Бес Ахат, только что управившийся с покосом, в начале недели, прямо перед рассветом, увидел чудный сон. Бога, да-да, самого Всевышнего увидел он во сне. Скажешь кому – не поверит! Ведь сам Господь – существо одухотворенное – человеческим голосом обратился к самому беспечному и несмышленому во всей деревне мужичку, прозванному кем-то из односельчан Бесенком! Гордо восседая на белопенных подушках или на облаках, он плыл, свысока оглядывая Землю. Ахат, измученный косьбой в моросящий дождь, вдруг заметил необычайное просветление дня; приставив потные ладони ко лбу, взглянул на небо и тут заметил Его. Сначала это показалось забавным: ему были видны лишь скрещенные ноги Божества да смеющееся лицо с пышной белой бородой. А вот туловища не было – может, туман скрывал? Ахат сразу узнал Бога, хотя ни разу в жизни не видел, – по завораживающему, по-детски искреннему взгляду, по сияющему лику и длинной бороде. Сам того не замечая, закричал с земли наверх:
– Эге-гей, дядя Аллах, спустись-ка сюда!
Всевышний протянул вперед узорчатую трость, с двух концов увешанную золотыми колокольчиками, с нарисованным солнцем на набалдашнике.
– Пока дел невпроворот, вот разберусь немного и в пятницу приду в вашу деревню. Пожертвуй комолую корову и жди меня, ладно, раб мой Ахат?
Голос его был басистым и уверенным. Ахату больше понравилось не то, что Бог говорит человеческим голосом, а то, что Всевышний знает по-башкирски. А уж обращение по имени, Ахат, и вовсе чуть не свело его с ума. Вот на радостях он бежит по травам. Бежит, прямо летит. А по небу плывет сам Бог. Как красиво и приятно!..
Сколько бежал бы он так? Но вдруг грохнулся на голый пол и проснулся. Все же продолжал лежать, глядя на потолок. Вокруг тишина, рассвет чуть забрезжил. Только рядом какое-то существо, кажется попавшая в паутину муха, резко подает недовольный голос и умолкает. Снова жужжит, снова умолкает. В перерывах между этими звуками Ахат с закрытыми глазами вспоминал свой сон. Губы расплылись в невольной улыбке. Потом опять слушал жужжание. «Ты смотри-ка, бывает же такое. Кажется, это и в самом деле был Бог! – вспоминал он. – В пятницу, он говорил?»
– А сегодня какой день-то, Шарифа? – вскочил с пола Ахат.
– Рано еще, лежи, детей разбудишь, – проворковала сквозь сон дородная жена.
Мужик вышел во двор. Рассвет чуть белеет на горизонте. Тишина. Запах свежего сена, выгруженного вечером на сеновал, щекочет нос. Ахат потянулся и сорвал пучок сенца, поднес к носу и закрыл глаза – как приятно!.. Не трава – витамин! Хорошо было Ахату.
Прозвище Бес он получил от односельчан за излишнюю старательность, обращенную только в свою пользу, а еще за чрезмерную неуступчивость. Он не ходит ни на какие собрания и сходки, даже на поминки. Объявленные по деревне обязательные общественные работы тоже игнорирует. Дескать, «не ровня я им», или еще – «что я там потерял». И жену он не выпускает в люди. Если даже приходится идти, он там обязательно поцапается с хозяином, найдя, к чему придраться, о чем поспорить. «Бес твой мутит, наверное, зачем же спорить в гостях с хозяином?» – таким укором встречает его дома жена. А свой двор у Ахата холеный. Зимой там даже снега не бывает. Не ленится Ахат, лопатой убирает снег, в корыте выносит на улицу, горой складывает в огороде. До июля, не дождавшись спелости трав, подзадоривая других, он первым начинает косьбу, словно боится не успеть. «На людей не похож, фу, не нашего рода существо, бесенок, ей-богу», – сказал кто-то про него. Отсюда и пошло прозвище Бес.
