1. Белый Город
(вместо предисловия)
Мапуту (бывший Лоренсу-Маркеш) – огромные проспекты-авениды. Отель «Турижму», военная гостиница «Милитар», mercado с «чёрным рынком», набережная и яхт-клуб, музей естественной истории и ресторанчик Карвальо, домик референта и католический пост-модерн в западном Мапуту, аэропорт и база. Набережные и бетонки. Граффити детской студии Сикейроса на уличных заборах. Страны. Языки. Взлётно-посадочные полосы. Места. Люди. Встречи. Время. Память. Яркие, как вспышки тропических гроз, характеры и лица. Изнуряющая жара и сотни-тысячи часов в воздухе над джунглями, пустыней, чужими горами. Жажда долететь и возвратиться. И мы молоды. А земля круглая.
Часть А. Экипажи
2. Бортрадист О. и борттехник К.
Если самолёт – такой немаленький сарайчик, как наша «аннушка»*, то в нём должен быть завхоз. А лучше два – один на все лётные дела: грузы, пассажиры, рассчитать центровку для командира и штурмана, второй – на капризы и личную жизнь экипажа. За бугром так и было...
У нас на борту радист Андрюха ведал вторым – котлы, сковородки и привилегию на вынос «почётного ведра» сохранял за первым посыкавшим, а Володя – АДОшник (авиадесантное оборудование) – заправлял грузовой составляющей: такелаж, компоновка грузов, размещение тел и ящиков внутри «сарайчика»... Ну и поварским искусством обладал недюжинным. Так уж повелось. Выдалась пауза перед обратным вылетом – на рампе ставят две керосинки (а у нас в баках что? правильно, ТС-1!) – под огромную сковороду и под кастрюлю для горячего.
Тогда и начиналось колдовство.
Как-то раз в Нампуле выгрузились и ...изрядно приуныли, узнав, что местный LAM (сокр. от «Авиалинии Мозамбика») дня три подряд не присылал регулярные «боинги». Администрация аэропорта, уже весьма помятая и разгромленная, упросила Командира забрать хоть человек сто пятьдесят пассажиров.
Это нечто – местные блатные сами подъехали загружаться, а обычные мозамбиканцы смотрели-смотрели да и переломали ограничительные решётки, смяли жидкую охрану и высыпали на стоянку вокруг борта.
Ну, грузимся, через рампу – Вовка орёт: всё, там уже две сотни с чемоданами и детьми (у некоторых по три-четыре, разных возрастов...), еле-еле рампу отрываем от нависающих тел – а их ещё примерно шестьсот по периметру...
Подъезжает старый «плимут», выгружается семья – семь человек, среди них беременная женщина. Упрашивают: рожать ей скоро, заберите нас. Командир смотрит на всё это и тихо так Андрею говорит: этих в кабину сопровождения. Только быстро.
В общем, закрывали десантный люк, отбиваясь каблуками по лезущим...
Неприятно, но иначе никак.
Когда прилетели на базу в Мапуту, стоял и считал – 278 человек и багаж.
В десантном варианте – была бы рота с боекомплектом, до сотни десантников. Не знаю, как уже центровку рассчитали. Или борттехник их там штабелями укладывал, в грузовой кабине?..
Самое-то главное – выходят и говорят: Obrigado! Muito Obrigado... («Спасибо! Большое спасибо!» – порт.).
Два раза в полёте разгерметизировали люк: в грузовой ещё две женщины с мелкими и старуха задыхались в куче... По ушам как дало!
3. Правый С.
Удивительное дело – свой 25-й день рождения отмечал в богом забытой Куамбе. Была там и главная (единственная ) улица, достопримечательностью которой, кроме двух-трёх десятков вилл, как наша, являлись несколько двух-трёхэтажных домов и на отшибе – кафе старой португалки Луизиньи, где мы столовались – рис и козлятина, как правило, горы же вокруг. Редко какая птица. И совсем редко вино.
Сергей (а в экипаже он, естественно, заведовал всеми оргвопросами) каким-то образом умудрился под мой «четвертак» выцыганить у хозяйки кафе пятилитровый баллон «порто». Второй сама мне торжественно вручила на праздничном обеде...
Всё в топку сгодится.
На окраине Куамбы был такой пятачок – наши военные советники показали: сидят мванцы и местные, у каждого несколько банок или фляг с самогоном качулимо (из папайи и прочего фруктового сырья). Выбирали по простому принципу: налил в ложку, спичку поднёс – вспыхнуло, значит, берём... Ну и набрали. Как его пить – да жутко просто: зажимаешь нос, глотаешь и давишь внутрь... Главное в этот момент воздух не поймать: вонючая гадость вылетит наружу в секунду... Ну а после второй – идёт как миленькая.
Два дня и три ночи (полёты предусмотрительно перенесли) – сплошной отрыв. В чаду поднимаешься, сидят за столом трое – «пулю» пишут, пьют и доедают остывшего козла.
Одни отпали – следующие подползают. Манго (вокруг виллы деревьев пять) изрядно порубили с ведома хозяина. Самое главное было подняться с утра, когда на полтора часа давали воду – коричневатую, мутную, холодную, но освежала же!
Одним словом, отдохнули в дым...
Наших ещё периодически видели в местечке – там в двух домах были кофейни и почти поломанные «однорукие бандиты», забавно, когда сидят рядом русский и слезший с гор повстанец (их вокруг Куамбы, как говорил командир местной танковой бригады, было тысяч двадцать, но – «это наши бандиты, никто никого не трогает...»).
И половина мужчин на улице таскала автоматы – так, на всякий случай. Серёга, кстати родом из Подмосковья, крупный, мощный, в юности боксом занимался всерьёз. Он автомат не брал с собой, а лазил по тамошним «злачным местам» нередко.
Пару раз вытаскивали из толпы разъярённых пигмеев (с полными рожками, кстати), а этот только улыбался: «детей не обижаем...»
4. Воздушный стрелок Л.
Недалеко от отеля «Турижму» в Мапуту, где спали и ели поначалу все четыре экипажа и управление отряда в 86-м, начале 87-го года, находился обычный рынок – бананы, манго, ананасы. Специи индусы привозили. Чёрное дерево в изделиях, слоновая кость, доллары... Белый рынок, чёрный рынок…
Прапорщик Игорь Л., которого раньше кто-то из ферганцев надоумил, набрал в Эфиопии (думаю, у кубинцев в Диредауа – они отсекали эшелоны контрабанды из Сомали и Джибути и отдавали это добро задёшево – своим, и советским), несколько ящиков рыбных консервов и хозяйственного мыла (нашего – невзрачные коричневатые куски).
