Экстремальные состояния Льва Альтшулера. Главы из книги0

(продолжение. Начало в №7/2011 и № 3/2012 и сл.)
 

Глава 5

О соавторах Л.В. Альтшулера по «Отчету четырех» 1949 г.

От составителей:

Об «Отчете-предложении» Л.В. Альтшулера, Е.И. Забабахина, Я.Б. Зельдовича, К.К. Крупникова, положившем начало серийному вооружению советской армии атомными боезарядами, не раз упоминается в этой книге (стр. ???, ???, ???). Учитывая историческую значимость этой работы, мы решили поместить в книгу некоторые дополнительные материалы о соавторах Л.В. Альтшулера по «Отчету», представляющие, как мы надеемся, интерес для широкого читателя. Статьи эти, многие из которых ранее не публиковались, либо публиковались в малодоступных изданиях и в сокращенном варианте, так или иначе, имеют прямое отношение к главному герою книги. Мы благодарны за предоставление большинства из этих материалов К.К. Крупникову-ср. (сыну Константина Константиновича и Валентины Петровны Крупниковых, сотрудников Л.В. Альтшулера).

О Е.И. Забабахине публикуются статьи Л.В. Альтшулера и других коллег - из книги «Слово о Забабахине» (1995 г.) и написанные специально для настоящей книги воспоминания И.Е. Забабахина, сына Евгения Ивановича, и К.К. Крупникова–ср. о жизни семьи Евгения Ивановича в Челябинске-70 (Снежинск).

Я.Б. Зельдович – крупнейший ученый-физик мировой известности. Изданы посвященные ему тома воспоминаний, написано множество научных и популярных статей, воспроизводить их здесь невозможно. В книге публикуются выступление А.Д. Сахарова на прощании с Я.Б. Зельдовичем, скончавшимся в 1987 году, воспоминания о нем Л.В. Альтшулера, дочери Якова Борисовича М.Я. Овчинниковой, а также материалы, связанные с легендарным эпизодом в жизни Я.Б. Зельдовича – истории О.К. Ширяевой и рожденной на «полюсе холода» в 1951 году другой дочери Я.Б. Зельдовича, которых ему чудесным образом удалось оттуда вызволить.

К.К. Крупников оставил много воспоминаний в звукозаписи. Часть этих воспоминаний, которую Константин Константинович успел подготовить к печати («Друзей прекрасные черты» о начальном этапе работы в КБ-11 в Сарове), публикуется в этой главе, также как воспоминания его сына К.К. Крупникова–ср. о Л.В. Альтшулере.

Музей ядерного оружия, г. Саров. Слева направо: (1) первая в мире водородная бомба (РДС-6с, «слойка»-«LiDочка» Сахарова-Гинзбурга, испытана в 1953 г.); (2) РДС-2, первая, созданная по отечественной схеме, по «Отчету четырех», и поступившая в серийное производство атомная бомба, испытанная в 1951 г.; (3) первая советская атомная бомба - РДС-1, сделанная по американской схеме, испытана в 1949 г. Фото В.И. Лукьянова и С.А. Назаркина

Евгений Иванович Забабахин[1]

Евгений Иванович Забабахин (1917-1984)

Биографическая справка

Е.И. Забабахин родился 16 января 1917 года в Москве в семье служащих. Закончив школу-семилетку, с 1932 по 1936 гг. учился в машиностроительном техникуме при заводе «Шарикоподшипник». С 1936 по 1938 год работал в автоматно-токарном цехе того же завода мастером, мастером-наладчиком, технологом. С 1938 по 1941 гг. - студент физического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. С июля по сентябрь 1941 года – командир комсомольского взвода по строительству укреплений в районе г. Рославль Смоленской области. В сентябре 1941 года был призван в Красную Армию и направлен в Свердловск на учёбу в Военно-воздушную инженерную академию им. Н.Е.Жуковского (ВВИА). В июне 1944 года окончил с отличием факультет авиавооружения ВВИА. В октябре 1947 года окончил адъюнктуру ВВИА, получив степень кандидата физико-математических наук. Зачислен преподавателем кафедры баллистики ВВИА и по совместительству – младшим научным сотрудником Института химической физики АН СССР.

С апреля 1948 года по апрель 1955 года работал в п/я 975 (ныне ВНИИЭФ) в должностях: младшего научного сотрудника (1948 г.), старшего научного сотрудника (1948-1951), начальника отдела (1951-1955), заместителя главного конструктора и научного руководителя (1955 г.). В июне 1953 году ему была присуждена степень доктора физико-математических наук.

С апреля 1955 года начал работать в п/я 0215 (ныне ВНИИТФ[2]). С апреля 1955 до августа 1960 года – заместитель научного руководителя и начальник теоретического сектора. С августа 1960 до своей кончины 27 декабря 1984 года – научный руководитель института.

В июле 1958 года избран членом-корреспондентом Отделения физико-математических наук АН СССР. С ноября 1968 года – действительный член АН СССР. Генерал-лейтенант-инженер ВВС СССР. Лауреат Ленинской (1958 г.), трёх Государственных (1949, 1951, 1953 гг.) премий, Герой Социалистического труда (1953 г.), АН СССР награждён золотой медалью им. М.В.Келдыша (1984 г.). В числе правительственных наград – пять орденов Ленина, золотая медаль «Серп и Молот», два ордена Трудового Красного Знамени, орден Октябрьской Революции. Делегат 23, 24, 25 съездов КПСС.

Альтшулер Лев Владимирович:

Доктор физико-математических наук, профессор. С 1947 по 1969 год работал во ВНИИЭФ. Лауреат Ленинской и трёх Государственных премий. Лауреат премии Американского физического общества.

На сверхсекретный объект, в своеобразный «затерянный мир» Юлия Борисовича Харитона, Евегения Ивановича Забабахина – кандидата физико-математических наук – в 1948 году привела счастливая случайность. В качестве адъюнкта Военно-воздушной академии им. Н.Е.Жуковского Евгений Иванович написал диссертацию, посвящённую сходящимся детонационным волнам. Диссертация попала на отзыв в Институт химической физики и очень заинтересовала Якова Борисовича Зельдовича и в ещё большей мере – сотрудников режимного отдела. «Где вы храните свои рукописи?» – строго спросили они Евгения Ивановича. «Дома, в ящике комода», – простодушно ответил он. Наступило тревожное молчание, молчание перед штормом. Шторм разразился и перебросил Забабахина из Москвы на объект, где не только рукописи, но и сам Евгений Иванович стали охраняться с нужной тщательностью. Это было замечательное приобретение и для Института \имеется в виду институт, ныне именуемый РФЯЦ-ВНИИЭФ (Прим. ред.)\, и для всего атомного проекта в целом. Очень скоро Евгений Иванович стал «главным газодинамиком объекта». Его вклад в разработку атомных зарядов трудно переоценить.

Обратимся к истории создания первой отечественной атомной бомбы… (см. стр. ??? – Сост.)

…Дальнейший прогресс в разработке атомных зарядов также происходил в тесном сотрудничестве теоретиков и экспериментаторов. В 1948 году Е.И.Забабахин мелом нарисовал мне на доске схему многокаскадного разгона пластинок и в 1951 году изложил её в отчете. В нём Е.И.Забабахин пишет, что предложенный им принцип одномерного разгона Л.В.Альшулер и его сотрудники (С.Б.Кормер, К.К.Крупников, Б.Н.Леденёв) применили в варианте имплозии. На модельных зарядах разработка новых схем была ими успешно завершена в июне 1952 года. После успешных полигонных испытаний в 1953 году двух ядерных зарядов, использующих каскадные схемы, за проявленную инициативу и активное участие в их разработке высокими правительственными наградами были отмечены Е.И.Забабахин и Л.В.Альтшулер. Конечно, меня это обрадовало, но и удивило… (См. стр. ???)… Солидарность учёных (В.А.Цукермана, Е.И.Забабахина, А.Д.Сахарова, Ю.Б.Харитона) позволила мне продолжить работу в институте и предохранила от других очень вероятных тяжёлых последствий. Хочу подчеркнуть, что Евгений Иванович Забабахин один из первых проявил принципиальность и бесстрашие, выступив на мою защиту перед сильными мира сего.

Почти современный облик атомные заряды приобрели в 60-е годы усилиями больших коллективов теоретиков, экспериментаторов и конструкторов при направляющем участии Е.И.Забабахина и Я.Б.Зельдовича.

Евгений Иванович Забабахин проявлял редкое сочетание блестящих знаний гидродинамики с талантом изобретателя. Его «голубой мечтой» являлось решение проблемы предельной, «неограниченной» кумуляции энергии. Известно, что на фронте сходящейся сферической ударной волны плотность энергии возрастает. Это явление, называемое обычно кумуляцией энергии, А.С.Козырев в 1947 году предложил использовать для возбуждения термоядерной реакции в центре сферического заряда взрывчатого вещества, инициируемого с поверхности. Задача оказалась чрезвычайно трудной из-за нарушения симметрии схождения ударных волн и конкурирующих процессов диссипации. Для её решения Забабахиным были предложены и под руководством А.С.Козырева испытаны различные варианты сферических автомодельных слоек. Иногда казалось, что решение проблемы близко, но, как линия горизонта, конечная цель оставалась недостижимой. Проблема неограниченной кумуляции, возможно, потребует открытия в физике высоких плотностей энергии новой главы.

Азарх Зинаида Матвеевна и Цукерман Вениамин Аронович:

Азарх З.М., работала во ВНИИЭФ с 1946 по 1983 г. в должности научного сотрудника. Цукерман В.А., доктор технических наук, профессор, с 1946 по 1993 г. работал во ВНИИЭФ, Лауреат Ленинской и трёх Государственных премий, Герой социалистического Труда, заслуженный изобретатель РСФСР.

\В основу статьи положены материалы из книги В.А.Цукермана и З.М.Азарх «Люди и взрывы», 1994, Арзамас-16, переработанные З.М.Азарх для этого сборника. (Прим. ред.)\.

В 1944 году, окончив с отличием Военно-воздушную академию им. Профессора Н.Е.Жуковского, Забабахин был зачислен в адъюнктуру академии. Руководитель его диссертации профессор Д.А.Вентцель предложил ему тему «Исследование процессов в сходящейся детонационной волне». Готовая диссертация была направлена в Институт химической физики АН СССР. Там она попала в руки Якова Борисовича Зельдовича, который сразу увидел, что работа вплотную примыкает к нашим задачам. Весной 1948 года капитан Забабахин приехал в институт \КБ-11\ и вскоре стал одним из сильнейших сотрудников теоретического отделения.