«Зарежь комолую корову и жди… Ладно. А постой, есть ли среди трех моих коров комолая?» Он оглядел загон. Две большие коровы с оттопыренными рогами лежат и спокойно жуют жвачку. Ну а эта, поменьше? Хозяин долго смотрел на третью, которая, словно почувствовав внимание, поднялась и старательно стала шлепать на землю «блины». Ты смотри, до сих пор не обращал внимания: эта-то комолая! Рогов нет, на их месте выпячивается что-то неопределенное. Вот же, оказывается, Бог все видит и знает. «Что делать, придется принести тебя в жертву, – подумал Ахат и погладил буренушку по шее. – Не каждой скотине дано стать счастливой жертвой в честь самого Аллаха!»
И сон, и мечты Ахата были сладостными. Пир устроит на берегу Мандема. Выберет место покрасивее, где река играючи бежит по белым камням. Большому гостю положено место достойное. Каждый день, что ли, является Всевышний? Резать-то кто будет, муллу Мансура, что ли, попросить? Из угощений на столе будут не только мясо да хлеб... Нужно предупредить друзей да знакомых, чтоб не осрамили, прихватив с собой всякое пойло. Ведь говорят, что Аллах не очень благословляет это дело. А кого посадить рядом с ним? С двух сторон – «сельсовет» Барый и мулла Мансур? А как же я? Но ведь Он приснился мне, значит, с одного бока место точно мое. Всевышний и сам знает про это. Хай, если дать волю нашим властителям, то они, не обращая даже на Гостя внимания, сами вперед полезут на почетные места. Так и будет, если не предупредить заранее... Нужно будет приготовить и доклад – вдруг попросят выступить? А то вдруг растеряешься, осрамишься не только перед Богом, но и перед людьми. Чтобы потом, уже после смерти, Аллах не сказал: «Не понравилось тогда твое выступление, закрыта тебе дорога в рай!». Можно даже затянуть какую-нибудь длинную песню. Всевышнему должно очень понравиться. Знает ли Бог, что башкирские народные песни так же целебны, как и молитвы? «Уралым», что ли, пропеть? Добавить еще при этом: «Урал – это рай на земле!». А не получится так, что этим он умалит рай на том свете? Ха, скажу, что раз не видели того света, то нам наш Урал кажется раем, пожелаю, чтобы увидели и на том свете рай...
Мечты оборвались: звеня ведрами, вылезла толстушка Шарифа. Как всегда, один глаз только приоткрыт, а второй еще который-то сон видит. Длинный подол платья в одном месте приподнят. Даже вполглаза она увидела мужа, широко зевнув, забубнила:
– Чего ходишь спозаранку, места не находишь? Солнце и без тебя взойдет, не Бог же ты, в конце концов.
То ли не с той ноги она встала, то ли не понравилось ей, когда спрашивал про день недели. «Не Бог же ты...» Не знает, ведьма, что приснилось ее муженьку. Ладно уж, заявим за утренним чаем...
* * *
Отогнав коров и овец в стадо, ополоснувшись прохладной водой, Ахат уселся за столом с хитринкой на устах, словно кошка, успевшая полакомиться сметаной из крынки. Предрассветный сон все еще грел его изнутри. Хотелось поделиться с женой. Но все же он решил начать издалека.
– Шарифа, сегодня обратил внимание: оказывается, одна корова-то наша комолая.
Жена, уже успевшая расслабиться за чашечкой горячего чая, ответила очень доброжелательно:
– Ты что, с утра рога считал? Какая она комолая? Как и хозяин, забодала всех, оттого и безрогая. Разве не помнишь, прошлой весной вернулась с одним сломанным рогом? А, конечно, не помнишь, ты же в Люксембурге был тогда.