Так вот, за пару недель, что мы прилетели и обжились в Мапуту, Игоря зауважал даже командир отряда З. – он ведь стал у нас вроде банкира. Кусок обычного хозяйственного мыла (как и теперь – из рогов и копыт) менялся на 2-2,5 доллара. В летном дьюти-фри столичного аэропорта им. Лоренсу Маркеша немецкая водка Kugoloff стоила 2,75 за 0,7. А у управления отряда, как и у обычного лётсостава, нормальные потребности (в отсутствие прочих прелестей жизни в этой достаточно бедной стране), всем ведь по 25–28, только прапорщики постарше. Ну и плюс – маску из сандала прикупить-поменять, какую-нибудь масайскую заготовку из ebony…ivory... В общем, клянчили у Игорька понемногу.
Когда однажды доставили посольский груз на Занзибар, экипаж по-человечески тепло встретил консул, отвёз отдохнуть на виллу торгпредства, а перед вылетом с острова каждому вынес из машины по огромному черепаховому панцирю на память. Мой трофей не доехал до дома – Игорек не заметил и сел на газетку, в которую сувенир был завёрнут. Грузный, дьявол. Центнер с лишним весом – тресь! – и экзотика вдребезги. Да я не в обиде – видать, не судьба. И где-то он теперь, стрелок?..
5. Старший борттехник Д.
Валентин заведовал матчастью (т.е. когда наш ивановский двухвостый задымил на заходе в Карачи, с кого шкуру сняли? к гадалке не ходи...). На Ан-12 это тоже всегда классный военный инженер, о машине обязан знать всё или немного больше.
Валёк, когда из Танзании перевозили спецназ для охраны портов в Мозамбике, всё удивлялся: какие они все круглые, упитанные – что квартирьеры, что охрана базы, что бойцы. Кстати, удивление не отпускало всех, кто полазил в разное время вдоль и поперёк Афганистана (где ферганский полк летал много и часто...); сначала танзанийцы перебросили разведроту (оцепление) и квартирьеров, потом рейсов восемь мы возили палатки, постельное, жратву, всякие службы сопровождения. И только потом – резво, порой по два вылета в день – личный состав бригады и технику.
Было не смешно как-то раз, когда с ходу не удалось посадить машину на базу в Дар-эс-Саламе – стоит стена тропического ливня, вторых кругов уже несчитано – просвет никак не поймать, а фактический минимум даже для наших асов тяжёлый, нижняя кромка меньше 50.
Валёк приходит в кабину и говорит: кто-то явно без креста... и лупит себя по груди! Такие вещи видел не раз – в Алжире, например, когда во время авианалётов с «Саратоги» на ливийские базы борты снижались в Хуари-Бумедьен лестницей в 16–18 этажей, а между третьим и четвёртым разворотом в «этажерке» зоны ожидания из-за грозы проваливало и кидало вверх, все вспомнили сразу про свои крещения, даже те, кто вряд ли верил.
При очередной посадке в Даре подломилась передняя стойка шасси, и на три часа мы перевели международный аэропорт в состояние «грогги»: ни срулить, ни до рулёжки добраться – загораем в конце ВПП.
А Валентин? Нашел тягач японский (пешком ходил – километров семь), сварщиков привёз – стащили нас еле-еле, на стоянку затянули боком.
Потом они с Игорем узнали, что в полутора километрах от базы лежит Ан-26, кажется «болгарин», года за два до нас его рассыпали на взлете, и (Командиру, ясно, доложили) не дожидаться же стойки из Союза на перекладных – пошли снимать.
Поставили, и до перелёта в Мапуту, положенного штатного ремонта, – никаких проблем.
Суть не в этом – брошенную посудину давно уже облюбовали всякие ползучие гады. В следующий прилет в Дар узнали, что удав там заглотил охранника – просто втянул внутрь спящего, мы потом на фото видели, как и что. Подумалось: а на кой тебе крест-то, Валь?.. Спас же, значит, и сохранит.
6. Командир Ш.
Виктор был потомственным лётчиком – отец генерал, замначальника авиаучилища, в карьере считал главным не залететь и не опозорить себя и батю. Осторожный во всём.
А летал сказочно – что в Эфиоповке, когда накачивали продовольствием ООН воюющие Мекеле и Асмару, но особенно – в Южном полушарии. Там иногда тропический фронт – до 10–12 км. А мы, гружёные, на 6-7 тысячах «пилим», пустые – чуть выше. Это называлось фигурным пилотажем – работали он и штурман (ну и рамка радара с грозовыми отсветами): – Есть разрыв, курс – крен. – Понял, доворачиваю.
И так по часу-два, неделями.
Весело...
Когда ребята с базы дали почитать расшифровку радиообмена разбившегося президентского Ан-26 (собственно, поэтому два ферганских борта резко сняли с помощи в Эфиопии и перебросили в Мозамбик, так, на всякий случай – там советских было тысяч пять...), а ещё насмотрелся в радар характерных очертаний Мапуту и берега, так и не понял: то ли наши парни праздновали вместе с Саморой (что вряд ли), то ли совсем потеряли бдительность и ушли на сигнал переносного VOR в гору – там ЮАР и Свазиленд. Тёмное дело.
Малярией Командир переболел предпоследним в экипаже, потом я. А было так: Витёк неохотно осваивал радиообмен на английском («ты же тут есть»), ни тем более на местном, португальском. И когда я по запарке перед срочным вылетом забыл маленькие жёлтые венгерские таблетки, а мы вместо трёх дней улетели в Дар на полторы недели – тут уж и меня догнал отравленный москит...
С утра везли в Келимане бойцов. Уже приземлившись, начал бред какой-то ловить: мотор ухает, потом обливаюсь, голова чугунная. Не на своих ногах подползаю:
– Командир, готов...
Фельдшер танзанийский в две секунды: да, он тяжёлый... Виктор даже не раздумывал ни минуты: в Даре нас заменят, летим в Мапуту, там малярологи и база с госпиталями.
Командир, а как же...
Лёг в проходе между креслами лётчиков, там продувает, – почти в отключке слушаю землю (наши же почти ни бум-бум...). Снижаемся, снижаемся, полоса, высота, температура, ветер, подход, вышка... звон в висках, сердце выскакивает... видимость, слава богу, хорошая... «515, cleared to land» («посадку разрешаю» – команда из радиообмена) – с прямой, без стандартной коробочки: шасси, скорость, ветер, высота, отсчёт, покатились...
«Амбуланца» у трапа, меня занесли на задние сиденья, только тронулись, окно открыл – выполоскало вслед несущейся «скорой»... Три с половиной часа. Как не сдох – до сих пор не пойму.
Малярия четыре креста.
Спасибо, Командир.
7. Штурман Ш.
Артур Моисеевич – само воплощение Аполлона – по утрам разглядывал вздувшуюся простыню и по-детски улыбался: опять всё зря. Он не умеет не улыбаться, едем на «вышку» получать за неправильный заход – там расход по полной, но... заходит Арчи: всем до ушей – и тема снята...
