгонял женщину, когда она немного притормаживала.
Наконец, Инка увидела поляну. Радостно побежала к ней и, пока сумерки ещё не навалились на лес, стала раздвигать руками траву и искать. Сразу увидела место, где вчера они с Альбертом предавались любви. Трава здесь была смята и до конца выпрямиться ещё не успела. Инка шарахалась то в одну, то в другую сторону, шарила руками почти по земле, а света в лесу становилось всё меньше и меньше…
Верзила курил в сторонке и злорадно за ней наблюдал. Взгляд его был тяжёлый и какой-то нечеловеческий. Но Инка старалась не смотреть в его сторону, она металась по траве, как рыба на нересте.
«Ну, где же эта туфля?» — досадно думала она, раздражаясь всё больше и больше. Пыталась вспомнить, как скидывала туфли в траву, в какую именно сторону — и не могла. По спине побежали мурашки, когда услышала вдруг грубый и хриплый голос верзилы:
— За всё в этой жизни, девочка, надо платить!
Инка обернулась и попала прямо в толстые мускулистые ручищи огромного чудовища. Он сжал её с такой силой, что Инка не могла и пошевельнуться. Дыхнул на неё водочным запашищем и скользнул губищами по щеке, потому что Инка вовремя отвернула голову, чтобы он не смог присосаться к ней.
— Ах, ты стерва! — резанул верзила воздух своим полоумным криком. — Вчера, значит, этому было можно и целовать тебя, и трахать! А передо мной ты выкобениваешься?!
— Прошу вас! — слабым голосом выдохнула Инка, точно была уже неживой. — Отпустите меня! Я вас очень прошу! Не надо так со мной! Не на…
Он сделал Инке подножку, бросил на траву, с молниеносной скоростью очутился рядом и задрал ей юбку. Одной рукой держал обе её руки, чтобы она не отбивалась, а коленом наступил на живот, отчего сильная боль пронзила одновременно и живот Инки, и сердце. Она почти задыхалась, а он рванул ширинку на штанах, потом разорвал на ней трусы и…
— А-а-а-а! — закричала из последних сил жертва, но верзила грубо врезал ей ребром ладони по губам и голове одновременно, потому что ручища у него была ого-го. Сознание Инка не потеряла, но сопротивляться уже не могла. Он был таким огромным, этот монстр, что под его навалившимся телом было невозможно ни дышать, ни чувствовать…
Все попытки к сопротивлению были тщетны.
Темнота накинулась на лес, чтобы прикрыть позор Инки. С закрытыми глазами она лежала совершенно без сил на траве, раскинув руки, почти ничего не ощущая и ни о чём не думая. Осталась ли в ней хоть капля той жизни, которую она боготворила совсем недавно, ещё сегодня днём?
Выплыла огромная луна и встала над лесом. Стало чуть-чуть светлее. Верхушки деревьев покачивались в сонной тишине и как бы успокаивали, но было что-то и зловещее в этом движении воздуха, что-то давящее, гнетущее, невозможно губительное.
И вдруг лес как будто очнулся: какая-то птица, сейчас невидимая, тренькнула где-то прямо над Инкой в вышине. Тренькнула и замолчала. А потом ещё и ещё — и засвистела, запела, выводя в полуночном лесу свою обнадёживающую песню. И тут же другая птица откликнулась ей. Весело так откликнулась и громче первой.
Инка открыла, наконец, глаза. Прямо над головой, над самыми верхушками деревьев, стояла полная луна, и тонкие серебристые нити тянулись из далёкого Космоса прямо к ней, к Инке. Казалось бы, в полной темноте струился с небес этот завораживающий свет. Жизнь постепенно вливалась в её измученное, исковерканное человеческой низостью тело. Инка прислушалась к лесу, к высокой прерывающейся и вновь возобновляющейся птичьей песне и к себе. Всё тело ужасно болело, но жизнь продолжалась в нём. Она попробовала встать — словно откуда-то из неведомого пространства вошли в неё силы, и она осторожно поднялась. Тело как будто дрожало, но с каждым мгновением становилось всё сильней. Инна одёрнула и расправила юбку, поправила по привычке волосы, нащупала рукой в траве коричневую сумку с одной туфлёй и медленно, еле переставляя ноги, поплелась к дороге. Но не прямо к посту гаишников — с ними она никак встречаться не хотела, а наискосок, надеясь на то, что выйдет на шоссе где-то слева от будки.
На дороге Инку подобрал какой-то совсем пустой автобус и довёз её до города. В кошельке, когда Инка расплачивалась с водителем, она обнаружила только мелочь — все бумажные купюры, которые были у неё с собой, бесследно исчезли. Водитель посмотрел на женщину с удивлением, видя такой её растрёпанный и больной вид, но ничего не сказал. Только головой качнул…
Уже сойдя с автобуса и бредя по ночному городу, она вдруг с горечью подумала: «Какая же я дура! Туфли пожалела! Как же теперь жить? Заявить в милицию на верзилу? Да никто не поверит, свидетелей в лесу не было. Всё равно свои его выгородят, а она только ославится и опозорится на весь город. И работать будет невозможно! С такой-то репутацией! Уж лучше молчать! Ах, гадёныш, всё рассчитал! Но разве может такой человек работать в милиции? Может, ещё как может! Они там все чувствуют свою безнаказанность! Творят, что хотят! Нелюди!»
И туфли уже было не жалко. Жалко было себя. Случись такое с ней, когда она была женой Фёдора, он бы пасть порвал этому верзиле, нашёл бы управу над ним. А теперь… Не будет же Инка рассказывать Фёдору, как ездила в лес и что случилось дальше. Да он её же и обвинит. Скажет, что сама напросилась. Он с его ревностью всё, что касалось Инны и других мужчин, никогда не мог воспринять адекватно.
«Ну что, почувствовала ты теперь этот вкус свободы?» — спросил у Инки её внутренний голос. И она даже съёжилась. Мерзко, горько было на душе. Ноги еле шли... Вспомнила, как отвалился от неё верзила, натянул измочаленные штаны, выгреб из её сумки деньги, плюнул в сторону и пошёл из леса, насвистывая… И как лежала она в траве с раскинутыми руками, пока не выплыла неведомо откуда и не встала над ней огромная серебряная луна, пока не засвистела, утверждая жизнь, светлая полуночная птица.
