בס"ד
1.
"Сена течёт под мостом Мирабо мимоходом".
Гийом Аполлинер
20 апреля 1970 года, бросившись с моста Мирабо в Сену, покончил с собой поэт Пауль (Анчель) Целан. Целану было сорок девять лет.
"Всякая любовь и вообще всё на свете
быстро движется к прощанию".
М.Пруст
Пауль Целан родился 23 ноября 1920 года в Черновцах. Получив серьёзное еврейское образование, формально он не был религиозным евреем, но еврейское происхождение играло большую роль в его творчестве. Практически творчество Целана – это пересечение трёх культурных традиций: еврейское происхождение, немецкая и румынская культуры с большим влиянием русской культуры. После войны Целан некоторое время жил в Бухаресте, а затем уехал в Париж.
Дом, в котором жил Пауль Целан
Разбирая поэтический опыт Целана, приходишь к выводу, что он напоминает опыт Набокова – уход на предельную глубину языка с использованием всех ресурсов для создания собственного языка внутри уже существующего.
В любой точке земного шара встреча со временем Целана – смертельный риск. Но существует ли возможность невстречи со временем после холокоста?! По Адорно – после холокоста поэзия больше невозможна.
Как можно сочинять музыку после Аушвица? – вопрошает Адорно. – А как после Аушвица можно есть ланч? – заметил на это американский поэт Марк Стрэнд[1].
«Замолчи, в тебе сейчас говорит
То жесткое, неподатливое,
лучше сказать – опустошительное».
Рембо
Для поэта смерть выпадает в безмерный остаток, лежащий вне времени и места. Самоубийство Целана внятно для того, кто понимает опасность поэзии, и сродни безумию для тех, кто этого не понимает. Проследив жизненный путь поэта, можно определить его так: Целан двигался в том направлении, в котором страх его неудержимо рос[2].
Всякое прощание начинается с запятой.
2.
Ты не можешь демистифицировать человека, не попа
при этом в ничто, а ничто – это всегда фашизм.
Ромен Гари
Музыкальная фуга коротка, диапазон её темы обычно не превышает одной октавы. Фуга не должна быть длинна ещё и для того, чтобы легко запоминать и узнавать её. Так в «черном молоке рассвета» узнавал Целан фугу смерти – быстро и стремительно, точно стремился одновременно к бегству и к погоне. Тональность одна – стук колес и шипение газа, интервалы одни – мужчины – налево, женщины – направо.
И скажет Целан: Никто не свидетель свидетелю.
Пауль Целан
Фуга смерти
Черное молоко рассвета мы пьем его вечерами
мы пьем его в полдень и утром мы пьем его ночью пьем и пьем
мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет
В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германии о золотые косы твои Маргарита
он пишет так и встает перед домом и блещут созвездья он свищет своим волкодавам
он высвистывает своих иудеев пусть роют могилу в земле
он нам говорит а теперь играйте пускай потанцуют
Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем вечерами
В том доме живет господин он играет со змеями пишет
он пишет когда стемнеет в Германию о золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь мы роем могилу в воздушном пространстве там тесно не будет
Он требует глубже врезайте лопату в земные угодья эй там одному а другому играйте и пойте
он шарит железо на поясе он им машет глаза у него голубые
Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью мы пьем тебя в полдень и утром мы пьем вечерами пьем и пьем
в том доме живет господин о твои золотые волосы Маргарита
пепельные твои Суламифь он играет со змеями пишет
Он требует слаще играйте мне смерть Смерть это немецкий учитель
он требует темней ударяйте по струнам потом вы подымитесь в небо как дым
там в облаках вам найдется могила там тесно не будет
Черное молоко рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень Смерть это немецкий учитель
мы пьем тебя вечерами и утром пьем и пьем
Смерть это немецкий учитель глаза у него голубые
он целит свинцовая пуля тебя не упустит он целит отлично
он на нас выпускает своих волкодавов он нам дарит могилу в воздушном пространстве
он играет со змеями и размышляет Смерть это немецкий учитель
золотые косы твои Маргарита
пепельные твои Суламифь.
“Dein aschenes Haar Sulamith”
Находясь между временьем и междумирьем – в месте разрыва и ухода – целиком захваченный силой предельного слова, Целан говорит с теми, кто ещё не лишился не только жизни – слуха!
«Познание безднами» в океане безумия, в бредовом сне окончательного присутствия зла, – кожа, сдираемая отточенными зубьями с живого раби Акивы! Шма Исраэль!
Пережив всех, он пережил себя, и среди слов, которые Целан никогда уже не сможет произнести, слово – испепеляющий.
После холокоста – «Впереди может быть только конец света». (Рембо)
3.