Это он делал расчёты для нашего с америкосами из бывших (South Air – Вьетнам и Корея за плечами) показательно-блистательного захода в Асмаре: четыре борта, договорившись в воздухе, русский-американец-русский-американец, плюхаются на полосу с разницей по времени 15 секунд – вся Асмара вышла на смотровую на вышке похлопать в ладоши.
Это он по просьбе седых американских парней рисовал им градиенты для захода в горах по-кабульски. Какая разница дураку со «стингером» под Мекеле или Асмарой кого валить: абрисы у С-130 и Ан-12 схожие (потом у парней в их избушке виски кончился – еще подвезли по простреливаемой в оба конца дороге).
Артур в воздухе умеет всё: обойти грозы, воткнуться в закрывающиеся «окна», проложить трассу так, что мы успевали разглядеть крокодильи свадьбы на Замбези и Лимпопо и пикировали на обжитый «Оушеник», возвращаясь с Занзибара, – ни один радар не ёкнул. Зато все, кто загорал на пляже и плескался у берега, зарылись в песок и воду с головой, ибо шум снижающейся птички Ан-12 – это нечто... Шестнадцать ревущих винтов никаким иерихонским трубам не уступят.
А на земле мы жутко ладили – потому что были самыми молодыми в этом экипаже, ему 25, мне 25.
Однажды из-за симпатичной «малайки» в Аддис-Абебе чуть не порубили друг друга – оружие, крики-психи, а ведь он меня разок от дурных пуль в придорожную канаву оттолкнул, еще в Асмаре. Или я его... Джин был правильный, не помню.
Ночью как-то приходит: найди дихлофос, зверьки по мне скачут. Поливал его рыжую растительность от души и со злостью, всех поистребил... Еще пара вечеров – и летим далеко... За экватор. Оторвались, шесть часов в полете не разговаривали – СПУ позволяет помолчать, когда не о чём. Потом молча сразу решили оба, что мы – в одном номере.
8. Правый Е.
Вано из дружественного экипажа, когда мы в Асмаре посыпались под чьи-то пули после ночной самоволки по барам, хрипит: «За эту тумбу ложись». А сам от пояса по стрелку: тух-тух-тух…
Собираем народ – осколочные царапины, фигня, кровь сами смыли – чужая улица...
Потом он меня на гигантскую черепаху посадил – ручищи-то во-о-от! Чемпион округа по гире. Бедная гигантская черепушка – по ней лупили и наши и ваши.
Через пару дней летим в Мапуту, а он: «Ты же умеешь колоть?»
– Да не вопрос.
– У меня проблемка, брат. Круче, чем трепак...
Я и приехал. Приухал, приох...
– Вано, долететь бы, разберёмся.
В отеле всем дали сначала одноместные – новички, обживайтесь.
Позади двенадцать часов лёту.
У Ивана было два шприца-десятки.
Декациллин и раствор, ну да – всё по-горячему. По-взрослому. Говорю ему:
– Слышишь, это слишком – 10 кубов горячего сразу.
– Давай.
Короче, уколол медленно, как смог, и закрыл его на ключ на сутки. Прихожу – стены в ногтях, подушку разгрыз. Но в норме, жив и бодр.
И слава богу – как отшептало.
А когда я лежал в т.н. изоляторе и за четверо суток исхудал на 11 кг (при всей моей любви к французам-малярологам с их безупречным железом в крови), именно он приносил мне пресной холодной воды. С которой в отеле были перебои.
Где уж он её брал – не знаю, из себя, что ли, давил?
Когда по три простыни мокрых из-под тебя за час-полтора – научишься любить людей.
9. Командир П.
Коля – ас, без всяких оговорок. Его нечасто из полка отпускали на «африканские хлеба» – авиаотряд в Боле, как правило, помощь. Частые и небезопасные рейсы по воюющим провинциям – гористые Эритрея и Тигрэ, выпаренные зноем пустынные южные аэродромы.
Но хоть с питанием неплохо. А тут волею судеб – ближе к Южному полюсу, на рис и горстку рыбки. Полёты – шесть дней в неделю, по 7-9 часов в день в воздухе, так что если бы не славные наши прапора – на сухом пайке бы не протянули... Там что – печенье, плавленый сыр в банках, паштет и «пепсика»... Хорошо, своя тушёнка была, армавирская, кстати, как позже узнал. Земля-то круглая.
В группе была забавная карта Мозамбика – каждый случай сам по себе подвиг и хохма. Например, речка К. – Замбези, кишащая крокодильими стаями – иногда шириной в размах крыльев, если на 30 метрах, как Колян на бреющем: чтобы всем всё получше рассмотреть...
Пара именных приводов, где – называть не буду, наши пикировали на полосы практически с выключенными двумя двигателями. По разным причинам.
Было озеро В. – едва не получили от пигмеев с автоматами – искупаться очень хотелось...
И там же где-то в провинции нарисовалось однажды дерево П.
А было так: натолкали груза почти 14 тонн, уж не знаю, что за аврал случился в тот раз... Полоса самая короткая в стране – 1380 рабочей бетонки тогда было, по-моему.
Вот он разогнал машину, штурман отсчитывает скорость – а поднять никак: тяжёлая. В самом конце полосы оторвал самолёт с грехом пополам, еле-еле ползёт в набор...
– Шасси убрать!
Механизация пошла...
«Створки не закрыты» – сирена.
Что за ерунда? Не идёт машина вверх, хоть сколько руды добавляй – 30 метров, горизонт...
С вышки тараторят: «Дерево! Дерево! – Шасси – проблема!»
– Командир, дерево, что ли, створками вырвали...
– Понял, – сам спокойный как мамонт. – Шасси выпускаю…
Уух – ушло, похоже. Шасси убрал. Набор.
Хорошо, не очень кряжистый баобаб оказался...
Вот так и попал он на эту карту. (…)
10. Бортпереводчик Р.
Лет десять назад мысленно написал извинительную Лёхе за тот случай, когда из-за болезни он пересел в мой экипаж: – надо же было быть таким дерьмом, чтобы в воздухе спросить (а слышали все): так вы меня заберёте?
Молчание.
Снова эти полчаса молчания...
В воздухе повисло что-то похожее на мост: два борта, тяжёлых, грузных птеродактиля в этом древнем, душном, пропахшем кокосами и гнилыми прибрежными водорослями тропическом небе – как на коромысле нашей с ним двусмысленной молчанки, просто болтались между прошлым и будущим. Нигде...
Ты не ожидал, что я перейду на запасную частоту и буду говорить с командиром – твоим, моим, нашим капитаном: возьми назад, оставь его на его борту, я оклемался от малярии, в чём дело?
И только когда Алексей, наверное слыша ответы командира, понял, что происходит, и я думаю, снял наушники, отвернулся от экипажа – меня вдруг как током: что же я делаю? С другом, с собой, с теми, кто всё это услышал и понял?..