Очень велик его вклад в развитие вопросов прикладной ядерной физики и решении ряда научных задач, связанных с созданием различных типов ядерного оружия. В 1968 году он был избран действительным членом Академии наук СССР.

Через Евгения Ивановича на объект попал и другой адъюнкт академии им. Н.Е.Жуковского – Е.А.Негин. В 1949 и последующие годы часто можно было видеть обоих капитанов на велосипедах, следующих друг за другом. Тогда суммарный возраст будущих генералов не превышал 60 лет.

Работа занимала почти всё время, и досуга не оставалось, тем не менее в короткие часы отдыха энергия била ключом. Обычно такие встречи были вызваны производственными успехами. На выдумки и развлечения мы были неистощимы. Особенно активен в этом отношении был Я.Б.Зельдович. Своим энтузиазмом он заражал других. Хорошо запомнился один вечер.

(Ниже мы приводим более подробное описание этого замечательного эпизода в книге «Учёный, мечтатель, борец. Посвящается профессору В.А. Цукерману», Саров, 2006. Стр. 80-81. – Сост.)

З.М. Азарх, «Водяные пистолеты»:

«Скорее всего, это было зимой - в конце 1957 или в начале 1958 г. в Сарове… Юлий Борисович Харитон решил устроить у себя дома, как он сказал, «небольшой сабантуйчик»… Приехали гости: Игорь Васильевич Курчатов (он уже тогда ходил с тро­стью), Евгений Иванович Забабахин, Яков Борисович Зельдович, Николай Леони­дович Духов, Алексей Константинович Бессарабенко с женой Александрой Алек­сандровной. Пришли рядом живущие Евгений Аркадьевич Негин с женой Валентиной Романовной. На большом столе для игры в пинг-понг организовали ужин. После взаимных приветствий все расселись, и началось одно из самых веселых застолий, на которых мне приходилось бывать. Остроумные тосты, шутки, легкая пикировка... Да как же могло быть иначе, когда тамадой был лучший острослов города - Яков Борисович… Юлий Борисович сказал:: "Я вам, дорогие гости, приготовил интересную игрушку, она вам понравится". С этими словами он принес из соседней комнаты небольшой ящичек, открыл его и вынул два или три пистолета несколько большего размера, чем обычные. "Эти водяные пистолеты на днях прибыли из Ливана в подарок моему зятю Юрию Николаевичу (Семенову). Транзитом они остановились у меня. Можно пока ими воспользоваться".

Яков Борисович первым выскочил из-за стола, зарядил пистолет водой, повер­тел немного в руках, и тонкая струйка воды заскользила по шторам, едва задевая сидящих. Мужчины быстро встали, начали рассматривать пистолеты и упражнять­ся в стрельбе из них. Игорь Васильевич вместе со всеми перешел в соседнюю ком­нату, ему вручили пистолет, и Евгений Иванович показал, как надо с ним обращать­ся. Все страшно развеселились, смеялись, прятались друг от друга и от струек воды. Зельдович вообще спрятался за штору и оттуда целился в своих друзей. Вениамин Аронович сунул мне в руки кинокамеру и воскликнул: "Что же ты теряешь такие дивные кадры. Не робей, снимай скорее, все должно получиться отлично!"

Заработала кинокамера, я ловила наиболее живые и веселые моменты. Осо­бенно хорош был Игорь Васильевич! Он так смеялся, был таким оживленным, гла­за светились радостью. Все ученые мужи, маститые академики превратились в веселых мальчишек. А я все снимала и снимала. Кадры, действительно, были на редкость замечательные. У Юлия Борисовича тоже была кинокамера, он давно ув­лекался киносъемкой. Но она была более сложной в обращении, а кроме того, Харитон, с большим удовольствием участвовал в общей "перестрелке"...».

…Никто не знает, как и почему музыка, даже такая несовершенная, как подобранная по слуху, имеет огромное влияние на человека. Это влияние я \В.А.Цукерман (Прим. ред.)\ обнаружил ещё в детские годы. Потом сама по себе возникла идея – приписывать друзьям определенные мелодии. Академик Е.И.Забабахин ассоциировался с «Лунной сонатой» Бетховена и песней военных лет «Эх, дороги…». Когда он бывал у нас, то обычно садился к инструменту и исполнял на слух одно из этих произведений…

Бриш Аркадий Адамович:

Доктор технических наук, профессор. Работал во ВНИИЭФ с 1947 по 1955 г. С 1955 года – Главный конструктор, а с 1997 года по настоящее время Почетный научный руководитель ВНИИА[3]. Лауреат Ленинской и Государственной премий, Герой Социалистического Труда.

Среди учёных нашей страны, внесших наибольший вклад в теорию ядерного взрыва и создание ядерного оружия, Е.И.Забабахин занимает особое место. Он был привлечён к работе в КБ-11 (ныне ВНИИЭФ) уже на первом этапе создания ядерного заряда по инициативе Я.Б.Зельдовича и Ю.Б.Харитона.

Я впервые встретился и познакомился с Евгением Ивановичем весной 1948 года в Саровской гостинице, где мы тогда жили. Стройный, подтянутый капитан сразу же вызвал симпатию, и мы часто общались с ним по вечерам вместе с К.К.Крупниковым и С.Б.Кормером, которые также проживали в гостинице.

Мы считались старожилами, так как работали в КБ-11 с середины 1947 года. Как-то летним вечером, когда мы с женой уже жили в финском домике, он пришёл с только что приехавшей Верой Михайловной, чтобы познакомить нас. У нас сразу же установились дружественные отношения.

Постепенно завязывались тесные служебные отношения. Е.И.Забабахин сразу же зарекомендовал себя сложившимся учёным и занял ведущее место среди теоретиков. Мы обсуждали с Евгением Ивановичем открытое в конце 1947 года мной, В.А.Цукерманом и М.С.Тарасовым явление высокой электропроводности продуктов взрыва и диэлектриков под давлением сильных ударных волн и другие электрические явления при взрыве. Евгений Иванович не исключал, что наблюдаемое явление представляет собой «металлизацию» диэлектриков при давлении порядка миллиона атмосфер. Теория этого не исключает, только не ясно, при какой степени сжатия это явление должно наступить.

Активные контакты с Евгением Ивановичем начались в конце 1948 года. Е.К.Завойский выступил с результатами экспериментального определения скорости продуктов взрыва при помощи электромагнитной методики, при этом скорость продуктов взрыва была существенно меньше, чем использованная в расчётах по первому атомному заряду.

Необходимо учесть, что до срока первого атомного взрыва оставалось около 8 месяцев.

В отделе В.А.Цукермана совместно с отделом Л.В.Альтшулера уже в ноябре 1948 года были налажены опыты по определению скорости продуктов взрыва при помощи электромагнитной методики с использованием П-образного датчика, предложенного Е.К.Завойским.

По ходу проводимых экспериментов регулярно велись обсуждения, в которых принимали участие, кроме В.А.Цукермана, Л.В.Альтшулера и меня, Ю.Б.Харитон, К.И.Щёлкин, Я.Б.Зельдович, Д.А.Франк-Каменецкий, Е.И.Забабахин, а также П.М.Зернов.

Изредка приходил Е.К.Завойский. Вскоре нам стали ясны причины занижения скорости продуктов взрыва в опытах Е.К.Завойского – это материал и размеры датчика, высокая электропроводность продуктов взрыва.

Нужно отметить, что вскоре все учёные, кроме Е.К.Завойского, усомнились в результатах его опытов, и Е.И.Забабахин сразу же занял правильную позицию.

В результате был выпущен отчёт «Измерение массовой скорости продуктов взрыва ТГ 50/50 электромагнитным методом», авторы А.А.Бриш, А.П.Баканов, М.С.Тарасов, В.А.Цукерман, с грифом «совершенно секретно, особая папка». Отчёт был рассекречен в 1966 году.

После успешных испытаний в 1951 году атомного заряда, разработанного по новой схеме, предложенной в 1949 году Л.В.Альтшулером, Е.И.Забабахиным, Я.Б.Зельдовичем и К.К.Крупниковым, продолжались дальнейшие работы по созданию новых атомных зарядов.

В это время в отделе В.А.Цукермана уже имелись первые успехи по созданию нейтронного источника на основе малогабаритной нейтронной трубки. Е.И.Забабахин сразу же активно поддержал необходимость разработки внешнего нейтронного источника и провёл расчёты, показывающие возможность существенного увеличения эффективности атомного взрыва. В 1954 году на Семипалатинском полигоне были проведены испытания двух разных атомных зарядов с применением нового способа нейтронного инициирования.

Основные исходные данные для испытаний готовил Е.И.Забабахин совместно с Я.Б.Зельдовичем и В.П.Феодоритовым. Они были получены так точно, что в обоих испытаниях были получены максимальные результаты. После переезда в 1955 году на Урал Евгений Иванович продолжает проявлять интерес к различным способам нейтронного инициирования. Развитие этих работ было осложнено ошибочным мнением некоторых учёных и конструкторов о сложности и отсутствии перспектив совершенствования испытанного внешнего нейтронного источника. После наших неоднократных встреч Евгений Иванович поверил в возможности существенного (в десятки раз) уменьшения веса и габаритов системы и обеспечения новых требований по стойкости. Наше плодотворное сотрудничество по этой работе продолжалось долгие годы.

С первых лет работы в Арзамасе-16 для ведущих сотрудников, проводящих эксперименты по исследованию явлений при взрыве, была организована учёба по избранным теоретическим вопросам термодинамики и газодинамики. Лекции читали Д.А.Франк-Каменецкий, Я.Б.Зельдович и Е.И.Забабахин. Евгений Иванович блестяще прочёл курс по сходящимся сферическим взрывам. Кроме лекций, он предоставил конспект своих лекций, которыми мы все пользовались. В числе слушателей были А.Д.Захаренков, Б.Н.Леденёв, Г.А.Цырков, К.К.Крупников, С.Б.Кормер, И.Ш.Модель. Забабахин отличался чёткостью постановки вопросов. Его выступления и доклады, а также статьи, на мой взгляд, по доходчивости и чёткости можно сравнить только с блестящими выступлениями Я.Б.Зельдовича. Примером чёткости изложения является статья Е.И.Забабахина «Кумуляция энергии и её границы», опубликованная в журнале «Успехи физических наук» в 1965 г. (том 85, вып. 4), где на неполных шести страницах изложено состояние сложного вопроса о кумуляции энергии.

