Я и мои братья: Рудольф и Виктор. Ровно через десять лет старший брат Рудольф, абитуриент литовской четвертой гимназии, будет расстрелян в Каунасе фашистами. Ему было 15 лет.
«Тройка». Я и мои братья 1931 г. Каунас
Я расскажу историю из своей жизни. И не потому, что не умею придумывать истории, а потому, что жизнь сочиняет такие фантасмагорические сюжеты, которые не способен придумать самый изощренный мозг.
В двенадцать лет меня приговорили к смерти. Без вины, без суда и следствия. Выгнали из школы и с семьёй поместили за колючей проволокой. Здесь все были смертниками: и дети, и старики, и еще не родившиеся младенцы. Время от времени из нашего лагеря вывозили людей на убой. Одних расстреливали сразу в заранее подготовленных рвах, других гнали на каторжные работы, разрешая еще некоторое время просуществовать в нечеловеческих условиях. Живые завидовали мертвым и умоляли смерть избавить их от страданий. Из этого отчаянного положения ,казалось, не было выхода.
Питались гнилыми овощами. Постоянное чувство голода заглушало все остальные. Чтобы как-то увеличить скудный паек, я выходила из лагеря на работу в город. Там у местных жителей всегда можно было выменять какую-нибудь вещь на продукты питания.
Запомнился эпизод, когда отец, шутя, отслужил панихиду над последним кусочком хлеба. В тот день больше нечего было есть. И вдруг заходит незнакомый человек и подает каравай хлеба. От неожиданности мы потеряли дар речи. Незнакомец сказал:
- Подошла ко мне на работе женщина и очень просила передать вам этот хлеб. Вот я и принес.
Впоследствии оказалось - это была моя учительница биологии Вероника. При встрече после войны она долго извинялась, что ничего, кроме хлеба, не имела нам передать.
Так под "Дамокловым мечом " мы просуществовали почти три года, не зная, что "день грядущий нам готовит".
Наступил март 1944 года. Уже стало ясно, что немцы проиграли войну. Последнее потрясение пришлось пережить 27 марта. В этот день фашисты уничтожили всех детей до 12 лет и стариков. Как не трудовой элемент.
В марте, в день своего рождения, я записала в дневнике. "Злата (моя подруга) убежала из лагеря. Я тоже хочу. Мама, я хочу жить! Только и всего – мне очень хотелось жить. Разве это так много? Может быть, кто-то на небесах прочел мою дневниковую запись, ибо, немного погодя, ко мне пришла женщина и сказала:
- Твоя учительница истории Петронеле Ластене хочет, чтобы ты к ней пришла.
Это были магические слова. За ними скрывалась жизнь.
Петронеле Ластене, учительница истории. Спасла меня из гетто
Моя учительница истории, у которой я получила свое первое убежище и документы, что я являюсь литовкой: Эленой Савицкайте.
Инстинкт самосохранения – самый сильный. В то время я не думала, что оставляю на произвол судьбы пожилых родителей. Раскаянье и угрызение совести пришли позже.
Побег был спланирован очень тщательно и увенчался успехом. Случись иначе, не сидеть бы мне сейчас за компьютером и не рассказывать эту историю.
Вот, как я описала свой побег в дневнике год спустя:
«…Опять наступила Пасха. Этот радостный для всех христиан праздник, когда Христос воскрес. И я воскресла. Увы. Уже вторая Пасха без родных, без дома. Седьмого апреля исполнится годовщина грустного и одновременно радостного дня, когда я покинула лагерь. Грустно, что в этот день я навсегда распрощалась с родителями, которые погибли в печах крематория. Радостно, что я сделала свой выбор и обрела свободу и право на жизнь.
Я будто и сейчас вижу это яркое весеннее утро, когда красное, словно огненный шар солнце, купалось в голубых водах реки Нерис. Мы пересекали реку на небольших лодках. На другом берегу был мебельный комбинат, в котором работали люди из лагерной бригады. Меня пристроили к ним и посадили в первую лодку. Конвоиры находились в последней лодке. Когда наша лодка причалила к берегу, конвоиры были еще на середине реки. Мне предстояло незаметно скрыться в первой попавшейся подворотне. Я сильно волновалась, нервы были напряжены до предела. На душе очень тревожно. От меня зависела судьба многих людей, которые приняли участие в этой операции. "А что если схватят?" – преследовала назойливая мысль. Гестапо, мучительная смерть ожидает не только меня, но и родителей, и еще целый ряд людей. Я рисковала. Но игра стоила того. Лодки причалили к берегу. Бригада построилась в колонну и отправилась к месту назначения. Слава Богу, людей не пересчитывали, как это было принято. Если бы обнаружили, что не хватает кого-то, мне несдобровать, ибо вытащить меня из незамысловатого укрытия было проще простого.