Мы потом забудем эти полчаса и никогда не будем говорить о том, что произошло в небе над Келимане. Но капля вины всегда будет маленьким незаметным дирижаблем висеть между мной и другом – лучшим из тех, кого встречал на земле.
В Бейре мы жили в двух минутах от Индийского океана, возили президентский эскорт: у меня – мотоциклисты, у него – броня на колёсах, тяжёлая.
И мы бегали по белому песку, ныряли в синие волны, засыпали на берегу – ещё же ничего не случилось... Все ещё живы, полны сил, молоды. Ещё не было у тех, кто с нами, – ни неожиданно проснуться как бы на родине, но уже за границей, ни всех этих переездов-непоняток, ни коммерческих рейсов в ту же Африку под флагами диковинных стран, ни крайнего взлёта с тремя движками в Менонге, ни целой цепочки автокатастроф, ни остановок сердца, ни других окончательных диагнозов...
Синь небесная, водяная гладь. И два дурака на океане.
Раз возвращаемся в отель – парни во фраках, девушки-женщины в вечерних платьях…
Вспышки репортёров – что за люди? Так, два русских экипажа, накупавшись, идут – слаксы, шорты, майки. Эсбэшники президента сразу нас взяли в коридор, оттеснили от толпы – лётчики, проходите... Был классный ужин: впервые там и крайний раз по-моему в этой прекрасной и грёбаной стране поставили нам мясо с лапшой, а не три драных рыбки да пригоршню вареного риса...
И пиво. Холодное. Свежее.
11. Трудности перевода
На балконе старого кинотеатра в Асмаре усталые летчики вполглаза смотрели по третьему разу «Одинокого волка», ноги на креслах, и уже никто не напрягал такого же ухайдоканного двумя перелётами переводягу: – А чё он ответил? – А тот, крутой?
Фильм, естественно, шел на родном голливудском. Практика фестивальных показов в Горьком (Нижний Новгород, где альма-матерь) несколько помогла набить руку. Тем более что после пары пива барьер в восприятии английского самоустраняется напрочь.
У Лёшки второй язык испанский, ему легче, общая мама-латынь. У меня французский – всего лишь падчерица. В пикировках с начальником тыла авиабазы в Мапуту – жердь и сноб, звали его Висенте – мне язык де Сент-Экзюпери помогал часто, tenente Сентиньу довольно бегло говорил на своеобразном парлефрансэ и рад был нечаянной практике.
Но всё же... Устроиться в отель, договориться о питании, на аэродроме объясниться, на улице – пришлось клянчить у курсантов Военного института тетрадки, пособия.
Часто и подолгу надоедать персоналу в отелях и местным сопровождающим, ночами зубрить глагольные формы, числительные, разговорные штампы. Как первый курс факультета – чтобы застряло в голове навсегда.
Примерно через месяц (да и спасло, что в Куамбе народ попроще, не отмахивались, когда с расспросами доставал) на разговорном уровне уже лопотал. Ещё через два с грехом пополам переводил застольные спичи, благо такое случалось нечасто.
Через четыре месяца обнаглел до того, что в провинции при случае переходил в радиообмене на португальский. Некоторых диспетчеров не раздражало, а ламовцы в эфире уже не стеснялись и спросить, и подсказать текущую погоду там-сям.
На своём.
Когда шла замена бортов, со свежими экипажами прилетали друзья-сослуживцы из ивановского полка, из Паневежиса, из Калинина (Тверь, единственная теперь вэтэашная колыбель). Свои, с кем служил два года, кто вывозил в Ирак, в Анголу. Встретить же надо по-человечески господ офицеров. Местной экзотики – маски, ракушки, виски, сигареты местные (очень неплохие, замечу) – подсобрать. Все чин-чином.
Алик Б. прилетел с крайним бортом, с ними замкомандующего генерал-лейтенант З. Проверяющим – обычная тогда практика. Как отпросить друга к себе в «Милитар»? Управление и наземники в другой гостинице квартировали.
Обнялись, пошушукались. Подхожу к генералу, обратился как положено. Объяснил. Он молодец, без лишних вопросов: «Разрешаю. Под вашу личную ответственность». И улыбнулся: понимаю, соскучились. Вся ночь в разговорах, усугубили немножко, как водится. Он притащил с самоля коробку – держи, тебе. Мать честная! – чёрный хлебушек, водка, банка сельди, головка российского сыра. Врать не буду – аж из глаз брызнуло, от эмоций. Лишняя влага – рядом с океаном, мы же как губка.(...)
Саня А., один из двух курсантов ВИИЯ, летавших в Мозамбике с постоянными бортами (мы вроде прикомандировались ненадолго, да подзадержались), когда вернулся из прогулочной миссии в Зимбабве, притащил шотландский вискарик, сидим смакуем:
– В Хараре, как в твоей Англии, – лужаечки, травка к травке ровнёхонькая, улетать не хотел обратно.
Они с Володей К. подробно, в деталях просветили нас и наши экипажи – где, что и как в столице, помогли с языком на первых порах. И без высокомерия, свойственного иным кадровым переводчикам, делились секретами выживания в тропиках, профессиональным скарбом, мелочами, без которых быт нормальный не наладишь в чужой стране. Поэтому когда сосед-голландец по аэродромной стоянке предложил на два дня махнуть в Иньямбане на пляжи (а у нас вылеты, как назло) – курсантам предложил, по-братски. Свои ведь.
12. Ангелы
В Ессентуках можно встретить поэта Сергея Рыбалко, продающего около источника свою книжку стихов со скидкой и автографом, иногда грустно спускающегося в клуб санатория «Надежда» и читающего их вслух немногочисленным отдыхающим...
Но я не об этом.
22 февраля недавнего года, накануне праздника СА и ВМФ, зашёл туда на танцы. Десять минут попрыгал – здоровья-то уже добавилось за неделю массажей, ванн и грязей. Один. Сам. Тут две тётки входят – а музыка уже закончилась.
Одной утром назад в Москву, другая озабочена ремонтом купленной в Ессентуках «однушки». Знакомимся, у меня есть выпить и есть повод – вперёд.
Случайно что-то пролетело про Фергану и ВТА – Елена (вторая из тёток) аж вскинулась: летчик, что ли?
– Ну не совсем. Летал с вашими в экипажах. Навозом. Толмач.
– Где? Когда?
Слово за слово, оказывается, Игорь Т. – ейный муж, а она ему лет, почитай, уже десять – вдова...
Вот так.
Гоша был шкаф – не в каждую дверь проходил. Раза два пересекались, а в Фергане он водил меня и коллег переводчиков к знакомому чайханщику – и правда, вкус не пропьешь. Даже в лёжку, как на тех половичках...
Земля маленькая и круглая.
Над ней огромное синее небо.
И поди же ты – в 87-м два «Ила» джанкойских, два знакомых комэска – Коля и Костя – наложились друг на друга, не разобрав эшелоны (или ещё почему-то... кто знает).