Целан пишет о крови. Пишет до крови. Дам – нефеш адам. Он пишет о крови алой розы, возникающей из праха, о розе без лепестков, как глаза без ресниц. Прежнее теперь невозможно. Затронут сам Стих. Стихотворение, оставаясь кратким, разрастается у Целана до судьбы, и поэт превращает свою вселенскую боль в страшную музыку - в фугу смерти.
Пауль Гелан. Анчель (ангел) Целан. Быть может, он думал, что родители преувеличили, и что он только – тень – (צל) цель – от ангела, от себя самого?
Дождь повесил трубку, мы больше не услышим его шагов, и только град, младший брат его, кость о кость, ржавой монетой о дно жестянки – град, град… Пот градом… Жарко под землей и холодно ОЧЕНЬ.
В «Фуге смерти» Целан пьет черное молоко рассвета, а в «Шёпоте колодца» различает молитву и проклятье и видит два ножа, разрезающие шёпот воды, два острых ножа, чернеющие на дне колодца среди тишины затаившихся скорпионов, среди шипения змей.
А розы? Розы сдирают с живого трупа вместе с шипами «поденно», «позже…»
Что остается? Молчание, «молитвоострые ножи» молчания на собрании слов. То самое молчание, о котором раби Нахман из Браслава однажды сказал, что оно и есть самый пронзительный крик.
И молитва, и хула
вы, молитвоострые ножи
моего молчания.
Вы со мною вместе,
скрюченные все слова, вы,
мои слова прямые.
А ты:
ты, ты, ты
мое до-правды-
поденно-сдираемое
Позже
этих роз…
Однажды Целан признался: Я все-таки русский поэт. Всю жизнь манила его русская поэзия, манил Петербург Мандельштама. К своим стихам Целан часто брал эпиграфы из Цветаевой, из Пушкина, из Мандельштама. Переводы поэта становились в Германии событием. Целан не переводил слова с другого языка, он попросту вживался в язык, на котором писал тот или иной поэт, и если язык не становился родным ему, Целан не мог преодолеть немоту; так отказ Арагону переводить Маяковского стоил ему литературной карьеры в Париже.
Поэзия первородна, она непереводима на другой язык. Стихи можно оттиснуть, только они, как след на воде, исчезнут – непере-вод-имые. Водимая тысячью знаками, поэзия непереводима даже на язык поэзии. Переводить её означает – выговаривать непомерное[3]. Поэзия, несомненно, кризис сознательного письма и рождение образа-сознания, живущего в плоскости доселе, до прозы неведомого. Именно это подразумевал Малларме, когда сказал: Только Поэту дано говорить.
В письме к Струве Целан пишет о сверхчуткости ко времени, отмечая эту однородность с Мандельштамом.
…По ягельному морю ныне
ведет она, наша
дорога к бронзе.
Там лежу я и говорю с тобой,
и ободрана кожа
на пальцах.
Французская переводчица Мандельштама говорила о том, что Мандельштам, хоть он и не мог этого знать, писал для Целана[4]. Потому что в поэзии, – подтверждает Мандельштам, – разрушаются грани национального, и стихия одного языка перекликается с другой через головы, пространства и времени[5].
В Бресте[6], где пламя вертелось
и на тигров глазел балаган,
я слышал, как пела ты, бренность,
я видел тебя, Мандельштам.
Небо над рейдом висело,
чайка спустилась на кран.
Надежное, бренное пело,
Канонерка звалась Баобаб.
Трехцветному флагу с поклоном
я по-русски сказал: прощай!
Погибшее было спасенным
и сердце – как крепость, как рай.
Мы научились умирать,
но разве этого хотели?
О.Мандельштам
Пауль Целан – это не анонимная история, вскормившая научные, точные и гуманитарные комментарии, это – история с именами там, где Поэзия становится одним из вечных документов истины, одним из глубоких комментариев о взаимодействии человеческого слова и памяти. В воспоминаниях современника поэта есть фраза: «Неспособность к отстранению превратила жизнь Целана в кошмар». Но кошмар его жизни начался с холокоста, с гибели родителей в концлагере. Кошмар, определивший спасение, как пытку.
В книге «Поэзия как опыт», французский философ и переводчик Филипп Лаку-Лабарт пишет: Массовое уничтожение людей – невозможная возможность, невыносимая, потрясающая будничность нашего времени. Сколько ни посыпай голову пеплом, нам от этого не уйти. Этот темный фон затопил весь мир, превратив жизнь в несусветную мерзость. Ничто не может вырваться из этой черной тени времени, избежать раковой опухоли, пожирающей все живущее: личности и народы... Вопрос, которым я задаюсь, таков: смог ли Целан поставить не себя, а нас перед лицом «всего этого»? Способна ли вообще на это поэзия и если да, то какая, какого рода поэзия?
