Пить Толик начал по-настоящему лишь после того, как старший братишка повесился. Слышал, будто от несчастной любви, чтоб доказать силу чувства своего. А вот совсем с рельсов сошел после вести, что младший брат утонул. Мужик взрослый – а сирота одинокая: тоска одолела. Водку бесплатно раздают, как известно, только на выборах – сейчас, а раньше по очереди бегали в ближний ларёк – гудели бараки! – как раз там сейчас автовокзал улан-удинский – до мордой в салат, но герой наш уже знал, где можно и зарплату получать, ибо к тому времени перебрался вслед за отцом в село, на берегу Байкала, и добродетели пристроили его рыбинспектором, среди которых, по роду работы, текучка кадров была серьёзная.
Нет-нет, сражаться с браконьерами – гиблое в буквальном смысле дело, но на бутылку лишнюю можно заработать всегда. Раз видит Толик – "Камаз" на берегу, возле него бригада, омуля грузит. Причалил, поприветствовал. И что теперь – штраф выписывать? Ну, выпишешь, а разогнуться-то не успеешь – даже искать никто не будет... Хорошо, выпили водочки, рыбкой заели – эдак славненько дельце и уладили, пальчиком погрозил, взаимно поматерились, поулыбались – и каждый в свою сторону. А те из рыбнадзора, что рядом проплывали, видели, что свой там товарищ с орлами залётными – чего соваться зря-то, раз представитель властей беседует? Конечно, для плана отловить какого ханыгу городского – милое дело, даже святое – план-то на преступников никто не отменял, а выписать штраф на сотню – что раз плюнуть, не обидно никому. Или на "Вихре" казённом ИНСПЕКТОРОМ прокатиться – он знал все рыбные места от Турки до Баргузина, и багром нацеплять этих сеток незаконных, тоже в зачёт шло, вещдок без дураков, борьба с браконьерством налицо. Впрочем, те же сетки он в оборот пускал – и ему с пацанами, и отцу тоже кушать надо! Никто ж не спрашивал, почему жена спилась и трёх малолеток на него бросила! И ничего, выросли – ни одного привода в милицию, вся деревня его в пример приводила, а когда свои застукали со ставными сетями конфискованными – уходи, сказали, сам, не хотим тебя под статью-то подводить… Уволился по собственному.
Сойтись с какой женщиной надолго у Толика не получалось. Всё время у них претензии да требования, а ему-то нужно, кроме ночных свиданий – внимания толику, душу открыть, там чувств – целый Байкал нерасплёсканый. Да и не разгуляешься в деревне, вся жизнь на виду, все про всё знают, занимаются исключительно трудом с едой, и никогда не сексом да сплетнями, а усмешки за спиной да шёпоток за углом с кивками в его сторону – кто ж терпеть будет?
Отчего у Тани, красотки из Максимихи, жизнь не сложилась, никто объяснить не мог: фигура – загляденье, певунья и плясунья – первая на селе, глаза – колокольчики летние, губы – малина лесная – а вот поди тебе… Правда, слушок был, что на передок сильно слаба – вот мужик-то не стерпел, оставил её. Но был и другой слушок, что он её поколачивал, именно она, мол, была инициатором разлуки – не принимала никак формулу "бьёт, значит любит". Поди знай теперь.…Однако смогла поднять в одиночку двух парней, выросли они уважительные да с понятием. Особенно старший. Бывало, лишь заикнётся мамка по телефону-то, что чан для засолки прохудился – он тем же вечером на пороге с новым, чайку выпьет, улыбнётся – и домой, в Улан-Удэ, это после дня трудов-то, а утром раненько – уже на работу: где только силы брал? Как-то Таня на званом обеде отличилась тем, что на спор, не касаясь стакана руками, осушила его, полного водкой, взяв одними губами – и прямиком в глотку, капли не пролив. Черноусый сосед за столом, вполне сошедший бы видом за героя какого индийского фильма, аж вскинул свои синющие глаза, басом воскликнув: "Бравенько!", чем обнаружил изъян передних зубов. Собственно, протез-то у него был, но одевал его Толик неохотно, разве что к начальству идти возникала необходимость или торжество особое – что в его жизни было нечасто. Соседке по столу, что изъян заметила, он обстоятельно объяснил, что это производственная травма – в бытность его в локомотивном депо, по пьяни обложил бригадира не по делу, тот не стерпел – и вот те на, нету зубов, как и работы. Крутой был бригадир. После этого застолья знакомство-то и состоялось, сошлись черноусый и синеглазая.