В наших краях «поездкой в Люксембург» называют недельные запои человека. Когда-то дед Беса на войне, что ли, услыхал, что есть такая страна, и завел такую привычку: как только жена, то есть бабушка Ахата, начинала шерстить мужа чем ни попадя, он заявлял во всеуслышание, что не может жить в таких условиях, уезжает в Люксембург. На абсолютно неграмотную женщину, не видевшую и не знавшую ничего дальше своей деревни, такая угроза действовала, как молитва на беса. И она начинала сама спаивать мужа, чтобы тот и в самом деле не убег из дома незнамо куда. «Отдать мужа – отдать душу», говорят в народе. Через неделю беспробудного пьянства в своем доме у старика уже не оставалось никаких сил перечить жене, так что по возвращении «из Люксембурга» он долго ходил тише воды, ниже травы. Потом он бросил эту привычку, а вот словосочетание осталось. Не только понятие, а привычка сама, как пятно на роду, перешла на внука. У Ахата тоже бывают «поездки в Люксембург». Эту страну он посещает несколько раз в году, дольше, чем дед. Но только после основных сельских забот: по окончании посевной, после покоса, после уборки урожая. Шарифе это уже привычно: если муж «уехал в Люксембург», значит, вернется только через неделю. Потому она особо не заводится, не рыпается, а, наоборот, держит постоянно хорошую закуску на столе, чтобы тот нечаянно не перебрал, не испортил себе желудок.
– А второй? – Ахат напоминает про рог.
– А второй прошлой весной за травлю посевов полевод Исмагил обломал.
– Ну, сволочина, как рука поднялась на чужую скотину?
– Правильно он сделал.
– Как – правильно?!
– Потому что она не корова, а скотина проклятущая! То по полям шастает, то по чужим огородам...
Не оправдались надежды Ахата. Расхотелось рассказывать про сон жене. Нет, не из-за полевода Исмагила: просто почувствовал, что сон-то не совсем вещий. Во-первых, корова оказалась некомолой от рождения. Но это еще вполне терпимо. Однако все же странно, что сам Бог ошибся в этом вопросе. Или сверху ему так привиделось? Раз рогов не видно, мог принять и за комолую. Только вот можно ли такую несусветную, полную грехов скотину пожертвовать на божественный пир? Вот эта сторона дела напугала Беса. Но с другой стороны... хороший повод избавиться от своенравной скотины.
– Ну, если такая норовистая, зарезать ее надо. Вот в эту же пятницу.
– Ты что? – жена повысила голос. – В середине лета такую удойную корову – под нож? Если мяса захотел – так вон сколько овец!
Ахат замолчал. Разве можно разговаривать о Боге с женой, по уши ушедшей в повседневные мелкие дела? Дойная корова… И ему, Бесу, жаль эту корову, но ведь – свыше же затребовали!
А Ахат разве сам не погряз в этой же повседневной суете? Да, до заката солнца пропадает во дворе, занимается всякими мелкими делами. Скотина накормлена, в подворье порядок, дети одеты и обуты – что еще нужно? А что за жизнь за забором – Ахату и дела нет, вообще ненужный мир. Даже никогда не интересовался делами бабки Асмы, весь свой век одиноко прожившей напротив. Жена иногда забегает к ней. Нет, при встрече с Асмой он здоровается, если что попросит – и просьбу выполнит. Так, по привычке. А вот искренне, от души не подходил ни разу. Потому что душа Ахата не приучена к такому. Каждый должен жить по своему разумению. Ему нет дела до других. Но все же... даже чтобы сном поделиться, нужен бывает кто-то, оказывается.
Покос завершен. Дальше что? Ахат еще раз прибрал остатки сена около сарая. Зашел в дом, полежал немного. В душе нет спокойствия. Неспроста же приснился сон такой, должна же быть в нем какая-нибудь загвоздка, подумал он. Только вот с кем посоветоваться, перед кем выгрузить этот мешок сновидений? Не каждому ведь приснится сам Всевышний. Может, к мулле сходить? По дороге и в сельсовет можно заглянуть.
Бес облачился в чистую рубашку, накинул пиджачок, который надевал раз в году на колхозные собрания, и вышел на улицу. «В Люксембург навострился?» – бросила жена через забор, но он пропустил это мимо ушей.