Многие сотрудники увлекались спортом. Среди них были И.Е.Тамм, Я.Б.Зельдович, А.Д.Захаренков и другие. Я ещё с довоенных времён увлекался лыжами, почти профессионально ими занимался, участвовал в соревнованиях. Но не имел таких высоких результатов, которых достигал Евгений Иванович. А ведь известно, что высокий результат в лыжном спорте достигается не только владением техникой и физической подготовкой, но и определёнными чертами характера, в первую очередь настойчивостью и умением находить у себя силы, когда кажется, что их у тебя уже нет. Евгений Иванович обладал характером бойца, необходимым не только в спорте, но и в науке.

Евгений Иванович был обаятельным человеком. Он и его жена Вера Михайловна были очень гостеприимны. Однажды летом, когда я приехал в командировку в Челябинск-70, он посвятил мне целый день. На его моторной лодке мы объехали любимые места Евгения Ивановича, побывали на островах, где обнаружили много грибов. У меня сохранились снимки этого незабываемого путешествия и грибной охоты с Евгением Ивановичем.

Велика заслуга Е.И.Забабахина в становлении на Урале института, ныне именуемого Российским федеральным ядерным центром. Мы знаем, какой громадный труд вложил в это дело Е.И.Забабахин в содружестве с Георгием Павловичем Ломинским. Коллектив института всегда находится в поисках новых оригинальных путей создания изделий и их успешного внедрения.

Крупников Константин Константинович

Кандидат физико-математических наук, с 1947 по 1955 г. работал во ВНИИЭФ, с 1955 по 2006 гг. - во ВНИИТФ. Лауреат Ленинской и двух Государственных премий.

В Арзамасе-16 я работал с июля 1947 года в отделе В.А.Цукермана. Собственно, Цукерман и пригласил меня на работу «неизвестно куда»… (см. стр. ??? – Сост.) Примерно через год меня перевели в отдел Л.В.Альтшулера.

Евгений Иванович был теоретиком и работал в отделе Я.Б.Зельдовича. А Зельдович тесно контактировал с отделом Альтшулера. Поэтому к нам часто приходил он и его сотрудники – и Забабахин, и Гандельман, и Феодоритов, и Попов. Забабахин был тогда в звании капитана – скромный, немногословный, чётко формулирующий мысли. Это – его характерные черты как теоретика, исследователя. Умение отделить второстепенные вопросы от главных и, выделив главные, упростить тем самым решение задачи. Контактировать с ним было очень легко.

Здесь, в Челябинске-70, мы встречались уже чаще. В течение лет двадцати он был председателем экзаменационной комиссии по вступительным и кандидатским экзаменам. А я был членом комиссии. Забабахин не любил, когда человек, желая показать свою учёность, начинал применять громоздкий математический аппарат, не понимая на самом деле, что стоит за этим аппаратом и за вопросами, которые этим аппаратом описываются, какова их физическая сущность. Заметив это, он обычно просил раскрыть вопрос в более упрощённой постановке, например, вместо трёхмерного случая рассмотреть одномерный.

Забабахин принимал экзамен по-доброму. Евгению Ивановичу было ясно, понимает человек суть дела или нет, и он всегда старался помочь при ответах, объясняя неясные места. Он замечал малейшие неточности, некорректность, несоблюдение размерностей или потерю знаков или коэффициентов – за этим он очень внимательно следил. При этом Евгений Иванович не чурался черновой работы. Он, как председатель экзаменационной комиссии, поручал нам составлять некоторые задачи и вопросы и составлял их сам. И более того, черновик не отдавал кому-то переписывать начисто, а сам вырезал листочки и писал билеты, причём несколько экземпляров: один из них себе оставлял и один передавал мне. Может быть, со стороны это покажется лишней тратой времени, но он был очень щепетильный человек.

Он не любил «шапкозакидательских» ответов. Вот экзаменуемый нарисовал кривую, выходящую из начала координат. Допустим, она должна иметь горизонтальную касательную в начале. А человек лихо – раз! – и нарисовал. «Подождите, подождите, а как она у вас идёт? Нарисуйте её в увеличенном масштабе в начале координат». Если человек не понимает и нарисует её не так, Евгений Иванович тут же разъяснит его ошибку. Мы, члены комиссии, зачастую более строго относились к оценкам, чем Забабахин. Нам приходилось его убеждать, что надо поставить более низкую оценку. «Нет, посмотрите, как он хорошо объяснил». А, оказывается, это Евгений Иванович всё объяснил, а тот повторял за ним.

Он не подавлял экзаменуемых и, может быть, у него была мысль, что не обязательно человек должен знать газодинамику так, как он.

В вопросах газодинамики, да пожалуй, и во многих вопросах общей физики, равных ему в институте не было.

Инициатором работ по алмазной тематике в нашем институте был именно Евгений Иванович. Он поручил нам заняться этим и постоянно интересовался результатами, которые мы получали.

В отличие от К.И.Щёлкина, который интересовался всеми вопросами, Евгений Иванович вопросами производства, насколько мне известно, очень глубоко не занимался. Считал, что это дело специалистов.

Е.И.Забабахин любил различные загадки, сюрпризы. Вот один случай. Тогда Забабахины ещё жили на 21 площадке[4]. Мы с женой приехали к ним домой. Он показывает нам камушек:

- Знаете, что это такое?

- Нет, не знаем.

Он проткнул его гвоздём и стал нагревать на газовой плитке. Камень нагрелся и раздулся, стал толще раз в пять-десять. «Возьмите его руками». Мы с женой говорим: «Что вы, раскалённую вещь – и руками?!» Он раз – и берёт его.

Этот материал – вермикулит – раздуваясь становится пористым. Теплопроводность его становится очень маленькой, и его можно даже взять руками, хотя он совершенно красный, и вы некоторое время можете его держать. Тогда он просто поразил нас этим вермикулитом.

Евгений Иванович любил доводить любой вопрос до ясности. Не любил многословия. Выражение, которое я неоднократно слышал от него: «А какой же сухой остаток?» Яркий пример такого отношения к делу – его книжка по газодинамике или сборник лекций \Имеется в виду книга Е.И.Забабахина «Некоторые вопросы газодинамики взрыва.» (Прим. ред.)\. Если их быстро прочитать – кажется, всё очень просто и понятно. А на самом деле там большой, глубокий смысл. Он умел просто изложить сложные вещи. У Евгения Ивановича очень точный краткий язык, всё разложено по полочкам. Он умел довести вопрос до «прозрачности», до «сухого остатка».

Обычно руководители направляли отчёты просто для ознакомления, например, «т. Крупникову», а Евгений Иванович, направляя отчёты, делал пометочки: обратите внимание на то-то и то-то, почему, на ваш взгляд, то-то и то-то, правильно ли это? Он как будто беседовал с вами, давал вам задание.

Забабахин не любил растранжиривания рабочего времени. Последний день перед праздниками по-настоящему никто не работает. А он всегда в такой день устраивал либо семинар, либо совещание, считая его нормальным рабочим днём.

Наверное, он не всегда придавал значение, опубликован результат или нет. Ещё во ВНИИЭФ я сделал опыты по ударному сжатию ваты. Я.Б.Зельдович высказал в своё время, а Евгений Иванович развил эту идею, что сильно пористый материал, если его быстро, ударно сжимать, плохо сжимается. Причём чем большее давление вы прилагаете, тем меньше он может сжиматься. Это было чисто теоретическое представление. А мне пришлось году в 1949 проводить опыты с ватой. И вата, действительно, очень плохо сжалась, хотя давления были большие. Я помню, Евгения Ивановича очень поразил этот результат, и он в одной из своих книг написал, что первые опыты с ватой сделал Крупников. Хотя я нигде не публиковал результаты опытов, ни в отчётах, ни в статьях, только на каком-то семинаре рассказал, а он запомнил.

У него была способность удивляться – это хорошее качество. Оно обычно присуще детям. Я где-то прочитал, что если человек сохранит эту способность, то он всегда будет человеком творческим. Евгений Иванович всю жизнь сохранял это качество – удивляться.

Крупникова Валентина Петровна

Научный сотрудник. Работала во ВНИИЭФ с 1950 года, во ВНИИТФ – с 1955 г. по 2000 г.

В Арзамас-16 я приехала в 1950 году к мужу, К.К.Крупникову, который работал там уже 3 года. Начала работать в отделе Л.В.Альтшулера, а вечерами посещала группу изучения английского языка. Там я познакомилась и подружилась с Валентиной Романовной Негиной – давнишней подругой семьи Забабахиных. С тех пор я хорошо знаю Веру Михайловну – жену Евгения Ивановича – и дружу с ней. В те годы в Арзамасе-16 была удивительно тёплая атмосфера: люди умели и хотели общаться не только по работе, но и дома. В 1955 году, когда образовался новый институт на Урале, семья Забабахиных переехала туда и поселилась на так называемой 21 площадке.

Когда мы приезжали к Забабахиным, первое впечатление было – это дом «открытых дверей». Коттедж всегда был полон и детьми, и взрослыми. Казалось, все спортивные принадлежности любых видов спорта были в этом доме. Евгений Иванович предлагал и детям и взрослым воспользоваться этим инвентарём. Зимой катались на лыжах, и обычных, и горных. Летом – на лодках, велосипедах. Ранней весной, когда вода была ещё очень холодной, первыми начинали купаться дети Забабахиных – и Игорь, и Саша, и Коля. Худющие и загорелые, допоздна они бегали полуодетые.

В доме царила доброжелательная атмосфера, и хозяева и гости садились за стол, Евегений Иванович приветливо обращался к каждому. Семья была очень дружной, и, конечно, у Веры Михайловны было много забот – всех накормить, а за стол обычно садилось человек пятнадцать-двадцать, и чтоб в доме был полный порядок. При этом всё делалось легко, без особых усилий, казалось, что всё это не представляет больших затрат энергии.

Всё в доме Забабахиных было подчинено удобству в жизни всех членов семьи. Девизом было: «Вещи для меня, а не я для вещей».