Сколько раз Толик говаривал – эх, кабы мне раньше с моей Семёновной ознакомиться.…И то правда, мастерица была она по всем делам, за что ни бралась – и огород, и рыбалка и спеть-сплясать. Раз по осени они вдвоём за рыбой отправились. Выставленные сети принесли под утро урожай на славу – Толик это определил по скоплению чаек над сетями и отправился рыбку-омуля выбирать – каких-то три километра от берега, но против крепкого ветра, что всё усиливался. Вскипел Байкал, небо внезапно почернело – началась буря. А куда деваться рыбаку с уловом-то? И выгребает он, и старается, да швыряет его волна с гребня на гребень, того гляди захлестнёт напрочь, перевернёт посудинку с ушлым добытчиком, а он всё идёт помалу на вёслах, маневрирует между водой студеной и ветром окаянным – и всё к берегу подтягивается, к берегу… И замелькали у него прошлогодние отрезки воспоминаний, коротких, ярких и убийственных, как очередь из калаша.
…Главное, не дать волне застать тебя врасплох, чтоб не опрокинула, не утопила. Год назад сосед Славка-то с братом, выбрав сети в таком же положении, пошли на полном ходу к берегу – и, видно, влетели в яму между валов…Никто их и не искал! Учиться на чужих ошибках хорошо, когда после своих живым останешься. Но он-то учёный! Свист Верхового, нёсшего беспросветные тучи, и рёв бьющих одна о другую волн порождают, как он прочёл как-то в журнале, инфразвуковые волны, вызывающие ужас и страх даже у бывалых моряков – статья была, кажется про бермудский треугольник. Вполне это могло подействовать на его помощника тогда, верзилу морпеха, прибывшего на свадьбу сестры, что уговорил себя взять – интересно ему было! - на рыбалку. А кому же лишние руки в деле мешают? Взял… Только тот скукожился, как буря-то поднялась, и сидел пень пнём, глаза выпучив, ему, бугаю, грести велят, а он едва мычит: я в море-то в первый раз... Обманул, каналья, подвёл! Чтоб ему ни дна ни покрышки! И вот так он с лишним чурбаном в центнер на вёслах-то и выгребал несколько километров впотьмах, тянул без сил уже, как добрался-то и не помнит почти, закоченел. Ночью, как его отпарили-отпоили в баньке, зашёл кто-то из своих и молвил тихо: Славки-то нет... Морпеха того, в бушлате скрюченного, едва оживили, дёру дал…Сеструха-то его уже родила, напротив живёт, и не вспоминает даже братца, стыдуха…
А Татьяна Толика в сумерках предрассветных высматривает, волнуется, семенит по-над обрывом, переживая за милого, крестится, глаз не спускает с благоверного, а лодка то над, то под, вроде как подбирается к берегу средь волн бурлящих, всё ближе, и ещё ближе – и тут она теряет его из виду… Исчез! Женщина дар речи потеряла… Бросилась оземь: "За что"!- вопит. - Где ты разлюбезный мой! Только ведь жизнь наладилась… И вот тебе, самое дорогое отнимают!" Мечется по обрыву, катается по траве мокрой вдоль да поперёк, волосы рвёт, глаза мокрые – истерика натуральная у бабы приключилась.
Тут её сзади кто-то хвать за грудки! "Таня, тут я, ты чё орёшь?" Она обернулась и обмерла: "Жив… Жив!" - и грохнулась в обморок. А он её по щекам охаживает: "Чё валяешься? Рыбу давай грузить помогай!" Скатившись с обрыва, они в четыре руки взяли брезент с уловом в сетях, выволокли наверх и запихнули в багажник облупленного "Жигуля" 1982 года рождения, под хлещущим дождём. Ураган ревёт, машина уже с просёлочной на большак вырулила – а они всё молчком. Ни зги не видать, дворники не работают, а стоять да погоду ждать – не с руки. Без слов открыли ветровые стёкла, руками воду сметать с лобового, подруливая одной рукой. Пришедший в себя Толик выдавил с чувством: "Я тебя, истеричку на х...й, больше на рыбалку не возьму!» - "Да я и сама на х...й, с тобой не поеду!" - вспыхнула Семёновна. Глянули друг на друга – и расхохотались: всепрощающая эта штука, любовь-то, даром, что поздняя.
Иерусалим