– Ахат, сынок, ты не знаешь, время не остановилось? – Вот этот вопрос привлек его внимание, он даже вздрогнул.
У палисадника напротив на деревянной скамейке сидит бабка Асма, накинув белый платок. В солнечные дни ее место всегда тут. Выходит и за течением жизни наблюдает оттуда.
– Почему так спрашиваешь, бабушка Асма? Нет времени у времени, чтобы остановиться, – мужчина подошел к старушке поближе.
– Удивляюсь просто. Если время не остановилось, то мой Гирфан давно же должен вернуться. Потому и засомневалась, не остановилось ли время.
Понял Ахат: снова помутилась рассудком старуха. Уже пятьдесят лет как война кончилась, а она до сих пор ждет мужа. Святая наивность – или, вернее, дурость. Кажется, всего месяца два успели они пожить с мужем до войны. Больше замуж Асма не выходила, детей нет, но до сих пор ждет его. Не здорового ума это дело. Если хочешь жить, невозможно дожидаться мертвого мужа. Ну, год, даже пять лет подождала бы, но все равно потом вышла бы замуж, народила детей – начала бы жить снова. А ее, Асму-вдову, называют примером верности, на Восьмое марта и на Девятое мая сажают за почетный стол. Нужно, наоборот, хвалить тех, кто побольше детей имеет, считает Ахат.
Бес-Ахат понял, что старушке необходимо что-то ответить, потому высказался помягче:
– Не знаю, может быть, в тех краях, где Гирфан-бабай ходит, время и остановилось.
А сам же подумал: «Не до тебя мне сейчас, старуха, лишь бы муллу застать дома».
Сочувствующий ответ лишь взбодрил старушку:
– Говорю же, не зря все это. Телега времени остановилась, и мой Гирфан ждет, когда она обратно тронется. Как только закрутятся колеса, вернусь на родину, продолжу жизнь, подаренную матерью, вместе с Асмой, думает он...
– Ну, тогда жди, тетя Асма, когда время снова запустится, а я пойду, – сказал Ахат и зашагал вниз по улице.
* * *
Во дворе тишина. Кроме петуха и двух-трех кур, копошащихся у забора, не видно ни души. Двор одинокого муллы зарос бурьяном. Года три-четыре прошло уже, как овдовел он. Дети живут на стороне.
Ахат постучал в дверь чулана:
– Дома ли хозяин?!
– Дома, дома, куда ему деться, – так приговаривая, вылез из сарая Мансур, держа в руке старый кумган.
Сели, прочитали молитву. Ахат, хоть и не очень дружил с религией, подвел ладони к лицу, что-то пошептал – соблюдал приличия. Сам незаметно оглядывал старика, решил, что тот выглядит молодцевато и лицом не увял. Конечно, он разве видел, как мы, тяжелую работу? Даже не знает, как околица открывается. Говорил, что преподает историю в школе, но на деле нес на уроках всякую небылицу и чушь, рассказывал деревенские сплетни. Сейчас стал примерным, о Боге говорит. А тогда вдалбливал нам: не верьте, мол, нет никакого бога. Теперь заговорил по-другому. Как за одну короткую жизнь человек успевает преобразоваться несколько раз? Удивительно. Хотя и твоя жизнь уже проходит, а ты не представляешь, где твои ориентиры, подумал Бес – солидный мужчина.
– Ну и как дела, какими заботами занят, Ахатулла?
– Очень серьезный вопрос у меня, хазрет. Сегодня на рассвете приснился мне сам Бог.
– Да неужели? Ну и как? – удивился мулла.
– В пятницу, сказал, приду к вам в деревню, велел подготовиться. Аллах ведь, будучи всевышней властью, не станет зря предупреждать, подумал я и решил с тобой посоветоваться, мулла-хазрет.
Мулла Мансур продолжал сидеть, теребя бороду.
– Истиная хвала свойственна только Всевышнему. Это мы хвалим его, но чтобы унизить, призывая во сне в человечьем облике, – это грех, – мулла расстелил на зеленой траве молитвенный коврик и с усердием начал молиться.
