Феномен Еврейского Театра наиболее убедительно проявился в годы Катастрофы. Распространенный миф о пассивности жертв перед убийцами не соответствует фактам не только в случае восстаний, но особенно в ситуациях, когда вообще невозможно было ничего, кроме внутренней жизни и творчества.
Сами Федер – уникальный пример духовной силы в форме постоянной режиссуры театра внутри лагерей уничтожения в годы Холокоста.
Он не был знаменит до войны, как Курт Геррон или Макс Эрлих, Карел Швенк или Виктор Ульман, Ицхак Каценельсон или Марк Арнштам... – звезды предвоенной Европы, безжалостно убитые только по причине их еврейства. Сами Федеру было всего 29 лет в 1939 году, когда начал он путь духовной битвы в 12 нацистских лагерях, описанные им в книгах «Моя жизнь», «Через 12 ступеней ада», «Сжатые кулаки», «Между Человеком и Сатаной»...
Sami Feder – The Producer of “KAZET”
Но важно подчеркнуть, что КАЦЕТ (CCT – Concentration Camp Theatre) был продолжением его предвоенной биографии. Корни его личности начались в польской деревне Завирча. Он был рожден 05.12.1909 в семье рабочего-текстильщика Элиэзера Дов и Ривки-Голды Федер. От матери он унаследовал любовь к красоте, ибо она владела искусством кружевницы. Умение сплести словно гармоничное кружево различные нити действия, повторилось позже в его режиссерских композициях. Были еще три сестры. Отец умер, когда Сами был еще ребенком. Позже все были убиты нацистами. Судьба распорядилась так, что в 1918 г после ухода его забрал дед во Франкфурт-на-Майне.
Там в 1925-26 гг. он увидел карикатуры и огромные плакаты в витринах магазинов: «Евреи – наша трагедия!». Там он прочитал газету «Дер Штюрмер», которая издавалась национал-социалистом Юлиусом Штрейхером, признанным позже виновным как нацистский преступник на Нюрнбергском Процессе.
«Антисемитские картинки с призывом уничтожить евреев пробудили меня от снов наивной юности», – писал он позже. В возрасте 16 лет он прозрел и воспринял театр как политическое оружие. Он вошел в сионистское молодежное движение «Поалей Цион». Вместе с его командирами Берл Лукером, Мелехом Нойштадтом, Даниэлем Черным Сами Федер издает газету «Ди Найе Цайт» (Новое Время) на Идиш. Одновременно в художественной школе он играет еврейскую классику в «Клубе Шолом-Алейхема». Именно там его увидел впервые режиссер Габимы Цви Фридланд. В 1927 году он приглашает С.Ф. в «Берлинер Идишер Театер Студио», под патронажем звезд театра Макса Рейнхардта, Эрвина Пискатора и Алексея Грановского. Среди преподавателей: режиссер Цви Фридланд и актер Рафаэль Клячкин из Габимы Тель-Авив; Идиш-писатели Давид Бергельсон, Лейб Зискинд; профессор еврейской истории Ян Кацин Миллер. Среди близких друзей Сами Федера уже знаменитые Бертольд Брехт, Александр Гранах, Леопольд Еснер – столпы еврейско-немецкой сцены 20-начала 30 гг.. Он - в эпицентре духовной истории, когда режиссура превратилась в экспрессионистское провокативное, активное порой агрессивное пробуждающее к действию искусство. Это были самые счастливые созидательные годы для С.Ф.
Только 8 лет 1927-1934. Но они предопределили его творческий путь в годы войны. Он играл в театре «Пискатор Бине», участвовал в Берлинской Германо-Российской Кинокомпании «Промтаус Дерус». Как член Союза Немецких Актеров печатался в журнале «Страницы Искусства Берлина», организовал драматический кружок «Рабочие Еврейской Культуры», участвовал в берлинском «Клубе Шолом-Алейхема», помогал печатать еврейскую газету «Идише Рундшау».