Что могло быть удивительнее однажды встретить на краю земли факультетского однокашника, на свадьбе которого зажигали трое суток в Смоленске, ещё в эсэсэсэре, тамадой?
Он, хоть и в чёрных очках – Олежка! – тихонько сзади коснулся плеча на аэродроме:
– Боа тар! («Добрый день!» – порт., разг.)
Олег жил в Мапуту с Любой и сынишкой – тот вечно болел. А мы таскали ему печенье, кокосы, лекарства. От «Милитара», где тогда обитали, до Олегова логова – пять минут ходьбы. Когда в мае улетали, он приехал проводить, ему ещё год было париться в Мозамбике по профтехобразованщине.
Но я не об этом.
Так вот, с Леной до двух ночи вспоминали – лётчиков, командиров, штурманов, прапоров, строевых и штабных... Перебивая друг друга, наливая... Когда Игорь погорел в Баграме на какой-то мелочи, командир полка М.(бывший наш, ивановский начштаба полка, так и не знаю – дали ему генерала или нет) в лоб: в завитинск или укурей? сопки или пустошь? Алёна ему: да поехали... куда-нибудь...
Сопки, срань, пьянь, карьера – по косой.
(Её в штаб вызывают, эту сочинскую мармеладку, и спрашивают: ты хоть знаешь, декабристка, что там ни удобств, ни воды, ни сытно пожрать, как здесь, в долине?)
А она им про любовь, а не про суд чести.
Любила его безумно. Лет пять в себя не могла прийти после того, как в Арцизе (почти Бессарабия) его мотор отказал. В 99-м.
В 42 года.
Но я не об этом.
В Иваново была другая Ленка. Все её звали: влез-умри. Чего-то умерших от неё не видел, но неприятностей хватало.
Уже рапорт написал в загранку и трачу отпускные – вызывает особняк:
– Там тебя на верхнем этаже её хахарь ловит – опасный, из наших, ствол, допуск и всё такое.
– А я при чем?
– Так не попал под неё, обиделась девка. Вот читай: заявление – рвал одежду, домогался... в подъезде.
Сижу и тихонько ржу: а кто это?
– Да иди ты, старлей, у него ствол!
– Ну и что? Я-то тут при чём? У меня тоже ещё не сдан.
Короче, нескладуха.
Отпустил меня майор за недостатком ничего.
Да и чёрт тот, похоже, сам понял, что не там и не того караулит.
Вскоре я уехал в Эфиопию, потом в Мозамбик.
В Мапуту прилетел экипаж на замену. Костя Н. – красавец, спортсмен, бохх в небе и просто роскошный Человек. Летаем.
– Знаешь, женился же недавно, поздравь!
– Ой-йё! Слава богу! Молодец! А кто она?
Фотку протягивает. Минуты две молча пытаюсь из себя что-то изобразить: та самая.
– Поздравляю, брат! Храни вас господь...
Всегда буду помнить его живым, хоть и не увидеться нам больше.
По крайней мере, на этой земле.
Часть Б. ETD–ETO–ETA
(расчётное время вылета-пролёта-посадки – сокр. англ. авиац. термины)
13. Бейра
«Дум Сантуш» – старинная гостиница в двух минутах ходьбы от океана, поэтому экипажи предпочитали останавливаться здесь, а не в городе. Представляете: по коридору идешь, а вокруг – рыцари в латах, гобелены на стенах, пока ещё не истраченные молью. Обеды и завтраки жуткие своей бедностью. Но зато всегда полная гаррафа ледяной воды, изредка вечером – бутылка пива…
С нами почти всё время – первые три месяца точно – летали мозамбиканские контрики, так, на всякий случай: вдруг где-что организовать, или слабо пока знающий португальский переводчик не переведёт как следует по быту, погрузке и проч., или деньги собрать с пассажиров борта, или свои дела слепить...
Один был Пиреш, лейтеха. Практически никакой. Другой – этого мы любили – Рикарду, молодой ушлый сержант, расстараться умел – пиво и креветки в голодной Нампуле, пару мешков кокосов в Келимане, да и мы его кормили практически как члена экипажа – жарят рыбу или борщ варим: давай миску, фиолетовый! Навалим.
И всё бы ничего, но однажды приключилась с другом моим оказия после почти двух месяцев воздержания – Рикарду вёз какую-то куда-то – кровь с молоком, а штурман ей кабину свою решил показать: солнце в горизонте, облака, земля, реки, кокосовые джунгли – фантастическое зрелище, я вам скажу. В общем, девчонка растаяла – и давай они там внизу на кнопки давить чем попало, в том числе и СПУ.
Мы так все и замерли: ох! бух! ай! вздох! – борт снижается потихоньку, переходим на Бейра-Подход, работаем и беззвучно ржем.
Ну, сели.
А мы с ним поздно вечером ныряем в волну – вода тёплая, пиво есть.
Так и подмывало спросить: ты зачем её пятой точкой на кнопку переговорного устройства усадил? Мы чуть машину не потеряли, когда это всё услышали...
Да не спросил. И вряд ли уже когда-нибудь.
14. Лишинга
Реально с душного океана долететь до границы с Малави, посадить Ан-12 на 1800 метрах (ныне 2,5 км) бетонки в горном рельефе и увидеть сосны и яблоки?
Запросто.
Ещё и избушки там увидел, а не виллы – большей частью срубы, обшитые деревом, ибо высоко, холодно и по-уральски, вологодски – не по-африкански как-то.
В Лишинге жили врачи – соответственно, при входе стояла 200-литровая бочка медицинского спирта. Врачи пахали в госпитале провинции, и совершенно точно здесь не было малярии – не долетают на такую высоту москиты. За горушкой была английская термопара со спецназом Её Величества, но и те периодически ныряли к нашим белым халатам – в основном, дипломированным ВМА спецам, и изрядно везде всех перелечившим. Места перечислять не будем.
С самолёта принесли несколько коробок борт-пайков – самое в них ценное был паштет из печени. Намазывать на «булашаш» – печенье и закусывать разведённый медициной напиток. Гудбай, печень...
Они – практически гражданские, зарплата раза в полтора ниже нашей, но...
Умудрились садик посадить, угадав климат – привезли яблони, долго тёрли с посольскими и таки посадили. Деревьев тридцать.
Причём наши сорта – сергачские, мичуринские, подмосковные...
Филя – уж не знаю почему подполковника военмедслужбы так называли – долго и смешно рассказывал, как раз в месяц по графику они заказывают продукты для всех на точку – их там семеро было: полный список, с копчёностями, шоколадом и сырами, но не чаще раза в квартал привозят (нашими же бортами) только квашеную капусту в банках, растворимый юаровский кофе и соки из Свазиленда – посольские-то рядом с магазином обитают, кто там за ними успеет?
Мы вот тоже с этими полётами промахивались постоянно.