Ахат растерялся, постоял рядом, потом примостился на краешке коврика.
– Но я же ничего плохого о нем не сказал. Разве нельзя его видеть во сне? – как можно мягче спросил он.
– Нельзя. Мы просим у него поддержки и молим об отпущении грехов. От всего плохого, что у нас в душе, от всех жизненных бед убегаем к Богу.
Разозлился до невозможности Ахат: как это нельзя, ведь сны-то мы сами не выпрашиваем! Завидно мулле, что приснилось мне, а не ему, подумал он. И тот самый бес проснулся в нем, даже не подумал он, что сидит рядом с духовным наставником, да еще на молитвенном коврике; что у него на уме, то и на языке.
– Ваш род всю жизнь только и знает, что выпрашивает, это всякому известно. Да и грехов немало набрали, знаем, как внук конокрада Муратши стал проповедником. Давайте просите у Бога прощения, просите!
– Бездушный ты человек, Ахатулла. Если Бог указал человеку верный путь, он не заблудится. А коли иной сам собьется с пути, то его уж никто не поправит, говорится в Писании. Уйди, изыди от меня, Сатана, – мулла, даже не закончив молитвы, выдернул коврик из-под Ахата. Видя, что тот не торопится уйти, добавил: – Сон на вторник не бывает вещим, успокойся.
Но и Ахат не лыком шит:
– Ты не веришь в мой сон или Богу не веришь, я как-то не понял, мулла-хазрет?
– Изыди, нечестивый, как не верить Богу-то? У твоего сна нет изюминки, никто к нам не придет в пятницу, ерунда все это.
Но Ахат гнул свое:
– Как это ерунда? Если верить Богу, значит, нужно верить и его словам, а, Мансур-абзый?
Мулла встрепенулся:
– Не морочь ты мне голову, бисмилла-ах! Да верю я Богу, но сон твой для меня – пустышка.
– Даже если и не веришь в Бога, на пятничный намаз народ собери все-таки, – сказал Ахат и хотел было уйти, но тут из дверей бани высунулась голова Сагиры.
Она жена полевода Исмагила. Одноклассница. Вместе пошли в школу, вместе окончили. Она была огонь-девкой, веселой и красавицей.
– Чем тут занимаешься, Сагира-поэтесса?
Так называли ее в свое время. С детства писала стихи, даже в республиканских газетах печатали. Говорят, в армию Исмагилу письма тоже писала в стихах. Только после школы не смогла поступить учиться, вернулась в деревню и осталась тут. Работала в клубе, в красном уголке на ферме, стихи забросила, душой охладела. От Исмагила детей не завела, да и в колхозе работы не стало. Не потому ли пошла по рукам?
– Не видишь разве, баню топлю.
Голос женщины показался уверенным. Лицо розовощекое, коса пышная, – не покинула ее еще былая красота, подумал Ахат.
– А у вашей бани что, печка сломалась? – Он знал, что Сагира ни во что не ставит мужа, погуливает на стороне. – Угар от бани муллы как бы в голову не ударил, смотри, одноклассница!
– Иди, Бес, своей дорогой! – Слова его сильно задели Сагиру, и она схватилась за старый веник. – Не посмотрю, что видел во сне Аллаха, проучу вот этим веником. – Все-таки втихаря подслушала их разговор. – Если твой Бог действительно явится, скажи ему: на земле любовь умерла, женщину в Бабу-ягу превратили! – Она сунула веник между ног и двинулась на Ахата. – Вон отсюда, Бесенок, пока цел!
– Бегу, бегу. Только ты тоже не ходи по чужим порогам.
– Чем кантоваться с пьяным мужиком, лучше хазрета баюкать!
Ахат понял и опять ополчился на муллу:
– Молодуху нашли, ваше величество хазрет? Плевал я на твои молитвы, если внутри у тебя гниль. Вот в пятницу и ответишь перед Всевышним! – Веник стукнул-таки его по голове. – От грехов одним веником не откупишься, знай!