Этого всего было достаточно для ЭСЭС!
В 1933 он должен был начать скрываться: еврей с иностранным паспортом считался «врагом государства».
История его бегства и спасения развивалась тоже по законам театра. В Бреслау его обнаружили. Он разыграл роль наивного мальчика, который очень боится больше не увидеть свою польскую маму. Маска несчастного еврея, как объект для изучения в армии, пропагандировалась Геббельсом. Для Федера знание идеологических кодов нацистов и умение их отыграть не только спасло его берлинских друзей, но и помогло ему достичь границ родины. Ибо после этой сцены эсэсовцы швырнули его в поезд по направлению к Польше.
На границе он сыграл уже во второй раз. Это было воскресенье, и верующие шли в церковь, что была уже на польской стороне. «Я разговорился с кем-то уже как «Католик», который спешит на молебен! Меня даже не проверяли».
Театр стал сутью его жизни – способом влияния и контроля над опасностью.
В 1934 он добрался до Варшавы с одним единственным желанием « пробудить сознание будущих жертв»
- Я увидел, что еврейская жизнь в Варшаве протекает обыденно, будто ничего не случилось. Каждый думал, что это только «проблема Германии». Никто даже представить себе не мог, что нечто подобное может произойти в Польше. Я был под впечатлением от нацистов – множество убитых на улицах и сосланных в лагеря... Я был потрясен общей спячкой. Я пришел в Союз Писателей и произнес: «Друзья! Гитлер скоро придет убивать евреев!» Никто не верил мне. Большая часть из них смотрела на меня с жалостью, как будто это была моя личная трагедия»
И тогда Сами Федер начал бороться как творец.
- Я решил организовать Театр на Идиш - JIDISHER ARBEITEN TEATER «ОРФЕУС» на базе труппы Иды Каминской. Я понимал, что театр – единственный путь убедить евреев. Я пришел ко многим деятелям искусства. Я сказал «Друзья! Нам нужен Еврейский Антигитлеровский Театр, потому что так возможно не спастись – не соглашаться! Мне необходимо 100 человек!»
Они сказали: «Ты сумасшедший!» Но в 1934 мне было всего 24 года и у меня было много сил. Янкеле Ротбаум, Давид Лихт помогли мне найти 30 актеров, 40 певцов, 30 музыкантов и пространство цирка. Я выстроил музыкальный развлекательный театр и вставлял, где только мог, антигитлеровские тексты. Вместе с писателем Шмуэлем Вольманом мы сочинили пьесу «Анти-Гитлериада». Для легализации мы назвали ее «Ничего нового под солнцем или Хинка-Пинка».
ANTIHITLERIAD, 1934
Это была сатира на ежедневную жизнь Гитлера, в которой убийство людей было представлено как рациональная теоретическая обыденная шутка. Сами Федер путешествовал с ней по всей Польше до тех пор, пока местная полиция не предупредила: «Или прекратить, или в тюрьму!»
Но режиссер не подчинился. Последняя презентация «Анти-Гитлериады» была как раз накануне вторжения нацистов – летом 1939 года в студиях «Муза» и «Лира» в Бенджине и Сосновице. До последнего дня он пытался уберечь евреев. Однако эффект от его произведений «Осторожного Искусства», как писал он позже, «было ограничено узостью восприятия зрителей.
Как творец он продолжал работать и в своем первом рабочем лагере в Шчемишице до 13.05.1941 до того, как он был послан в следующий лагерь Дерфлас в Судетах.
Там в 1941 году мозг его зрителей уже вздрогнул... И в его режиссуре естественно возник другой стиль – не осторожный язык предвоенных намеков, но искусство «сжатых кулаков» – суть тюремного театра «КАЦЕТ». Он базировался на прежней эстетитике Федера: скрытой политической сатире в открытой форме метафорических текстов, провокативном диалоге сквозь образы масок, обращенных к кодам культуры, отнятой, но живой в подсознании зрителей, создании архетипов еврейского искусства, как универсальных для человечества. Эти черты станут определяющими его театр в каждом лагере, куда он попадет позже – от Дерфласа до Берген-Бельзена и далее на европейских гастролях на вершине успеха в 1946-47 гг. в Париже, Брюсселе, Антверпене.