Евгений Иванович, несмотря на большую загруженность, много времени уделял своим детям. Заходя к Забабахиным, можно было видеть, как Игорь или Саша стояли у доски и решали задачки, а Евгений Иванович терпеливо объяснял им что-либо из того, что они решали. Евгений Иванович вместе с ребятами строил «катамараны», на которых с удовольствием катались все желающие. Возились и сами собирали мотовелосипеды.

Мне кажется, он вообще не брал отпуск. Только в последние годы по настоянию врачей Евгений Иванович с Верой Михайловной ездили в местные санатории отдохнуть.

Часто Вера Михайловна с Евгением Ивановичем ездили в лес, где Вера Михайловна собирала грибы. Она набирала много отборных грибов, особенно в «грибной» год, чистила их и звонила: «Хотите грибов?» - Ещё бы, конечно! И мы получали целую корзину великолепных грибов. Несколько раз Евгений Иванович дарил мне в феврале «корягу» из лиственницы, которая, стоя в воде, к 8-му Марта покрывалась зелёным пушком – это было очень красиво. Евгений Иванович увлекался изготовлением поделок из чаги. У меня до сих пор сохранились две вещицы, которые он мне подарил на мой день рождения.

Евгений Иванович очень любил животных, всегда в доме были кошки и собаки. До сих пор живёт в семье Забабахиных любимый ирландский сеттер Дина.

Эту семью отличало умение дружить. Наш сын Костя постоянно пропадал в доме Забабахиных, и до сих пор сохранилась между ними дружба. А теперь, когда подросли наши внуки, Костя и Федя, и внучка Женя, и внук Евгения Ивановича Илюша, дружба продолжается уже между ними.

1995 г.

***

И.Е. Забабахин

Детские годы

При подготовке данной книги мне дали прочитать некоторые материалы о моём папе. Они неожиданно послужили катализатором к воспоминаниям таких далеких эпизодов, которые, казалось бы, забыты навсегда. Приведу некоторые фрагменты, не вошедшие в рассказы других авторов.

Мне запомнились слова представителя военной приемки во ВНИИТФ, сказанные им на поминках после похорон папы и точно выражающие отношение к нему всех, кто его знал. "Евгений Иванович был человек по сути гражданский, но ни одному старшине в армии не удается добиться такого добросовестного и дисциплинированного исполнения своих распоряжений". Главное качество папы, как научного руководителя – авторитет – проявлялось и в семье, где он был общим центром притяжения. С ним было легко общаться, но когда требовалось решение, папа принимал его волевым образом, сопровождая схожим шутливым комментарием о старшине и дисциплине. А такое случалось, например, во время семейных автомобильных поездок по Уралу. Уже смеркается, пора вставать на ночлег, а единодушия в экипаже нет. Папина команда "Стоп" смягчалась справедливым рассуждением, что идеального места – сухого, тёплого, живописного и с чистым ручьём – не бывает.

Почти в любую погоду проводить воскресенье, сидя дома, было не принято. Обязательно уезжали либо недалеко по соседству, либо в более серьезные "кругосветки" на все выходные с ночёвками. Автомобильные поездки любили все – и взрослые, и дети, и животные (с нами всегда ездили наши собаки). Старались ездить в новые места, или в понравившиеся кому-то. Автомобильные поездки по Уралу и окрестностям предпринимались регулярно, обычно в компании с Бунатянами, Аврориными, Феоктистовыми, Голиковыми. Большой проблемой до начала 1970-х бывало просто заправиться бензином в глухих местах. Заправочных станций в нынешнем понимании не существовало, и приходилось обращаться в какие-то МТС, пуская в ход смекалку. МТС назывались машинно-тракторные станции, имевшие у себя трактора, комбайны и желанные грузовики, тогда работавшие на бензине. Главную роль снабженца мастерски исполнял общительный Армен Айкович Бунатян, а папа, специально надевавший на мятый пиджак Звезду героя Соцтруда, молча соответствовал.

Папа, в нарушение правил, научил меня шестилетнего водить автомобиль. Я тогда еще не доставал до педалей “Победы” и управлял, сидя у него на коленях. С того момента по сельским пустынным дорогам мне разрешали ездить регулярно и часто, до 18 лет, – без шоферских прав, после – на законных основаниях и уже везде. Папа не ревновал к рулю и спокойно, даже с удовольствием, сидел справа, рассматривая окрестности, пока рулили мама и, позже, подросшие дети. Среди детей соперничества тоже не помню.

Однажды родители взяли меня и сестру (нам с Сашей было годика 3-4, а Коля остался дома) в сплав на байдарках по речке Керженцу и затем по Волге, в которую она впадает. С нами пошли Бунатяны. Запомнился драматический момент, когда посередине широко разлившейся Волги байдарки попали в сильный шквал, а мы – дети – в то время ещё и плавать не умели. Позже, когда переехали на Урал, родители брали нас троих сплавляться на байдарках по реке Уфе, куда полдня добирались на автомобиле по неровным горным дорожкам.

Из жизни на Урале вспоминаю традиционные весенние выезды на южную сторону Вишневых гор – там раньше всего наступала весна, что особенно ценилось в прохладном уральском климате. Инициатором, естественно, был папа. Вообще Вишневые горы – неотъемлемая сторона нашей жизни. Они были освоены с самого начала пребывания на Урале, что было предопределенной неизбежностью, поскольку еще в студенческие годы папа увлекался лыжами, альпинизмом, бывал на горах Кавказа. Зимой мы совершали лыжные траверсы километров по шесть вдоль Вишневогорского хребта в глубоком снегу. Ослабших детей папа тащил на веревке. По правде сказать, у нас тогда такие утомительные путешествия восторга не вызывали, что папу искренне удивляло и расстраивало.

Принуждения к занятиям утренней зарядкой не было, но во дворе дома папа соорудил качели, турник и кольца. Спортивные снаряды не пустовали, хотя по некоторым видам упражнений мы так и не смогли достичь уровня подготовки папы – например "подъём разгибом" на турнике. Дома у нас стоял стол для пинг-понга, который регулярно использовался по прямому назначению и реже как обеденный стол на большую компанию. На 21-ю площадку игра, полагаю, перекочевала из Сарова, как она возникла там – затрудняюсь сказать. Сам папа играл в пинг-понг неплохо.

Близость дома к озеру использовалась на сто процентов. Папа научил нас плавать. Позже был построен двухметровой высоты мостик для прыжков в воду, с которого мы регулярно ныряли. Естественно, им пользовались и другие.

В то далекое время, приезжая в командировку, к нам домой заходил Я.Б.Зельдович, были дружеские отношения с которым у папы сложились еще в Сарове и позже сохранились в виде регулярной переписки. Не знаю, кому из двоих пришла идея, но однажды был сделан и испытан буксируемый за нашей моторкой акваплан (прообраз водных лыж). Он представлял собой квадрат метрового размера, сбитый из досок и покрытый линолеумом. Обычно на акваплане находился Зельдович, в моторке – папа. Позже, когда в магазинах Москвы появились в продаже водные лыжи, они немедленно были привезены на 21-ю площадку и освоены всеми без исключения членами семьи. Мы, дети, в то время были в весе пера, поэтому моторка без труда нас вытягивала на глиссирование (иногда парой). А при старте с низкого наклонного мостка, плавно уходившего под воду, можно было прокатиться на водных лыжах и завершить круг, умело затормозив на том же мостке и замочив только ноги до колен. Младший Коля освоил водные лыжи, еще даже не научившись плавать, и в целях безопасности на него надевали детский резиновый спасательный круг. Позже освоили монолыжу, установив дополнительное крепление для второй ноги на одной из лыж.

Зимой были коньки и лыжи. Изредка замерзшее озеро какое-то время оставалось не засыпано снегом, и мы на коньках с зонтиками вместо парусов уезжали на километры от дома. Будучи в командировке в Москве, папа купил первые горные лыжи в комиссионном магазине. Сразу начались регулярные походы на Вишневую гору, сначала пешие, через озеро Сунгуль, потом на машине до подножия горы, освоение горных лыжных спусков. Занятие утомительное, поскольку подниматься в гору приходилось пешком, без подъемников и обычно за день удавалось спуститься только один раз. Сегодня горные лыжи по комфорту просто не сопоставимы с тем временем.

Детей в семье не то, чтобы выгоняли на улицу, но уж точно дома не удерживали. В детстве мы перепробовали все возможные виды транспорта и способы передвижения – от подводного (охота с маской, ластами и острогой на мелкую рыбешку) до воздушного (дельтаплан). Надо ли говорить, что инициатором выступал, конечно, папа. У нас в семье долго были мопеды, что повелось с начала пятидесятых годов, когда папа из командировки на Семипалатинский полигон привез велосипедный мотор "Днепр". Он был установлен на папин велосипед, и впоследствии мы с папой путешествовали по окрестностям Сарова: он на основном сидении, я – на специально сделанном и укреплённом на раме. Однажды я в пятилетнем возрасте угнал тот велосипед из сарая, запустил мотор и гонял по улицам. Наказания не последовало.

Позже велосипедно-мопедная традиция сохранилась и развилась (интерес к технике всегда был и поощрялся) и мы со сверстниками, гоняя по улицам, как я сейчас понимаю, доставляли другим неприятности своей трескотней. На счастье местных жителей мопеды большей частью требовали ремонта, который мы могли делать уже с закрытыми глазами благодаря постоянной практике. То же можно сказать и о лодочных моторах, особенно “Москва”, которые были скопированы с американского “Джонсона” и форсированы, что значительно сократило срок службы.

Может быть, отчасти по причине перманентной необходимости ремонта различной техники в доме возникла столярно-слесарно-токарная мастерская с большим набором инструментов. Как нас учил папа: перед работой никогда не жалей времени для подготовки инструмента (говорилось проще: не жалей инструмента). Поэтому в доме всегда были наточены кухонные ножи, исправны замки, краны и выключатели – весь мелкий ремонт производился самостоятельно. Эта традиция и мастерская сохраняются и сегодня.

В доме были и деликатные научные приборы: микроскоп, телескоп и конечно бинокль, который всегда брали в поездки. С самого юного возраста помню, как впервые увидел человеческий волос размером с бревно, гигантскую блоху, рассмотрел кратеры на Луне и Сатурн с его кольцами.

Исходя из несложного рассуждения “все должно быть удобно и практично”, папа лично привинтил вешалки для верхней одежды снаружи одёжных шкафов, что естественно упрощало использование их, но вызывало недоумение гостей. Не поворачивается язык назвать это пустым или показным чудачеством.

