Виссарион неистовый
К 200-летию со дня рождения В. Г. Белинского
Белинский, прозванный с лёгкой руки Н. В. Станкевича «неистовый Виссарион», определил в 30–40-х годах XIX века развитие художественной литературы на десятилетия вперёд. В советское время присяжные филологи сотворили из него непогрешимого, никогда не ошибавшегося оценщика шедевров, превратив его в примитивно-мифологическую фигуру.
На самом деле Виссарион Григорьевич Белинский был вполне земным человеком, увлекающимся, страстным, не лишённым крайностей и окружённым преданными друзьями.
Родился будущий критик 11 июня (30 мая) 1811 года в семье провинциального врача. Вспоминая о своём детстве, он с горечью писал: «Я в семействе был чужой».
Своё детство Белинский провёл в Чембаре, уездном городке Пензенской губернии, где учился в уездном училище, затем продолжал образование в Пензенской гимназии, а с 1829 года — в Московском университете.
С августа 1834 года Белинский стал сотрудником Н. И. Надеждина, издававшего в то время журнал «Телескоп» с литературным приложением «Молва». Скоро в газете «Молва» появилась первая большая статья Белинского «Литературные мечтания», решительно ниспровергавшая старые авторитеты и традиционные литературные представления.
Статья произвела впечатление разорвавшейся бомбы. А. Н. Майков, спустя годы, писал: «Вдруг налетела буря Белинского…» Здесь передана не только сила впечатления от его критики, но и сам момент её внезапности и неотвратимости.
Именно с этого времени началась слава Белинского как критика умного и страстного, бескомпромиссного до бешенства. Особенно он и на дух не переносил славянофилов, о чём писал в начале 1840-х годов: «Если не ошибаюсь в себе и в своём чувстве, — ненависть этих господ радует меня — и я смакую её, как боги амброзию… Я буду постоянно бесить их, выводить из терпения, дразнить. Бой мелочный, но всё же бой…»
Белинский сыграл выдающуюся роль в оценке и формировании литературного процесса своего времени. «Имя Белинского, — писал А. А. Григорьев, — как плющ, обросло четыре поэтических венца, четыре великих и славных имени… сплелось с ними так, что, говоря о них как об источниках современного литературного движения, — постоянно бываешь поставлен в необходимость говорить и о нём. Высокий удел, данный судьбою немногим из критиков!» Четыре имени — это Грибоедов, Пушкин, Гоголь и Лермонтов. О трёх последних Белинскому удалось сказать нечто существенно важное уже в самом начале своего критического пути.
После запрещения «Телескопа» и «Молвы» Белинский в 1839 году переехал в Петербург и стал сотрудником «Отечественных записок», издаваемых А. А. Краевским. Работал он здесь буквально на износ, как, по его словам, «водовозная лошадь». В 1843 году в письме В. П. Боткину Белинский жаловался: «Журнал губит меня. Здоровье моё с каждым днём ремизится (ухудшается), и в душу вкрадывается грустное предчувствие, что я скоро… отправлюсь туда, куда страх как не хочется идти».
Журнальная работа отнимала у Белинского всё его свободное время: литературная полемика, мелкие критические статьи, библиографические обзоры и вынужденное постоянное чтение самых различных, подчас совершенно серых книг…» Но при всей загруженности Белинский нашёл время, чтобы в 1843 году обзавестись семьёй. Его женой стала М. В. Орлова, дочь священника. Об этом романе хорошо и немного иронично написал Ф. И. Тютчев: «При свидании с нею завязался литературный разговор. Мария Васильевна, следившая за русскою журналистикою, привела Белинского в совершенный восторг рассуждениями, вычитанными из его же статей. Повторённый ею урок он принял за проявление собственного развития; он увлёкся ею страстно, как вообще был склонен увлекаться идеалами собственной фантазии, предложил ей руку и не успокоился, пока не получил её согласия». Было ли счастье в этом семейном союзе? Нет, если судить по отзывам современников и письмам самого Белинского.
1846 год имел для Белинского особое значение. Из-за разногласий с Краевским он ушёл из «Отечественных записок» и решил вплотную заняться лечением застарелой чахотки (туберкулёза). Последние годы он постоянно кашлял, нередко с кровью. Симптомы недуга нарастали. Чтобы приостановить болезнь или хотя бы облегчить её течение, необходимо было съездить на юг, в Крым.
В начале 1846 года М. С. Щепкин, популярный тогда актёр, задумал устроить большие гастроли по стране. И. И. Панаев, литератор, узнав об этом, попросил его взять в попутчики Белинского. Щепкин, человек по-настоящему добрый и отзывчивый, в феврале прислал приглашение.
В апреле Белинский радостно писал А. И. Герцену: «Что ты мне толкуешь о важности и пользе для меня от этой поездки: я сам слишком хорошо понимаю это и еду не только за здоровьем, но и за жизнью… И мой доктор… сказал мне, что по роду моей болезни такая поездка лучше всяких лекарств и лечений».
28 апреля Белинский приехал в Москву, а 4 мая в ресторане Шевалье друзья его организовали большой торжественный обед в его честь, а в следующие дни последовали обеды просто дружеские.