The symbols of “KAZET”
Однако каков был его базис в нацистской реальности? Как вообще это оказалось возможным? Почему он спасся?
Прежде всего в Дерфласе он получил от начальника Шайн – разрешение жить, как «еврею, полезному для Рейха». Он знал психологию фашистов и немецкий в совершенстве и знал, как произвести впечатление.
Вторая причина – нацистская культурная политика: Еврейский театр был «разрешен» Хансом Хинкелем – ответственным в министерстве Геббельса за Еврейское Искусство в Третьем Рейхе. В 1935 году он писал: «Евреи как меньшинство были удостоены признанием права культивировать собственное культурное наследие». Этот садистский «рай» был спланирован в соответствии с главной целью Гитлера: отделить и уничтожить это «меньшинство».
Итак, очевидна двойственность драматической активности Сами Федера в фашистское время. С одной точки зрения – это служило доказательством нацистской культурной политики против заключенных, а с другой – это было выражением личного мужества и храбрости Сами Федера. Он вообще не задумывался о себе, как о творческой личности – только как помочь ближним. Но для молодого ученика Грановского – Пискатора – Рейнхардта это был шанс судьбы стать великим режиссером!..
Первая презентация театра «КАЦЕТ» была в Дерфласе, где он срежиссировал очень тяжелую работу по прокладке рельс. Он распределил «игровые функции» для евреев в соответствии с их силой и возрастом.
- Внутри меня проснулся театральный режиссер... Здесь, в Аду, как в Театре, я был обязан возглавить точное воплощение нашей задачи. И потому я распределил «роли», который каждый должен был сыграть. Я отвел в сторону тех, кто был послабее и старше и выдвинул вперед более молодых и сильных. Это была наше тайное соглашение, которое никто не понял... «Премьера» прошла в автоматическом порядке... Мы услышали «браво» от французских заключенных».
Ирреальная нацистская сцена оказалась в тот момент реальным сценическим пространством для «реинкарнации». Я разговаривала с Сами Федером в 1994 г и поняла, что Концентрационный Лагерь сам по себе был сутью его Театра.
- Однажды я у видел в дверях большого начальника – и началась сцена из КАЦЕТа. Я закричал на моих друзей: «Сегодня наш господин разрешает нам представлять. Но если вы, Собаки, будете плохо играть, вы получите плеть!» Начальник был удовлетворен и вышел. А мы продолжали бесшумно смеяться. Потому что там не было проблемы убить человека, но выжить и улыбаться – это был ТЕАТР!»
Вначале это была только его личная инициатива для тех, кому он мог помочь с игрой. Но постепенно вокруг него сформировалась группа польских артистов из Варшавы, Сосновиц, Бенджина – из тех, кто работал с ним прежде. В его «ТОГБУХ» – театральном дневнике, который он вел уже после освобождения в 1945-1947 гг. и в Дополнительных заметках 1982 г он вспоминает своих коллег: 52 человека были связаны с его театром в течение войны, выжили единицы.
«В каждом лагере я пытался организовать культурные мероприятия поначалу в секрете. Наш театр рождался в ночные часы на фоне голода и страданий... После всего мы создавали нашу надежду на театр. Наша сила была только в наших сердцах и чувствах. У нас не было ничего: ни карандаша, ни бумаги. Я много раз слышал религиозные бормотания. Эти «напевы» не давали мне покоя – я почувствовал наш Дом в этих мелодиях. Из них родился наш театр. Когда собаки гестапо оставляли нас одних, мы сдвигали вместе столы и собирали все для работы. Затем мы забывали, что мы в концентрационном лагере. Из матрасов мы вытягивали наши галстуки и делали из них два крыла сцен. Гримировались пеплом от сожженных спичек. ТАК ЭТО НАЧИНАЛОСЬ... В благодарность мы получали от зрителей концы сигарет. Это была самая высокая награда...