У папы в кармане всегда лежал перочинный нож, острый как бритва. В его руках он был универсальным инструментом, полезным в самых различных ситуациях. Им он мог, например, красиво и виртуозно заточить карандаш, на что не способна ни одна точилка. Естественно, мы этому научились и тоже носили с собой ножи.

Увлекаясь каким-то занятием, не имеющим отношения к работе (то, что сегодня назвали бы хобби) папа доводил исполнение до уровня искусства – будь то изготовление "ветряков"-флюгеров с воздушными винтами очень высокого качества, изящные поделки из капов (наростов на стволе дерева), упражнения по намыванию золота.

Уважая мастерство в любом качестве, папа не раз приводил в пример историю, кажется, рассказанную К.И.Щелкиным. Речь шла об одном старике-крестьянине, всю жизнь занимавшимся выращиванием яблок. Когда яблоки были собраны и упакованы в ящики, он делал медленный обход, во время которого иногда останавливался и указывал на какой-нибудь ящик. Ящик вскрывали, и в нем оказывалось подгнившее яблоко. Старик затруднялся сказать, каким образом он определяет брак, скорее всего это было чрезвычайно развитое обоняние – своего рода высший дегустационный профессионализм. Другую историю приписывают В.Ф.Гречишникову, который славился чертежными способностями, и однажды на пари аккуратно и без помарок выполнил чертеж с руками испачканными машинным маслом.

Помню, папа рассказывал один эпизод времен войны, когда ему удалось рассмотреть вблизи сбитый, но хорошо сохранившийся немецкий бомбардировщик. С оттенком сожаления и некоторой зависти он рассказывал об удобстве рабочего места пилота, аккуратно выполненных приборах, рукоятках и тумблерах. Сравнение было не в нашу пользу, а он в этом разбирался, поскольку какое-то время служил на аэродроме в Прибалтике.

В доме всегда находилось охотничье оружие, и мы задолго до совершеннолетия умели и могли с ним свободно обращаться, безукоризненно соблюдая технику безопасности – не направлять на человека, не оставлять заряженным, вовремя чистить и т. п. Этим объясняется отсутствие несчастных случаев. Папа сам был охотником и приобщил к этому сыновей с малого возраста. Видимо, желая как-то узаконить фактическое состояние дел, он обратился к главе местного общества охотников с просьбой выдать нам (детям) разрешения на охоту, но получил только устное разрешение на то, чтобы мы (дети) могли бы носить подстреленную папой дичь. Папа был разочарован таким непониманием (мы к тому времени уже давно умели стрелять и самостоятельно охотились), хотя никак не изменил своего отношения к тому человеку – охотнику, хорошо знавшему и любившему природу.

Если стрельба из охотничьих ружей могла быть только на охоте, то пневматические ружья (духовики) были в полном нашем распоряжении круглосуточно. Стреляли по всем мишеням, кроме живых существ, естественно соблюдая правила безопасности. В том числе и по бумажным самолетикам. Один из нас пускал самолетик с вершины холма, а стрелок должен был его подбить. Самолетики были добротные и даже простреленные навылет продолжали лететь. Стреляя в детской комнате дома на 21-й площадке, на стенах оставляли отметины от пуль. Это не возбранялось, поскольку папа понимал, что для мальчишек нет большего удовольствия.

Также, можно сказать, поощрялась и ракетно-взрывная деятельность. Некоторые схемы ракет, подсказанные папой ("хвосты", которые сейчас продаются повсюду), отличающиеся простотой изготовления и запуска, нам известны давно.

В детстве я искренне был убеждён, что папа знает всё. Во всяком случае, на свои вопросы я почти всегда получал исчерпывающие ответы. И с его уходом я остро ощущаю нехватку общения, часто ловлю себя на том, что мысленно советуюсь с ним, стараюсь угадать его оценки. Теперь я горестно понимаю, что наши самые обычные, казалось бы, разговоры не были пустыми, всегда оставался полезный "сухой остаток". Им могла быть занимательная информация вроде самого длинного слова, (название болезни легких из 43 букв – пневмоноультрамикроскопиксиликовольконгосис), или значения числа "пи" до 10 знаков и числа "е" до 20 знаков, которые я с детства помню наизусть. Для сложных вопросов использовалась БСЭ, Большая советская энциклопедия.

Однажды семейство Птицыных, известных "собачников", подарило семье Забабахиных щенка своей собаки-сеттера. Подарок был обыгран на каком-то междусобойчике. Был придуман и вывешен на стену шутливый кроссворд, в котором фамилия "Птицына" была зашифрована как "жена хозяина матери собаки жены академика".

Своим высшим образованием я обязан исключительно папе, не жалевшим своего времени на дотошную подготовку и объяснения по физике и математике. Я не вполне оправдал его надежд, провалившись в МГУ, но все-таки поступил в МИФИ при конкурсе более 10 человек на место. Много позже я узнал, что папа в связи с особыми заслугами имел право на зачисление своих детей в любой ВУЗ вне конкурса, но такой льготой, как и рядом других, он никогда не пользовался. Натаскивание продолжалось и в течение всей учебы, правда, не регулярно, поскольку мы жили в разных городах. Уже начав работать после окончания института, я понял, что мои знания в области естественных наук есть в основном результат домашнего образования, а учеба в ВУЗе прибавила мало.

Общеизвестно умение папы при обсуждении выделять главное и прекрасно иллюстрировать изложение материала графиками. Графики выполнялись аккуратно и ясно показывали суть вопроса, иногда подобных наглядных пояснений папа требовал от других. Небрежности, вроде отсутствия обозначения координатных осей, не допускались. Отсюда его знаменитая фраза “А что по осям?”, вошедшая в поговорку, которая впоследствии была выгравирована на шутливой медали, преподнесенной папе не помню по какому случаю.

Папа избегал длинных формулировок, если они не добавляют смысла, ему резали слух такие выражения как "опытно-экспериментальный" (опыт и эксперимент – одно и то же). Представляю, сколь неприязненную реакцию вызвала бы у него аббревиатура АвтоВАЗ. В то же время его стиль письма был вполне литературным, далеким от "телеграфного изложения".

Папа никогда не употреблял ненормативную лексику, сальных выражений и крайне отрицательно относился к ним, слыша от других. Окружающие это усвоили и всегда держались в рамках приличий, хотя в своем кругу и подшучивали. Во всяком случае, в семье крепкие выражения не употреблялись.

Малейшей высокопарности и напыщенности на службе и, тем более, в семье папа не переносил. Один сотрудник теоретического отделения, эксплуатируя модный в то время газетный лозунг, предварил свой научный отчет эпиграфом "Экономика должна быть экономной!". Последовал совет на следующих отчетах писать "Пролетарии всех стран соединяйтесь!". Я, например, никогда не слышал от папы выражений типа "Государство тебе дало...", "Партия нас учит...", "Ты должен быть патриотом" и т. д.

Будучи прекрасным специалистом в своей области науки и сознавая это, папа не допускал высокомерного и пренебрежительного отношения к другим областям. Однажды на предварительном обсуждении содержания некоей кандидатской диссертации, представленной по разделу физико-математических наук, что негласно считалось престижным, стал ясен её недостаточный уровень. Кто-то предложил перевести её "хотя бы в раздел технических наук". Папа возмутился: "А если и так не получится, то сделаем кандидатом химических наук, уж вроде ниже некуда, что ли?"

В доме часто бывали Николай Андреевич Голиков с женой, с которым папа был знаком можно сказать с детства, когда жили рядом в подмосковном поселке Баковка. И что характерно, дружеские отношения в нерабочей обстановке не переносились на служебную, где они всегда были только на "вы". Он вообще почти ни с кем не был на ты (на работе, по моему, только со мной), показывая равную уважительность ко всем, считая, что это идет на пользу дела.

Несмотря на научный авторитет, папа не был что называется "пробивным" человеком, мог растеряться в житейской ситуации, поэтому ответственность за семейный быт лежала на маме. Все члены семьи, не вполне отдавая себе отчёт, кому они обязаны, были вовремя накормлены, одеты, собраны в школу и на работу. До недавнего времени мама (Вера Михайловна) вставала около 5 часов утра, накрывала на стол и отправляла всех, затем немного отдыхала или возилась в огороде, не удивляясь встретить на обед и ужин немалую ораву. Около 9 часов вечера мама обычно, несмотря на почти ежедневных гостей, по-доброму желала всем спокойной ночи и, никого не выгоняя, уходила спать. При всех домашних заботах мама выкраивала время на свое любимое занятие – сбор грибов, в чём она была признанным чемпионом среди друзей и знакомых, на это удовольствие отводились ранние утренние часы. Рассказывают (но никто не признается), что кто-то тайно выслеживал маму во время утренних походов, потом делал превентивные набеги на заветные места, но безрезультатно – секрет рекордных сборов (которого, как утверждает мама, на самом деле нет) остался нераскрытым.

Воскресными вечерами у нас дома и на 21-й площадке, и позже в коттедже на Синаре нередко собирались компании картежников - Феоктистовы, Бунатяны и мама. Играли в преферанс. Папа в карты не играл, хотя и не осуждал этого. Не любил он такие бессмысленные и тупые игры как, например, лото.

Отчасти такое отношение переносилось и на телевидение, которое в то время было экзотикой, и естественно мы, дети, готовы были проводить много времени перед экраном. Там, по правде говоря, почти ничего не было видно. Да и передачи были унылые – вроде длинных выступлений директоров заводов с перечислением миллионов тонн, тысяч рабочих и прочих производственных показателей. Тупое сидение перед телевизором папой однозначно не поощрялось. По той же причине у нас в семье не было магнитофона, хотя у всех моих одноклассников (уже был 9-11 класс) они были. Позиция у папы была принципиальная – надо заниматься и работать самому, а не смотреть или слушать бездумно шарманку.

…………………………..

Забабахин Игорь Евгеньевич - сын Евгения Ивановича и Веры Михайловны Забабахиных, д.ф-м.н., научный сотрудник Института стратегической стабильности. Соавтор книги Е.И. Забабахин, И.Е. Забабахин, «Явления неограниченной кумуляции», М.: Наука, 1989.

***

Из воспоминаний К.К. Крупникова – ср.