Понятны ли тексты Целана? Как их вообще читать? Как понимать стихи, написанные на завтра для нас, сегодняшних, да ещё в переводе? В данном контексте читатель – вечный странник, идущий от стиха к стиху не имея ключа ни к одному из домов, в котором бы ему хотелось передохнуть.
Зная, что стихи приходят из бесконечности и подчиняются только свету, Целан пишет в стихотворение «Give the word»:
Беззвучная проказа сходит с нёба,
и на язык ложится свет,
свет.
Мы живем под омраченными небесами, и сейчас не так уж много настоящих людей. Может, именно поэтому мало и настоящих стихотворений. (Из письма Целана Хансу Бендеру 18 мая 1960 года).
Пронзительная поэзия Целана вызывает слезы, то самое свечение, ту «ауру», о которой говорил Вальтер Беньямин.
4.
У Души есть возраст? Может ли бессмертие смотреть на Время?
Может ли то, что никогда не начиналось и никогда не окончится,
принимать во внимание несколько жалких лет своей воплощенной жизни?
Из письма Эдгара По – Елене Уитмен
Состояние горечи и разочарования, угнетенность, душевная истощенность и усталость, вот общее состояние Целана в начале шестидесятых годов. Приступы душевной болезни преследуют его. Он периодически ложится в клинику. В 1967 году жена Целана, француженка дворянского происхождения, художник-график Жизель Лестранж подает на развод, что только усиливает его тяжелое состояние.
С женой Жизель Лестранж на выставке ее работ в Ганновере. 1964 год
В конце шестидесятых выходит сборник стихов «Решетки языка». В связи с названием сборника поэт говорил:
Я стою на другой пространственной и временной плоскости, чем мой читатель. Он может понять меня только отдаленно, ему никак не удается меня ухватить, он все время хватается только за прутья разделяющей нас решетки… Ни один человек не может быть «как» другой; и потому, вероятно, он должен изучать другого, пусть даже через решетку…
Веко инфузорно
ресничит вверх,
мерцаньем, открывая взгляд.
Радужка, без снов, тускло плавуча:
небо, сереющее сердце, видно, низко.
В железном светце, криво,
чадящая лучина.
Ты по светлости лишь
узнаешь душу.
(Был бы я, как ты. Был бы ты, как я.
Разве не стояли мы под одним ветром?
Мы – чужие.)
Каменные плиты, и на них
друг к другу близко эти оба
смешка, сереющее сердце,
два выема –
два рта, полных молчанья.
В конце шестидесятых годов Целан уезжает в Израиль и встречается там с Иланой Шмуэли. Подруга детства и юности, она уехала в Палестину в 1944 году.
Когда он возвращается в Париж, она пишет ему: …Для меня было хорошо чувствовать твою любовь, она ведь такая большая… я не могу измерить её… Я могла бы спать с тобой и готовить тебе еду, ничего больше – это имело бы смысл. А вот вкус к целостности – его я почувствовала благодаря тебе, он был для меня чем-то новым…
Илана смогла расшифровать главный код Пауля, код его жизни, его творчества: целостность – Целан – цельный.
По возвращении из Тель-Авива, Целан уезжает в Тюбинген на празднование двухсотлетия Гёльдерлина. Через месяц после возвращения из Германии он кончает жизнь самоубийством.
Псалом
Кто лепит нас вновь из земли и глины? Никто.
Кто слово свое произносит над нашей ладонью?
Никто.
Славься, Никто.
Ради тебя мы
цветем.
Тебе
в ответ.
Ничто –
вот чем были мы, чем
пребываем, чем будем, цветя:
роза ничто, роза
твоя, Никто.
Роза,
чей пестик светится светом души,
тычинка пуста пустотой небес,
венчик алый
от багряного слова, пропетого нами
над – о, над
шипом.
Незадолго до смерти Пауль Целан напишет: «Поэзия никого не заставляет – она просто предстоит».
Март – 2011 Октябрь – 2012
Ариэль
Примечания
[1] И. Бродский «Нобелевская лекция», 1987 г.
[2] Милорад Павич: «Если движешься в том направлении, в котором твой страх растет, ты на правильном пути»./.
[3] Рене Шара
[4] Martine Broda. An niemand gerichtet. Paul Celan als Leser von Mandelstamms Gegenueber.
[5] О.Мандельштам «Заметки о Шенье».
[6] Брест, названный в первой строке, – порт на кельтском побережье Франции, в котором Целан побывал летом 1961 года во время отпуска, проведенного по большей части в приморском городке Требабю. Достопримечательности этого Бреста – рейд и цитадель, имевшая стратегическое значение во время Второй мировой войны, когда Франция была оккупирована нацистской Германией. Из этого Бреста – прыжком тигра – текст смещается в Санкт-Петербург, город Мандельштама.