Там конечно было много людей, которые бежали за куском хлеба. Подобная публика смотрела на нас, как на ненормальных... Но мои друзья не разрешали мне покинуть этот путь. Мы хотели помочь каждому! Наша цель была изображена на флаге театра «КАЦЕТ»: (UNDZER FLICHT IZ TROGN LICHT UN KULTUR) «Наш долг нести свет и культуру!»
«КАЦЕТ» как открытый театр состоялся впервые на Хануку зимой 1943 г. В Бунцлау нацисты разрешили актерам «усладить их по причине Рождества».
Сами Федер преодолел всеобщий страх и нашел верный код обращения к начальству – идею еврейской презентации вражеских целей:
- По причине Рождества мы просим организовать приятный вечер, который повлияет прекрасно на человеческое сознание.
В маске «мудрого узника» он приготовил духовную битву.
- Я ничего не боялся, потому что в любом случае – со зрелищем, или без него, мы все равно останемся «вечно виновными».
Открытое представление в концентрационном лагере было для Федера сражением за еврейское самоуважение и человеческое достоинство. Нацисты зашли для проверки в театральный барак. Все замерли. Сами Федер появился перед «занавесом» и с вежливой улыбкой обратился ко всем (и в особенности к фашистам!) по-немецки: «Друзья мои! Наш комендант разрешил праздновать Рождество! После хорошего отдыха у нас не будет никаких проблем с работой!»
Нацисты были удовлетворены, и представление началось на Идиш!
“Messiah” by Emil Bernhard, 1943
Самодельная менора с цветными мелками вместо свечей находилась справа. Все началось «с зажжения свечи» – пантомимы с раскрашенным атрибутом и пением гимна Хануке «МАОЗ ЦУР» – Мощная Крепость. В центре заднего плана стоял Арон Ха Кодеш (Шкаф, где хранятся в синагоге свитки Торы), охваченный языками пламени со звериными головами. Берл Фридлер – друг режиссера еще по студии в Сосновице оформил сцену в предвоенной фольклорной традиции как символическую конструкцию для осмысления еврейской судьбы. Сами Федер представил вновь, как и до войны, «Мессию» Эмиля Бернхардта – немецкого раввина и драматурга, поглощенного Катастрофой. Его текст был о тоске по избавлению от страданий. Режиссер выстроил на сцене контраст толпы молящихся и единицы – лжеспасителя и лжеца. История обнаружения истины о фальсификаторе, разоблачения напрасных иллюзий была представлена как экспрессивный Драмбалет, где детали – жест, слово, звук – все провоцировало разные реакции в публике.
Фашисты могли найти здесь доказательства еврейского несчастья, убогости и приятное культурное развлечение. Евреи могли вспомнить свое прошлое, подумать о настоящем и найти здесь надежду на будущее – они получали главное: духовное обновление и силу! Эта двойственность осталась ведущим художественным принципом игры и режиссуры тюремного театра.
В эпилоге прозвучал музыкальный аккорд из Гвиртига «Горит наша деревня» и Хирша Глика «Никогда не говори, что ты идешь в свой последний путь!»
Это было искусство высочайшего психологического уровня, которое могло возникнуть лишь на хирургически точно взрезанной границе между жизнью и смертью в месте, где артисты предпочитали драму – реальности, искусство, ценность которого усиливала враждебность замкнутого пространства истории.
По просьбе нацистов через год зимой 1944 года этот же спектакль был повторен весь на немецком уже для европейских узников Бунцлау.
В 1994 году я спрашивала Сами Федера.
- Неужели Вы не боялись?
- Конечно. Внутри было очень много страха, но никто ничего не делал, а я не мог молчать!