“НАШИ ОБЫЧНЫЕ НЕОБЫЧНЫЕ РОДИТЕЛИ”

(Забабахины)

Мозаика воспоминаний причудлива. Пустяковые, будто бы, события сохраняются в ней надолго, становясь уроками жизни, которые оказываются столь крепко усвоены, что переполняешься чувством благодарности к тому, кто преподал их ненавязчиво и легко. Ах, если бы можно было высказать её тогда…

Мои родители познакомились во время Великой Отечественной войны студентами в МВТУ им. Н.Э.Баумана, затем работали в Арзамасе-16 вместе с Забабахиными. После переезда на Урал дружба укрепилась и сохранилась, как теперь можно сказать, семьями и навсегда.

В детстве разница в несколько лет существенна, поэтому мы с Николаем, младшим сыном Забабахиных, сблизились больше, чем со старшими детьми. Интересно, что родились мы в один день, поэтому празднования дней рождения бывало совместным. Так сложилось, что для нас с Колей наши мамы стали буквально общими, “вторыми мамами”.

На Урал Забабахины со всеми “теоретиками” объекта уехали в 1955 году и сначала поселились на 21-й площадке, с которой начался секретный объект «Челябинск-70».[5]

Мои родители, будучи “экспериментаторами”, ещё три года работали в Сарове, а в 1958 году переехали в Снежинск, где к тому времени построили служебные помещения НИИ-1011 (ВНИИП, ВНИИТФ) и новые каменные четырёхэтажные дома, долго называвшиеся “соцгород”. Одним из первых зданий соцгорода стала красивая школа, напротив которой много лет на майские и октябрьские праздники проходила демонстрация. Помню, как несколько раз за достигнутые производственные успехи моему папе выпадало почётное “удовольствие” стоять на трибуне под ветром, снегом и дождём, пока демонстрация не завершится; такая же участь не миновала и Е.И.Забабахина.

“Экспериментаторы” переезжали не одновременно, а постепенно, несколькими эшелонами. Семья Лебедевых Льва Леонидовича и Риммы Лукьяновны перебрались вторым эшелоном летом 1958 года. В нашем семейном архиве сохранилось письмо, в котором они зовут моих родителей приехать поскорее, что в Снежинске очень красиво, что они купили моторную лодку и встали в очередь на автомобиль. Мои папа Константин Константинович и мама Валентина Петровна вместе с дедушкой Петром Петровичем и бабушкой Марией Иудовной Ковалевскими (мамиными родителями) и мной приехали третьим эшелоном осенью 1958 года.

Помню поездки на 21-ю площадку к Забабахиным. Дорога туда была гравийной извилистой и довольно холмистой, и меня, сидящего на заднем сидении нашей дымчатой “Волги”, иногда укачивало, хотя ехали недолго, особенно по современным меркам. Забабахины жили на берегу озера в деревянном коттедже. По младости лет от тех встреч осталось только слово “забабахи”, которыми звались вкуснейшие клубничины: яркие бугристые огромные сочные ягоды, которыми щедро угощала Вера Михайловна, супруга Евгения Ивановича. Тогда я испытывал сомнения: ягоды ли называются по фамилии или фамилия возникла от ягод? Коттедж на берегу сохранился до сих пор, и на нём теперь установлены мемориальные доски, на одной из которых написано, что тут жил Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский, многим известный под псевдонимом “Зубр”.

Как-то на дороге к Забабахиным мой папа, что нехарактерно, передал руль “Волги” приехавшему в командировку А.А.Бришу. Легендарной отваги человек, Аркадий Адамович Бриш воевал в Белорусском партизанском отряде и ходил с поддельными документами по гитлеровским тылам, почти не зная немецкого. Его мемуары опубликованы в серии “Творцы ядерного века” [1]. Аркадий Адамович рулил виртуозно и лихо, но не помнил, где нужно было останавливаться, чтобы на КПП (контрольно-пропускном пункте) предъявлять пропуск. Территория секретного объекта охранялась воинским подразделением. Мчались мы быстро, и перед неожиданно возникшим шлагбаумом машина затормозила юзом, подняв тучу пыли. Бравые солдатики разбежались буквально перед «оленем» на капоте. Аркадий Адамович остался совершенно спокойным. Он любит немного “пофорсить”. Помню, что он не мыл фрукты, говоря, что если их хорошо потереть в руках, то колонии микробов разрушаются и слабеют, не принося вреда.

В 2006 году А.А.Бриш при мне полемически рассуждал о роли полученных разведкой данных, касающихся американской атомной бомбы: «У меня отношение к секретности своеобразное. Допустим, нам передали разведданные. Ну и что? Вспомни, когда делали самолёт “летающую крепость”, Сталин приказал – повторить, ничего не меняя. Но как повторить? Нужна новая технология, новые материалы и т.д. Глупость заключается в том, что люди-разведчики сейчас пытаются себя преувеличить. Пусть есть чертежи, но без технологии всё равно не сделаешь. Мы знаем, что у Америки чудесные автомобили, вычислительные машины, телевизоры. Кажется, купи – и поставь на производство. Но не можем, хотя никто от нас не скрывает – изучай, нюхай. Давно бы делали машины такие, как за границей, но повторить не получается. Пока нет технологии, нет материалов – нет производства. Секрет заключается не в идее и не в чертежах, а в технологии. Технология – материализация идеи, производство. Нужны станки, оборудование, установки, контроль, проверки и т.д.».

Вернёмся на Урал. В канун 1965 года в Снежинске сдали десяток симпатичных двухэтажных коттеджей на короткой улице Гречишникова, получившей своё название вместо планового имени Менделеева. В память о долгострое, который был завершён благодаря нагоняю Е.П.Славского[6], на крышах домов остались трубы печного отопления, хотя горячую воду подвели сразу. Моим родителям, испытавшим с детства, и во время войны, да и в Сарове немало жилищных трудностей, такое жильё стало чудом: нам на пятерых досталось 4 комнаты, половина коттеджа.

Большой семье Забабахиных выделили двухэтажный коттедж, разделённый на неравные части. В меньшей – фактически одной четверти – поселились Иван Кузьмич и Александра Григорьевна, родители Евгения Ивановича, а в большей – Евгений Иванович, Вера Михайловна, их дети Игорь, Александра и Николай. С 21-й площадки прибыли и чёрно-серый спаниель Джек с трёхцветной кошкой Муркой, которая любила кататься на его спине, когда он плавал в озере. Вообще, на нашей улице быстро сошлись по поколениям: сотрудники предприятия с ровесниками и коллегами, а их родители (обычно пенсионеры) между собой. Дети сблизились не все, а скорее, по схожему возрасту и кругу интересов родителей. Любопытно, что мой дедушка больше всего подружился с дедушкой девочки Лены жившей в доме напротив, которая через полтора десятка лет после описываемого времени стала женой Коли Забабахина.

Мне бы хотелось подчеркнуть, что описываемые события запомнились с точки зрения счастливых детей и подростков, у которых не могло быть понимания огромного ответственного труда и напряжения родителей, в силу секретности их деятельности. Мы вряд ли понимали, каким научным энтузиазмом горели они, хотя лет до шести я видел родителей только по выходным: они уходили, пока я спал, и возвращались затемно. Нашим родителям тогда было около 40 лет, фактически – самый расцвет творчества. Они были подвижны, полны азарта и жизненных сил. Им в самом деле было всё равно, как они одеты, какая мебель. Тем более, им не приходило в голову хвастаться чем бы то ни было или добывать престижный “дефицит”. Например, у Забабахиных в доме лет двадцать люстра была только в спальне, а в остальных комнатах с потолка свисал шнур с лампочкой. Напомню также о шестидневке, т.е. суббота была рабочим днём, также никаких автоматических стиральных и посудомоечных машин не было и в помине. Но это к слову.

Моё первое яркое впечатление о Евгении Ивановиче возникло, когда мне было лет 10. Уже умея сворачивать из бумаги три разных самолётика (системы “галка”, “стрела” и “ястребок” нескольких разновидностей) и запускать их на “мёртвую петлю” или на плавную посадку, я мнил себя неплохим авиаконструктором. Одним из “ястребков” я стал хвастаться перед Евгением Ивановичем. Как он преобразился! Добрый папа друга Коли вдруг подобрался, стал чужим, цепким, собранным и сосредоточенным. Он характерным жестом снял правую дужку очков с уха, оставив их висеть на левом (ни у кого я не видел такого приёма), аккуратно взял самолётик и начал пристально рассматривать его с разных сторон, поворачивая и чуть-чуть изгибая бумагу крыльев и фюзеляжа. “Доводка” аппарата шла очень долго, но его ровный и далёкий полёт потряс меня навсегда. Так в детский разум крепко вошли представление о влиянии малейших неровностей конструкции на движении в воздухе и тщательность подхода к любому процессу. Вскоре мы переключились на силуэтные модели самолётов, начали использовать механизацию крыла, освоили закрылки, предкрылки, интерцепторы и даже гак при посадке на игрушечный “авианосец”, снабжённый нитками для торможения самолётиков после посадки. Затем последовали модели самолётов с крылом переменной стреловидности, которые в то время стали появляться на вооружении и впервые показали на московском авиационном параде 1967 года в Домодедово, где мне с папой удалось побывать. До сих пор мы с Колей стараемся не пропускать авиасалоны и выставки, хотя наша работа не связана с авиацией.

Полагаю, что Евгений Иванович грезил о полётах всю жизнь, хотя об этом мы никогда не говорили. Сейчас объясню, почему мне так кажется.

Во-первых, на балконе и около дома Забабахиных всегда жужжат флюгеры в виде вращающегося пропеллера и с хвостом, похожим на оперение самолёта.

Во-вторых, в коридоре висела метрового размера модель легендарного пассажирского французского реактивного лайнера “Каравелла”.

В-третьих, Забабахины выписывали швейцарский цветной ежемесячный толстый авиационный журнал Interavia. Для современной молодёжи надо пояснить, что подписка на журналы (тем более из капиталистических стран) в те годы была весьма непростым делом. Когда через несколько лет на Interavia по моей просьбе подписались родители, то через “Союзпечать” он приходил без диковинных тогда реклам во всю страницу и в виде блёклой чёрно-белой (скорее – серо-белой) ротапринтной копии.