В общем, ещё коробок восемь с борт-пайками выгрузили... после бани.
Надо сказать, что бани хомо советикус строил везде и всюду, где бы ни был: и в залинованной по полгода дождями Аддис-Абебе, недалеко от палаток авиаотряда, и в Эль-Хаббании (Ирак), в те годы ещё жирном, роскошном и не побитом союзнике, и в Адене (Йемен) при +52 Цельсия, и в Мапуту, рядом с полосой и ангарами голландских «джетов» – нечто всегда собирали из чего-то, и там мылись-парились...
Здесь, в Лишинге, был плюс из минуса – влажность в этих горах к вечеру всегда почти набрасывала на камни и зелень изрядный слой измороси – по три-пять сантиметров и более. То есть из парилки задницей в снег – и почти как дома.
15. Куамба
Кроме экипажа в Куамбе было ещё несколько русских советников при танковой бригаде, они жили в двухэтажной вилле; у кадрового военного переводчика Димки была обезьянка-шико, у замполита Васильича – лемур с ладонь. Познакомились и подружились сразу – чаю, как водится, нахлебались...
Димон мне очень помог с португальским – отдал пару пособий из Краснознамённого Военного института – я совсем сырой в незнакомом языке... Кстати, обезьяну свою он увёз в Москву – в сумке через таможню пронёс, девушка в форме просве-чивает сумку: это что? – Обезьяна женского пола...
– Да ну вас, шутников! Иди, красавчик.
Был канун восьмого марта...
Васильич страшно любил поспорить про идеологию, а я как раз подходящий объект для его словоизвержений про мир барыг и чистогана, после студенческой стажировки в Англии.
Он же договорился с командиром бригады, чтобы мы поехали на склад вооружений и выбрали себе что-нибудь. Мама дорогая: узи, чешские скоростные пистолеты, американское – со времён войны за независимость до М-16, беретты, магнумы, рпш, шмайссеры, винчестеры в смазке… Музей, одним словом, но всё стреляет и с завидным боезапасом. Выбрал себе китайский парабеллум с удлинённым стволом и кольт 38», пока пристреливал – понравились, аж жуть.
Комбриг сперва нас невзлюбил – мы иногда мотались по деревне с АК, как и все остальные здесь мужики, хоть и не чёрные. Когда понабрали каждый из его арсенала – вроде подобрел... А когда выехал с бригадой повоевать и через три дня вернулся, все танки целы, боекомплект отстрелян, пленных – ни одного, но: – Вамуш! – Победа! – На пир и нас пригласили.
На автобусе выехали на речку – вода жёлтая, на берегу мангал (наши же и научили?), козлятина на шампурах, девчонки столовские пляшут и накрывают – губы во-о-от такие! Постреляли по висящим манго, хлопнули качулимо – видимо, мы с Васильичем побольше, ибо он тосты произносил, а впсс переводил.
Он мне:
На спор, на стакан – через речку и обратно, кто вперёд – слабо?
– Давай!
Ныряем, плывем – он явно впереди. Метра на два отстаю. Валится на том
берегу – и назад ныряем почти вместе, оба брассом... Глянули, а на нашем берегу лица у всей публики потускнели как-то и побледнели. И взгляды совсем не на нас...
Вправо посмотрел – метрах в ста кайманчики с песка резво сползают в воду, их много...
– Крокодилы, маши крыльями! – пробулькал я ему.
Он понял, что гонка уже не за стакан.
Пересекли речку, дыхалка на ноле – сами зелёные, но уже совершенно трезвые, сколько бы потом ни наливали. Вот одного не понял до сих пор: почему с кучей винтовок и прочего нарезного добра с берега не пугнули голодных тварей? Или знали, что не голодные? Или знали, что доплывем и так? Или? Шоу, в общем, удалось. Потом дрожь и синие губы, когда поняли оба: как, где и почему.
16. Куамба (продолжение)
В этой части Земли злодействуют не це-це, а манговые мухи. Собственно, готовились к празднику – заполонившие все и вся летающие термиты теряют крылья. Именно в эти дни – начало января, зимние морозы по Северному полушарию, летний зной в Южном – их от крыльев освобождают и складывают на подогретый чьими-то горящими сушёными какашками широкий камень, очень ровный диск к тому же. Руку поднесешь – нет руки.
В общем, аборигены жарили лепёшку вкусную, а Васильич понравился мухе.
День проходит, второй: – Саш, рука горит.
– Да иди ты, полуполковник! Пройдёт...
На третий пришёл и говорит: «У меня там в руке шевелится что-то». На четвёртый уже не спит. Дима, переводчик их группы, уехал, медсправочников в деревне нет.
Идём к местным: что за напасть? Замкомбрига извлёк откуда-то старую энциклопедию: не це-це явно. Мальчишка с улицы показал на руке заросшие дырки: они, дескать, созреют и улетят. Через 21 день от посева. Манговая муха. Потомство в чужую плоть селит. Её детки жрут тихонько твоё мясо и взрослеют, а потом вылетают из тебя. Тоже лётчики...
Васильич на шестую ночь приполз: не могу, давай уже что-нибудь делать.
А что делать? Ему полтора стакана внутрь, себе стакан. Взял нож десантный, юаровский, выковырял этих тварей штук семь из руки. И ещё по стакану в рот. Тем же обработал раны, откуда здесь другие анестетики? Васильич спал после этой «хирургии» больше суток. Потом повязки, санитарство.
И лепёшка из поджаренных насекомых с молоком – на завтрак.
Вкусно, куда деваться.
17. Накала
Второй город-порт, сидады ды Накала – единственный, по-моему, до сих пор сити на многих иноязычных картах этой страны в силу исторических и стратегических причин. Через Накалу шёл местный экспорт, а портовые и рыбные благоприятности шельфа использовали траулеры целой кучи государств. Там нас накормили макрелью, выловленной советским судном в этих водах, зато из банок, где всё по-японски... Мистика какая-то.
Летали в Накалу больше месяца, каждый день – с чаем из подземелий Куамбы: ещё португалы отстроили хранилища под землёй, а совместная англо-франко-мозамбиканская компания грузила нас кубами высокогорного чёрного чая в фанерных ящиках – летай не хочу.
Пару раз были там небольшие заварухи, но чаще разгружались штатно – не с включёнными двумя (на быстрый уход).
На вилле, где раз заночевали, жили наши с базы техобеспечения, все в тельниках, с семьями – детишки, жёны. Перестаешь удивляться, выпив по второй, – как правило, стоя. У них со сладким было вообще никак – а у нас безмерные запасы галетного печенья «maria» из бортпайков. Зато рыбы наелись, о-ох!
После четвёртой или пятой их старший Борис задумчиво так спрашивает:
– А давно мамкам-теткам своим не звонили?
Да откуда звонить, не через чёрный же ящик.
– Поехали...