“I saw a hill” by Moshe Sholshtain
«Фронтовой театр» Сами Федера в 12 концентрационных лагерях, где он страдал, как и каждый, стал духовным оружием и защитой от тюремного давления, драмотерапией для заключенных. Федер, худой, изящный, добрый, как Антей – настоящий герой помогал всем, кто был рядом с ним.
- Мы писали наши тексты углем на бумаге, (если находили бумагу!) и тайно учили их наизусть. В Бунцлау мы создали рукописный журнал и спрятали его на крыше. Но нацисты обнаружили его, и мы были обязаны его уничтожить. Позже я восстановил что-то по памяти.
Каков был Ваш репертуар?
-Все пьесы, которые я поставил во время Холокоста, я или помнил по своему артистическому прошлому или сочинил на месте. Это не была европейская классика. Я писал прежде всего даже по памяти – сам!
Там была другая драма. Я создавал театр только для евреев, о евреях и на Идиш. «О чем рассказывает Луна?» Ицхака Лейбуш Переца, «Я видел Гору!» Моше Шолштайна, «200 000 и Заколдованный портной» Шолом-Алейхема, мои пьесы «Тень», «Берл Столер», «Мария Курицка», «Клейзмеры в Гетто»...
Я создал полноценный репертуар только после освобождения в Берген-Бельзене. Но он весь был на базе всего того, через что я прошел!..»
Мне было трудно представить, что в таком маленьком слабом теле скрывался столь могучий дух. В ужасных ситуациях, когда нацисты приглашали на смерть кого-то из актеров, он продолжал вдохновлять остальных:
- Если нас не убьют, мы будем играть свободными!
Глаза друзей начинали светиться, и я продолжал со страстью:
- Вы увидите, я обещаю вам, я клянусь, что я буду руководить вами в самых великих городах мира, где еще живы евреи, и там мы будем играть на Идиш!»
Для большинства из них он не смог сдержать своего слова. Но в память о своих погибших актерах он в самом деле выполнил свою клятву после освобождения в 1945-1947 гг.
Первое представление театра «КАЦЕТ» в Берген-Бельзене он осуществил 10.09.45. в помещении бывшего Гестапо, располагавшегося между двумя огромными братскими могилами.
Прошло всего три месяца от июля до сентября, но закаленный в Катастрофе режиссер умудрился научить новых актеров и сценической речи, и искусству драматургии, и истории Мирового и Еврейского Театра и просто сокровищам Маме Лошн – Идиш. Высокий постановочный уровень, заимствованный у немецкого экспрессионизма, обширные знания и абсолютное самопожертвование от польской еврейской традиции – в этом были особенности и богатство театра «КАЦЕТ», закаленного в Катастрофе.
“About What The Moon Tells?” by I-L Peretz
Лагерный энтузиазм был таким, что в зал вместо 1000 явилось 3000. Английские офицеры приехали на танках – решили, что это демонстрация в поддержку Израиля. Шел только лишь 1945 г и до дня провозглашения независимости, оставалось еще целых три года. Однако эстетика театра была произраильской. Ибо главной целью режиссера было высветить ментальную тьму, согреть сердца его публики, которая часто в конце не аплодировала, но продолжала молчать. Это было другое – более глубокое восприятие, потому что все, что они видели на сцене, давало надежду на возрождение, в которое еще не было сил верить.
Сами Федер снова сражался за духовное спасение, переделывал тексты, вставлял провокативные, пробуждающие культурную идентификацию диалоги. Тогда он поставил «200 000 и Заколдованный портной» по Шолом-Алейхему в 1946. Они прозвучали тогда как доказательство связи времен, как напоминание о «золотой цепи» поколений в еще не высохшей «долине слез».