В-четвертых, Забабахины одними из первых построили дельтаплан, при полётах на котором серьёзно травмировался старший сын Игорь. Его вылечил курганский доктор Гавриил Абрамович Илизаров, но тяга к полётам не ослабла: через четверть века Игорь, уже будучи сложившимся учёным, освоил малую авиацию. “Голос крови”, не иначе…

В-пятых, Евгений Иванович научил нас делать модели экранопланов из ватмана, карандаша и пластилина: странных летающих конструкций, которые потрясающе долго летят в тонком приземном воздушном слое. До сих пор я не встречал таких простых и эффективных моделей.

Нельзя забыть и о многочисленных самолётах и ракетах с пороховыми двигателями, которые сами делали из реек, ватмана да охотничьих патронов и успешно запускали на соседнем пустыре. Нынешние китайские новогодние шумелки летают намного хуже.

Есть и в-седьмых, и в-десятых, но не умять в размер заметок все восхитительные моменты общения с бесконечно талантливым человеком, яркие и поразительные идеи которого формировали наш детский кругозор. Сейчас кажется, что каждая встреча с Евгением Ивановичем создавала новую грань восприятия окружающего мира. А ведь я бывал в их доме почти ежедневно и подолгу, из-за чего мои родители иногда расстраивались.

Мы, дети, были счастливы, почти круглые сутки проводя в лесу и на берегу озера, смотрели на диких птиц и животных, учились их узнавать, запоминали их голоса и следы. Бегали по заборам между домами и по карнизу коттеджей десяти сантиметров шириной, выступающему из стен на уровне второго этажа, прячась от Саши Забабахиной в детских играх. Уговорив родителей, одну ночь провели в туристической палатке, поставленной во дворе, нам тогда было лет по 10.

Как только на озере появлялся лёд, мы стремились испытать потрясающее чувство простора, несясь на коньках в бесконечность, особенно в темноте под звёздным небом. Наши родители беспокоились о нас, но беспокоились конструктивно. Так, пока лёд был тонок, Евгений Иванович обязывал кататься с длинным шестом в руках, чтобы, провалившись в воду, можно было зацепиться за края полыньи. С моим папой мы выполнили расчёты толщин льда, выдерживающих человека и автомобиль. С доброй подачи Евгения Ивановича и мы, и почти все родственники и знакомые Забабахиных катались по озеру на горных лыжах вслед за “Волгой” на длинной стропе по одному и по двое, достигая скоростей выше 100 километров в час. Интересно, что на 80 км/час сил лыжника хватает, чтобы стаскивать машину вбок, правда, шипованых шин тогда не было в помине. Оказалось, что мой папа во время войны в эвакуации в недолгие минуты отдыха катался за танками, которые они ремонтировали, правда, лыжи тогда были деревянными. За “Волгой” же по твёрдому насту деревянные лыжи буквально оставляли след из щепок. Как же много упущено из-за привычки поколения наших пап и мам не рассказывать о себе.

Говорят, что родители должны учить детей жить без них. Коли так, то наши были совершенными. Обычно никаких нравоучений не было в помине, весьма редко звучали жёсткие указания. Как правило, предлагалось попробовать так или иначе, кроме случаев, когда ребёнок мог подвергнуться опасному риску. Тщательное соблюдение правил техники безопасности у наших родителей было естественным – работа со взрывчатыми веществами требовала предельной надёжности. Инструментами, дрелью, сверлильным и токарным станками в мастерской Забабахиных можно было пользоваться всем, кто умеет. Когда Евгений Иванович видел, что дитя не умеет пользоваться инструментом, он немедленно останавливал неумеху и показывал правильный приём. Разумеется, весь мусор после работ должен быть убран, все инструменты разложены по местам и оставаться исправными. Затупил резец или сверло – заточи, сломал рукоять инструмента – почини. В целом, это было обучение честности, ответственности и высокой справедливости. Всё же некоторые опасные действия разрешалось проводить только в присутствии Евгения Ивановича: к таким относились набивка охотничьих патронов и сборка реактивных двигателей для моделей ракет. Любопытно, что внучки тоже проходили через мастерскую по мере возникновения интереса. Вспоминаю, как совсем недавно взрослая Женя (дочь Коли) на последнем месяце беременности вторым ребёнком умело мастерила какие-то игрушки, выпиливая их из фанеры. Снова заныла душевная боль, что не хватает Евгения Ивановича – он бы порадовался за внучку.

С “моторками”, т.е. моторными лодками было связано много. Забабахины десять лет жили на берегу озера 21-й площадки, где на другой берег за парным молоком и хлебом Вера Михайловна регулярно ездила на моторке. Потом – двадцать лет на берегу озера у коттеджа Снежинска, где подросшие дети сами стали управлять моторками.

Николай совсем недавно рассказал мне, что на моторке папа (Евгений Иванович) выделывал следующий фокус. По озеру плавал рыбацкий катер внушительных размеров, и за ним поднимались большие волны, как косые, так и перпендикулярные направлению движения. Волны имели скорость катера. Отец догонял катер и подгонял моторку “Казанка” на передний скат волны, почти вдвое убавляя газ по сравнению с движением с такой же скоростью по спокойной воде. Лодка продолжала двигаться за катером. Это эффект серфинга. Есть у этого фокуса коварная сторона, когда лодка скатывается с волны и врезается носом в предыдущую волну. Нас однажды чуть не перевернуло, потому что зарывшийся в воду нос резко рыскнул в сторону и лодка накренилась весьма опасно.

А я сразу вспомнил схожий по сути опыт, когда Николай обнаружил, что легковая машина ВАЗ-2103, снабженная тогда необычными радиальными шинами, спокойно катится накатом, когда находится в полутора метрах позади междугороднего автобуса “Икарус”. Разрежение воздуха, “воздушный мешок”, образующееся за ним, спокойно тянет по шоссе машину весом в тонну.

Как только Евгений Иванович увлёкся водными лыжами, сразу была посчитана скорость, с которой человек сможет ехать за моторной лодкой без лыж, на пятках. Именно при стабильной скорости выше 60 км/час уже можно скользить на площади, равной пяткам, но чтобы разогнаться, нужна лыжа. Оказалось, что мощности подвесного мотора “Москва” не хватает для достижения искомой скорости чуть более 60 км/час. Немедленно началась “гонка вооружений”: был куплен мотор “Вихрь”, самый мощный на то время, но и его немного не хватило. Точнее: с «Вихрём» скорости едва хватало, но не хватало ловкости мгновенно снять лыжи на ходу, а чуть упавшая скорость «топила» лыжника, трясущего ногами, чтобы освободиться от креплений.

Зато с “Вихрём” моторная лодка, даже большего размера, чем первая “Казанка”, стала резво выходить на глиссирование. Раньше сразу после старта даже слабо гружёная лодка высоко задирала нос и гнала перед собой волну, никак не разгоняясь. Евгений Иванович научил «грамоте»: пассажирам нужно было быстро “сбегать на нос”, чтобы изменить балансировку, а после “выхода на редан”, т.е. начала глиссирования, вернуться в середину. Во время волн приходилось осмотрительно рассаживаться, чтобы лодка не зарылась в бурун и не потеряла ход. С мощным мотором почти пропала нужда в эквилибре: даже полностью гружёная лодка сразу же глиссировала.

Как-то жарким летом произошёл примечательный случай. Евгений Иванович необычно жёстко собрал всех нас, игравших во дворе подростков, заставил обуться и взять вёдра, посадил в моторку и все молча помчались через озеро на далёкий берег. Шли мы гораздо дольше обычных прогулок, даже успели замёрзнуть на ветру в ходко резавшей волны лодке. Едва мы высадились в незнакомой бухте, он строго объяснил, что мы попытаемся потушить низовой пожар, но ежели он станет переходить в верховой, надо будет убегать к берегу и эвакуироваться. Пожар низовой, пока горят трава и мелкие кусты, а верховым он становится, когда загорается кора деревьев и большие заросли кустов. Кое-что мы попытаемся залить водой, а остальной фронт огня придётся стегать ветками и топтать. Пригодились перочинные ножики, которые в то время находились в кармане любого мальчика. Мы срезали полутораметровой длины ветки, наполнили вёдра и поволокли их вверх по длинному склону.

На самом деле, фронт огня был хоть и узкий, но довольно бурный, и пожар едва не перешёл в верховой. Сначала было страшновато, потом привыкли. Важно было так затаптывать и захлёстывать ветками огонь, чтобы он вновь не разгорался позади. Оказалось, что это совсем не так горячо, как поначалу кажется. Ветерок отгонял дым, так что дышалось довольно легко. К слову, во время пожара в помещении наибольшую опасность представляет как раз дым: иногда достаточно одного вдоха, чтобы запахи горящего имущества заставили потерять сознание; пары горящего поролона сильно ядовиты, хотя в то время он часто употреблялся в быту.

Выросши и став взрослыми, мы не раз тушили лесные пожары. Оценивая сегодня ту опасную поездку, прихожу к выводу, что она Евгением Ивановичем была предпринята не зря. Любовь к природе, несомненно, должна сочетаться с умением защищать её, да и себя: всё-таки мы жили окружённые лесами, и надо было уметь вести себя в лесном пожаре.

Парадоксальные наглядные физические опыты нравились Евгению Ивановичу. Присоединив шланг не к входному, а к выходному отверстию обычного пылесоса, он демонстрировал пинг-понговый шарик, висящий над шлангом даже при отклонении потока воздуха от вертикали градусов на 30: наглядная иллюстрация закона Бернулли. Моему папе он подарил двойную прозрачную призму, которая при вертикальном расположении рёбер сохраняет изображение как будто неизменным, а при горизонтальном – переворачивает вверх ногами. На самом деле эффект схож с тем затруднением, которое ставит в тупик многих: “Почему же зеркало меняет местами лево и право, а не верх и низ”.

Евгений Иванович обладал почерком, который приводил машинисток в ужас; его описывает образное выражение “тонкая, иногда вздрагивающая линия”. Как-то два молодых Евгения (Евгений Иванович Забабахин и Евгений Аркадьевич Негин, который был другом Забабахина по Академии, где они месте учились) учудили рискованную проказу, о которой мне под страшным секретом поведала мама.

Говорили, что во время войны письма проходят военную цензуру. Для проверки Евгений Иванович послал Евгению Аркадьевичу письмо, в конце которого почерком ещё мельче обычного дописал: “Проверь, лежит ли в конверте чёрный волосок?” Вряд ли нужно пояснять, что волоска в момент отправки не было, а после получения он возник. Задолго до меня отмечено, что Е.И.Забабахин блестяще ухватывал суть вещей и предлагал принципиальные подходы к решению задач.