Провёл нас на корабль, о чём-то перетёр со старпомом, в рубку заводит по одному, начсвязи набирает за тобой цифры:
– Говори, твои на линии.
Блинннн... Чудеса еще случаются. Причем везде и всегда. Звоню маме с отцом на Урал – у них ещё не было телефона, соседку поднял с кровати, потом в посёлок Большевик на Кубани, где жена с маленьким сыном, – как рядом слышимость, даже чувствую, у кого больше голос дрожит: там или здесь.
Потом, конечно, всенощная и разговоры по душам – а им-то на службу с утра, а у нас вылет после обеда – погоды назад не было...
По-моему, все оставшиеся коробки с печеньем и паштетом выгрузили там же.
Мужики мои пару дней ходили обалдевшие совсем – ни пить, ни курить не хотелось.
Только рассказывать, что у кого дома.
18. Келимане
Привыкший с детства к бескрайним лесам, увидел здесь нечто похожее на тайгу – да, пальмы кокосовые. Десятки и сотни километров пальм. Сверху – такое же тёмно-зелёное море. Стало больше мелких заварушек, и частенько приходилось выгружаться, не выключая один-два двигателя... Несколько раз слышно было, как ухают орудия в прибрежной зоне.
Пока возили из столицы призывной молодняк правительственных войск, насмотрелись...
Рота бойцов ни уха ни рыла, но с автоматами и боекомплектом, под такелажем – недельный или месячный запас сухого корма в пайках – и вперед, на войну. Они порт отбивали, или делали вид, что отбивают, в общем перевезли мы их, этих мальчишек, наверное, не одно кладбище... Да и они знали, куда и зачем летят.
Приземляемся, только маршалы аэропорта руки опустили – рампа вниз, и поехали. Пару-тройку сразу не догоняют – несутся как укушенные к пальмам, а кто их там искать будет? По 15-17 лет – дети, одно слово.
Либо автомат бросит на ходу – это опасно, эм-пи (военная полиция) могут завалить на бегу как дезертира, либо где-то под пальмой оставят, и в бега...
Потом месяц с небольшим перевозили туда бригаду танзанийского спецназа и их же береговую охрану – стало чуть спокойнее, профи все же – оцепляют место разгрузки, не дают вернувшимся из джунглей дезертирам – чаще всего на выгрузку коробок и ящиков приходили они – растащить опять по джунглям.
Келимане из Мапуту – самый дальний маршрут, не любили, ибо три с половиной часа лёта, фронты стоят, а мы с грузом на 5-6 тысячах тянемся, просветы ловим.
Летчики – асы безусловно, такие крены и пируэты на этом сарайчике выпи-сывали!
Потом, когда летали из Дара туда же – полтора часа в один конец, даже раз потрафили местным коллегам: три рейса в день. Это называется налетаться до зелёных соплей.
19. Муэда
Мы открыли рампу и не слезаем – толпа мальчишек 14—17 лет с заточенными передними зубами. Кидаем им печенье и не выходим из самолёта – страшно... Съедят же. Их человек сто собралось у самолёта – сидим, рампу хочется закрыть. Потом пришёл главный – вылезайте, давно уже людей здесь не едят. И вообще Муэда – родина президентов. И чинов из правительственной верхушки, и убитого об горушку Саморы Машела. (Через 25 лет по улице его имени в Москве часто водил гулять своего младшенького – опять просто совпадение?)
Сели-таки, закусили – а всё равно мы для них как будто пища. Масаи – охотники, воины.
Надарили нам истуканских девок из чёрного дерева, до сих пор одна статуэтка дома стоит. Языческое в них и в нас никуда никогда не исчезнет.
20. Дебре-Зейт
Это потом два моих экипажа, узнав, где вилла с катамараном и рыбалкой на голый крючок, тихонько в пять-шесть утра подъехали на «пазике» из Аддис-Абебы и расположились на лужайке – костёр развести, шашлык сварганить. Катамаран сами отцепили от замков – лётчики, нигде не пропадут...
Но это всё было потом. А осенью 1987-го, после отпуска меня определили на базу местных ВВС в Дебре-Зейт, Лёшку через месяц-полтора отправили на авиабазу в Диредауа, его однофамильца – в Массауа, к морякам...
Пока входил в курс дела, подружился с минскими коллегами – дай им бог здоровья и их семьям добра. Они через пару месяцев заканчивали двухлетний вояж на родину предков Пушкина, и по вечерам в субботу мы шумно и весело пели-танцевали под джин и двухкассетник.
Гитара шла по рукам. Андрей П. славно пел из Розенбаума. Сам иногда травил душу под Дольского, «Воскресенье» и «битлов». Ни разу не помню, чтобы джина хватило на весь вечер – пара добровольцев отправлялась за колючую проволоку – наше стойбище из трёх рядов деревянных бараков по четыре квартиры в каждом было обнесено, за ним – чёрные парни охраны с «калашами». К лазу идёшь: «гудыння, тыннастыллинь» – дескать, «привет, туварищ!», чтобы не полоснули по ногам очередью нечаянно. За пару сигарет пропускали до ближайшего ларька, а там нас ждали круглосуточно, ясен перец.
С утра на построении генерал нюхал только первую шеренгу, да и то иногда. Его, видимо, нюхать приходилось первой шеренге. А было в строю человек сорок, одних переводчиков шестеро-семеро, плюс спецы, лётчики, советники.
Каждый вечер с устатку – то волейбол: своя площадка у клуба, то пинг-понг и бильярд – на пиво. Периодически кино в клубе, и даже раз мы устроили разгромный КВН против спецов и управления.
Другой отдушиной субботы была поездка за продуктами – языки говяжьи, обсиженные мухами, но свежие. Мясо – телятина, говядина. Фруктовая ферма, где папайи и бананы с апельсинами. Ну а потом гвоздь программы – местная кафешка «Лям-Лям» с коньяком или джином. Возвращаешься слегка наклюканный, зато в полном удовольствии от общения...
Андрей улетел в конце осени в Союз, с сыном и Аленой.
Командир его – Петрович забрал меня на Ан-12, ну да, кого ещё?
Впереди Асмара любимая, Мекеле, Бахр-Дар, Годе и Диредауа с окрестностями...
21. Дебре-Зейт
(продолжение)
Петрович, когда возвращались с Бахр-Дара, передал управление эфиопу-праваку, а тот был еле живой после бурной ночки. Родня у него там жила, хорошо встретили-проводили. Никакой совсем – четыре-пять раз снижаемся над озером, где рядом наши семьи живут – и все раком или боком... Уже и борщи остыли, а мы заход с прямой репетируем.. Не выдержал, ляпнул: «Командир, остывает там...»
А он спокойно так: «Кто понял жизнь, тот не торопится».
Правый, весь зелёный, уже даже не фиолетовый, пот градом – по новой «рога» в землю...