Мулла взялся за клюку, замахал ею над головой:
– Дьявольская душа ты, Ахатулла. Нет тебе прощения!
– Правда глаза режет, сразу сатану видеть начинают, вот оно как, – Ахат решил скорее ретироваться.
Из-за забора он услышал слова муллы: «Что с тобой, Сагирушка, свят, свят...».
* * *
Когда он заходил в здание сельской администрации, из кабинета главы доносились громкие крики. Несколько человек покорно притихли в предбаннике. Ахат пробормотал, что у него дело спешное, и заторопился прямо в кабинет хозяина. На него даже не посмотрели. За столом друг против друга сидели глава администрации и председатель уже развалившегося колхоза, громко что-то доказывая.
Из длинного ряда стульев он выбрал крайний. Просто сидеть становилось неудобно, и он громко кашлянул. Когда и на это не обратили внимания, громко произнес:
– В деревню придет Всевышний!
Те сразу оглянулись.
– Когда? – невпопад спросил глава Барый, не понимая вопроса.
– Сказал, в пятницу.
– Кто, кто?
– Бог.
– Какой бог?
– Ну, Аллах, Всевышний, Создатель, вершитель судеб... Всем нам знакомый Бог, короче, – Ахат даже не знал, как объяснить.
– Во дает!.. Допился ты, господи.
Маленький, шустрый председатель колхоза Закир быстренько подошел к Ахату, потрогал лоб. Этот жест Ахату не понравился, и он резко пересел на другой стул.
– Не-е, я во время покоса – ни-ни!..
– Перетрудился тогда.
– Это может быть. Но все равно лучше будет, если встретим достойно. Во сне он сказал четко: приду в пятницу, ждите. Сам собираюсь жертвовать ему комолую корову...
– В пятницу, говоришь? В пятницу армяне приедут в деревню. Вот Закир Хамитович собирается отдать им все колхозные земли.
– Почему же отдать? На три года в аренду они просят. Надеюсь, что хоть они смогут поднять нашу развалюху, – начал оправдываться председатель.
Про это Ахат слыхал. В гараже говорили, что все хозяйство и земли обанкротившегося колхоза продают посторонним людям. Молодежь встретила это известие на ура, сразу начали делить прибыль и строить планы по затратам. Ахат с этим был согласен. Хозяйство, гремевшее когда-то на всю республику, за несколько сезонов пришло в упадок. Прежде зерно и сахар было девать некуда. А сейчас нет ни зарплаты, ни зерна, ни куска сахара. Может, и в самом деле так будет лучше?
– Если честно, дядя Барый, правильно будет, что продадим, раз уж сами не можем работать, – робко включился он в спор хозяев.
Эти слова вывели из себя Барыя, который всегда ратовал за родное село, в любых изломах страны вставал за него горой и оттого получил в народе прозвище Хозяин села.
– Не учи нас. Кто лучше знает, Аллах твой или сельсовет? Кого ни возьми, каждый мнит себя богом и учить начинает!
– Бог не учит нас, Он – сам ученье для понятливых, – вымолвил Ахат и оглянулся, решив, что такие умные слова не сами собой вырвались из его уст, а кто-то рядом подсказал.
– Вот увидим в пятницу, с какими умными мыслями вы придете на собрание, – вздохнул председатель и отправился на свое место.
Покидавший кабинет Ахат оглянулся, ему стало жаль почерневшего лицом начальника. Но все же решил еще раз спросить:
– А все же, дядя Барый, если вдруг заявится Аллах, как будем встречать?
Барый, много повидавший на своем веку, не решился ответить отказом на умоляющий взгляд, с надеждой устремленный на него.
– Если явится – встретим, не беспокойся.
– Спасибо, пусть Бог не оставит вас в ваших делах, – улыбнулся в ответ Ахат.
Ему было хорошо. Поняли его, уважили просьбу. С веселыми мыслями вернулся он домой. Теперь и не грех рассказать про сон и жене.