Подождав еще некоторое время, пока бригада удалится, я вышла из укрытия и направилась в центр города. Утро было раннее, и людей на улице немного. Но мне казалось, что все обращают на меня внимание и вот- вот остановят и спросят, что я тут делаю. А я скажу… хм… что же я им скажу? Надо придумать какую-нибудь "легенду", чтобы отвечать без запинки. Время у меня есть. Путь предстоит довольно долгий. Ну что ж, буду идти и думать, авось, что-нибудь придет в голову.
Прошагав через весь город, добираюсь, наконец, до улицы Донелайчио. Здесь улица сворачивает в тупик. Все точно по плану, который пришлось запомнить с рисунка доктора Кисиной. Она здесь бывала не раз, и начертила подробный план. Раннее утро. Где-то кукарекает петух. Играет музыка. Я топчусь возле калитки. Еще рано идти к людям. Неудобно. Но и задерживаться слишком долго тоже нельзя. Могут обратить на меня внимание, арестовать. Ведь я вне закона.
Медленно поднимаюсь по лестнице. Предательски дрожат колени. На третьем этаже стучу в приоткрытую дверь и сразу же попадаю в объятие моей учительницы. Оказывается, меня здесь ждали. Петронеле тут же звонит кому-то и сообщает, что пришла Эленуте. Это я - Эленуте? Странно".
Тут заканчивается дневниковая запись.
Петронеле дает мне метрическое свидетельство. Никогда раньше я не видела документов. Там четко написано, что я – Эленуте Савицкайте, дочь Алдоны. Вместо отца стоит жирный прочерк. Несмело спрашиваю:
- Здесь, кажется, должен быть вписан отец? Петронеле смеется: «Не надо отца, так проще».
Родители Владимир и Регина Лазерсоны 1923 г. Летом 1944 г. были вывезены в германские концлагеря, где погибли вначале 1945 г
Хорошо ей смеяться, а мне каково. Мало того, что присвоили чужое имя и фамилию, так еще и отца лишили, и жить мне сейчас незаконнорожденной. Ах, мой горячо любимый папа, не знала я тогда, что распрощалась с тобой навсегда. Я так гордилась тобой. Ты лечил людей, облегчал страдания душевно больных, лечил гипнозом алкоголиков. Писал статьи в научные журналы, читал студентам лекции по психиатрии, давая множество примеров из своей обширной практики.
Будучи военврачом литовской армии, ты подписал присягу о верности служения Литве. Ты служил Литве верой и правдой, но Литва даже мизинцем не пошевелила, чтобы чем-то помочь своему гражданину, как это сделали Финляндия, Болгария и некоторые другие страны.
Сейчас мне предстоит забыть свое имя и отзываться на имя Эленуте. Предстоит забыть свою фамилию, свою семью, вычеркнуть из памяти свое прошлое. Мне предстоит … не быть самой собой. Разве это так много?
И началось мое хождение по людям. Как колобок катилась я от одних добрых людей к другим, меняя место пребывания. Люди эти были герои. Так хотелось им крикнуть: "Не открывайте двери, не впускайте меня в свое жилище я: меченная, за мной по пятам шагает смерть"…
Но очень хотелось жить, выжить любой ценой... Однажды чуть не подвел Федор Михайлович Достоевский. Да, тот самый. Я читала "Преступление и наказание". К учительнице пришла ее коллега. Поинтересовалась, что девочка читает. На следующий день она сказала Петронеле: "Ты скрываешь еврейку. Будьте осторожнее. Подумай сама, какая литовка в ее возрасте может читать Достоевского по-русски".
С тех пор я больше не читала Достоевского.
В маленькой квартирке Петронеле становилось тесно. Этой отзывчивой и смелой женщине очень хотелось помочь евреям. Однажды сюда привели мальчика, который знал только идиш. И сидит себе этот малыш на столе и во весь голос распевает песни на родном языке. Положение становилось опасным, и меня решили отправить в деревню к Вере, сестре Петронеле. На следующий день меня посадили в грузовик и велели ехать в Пасвалисе. «А что там?», - спросила я, - а у самой кошки скребут”. “Пойдешь на базар, там покрутишься, и к тебе подойдут”, - это было все, что я должна была знать. Надо ли говорить, что всю дорогу меня мучили сомнения. А если никто не подойдет, что я буду делать в незнакомом месте среди незнакомых людей. Но, слава Богу, все обошлось.
И... покатился колобок далеко-далёко - аж до самой латвийской границы. Там стояло красивое имение – Пакамачай, и жили очень добрые люди Вера и Петрас, которые управляли этим имением.
Пакамачай стоял на маленькой, но очень бурной речке Камате. Рядом шумел лес. Место было живописное и тихое. Здесь я нашла приют до прихода Красной Армии, помогая в хозяйстве, выполняя разную посильную работу.- Первое мое задание было отгонять скворцов. Я замещала собою пугало в большом вишневом саду с изумительно вкусными вишнями, которые пришлись по вкусу и скворцам. Мне дали две деревянные колотушки, я ходила по саду и стучала ими. Скворцы вначале пугались, но вскоре привыкли. Зато я объедалась вишнями за обе щеки, благо петь меня не заставляли. Я полола цветы, ухаживала за пчелами и даже пробовала доить корову, но этот мой опыт кончился печально. Корова взбрыкнула - и драгоценное молоко разлилось на землю. Мне очень нравилось сбивать масло. В деревянный сосуд вливали сливки, вставляли деревянный поршень. Его долго двигали вверх-вниз, пока не образовывалось масло.