Сели, в общем, кое-как.... Первый раз в жизни наблюдал, как командир правому в дыню хотел заехать... Видно было: аж кулаки чешутся. Желваки играют... Сдержался, конечно. Потом тот привёз два литра виски отступного – урок, что ли, понял?
22. Асмара, Мекеле
Петрович ныне мёдом занялся – пасека у него, лет десять назад была посудина – возила в Турцию туристов и челноков. Потом разорился этот бизнес, продал посудину. Летчик от бога.
Пока жили в деревянных бараках, за мной на гору взбиралась экипажная «тойота», только с утра мусор вечно голодным гиенам вынесешь – пора в комбез. Рейсы тогда были беспросветные: Мекеле, Асмара – то тяжёлое везем, то раненых забрать, то помощь вместе с South Air, тёртыми Вьетнамом американскими летунами.
Однажды, вообще не выключаясь, разгрузились (перед этим за день Ан-12 на полосе горел: ребята из базового эфиопского полка боком сели, их вынесло с бетонки, движок вспыхнул, еле выскочили из машины – то ли попали в них, то ли косяк на посадке – кто там разберёт?), так все коробки за пятнадцать минут черти вынесли из нашей грузовой – 12 тонн с лихом. А мы на полосе развернулись – и уходим.
У повстанцев опять появились «нурсы» и что-то типа ПЗРК – хоть и старинные, но мало не покажется при случае. Потом они с прилегающих к Асмаре горушек подожгли этими штуками мыльный завод «ОМО», вертолёт наших моряков с дахлакской точки, покрушили стены-окна нескольких вилл, где спали такие как я и летсостав местного полка, ага – окна вылетели нафиг.
А мы повыскакивали из кроватей, сидим под стенками из ПВХ, как дураки, ждём, когда снова долбанёт... Не знаю почему, но тогда думалось о парашюте.
Эфиопские друзья-истребители тогда вообще не спать умудрялись две недели. Боевые вылеты, смена за сменой. Классные ребята, лопали в офицерской столовке горящую в желудке говяжью требуху – тыбс. Их специи даже не Джамбул, и не Бомбей. Запивали водой ледяной – иначе поджелудочной сразу кранты. Зато инфузориям смерть – в Эфиопии везде ломают кишечник местные бактерии. (...)
Летим в ночь – полный камуфляж, без радиообмена и без огней. Петрович за это Красную Звезду получил-не получил – врать не стану, не знаю, а мне за боевые заслуги, конечно, не дали (чья война-то – резонно зачеркнули наградной в ГУКе), повыкидывали пятисотки, не буду говорить чего, разорвали всё ущелье к чёртовой матери. Даже козлов горных – их-то как раз до сих пор жаль... Ни за что.
Поутихли стрелки асмарские.
На обратном пути сели в Мекеле – полный самолет раненых и совсем неживых парней перегружали. У медсестрёнок эфиопских руки не трясутся колоть аналоги промедола, а у меня дрожат – головы проволокой привязывать так и не научился.
Столько спирта не выпьешь всё равно, за всю оставшуюся жизнь.
Толковый словарик
ВТАП – военно-транспортный авиационный полк, боевая часть в системе существовавшего в советское время вида Военно-Воздушных Сил страны – Военно-транспортной авиации. В записках речь идёт об экипажах, работавших в странах Африки в рамках оказания им интернациональной помощи.
впсс – ваш покорный сукин сын, аббревиатура, придуманная автором для себя.
Mercado – (португ.) рынок, базарчик в Мозамбике, то же что маркат в Эфиопии.
ВПП, или бетонка – взлётно-посадочная полоса.
Аннушка – любовно-ласкательный эпитет к самолёту Ан-12, вполне живому летающему существу, которое официально именуется воздушным судном. Отсюда и КВС – гордое наименование должности Командира воздушного судна.
Рампа – задняя нижняя часть корпуса (грузовой кабины) военно-транспортного самолёта, гидравликой опускаемая для загрузки и выгрузки техники, людей и грузов.
Грузовая кабина – собственно вся полезная площадь внутри самолёта для грузов и пассажиров, отделена герметичным люком от кабины экипажа и кабины сопровождения.
Массандра – популярный алкогольный напиток в авиации, смесь воды и спирта, используемая для охлаждения бортового радиолокационного прицела.
Грогги – транслитерация от англ. groggy – здесь как состояние нестабильности, неуверенности.
VOR (ВОР) – всенаправленный радиомаяк, обеспечивает ориентацию в воздушном пространстве и вместе с дальномером – точное определение курса-азимута при подлёте к аэродрому и заходе на посадку.
ГВС – сокращение для аппарата и непосредственно главного военного советника, которые действовали в странах советского присутствия и руководили всей деятельностью военных миссий.
Малайка – здесь симбиоз значений «чрезвычайно красивая представительница слабого пола азиатской внешности» и «ангел» из суахили.
СПУ – самолётное переговорное устройство, система связи экипажа на борту.
Вышка (калька с англ. Tower) – в авиации диспетчерский центр управления воздушным и наземным движением в зоне аэропорта.
Флайт-план (план полёта, калька с англ.) – одобренный службами управления воздушным движением документ о маршруте движения с указанием типа самолёта, позывного рейса, применяемых правил полёта, расчётных времени вылета, пролёта контрольных точек, посадки; крейсерской скорости и эшелона (на какой высоте летим) и ряда других сведений – запас топлива, пассажиры, тип груза...
Боле – название международного аэропорта в Аддис-Абебе, очень просто, как Хитроу в Лондоне, Кольцово в Екатеринбурге или Северный в Иваново.
Руды – правильно: РУДы – авиац., сокр. от «рычаги управления двигателями».
ПМ – пистолет Макарова, штатное оружие лётного состава. Не путать с МП, эм-пи – от англ. MP – military police, военная полиция.
Эсбэшники – представители какой-либо службы безопасности. Из других «силовиков», как их принято называть ныне, в тексте появляются «особняки» – сотрудники особых отделов, которые имелись в авиаполках и в странах пребывания, а также «контрики» – люди из контрразведки.
tenente – порт. – старший лейтенант.
ВИИЯ – Военный Институт иностранных языков (ныне Военный Университет МО РФ), готовит профессиональных военных переводчиков.
Гаррафа – калька с португ. – бутылка или похожей формы графин.
ВМА – Военно-медицинская академия им. Кирова – кузница кадров военврачей и медицинских специалистов Министерства обороны.
Замполит – для совсем молодых читателей – заместитель командира по политической части (иначе в разные годы политрук, помполит, комиссар).
Крайний – лётный эвфемизм слова «последний», не принято у летающих его использовать.
Рога – слэнг авиац. – штурвал самолёта, действительно по форме напоминает бабочку или нечто рогатое, есть на месте командира и правого пилота.
ПЗРК – переносной зенитно-ракетный комплекс.
ТС-1 – топливо самолётное, иначе говоря, авиационный керосин.