* * *
Бабушка Асма еще не ушла домой, до сих пор у палисадника наблюдает за потоком жизни. Ахат на этот раз не подошел к ней, но все же не вытерпел, издали крикнул:
– В эту пятницу в деревню придет Аллах, тетушка Асма!
– Не только по пятницам, пусть бы каждый день, каждую минуту являлся. Вот тогда и мы бы не тонули в такой грязи, – сказала бабушка в ответ на добрую весть.
Когда Ахат брался за ручку ворот, на другом конце улицы появился долговязый, худющий Исмагил. Одноклассник. Ахат решил дождаться его. После рукопожатия начал:
– Это ты, оказывается, рог сломал моей корове!
– Когда?
– Да черт его знает, на поле, наверно.
– Может быть. Если посчитать обломанные мною рога... да еще добавить наставленные Сагирой... сундук наберется, – настроение у сверстника хорошее, да и изо рта пахнет не водой из Мандема.
– Твоя Сагира у Мансура околачивалась, что ей там нужно?
– Моя старая жена теперь молодайка муллы.
– Как так?
– Все очень просто. Они скрытно встречались, а я им волю дал. Только, говорю, мулла Мансур, твоя поляна за мшарником станет моей. Взбрыкнул, конечно, но согласился. Вот сейчас оттуда иду, трава поспела, под конскую дугу будет.
– Живую жену обменял на луг?
– Извини, мертвой не было. Осрамила же на весь свет, все знали о ее изменах, а сейчас, может, грехи смоет, – Исмагил засмеялся, закрыв беззубый рот ладонью. – А земля, сенокосы живым всегда нужны. Жену можно взять новую, а вот земля – вечна, она нам досталась от предков. Думаю, пока армяне не присвоили...
– Это правда, после смерти земли нужно – вожжами обернешь. А живому и гектара мало.
Оба притихли. Немного постояв, Ахат спокойно проговорил:
– В эту пятницу в деревню дедушка Аллах придет.
Так спокойно он произнес это, словно самую обычную новость.
– Бог? Ты откуда его знаешь?
– Во сне видел. На облаке плыл. Конкретно ко мне, по имени обратился. Сказал, что в пятницу в деревню заглянет, велел зарезать комолую корову.
– Ну ты даешь, ну, удивил! – хитрый Исмагил сразу смекнул, чем наживить и как забросить крючок. – А сегодня какой день?
– Вторник.
– Ха, времени навалом! Можно два дня пьянствовать, в четверг опохмелиться и в пятницу достойно встретить.
– И вправду это идея! А ты веришь, что Он придет?
– Как не верить, это же сам Бог, как он может обмануть? Если уж Всевышний врать начнет, что еще останется на этой земле? Он же не женщина.
– Так-то так…
Они разом присели на травку около палисадника, словно вдохновленные одной идеей-мыслью. Закурили и помолчали.
– Ты как думаешь, Исмагил, почему именно Он мне приснился?
Исмагил сделал вид, что надолго задумался. Знать бы, куда упадешь, соломки бы подстелил; все равно ведь вынесет от Шарифы чекушку самогонки, подумал он.
– Я думаю, Бе... – хотел было обратиться по кличке, но решил действовать мягче, – гадук* Ахат, в мире нет человека, не видящего сны. Но если каждый из нас начнет во сне встречаться с Богом, то и он опостылеет, и ничего святого не останется. Потому, я говорю, Всевышний, он очень избирательно, только им самим избранным людям снится.
– Вот и я так подумал.
– Ну вот, скажи, кто еще в нашей деревне встречался с Аллахом?
– Никто. Да и я только во сне виделся.
– Так что ты – святой.
– А ты откуда про это знаешь?
– Так я же правнук знаменитого муллы Мухаметши!
– А-а... Тогда почему ты хазретом не стал?
– За сохой тоже надо кому-то ходить. Нам хватает и придурка Мансура.
– Он же внук конокрада, а ты из рода хажи.
– Ничего удивительного. А ты во сне самого Всевышнего видел, такое не каждый день случается. Обмыть надо!