Я часто вспоминала рассказ Петронеле о двух лягушках, которые упали в сметану. Одна из них сразу сдалась и погибла. Другая карабкалась по стенкам сосуда, шлепалась вниз и опять карабкалась до тех пор, пока не сбила масло, и выбралась наружу. Эту притчу рассказывала нам Петронеле на уроке истории.
Так протекала моя жизнь среди добрых людей, красивой природы и работы.
Случались, конечно, неприятности и здесь, но по сравнению с городом, это была тихая гавань.
Вспоминаю, как я испугалась, когда Марта (сестра Петраса) внезапно заявила, что у меня еврейский нос. Покраснела ли я? Не помню, но обычно в юности краснеешь непроизвольно. Ну и нюх у этой Марты. Она за версту чует евреев. Не помню, что я ответила, только мой нос она больше не трогала. Впереди ожидали меня еще более сильные волнения. Дело в том, что Вера придумала поехать за покупками в г. Бауск. Единственным препятствием оказалась начальная школа при имении, в которой преподавала Вера. Но она нашла решение, попросив меня « поучительствовать» денек. По легенде и по возрасту я была гимназисткой. Отказать, понятно, я не могла. И вот настает день, я важно вхожу в класс и начинаю урок. Но раздается многоголосый крик: «Учительница, молитву!» У меня затряслись коленки. Я давно забыла слова молитвы, хотя будучи школьницей, слышала ее ежедневно. И дай-то Бог не ошибиться, осенняя себя крестом то ли вначале налево, то ли направо.
Однако в экстремальных ситуациях мозг работает интенсивно и выдает оптимальный вариант. Вдруг слышу свой дрожащий голос: ”Дети, вы знаете молитву?” Раздается дружное «да». «Отлично, - говорю, - давайте молиться». И тут мой мозг, а может Божественное провидение, шепчет мне: во время молитвы нельзя оглядываться. Я отправляюсь в конец класса и спокойно жду окончания молитвы. Таким образом, некрещеная еврейка провела молитву в католической школе. На мое счастье сельские дети ничего не заподозрили.
Так протекала жизнь, пока не приблизился фронт. Бои то подходили, то откатывались куда-то. Изобретательный Петрас повесил на одной и той же рамке двухсторонний портрет. С одной стороны смотрел ненавистный Гитлер, с другой - тиран и диктатор Сталин. И так, в зависимости от того, какие войска были ближе, Петрас переворачивал портреты.
Но в один не совсем прекрасный летний день Вера и Петрас засобирались в дорогу. Они очень боялись большевиков и понимали, что Сибири им не избежать. Тем более что брат Веры был выслан в лагеря еще в 1940 г. Забегая вперед, скажу, что и Петронеле была сослана в лагеря в 1946 году, аж на целых десять лет. Вера предложила мне ехать с ними в Германию. Но я призналась, что боюсь немцев пуще, чем они русских. Уезжая, Вера напутствовала: «Остаешься "маленькой хозяйкой большого дома" - хозяйничай!» Так я стала «хозяйкой» большого имения. А было мне тогда пятнадцать лет...
Вскоре снова установилась советская власть, и у меня спросили документы. Бегло взглянув на мои "драгоценные" метрики, чиновник тут же заявил: "фальшивые". Спросил: "Кто ты такая?" Положение было неустойчивое, фашисты еще могли вернуться, и поэтому я решила пока не раскрываться. Благо помог "господин случай". Оказалось (об этом я узнала впоследствии), что к Вере приставала кухарка и интересовалась кто я и откуда. Чтобы прекратить эти расспросы, Вера сообщила кухарке по секрету что она, якобы, согрешила в молодости и я - ее дочь. Кухарка опешила и промямлила:
- А, а - вот почему вы так похожи.
Вера попросила держать секрет в тайне и никому не рассказывать. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы все домочадцы вскоре были поставлены в известность. Вопросы прекратились.
Сейчас выяснилось, что и представители советской власти слышали об этой "легенде" и сразу зачислили меня в кулацкое отродье. Так я опять поменяла свой образ. Пора было уезжать. Мой чемоданчик тщательно проверили и отобрали подаренные Верой вещи. Отныне они уже были "народным достоянием".
Из хозяйской библиотеки я "приватизировала" две книги: томик М.Ю. Лермонтова и словарь иностранных слов. Советская власть не возражала.
Я и брат Виктор 1946 г. Вильнюс
Брат Виктор Лазерсон и я: единственные из нашей семьи, которые выжили в Холокосте. Виктор вступил добровольцем в Красную Армию.
После четырехмесячного скитания под чужими именами я, наконец, обрела право быть самой собой