Первый кинотеатр в городе назывался “Космос”. Как-то с курорта Евгений Иванович в письме сообщил, что в местном кинозале звук хуже, чем в космосе (именно так, без кавычек и со строчной буквы). Стоит ли напоминать, что в вакууме космического пространства звуков нет вообще.

Евгений Иванович в кино ходил не слишком часто, хотя нас, школьников, “пропихивал” на некоторые фильмы, запрещённые детям, создавая будто бы бестолковую толкотню и суету рядом с билетёршей у полуоткрытой двери в кинозал. Помню, что мы прорывались на серии “Фантомаса” с Луи де Фюнесом и Жаном Марэ, которые были безобидными изящными пародиями, но по странному тогдашнему порядку имели гриф “до 16 лет”.

С неожиданно (для нас, детей) большим интересом Евгений Иванович пошёл на художественный кинофильм “Выбор цели” и даже помогал с билетами моим родителям, возможно и ещё кому-то. Но образ Курчатова он воспринял решительно отрицательно: “Почему он такой мрачный? Зачем всё время бегает из угла в угол? Над чем он страдает морально?”. В силу секретности тогда не было широко известно, что они знакомы по работе.

Постепенно у трёх детей Евгения Ивановича и Веры Михайловны стали появляться свои дети, внучка за внучкой: Таня, Лена, Катя, Вера, Женя и, наконец, внук Илья.

Как-то Евгений Иванович, гуляя с двухлетним Илюшей, увидел в голубом небе высоко летящий самолёт и начал теребить внука: “Посмотри, какой длинный белый след тянется за самолётом. Знаешь, почему он возникает?” К восторгу дедушки тот небрежно ответил: “А-а-а, инверсия” и снова занялся чем-то более с его точки зрения интересным. Илье было 2,5 года, когда Евгения Ивановича не стало.

Литература

«Аркадий Адамович Бриш. Серия: Творцы ядерного века», под общей редакцией Ю.Н.Бармакова, Г.А.Смирнова – М.: ИздАТ, 2007, 472 с. Литвинов Б.В. Грани прошедшего. М.: ИздАТ, 2006, 804 с.

Справка о 21-й площадке[7]

Извлечения из книги Б.М.Емельянов, В.С.Гаврильченко “Лаборатория “Б”. Сунгульский феномен”. Изд-во РФЯЦ-Снежинск, 2000 г. – 440 с.

Поразительна история потаённого уголка Южного Урала, несколько раз менявшего своё название. Одно из древних – мыс Мендаркин, получено по имени состоятельного башкира, охотника и скотовода. Известно, что башкиры, коренные жители, постепенно переселялись в другие места с началом русской колонизации, а сюда потянулись наиболее стойкие староверы, устраивая скиты. На берегу озера Сунгуль в 1811 году был создан первый скит, ставший известным на всём Урале [Весновский В.А. Спутник туриста по Уралу. Екатеринбург, 1902, с. 58-59]. К середине XIX века вокруг появились поселения крепких Каслинских крестьян, а в 1919 году местная крестьянская беднота объединилась в одну из первых сельскохозяйственных коммун. В 1928 году построили три добротных деревянных дома, где жили охотники и рыбаки. Природные условия, красота озёр и Вишнёвых гор (самой восточной гряды Южного Урала) приглянулись НКВД СССР, руководство которого в конце 1920-х гг. начало строить здравницу, принявшую первых тридцать отдыхающих в 1932 году. С 1934 года здравница была передана курортному управлению Челябинского облздрава в качестве общедоступной. Через озёрную протоку напротив мыса в 1943 году возник рудничный посёлок “Вермикулит” (по названию минерала), с 1949 года ставший рабочим посёлком Вишневогорск. С 1930-х он возводился руками заключённых. Там добывались ниобий и редкоземельные элементы, включая лантан, неодим, празеодим. В своё время по добыче ниобия Вишневогорск был самым крупным предприятием России. На Вишнёвых горах найдено более 130 минералов. В окрестности имеются многочисленные радиоактивные лечебные источники вод, которые обследовал в 1935 году П.Р.Бородин. На сунгульском курорте постоянно функционировали кардиологическое и неврологическое отделения, а в 1941-1944 гг. – военный госпиталь для реабилитации раненых. Позднее он был переведён в Полтавскую область.

В начале 1946 года на правительственном уровне было принято решение о создании Лаборатории “Б”. Место её расположения определил Аврамий Павлович Завенягин, бывший в то время заместителем наркома внутренних дел и первым заместителем начальника ПГУ (Первого главного управления) при СНК (Совете народных комиссаров) СССР. А.П.Завенягин (1901-1956 гг.) был одной из ключевых фигур в реализации Советского атомного проекта. Будучи назначенным в конце 1933 года директором Магнитогорского металлургического комбината и избранным с 1937 года депутатом ВС (Верховного совета) СССР от Кыштымского избирательного округа Челябинской области, он знал эти места не понаслышке.

Лаборатория “Б” не была непосредственно связана с разработкой ядерного оружия. Необходимо было на научной основе исследовать воздействие осколков ядерного деления и радиоактивных излучений на живую природу, найти способы защиты от них. Кроме того, в работе Лаборатории были радиохимическое направление и разработка методов очистки радиоактивных сбросных вод. Она относилась к строго секретным учреждениям и несколько раз меняла своё почтовое название. Биофизическим отделом заведовал Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский, радиохимическим – Сергей Александрович Вознесенский. Оба были крупными учёными и на то время – заключёнными. Заключёнными также были многие научные работники, которые после отбытия срока наказания превращались в вольнонаёмных. Иностранные специалисты, в основном, немцы и австрийцы, перемещённые из Германии в 1945 году, заведовали рядом лабораторий в составе отделов. Некоторые были пленными, остальные работали на договорной основе, получая зарплату примерно в 3 раза выше, чем русские. После 1948 года они постепенно заменялись русскими в связи с отъездом в другие места (Сухуми, Харьков и т.д.) и на родину. Эберхарт Борн (сын Ганса Иоахима Борна, известного радиохимика, работавшего вместе с Н.В.Тимофеевым-Ресовским как в довоенной Германии, так и в Лаборатории “Б”) в 1999 году писал: “Было бы неправильно недооценивать деятельность там русских и немцев, а тем более, относиться к ней поверхностно. Кроме того, важно отметить, что в то время никто из немцев не проявлял серьёзного недовольства. Конечно, не было полной свободы, поездок куда захочешь, нелегко было столько лет не видеть своих родственников, испытывать недостатки в снабжении. Но куда труднее жилось в то время и русскому, и немецкому населению”.

Широкую известность в СССР Н.В.Тимофеев-Ресовский (1900-1981 гг.) получил благодаря повести Даниила Гранина “Зубр”, впервые опубликованной в журнале “Знамя” (1987 г, № 1-2) и документальному фильму-трилогии Е.С.Саканян, впервые показанному по телевидению в 1991 г. Несмотря на мировое признание, Николай Владимирович не дождался реабилитации, которая последовала лишь в 1992 году.

Научный приоритет в ряде направлений радиоэкологических исследований приписывается американцам, которые публиковали свои работы сразу, в то время как первая часть отчётов Лаборатории “Б” появилась в открытой печати лишь в 1956 году. Некоторые работы зарубежные учёные узнали в августе 1955 года в Женеве на первой Международной конференции по мирному использованию атомной энергии. Советскую делегацию возглавлял И.В.Курчатов, но докладчиками, увы, выступали не сотрудники Лаборатории “Б”. Большинство радиобиологических исследований в СССР проводилось в условиях, более приближенных к естественным биоценозам, чем в США. В перечне выполненных с 1946 по 1955 гг. научных работ 365 отчётов.

Летом 1954 года вышло постановление правительства СССР об организации второго объекта, аналогичного КБ-11 (РФЯЦ-ВНИИЭФ, Арзамас-16, Саров). В течение года Лаборатория “Б” была ликвидирована, все работы прекращены. Одни сотрудники переехали в Челябинск-40 (объект “Маяк”), другие, включая Н.В.Тимофеева-Ресовского, в Свердловск (ныне – Екатеринбург), третьи остались работать на объекте. С 1 июля 1955 года начал свою деятельность новый институт, ныне называемый РФЯЦ-ВНИИТФ имени академика Е.И.Забабахина (Челябинск-70, Снежинск). Историческое место, корни освоения которого тянутся в начало XIX века, снова поменяло название и стало 21-й площадкой.

 

(продолжение следует)

Примечания

[1] Публикуемые здесь Биографическая справка, статьи Л.В. Альтшулера, З.М. Азарх и В.А. Цукермана, К.К. Крупникова, А.А. Бриша и В.П. Крупниковой – из книги «Слово о Забабахине. Сборник воспоминаний». Сост. Т.Г. Новикова // ЦНИИатоминформ. Москва, 1995. Подстрочные примечания книги помещены в обратных косых скобках \текст примечания\. – Сост.

[2] НИИ-1011, Касли-4, Челябинск-70, ВНИИП, ВНИИТФ – ныне Российский федеральный ядерный центр - Всероссийский научно-исследовательский институт технической физики (РФЯЦ-ВНИИТФ) им. Академика Е.И. Забабахина. – Сост.

[3] Всероссийский научно-исследовательский институт автоматики, Москва. А.А. Бриш – партизан Великой отечественной войны, человек легендарной судьбы. Об этом в изданной к его 90-летию книге «Аркадий Адамович Бриш. Серия: Творцы ядерного века», под общей редакцией Ю.Н.Бармакова, Г.А.Смирнова – М.: ИздАТ, 2007. Кстати, Аркадий Адамович рассказывал нам при недавней (2008 г.) встрече, что согласно семейной легенде «французская» фамилия Бриш его смешанного русско-белорусского рода берет начало от солдата-дезертира вторгшейся в 1812 г. в Россию наполеоновской армии, укрывшегося и обосновавшегося в спрятанной в глухих белорусских лесах деревушке. – Б.Альтшулер, К.Крупников-ср.

[4] О 21 площадке и истории Снежинска см. стр. ???. – Сост.

[5] Справку об этом уголке Урала см. на стр. ???. – Сост.

[6] Ефим Павлович Славский, Министр среднего машиностроения. – Сост.

[7] 21-я площадка – «зачаток» ядерного центра «Челябинск - 70», который во второй половине 50-х постепенно «прирос» городом