– Хорошая идея. Только боязно, Бог же...
– Не только боязно, страшно даже. Но ты же сам говорил, что только тебе Он приснился. Я к тому только и сказал.
– Так-то так. Трудная весна прошла, покос наступил, можно немного расслабиться. Наверное, это простительно. Только чуть-чуть, хорошо, гадук?
Разве бывает чуть-чуть? Когда в деревню явился Бог, Ахат не признал Всевышнего, он «шатался по Люксембургу». Когда протрезвел, запутался в днях. Не только во сне, но и наяву по столу бесенята бегали. Ангелы упорхнули.
* * *
Немного протрезвев, встав на ноги, Ахат поплелся на улицу. Жена была на работе.
Как всегда, на скамейке напротив сидит тетя Асма. Ахат подошел к ней.
– Какой сегодня день, тетушка Асма?
– А я же не считаю дней. Остановившемуся времени что день, что ночь...
Кто-то, проходивший мимо, крикнул, что сегодня суббота.
– Суббота... Вот тебе на! Вчера в деревню Аллах не заглядывал, не было вестей, тетя Асма?
– Может, и приходил, кто знает, сейчас ведь Бог не в почете. Если бы президент пришел, все бы забегали. Кстати, народ носился, говорили насчет приезжих, что землю отбирают. Нет, с небес Аллах еще не спускался. Тогда и время бы тронулось вперед. А я до сих пор с Гирфаном на тех лугах цветы собираю, сено кошу.
– Слава богу, значит, Бог не приходил. А то увидел бы меня в таком состоянии...
Оба немного притихли. Посидев, поразмыслив, Ахат добавил:
– Тетя Асма, ты неверно рассуждаешь, время не остановилось. Оно, наоборот, перепрыгнуло вперед: вчера был вторник, а сегодня – суббота.
– У каждого свои часы, свои привычки... Только я до сих пор молодая, с Гирфаном на тех лугах цветы собираю, сено кошу... Если Бог явится, скажи ему, чтобы Смерть с косой тоже с собой взял. Сказали, что до Гирфана можно доехать только на ее телеге...
Соседи снова замолчали. Посидев, старушка Асма решила пойти домой. Встала, опершись о трость, и взглянула в глаза Ахата:
– От тебя несет Сатаной. Вместо Бога ходишь, на землю дьявола призываешь.
– Не от меня, а изо рта.
– Нет, от тебя самого. Колесо времени, доставшееся от предков, мы как могли крутили еще, как мельничные жернова, а вы оставили телегу времени и убежали. Потому оно остановилось. Чужие люди землю захватывают, а вы пьяные дрыхнете. Вон на тех лугах я собирала с Гирфаном цветы, сено косила... Там теперь пришлые люди ходят. Так скоро не только время, но и земля вращаться перестанет...
– Если жить твоим умом, остановится, как же, – пробормотал Бес.
Старуха побрела к дому. Ахат разомлел на солнце, тихим взором оглядывая все окружающее, подумал: «Жизнь продолжается, не остановишь ты время, ерунду мелешь, соседушка...».
* * *
На закате, подоив трех коров, Шарифа понесла молоко соседке. Тетя Асма, всегда встречавшая ее на ногах, на этот раз лежала на белых простынях, аккуратно скрестив руки на груди. Умерла. Несколько часов назад старушка отправилась к своему Гирфану. Встретились, наверное. Цветы, чай, рвут теперь в райском саду…
Услышав про это, Ахат задрожал всем телом, изо рта вырвались непонятные слова:
– Не один приходил... Смерть рядом пристроилась… Даже впереди Бога примчалась, сволочь...
На поминки бабушки Асмы, несмотря на хай жены Шарифы, Ахат в середине лета, в удойное время, зарезал «комолую» корову. Деревенский мулла Мансур прочитал молитву, а глава сельсовета Барый выступил с похвальной речью в память верной старушки Асмы…
Перевод с башкирского Дамира Шарафутдинова