Отъезд назначили на 16 мая. В шумных и весёлых проводах принимали участие историк Т. М. Грановский, педагог А. Д. Галахов, переводчик Е. Ф. Корш, врач Н. Х. Кетчер, либерал К. П. Барсов, журналист И. И. Панаев. Щепкин устроил для провожавших у себя на квартире большой завтрак, на котором Герцен сказал остроумную речь. Затем к крыльцу был подан тарантас, куда сели Белинский и Щепкин, сделавший знак к отправлению. За ним тронулись экипажи провожавших.
Ясный и тёплый день располагал к путешествию. Проехав восемнадцать вёрст до первой деревни, решили остановиться для прощального пикника. Устроились на ближайшей полянке вокруг бутылок вина, поставленных прямо на траву, и провизии, разложенной на бумагах. Герцен раздобыл где-то доску и, сдув с неё пыль, нарезал на ней ветчину, чем привёл в ужас брезгливого Корша.
Пирушка удалась. Кетчер разливал по стаканам шампанское, все ели пирог, жаркое, ветчину и оживлённо беседовали, разбившись на пары и тройки. Герцен, уже совсем захмелев, устроился поудобнее на травке…
Белинский, который не пил, и не любил ни пьяных, ни попоек, стал раздражаться. Но, наконец, Щепкин поднялся, и началось прощание. Герцена растолкали, все переобнялись и перецеловались с отъезжавшими. Со всех сторон неслось: «Дай Бог тебе вернуться здоровым!» и «Счастливого пути!».
В провинциальную Калугу тарантас прикатил 18 мая. Сюда А. О. Смирнова, жена местного губернатора, ценительница изящного в литературе и искусстве, пригласила на гастроли Щепкина. Поселился Белинский, как сам свидетельствовал, «в грязной комнате грязной гостиницы «Киев». (Это нынешний дом 121 по улице Ленина).
20 мая Белинский, приглашённый как спутник актёра, присутствовал вместе со Щепкиным на ужине у губернатора, где встретил Ивана Аксакова, славянофила, давнего идейного противника. На следующий день Аксаков в письме к брату не без яда сообщил: «Белинский ужасно переменился, в усах; лицо сделалось ещё отвратительнее, хотя его чахоточный вид и возбуждает некоторую жалость. Говорит Смирнову «Ваше превосходительство» на каждом шагу, с необычайным чинопочитанием».
В среду, 22 мая, Белинский, приехав вместе со Щепкиным на приём, познакомился с Александрой Осиповной, женой губернатора. Завязавшийся разговор чуть было не закончился скандалом: Смирнова и Белинский разошлись во мнениях о Жорж Санд. Аксакову, присутствовавшему при перепалке, пришлось срочно увести Белинского и Щепкина. Белинский ещё дважды побывал у Смирновых: 25-го (наслаждался варениками, приготовленными поваром-французом) и 28 мая. И на этих приёмах он больше помалкивал, чем говорил.
Рано утром 29 мая Щепкин и Белинский покинули Калугу, держа курс на юг.
После их отъезда И. С. Аксаков, оценивая Белинского, писал брату: «…если он подлец, так делал подлости или для достижения цели, в пользе которой он был убеждён, или неистовства… Убеждения свои он менял часто, но всегда делал по влечению и убеждению. Я не люблю Белинского, и он мне гадок, но надо быть беспристрастным».
В свою очередь, Белинский, немного погодя, вспоминал: «В Калуге столкнулся я с Иваном Аксаковым. Славный юноша! Славянофил, а так хорош, как будто никогда и не был славянофилом. Вообще я впадаю в страшную ересь и начинаю думать, что между славянофилами могут быть порядочные люди. Грустно мне думать так, но истина впереди всего».
Белинский был совершенно очарован и А. О. Смирновой, женой калужского губернатора: «Чудесная, превосходная женщина — я без ума от неё. Снаружи холодна, как лёд, но страстное лицо, на котором видны следы душевных и физических страданий, изменяет невольно величавому наружному спокойствию».
Подобные экзальтированные оценки после очень краткого знакомства весьма характерны для Белинского, и к ним следует относиться с большой осторожностью. Это подчёркивал, например, и Ф. М. Достоевский, говоря о нём: «Это была самая восторженная личность изо всех мне встречавшихся».
В середине 1846 года Белинский вернулся в Петербург таким же больным, как и уехал. Недолго — примерно с год — он успел поработать в некрасовском «Современнике», но силы его быстро таяли. Последние значительные его работы: статья «Взгляд на русскую литературу 1847 года» и знаменитое «Письмо к Гоголю», ставшее программным литературным завещанием.
Агония началась осенью 1847 года. Е. А. Языкова, жена брата известного поэта, незадолго до смерти Белинского, по свидетельству И. И. Панаева, набросала карандашом на бумаге его портрет: «…исхудалый, с горящими, лихорадочными глазами, с всклоченными волосами, обросший бородой».
Белинский умер 7 июня (26 мая) 1848 года, за четыре дня до своего тридцатисемилетия.
По мнению современников, он ушёл вовремя. В 1849 году, когда начался политический процесс против М. В. Петрашевского и его соратников, на котором фигурировало нелегальное, бесцензурное «Письмо к Гоголю», Л. С. Дубельт, управляющий III Отделением, яростно сожалел о смерти Белинского, прибавляя: «Мы бы его сгноили в крепости!».