“Enchanted Tailor” by Sh.-Aleichem
«Заколдованный портной» был превращен режиссером в трагическую комедию в соответствии с рецептом Шолом-Алейхема: «Смеяться полезно для здоровья!» История о покупке козы, как знака «богатства», была представлена в КАЦЕТе как напоминание об ИДИШКАЙТ в целом. Следуя принципам агрессивной активной режиссуры, он разрушил литературную основу, и превратил эпические описания в живые диалоги, добавив свободное пение и танцы. Но главное – ввел два придуманных персонажа – автора и режиссера, создав круговую композицию в честь бенефиса Шолом-Алейхема, который возвышался на заднем плане огромным живым портретом.
“The Shadow” by Sami Feder
Сами Федер играл роль постановщика как учителя и слуги публики. Все было направлено им на то, чтобы оставшиеся в живых преодолели прошлое. Он создал для этого роли двух влюбленных, которые комментировали действие и разыгрывали поучение: уже не опасно, но чудесно быть Евреем!
Актриса Соня Бочковска – «Хавка» и Берл Фридлер – «Василь» флиртовали на сцене, иллюстрируя еврейские ценности:
Василь: Когда я смогу получить твой поцелуй?
Хавка: Когда ты станешь евреем!
И мейделе обучала своего ухажера этой «профессии» с молитвами, обычаями, мелодиями в легком стиле народного театра.
Sami Feder and Sonia Bochkovska in Sara Bernard Theater Paris 1947
Свобода импровизации в фамильярных границах своей культуры была особенно очевидной в массовых сценах, где синтез пластики, голосов, дизайна и просчитанных реакций публики создавали общий катарсис – легкое дыхание после перенесенных страданий...
Это было исцеление театром, основанное на лучших традициях Европейской Еврейской Драмы.
В 1947 «экс узники театра «КАЦЕТ» (как было написано в их первых паспортах) были приглашены в Париж, Антверпен, Брюссель и Нью-Йорк. Гастроли в Соединенные Штаты не состоялись: американцы были не готовы воспринять ужасы Катастрофы, хотя легенда о тюремном театре последователя Рейнхардта была для них привлекательна...
“EXKAZET ARESTANTS“ after the war
Но во Франции в театре Сары Бернар, в еврейских центрах Бельгии они были приняты, как победители.
«Они хотели показать миру, что несмотря на то, что случилось, дух евреев прорвался сквозь границы Катастрофы сохранившимся и звучащим».
Это был новый тип искусства. Как писала Мариан Жид в 1945 после их первого свободного представления:
«Они играли, как писали: со слезами и кровью, с полной самоотдачей до самосожжения и любовью. Они не должны были играть свои роли – они прожили их в печальной реальности нацистских лагерей, в гетто, в лесах, преследуемые как бездомные собаки враждебным миром. Это новая вселенная, новая театральная реальность. Они сбросили меня в долину слез, смерти, грязи, болезни, унижения и уничтожения евреев... Минутой позже они вытащили меня наружу к своим надеждам и мечтам. Такого искусства еще не было в истории нашего театра»
Triumph in Europe 1946-1947
Сами Федер был приглашен жить и работать в Брюсселе и Париже. «Моя жена и моя главная актриса просила меня поехать в Америку.
Я приехал в Израиль – я не мог забыть свой театр для евреев»
Он ушел в апреле 2000 года в Герцлии. Он никогда больше ничего не поставил. Все годы в Израиле он посвятил воспоминаниям о своей творческой жизни в Холокосте. Его сочинения – Зеркало Драмы Еврейской Истории.
Для любого театра после войны «КАЦЕТ» стал примером аутентичного еврейского искусства, рожденного в атмосфере антигитлеровского сопротивления... Внутренняя свобода, тихая храбрость, дуальные маски, пограничная правда, фронтовая драмотерапия, образы «сжатых кулаков», сохранение эстетики «золотой цепи поколений», провокативные формы для прямого диалога с подсознанием публики... До сих пор для многих артистов это «творчество высшего пилотажа», особенно в современном Израильском Театре, где можно наблюдать редкие талантливые имитации достижений тюремного театра Сами Федера. Однако после войны это стало уже Другое Искусство Больной Памяти.
