"А, хоть бы и нать, у тебя линейка така."
К этому тексту, со странным названием "Перышки"*, и с не менее странным подзаголовком "Методика поиска себя", по инерции приступила со снисходительной улыбкой. Улыбка, впрочем, очень скоро с моей самодовольной физиономии сошла. Улетучилась, как не было. И больше того, после просветления "Перышками", захотелось мне откликнуться на труд автора скромным благодарственным отзывом. В виде каковой благодарности, а вовсе не рецензии, и нужно рассматривать все, что последует за этим параграфом. Рецензий я не пишу. Не обучена, не умею, не знаю как.
Если не лукавить, восторг мой был не до конца бескорыстен, так как частию его омрачала зависть одного пишущего человека к другому, который пишет лучше.
Читая, забыла обо всем, что не касалось рассказа о пяти днях добровольного изгнания, проведенных автором в оглушительном одиночестве на безлюдном поморском острове. Человек добровольно накладывает на себя жесточайшую епитимью, как бы сам себя сажает в одиночку, на хлеб и воду. Нет, не так. Хлеба не будет. Только вода. Рулон туалетной бумаги, взятый с собой на остров остался нераспакованным.
"Срок заключения наметил пять суток. Пять дней и ночей. Вода на завтрак, обед, ужин… на полдник с ленчем. Собираюсь на время оградить себя от мира сего, отключить назойливый гам людской – «мutе» нажать. Ввести строгий карантин для тела, разума и души. Хочу сосредоточиться на главном! Расчистить путь духу! Чтоб вокруг только я и Бог. И тогда вымолить у Него новые строчки…"
Вот такая благородная, хотя и корыстная цель вела человека: отшельнической аскезой заслужить у Бога вдохновение. "Перышки" - это не что иное, как дневник наблюдений за самим собой, за отправлениями своего тела и души. Дневник, который на исходе северного лета изо дня в день ведет автор этого уникального эксперимента с гуманитарным уклоном.
Содержимое этого дневника - прекрасная проза. В ней есть то, что Толстой определяет как первый, главный признак настоящего искусства - этот текст "заразителен", он захватывает, как бы раскручивает себя сам , без вмешательства автора. Несмотря на то, что он интимно и пронзительно авторский, и, даже, в какой-то степени, исповедальный.
Первое, что приходит на ум:
Великолепный и безусловный талант. Тот самый, который не требует доказательств. Самостийно-оригинальный, и при этом без малейшей претенциозности, вычурности, ломания. От страницы к странице голос автора обретает власть над материалом, в котором зримо проступает не только гармония и противоречивое могущество жизни, но и непостижимая глубина главного ее действующего лица - человеческого «я». В редких цитатах, в самой ткани текста явственно слышен голос русского интеллигента, склонного к рефлексии, к тончайшему анализу своих чувств. Голос рассказчика выдает глубоко образованного, широко и разнообразно начитанного человека. Но эта последняя черта как бы приглушена, почти сокрыта от глаз читателя. О ней можно только догадываться. "Образованность свою показать хочУт" - этого греха многих пишущих, как графоманов так и профессионалов, автору счастливо удалось избежать.
А главная удача, что из текста явственно, зримо и чувственно и вместе с тем негромко, органично, без усилий и нажима, выступает любовь автора к своей "малой родине". К ее по-северному неяркой, но неповторимой красоте, к ее людям, к их языку, прелестные и самобытные особенности которого необычайно зорко схвачены и предъявлены читателю. Читаешь и "заражаешься" этим трогательно-любовным отношением автора к своей земле, к своим сородичам. И вот, вот он наиглавнейший признак, по которым отличают литературу от ее подобия. То, от чего растрогается автор, то трогает и читателя, которому еще час назад дела никого не было ни до божественной красоты восходов и закатов этой Богом забытой земли "у самого Белого Моря", ни до ее жителей, ни до уникального северного говора, на котором они испокон века говорят. И вот, как то исподволь, незаметно для себя начинаешь смотреть на этих людей, на их не шибко обустроенный быт, на самые странные из их обычаев и даже на их человеческие недостатки любящими глазами автора.
А вообще, какая уникальная (по совокупности дара и души) личность встает за этим текстом! Я не знаю, кто этот человек. Так как любой текст имеет для меня самодостаточную ценность, и мое мнение о нем не может измениться от уровня тиражей, признания или известности автора, сознательно не стала наводить справки, кто есть Александр Костюнин. Но твердо знаю одно, если бы в России было побольше таких людей, как автор этого маленького шедевра, Россия была бы другой, и из нее никому не пришлось бы уезжать.
На этой несколько пафосной ноте можно было бы и остановиться, но такой текст заслуживает, чтобы говоря о нем, его восхищенно цитировали, обсуждали на уровне деталей, оценивали на вкус, запах и цвет...
Ведь он (в какой-то степени) подпадает под понятие "настоящая литература" по Набокову:
"Литературу, настоящую литературу, не стоит глотать залпом, как снадобье, полезное для сердца или ума, этого «желудка» души. Литературу надо принимать мелкими дозами, раздробив, раскрошив, размолов, — тогда вы почувствуете ее сладостное благоухание в глубине ладоней; ее нужно разгрызать, с наслаждением перекатывая языком во рту — тогда и только тогда вы оцените по достоинству ее редкостный аромат, и раздробленные, размельченные частицы вновь соединятся воедино в вашем сознании и обретут красоту целого, к которому вы подмешали чуточку собственной крови."
Встречаются в тексте и стилистические несуразности всякого рода:
"Прекратить любимую трапезу прямо сейчас не смел". Все остальные методики перепробовал". К примеру, морскую болезнь у меня вызывают вовсе не море – люди! - таких расхожих банальностей или стилистически чуждых остальному тексту неловкостей в тексте не так много, но они есть.
"Про Северный Ледовитый океан, про маленький островок, затерянный на бескрайных просторах, про тепло человеческих отношений и крепкой мужской дружбе". Я жадно вчитывался в строки, пылающие огнём русского языка".
Для другого это было бы вполне сносно. Но так автор нигде более не дозволяет себе избито-высокопарных банальностей, наподобие "тепла человеческих отношений и крепкой мужской дружбы" или лингвистических несообразностей, вроде " строк, пылающих огнём русского языка", то, на этом общем благородном фоне они несколько режут слух.
Со стихотворными вставками (ритмическая проза, или "прозатворения", как называет их сам автор) вопрос посложнее. Это органическая часть повествования, можно сказать ее главный "лирический "герой". В ожидании его счастливого зачатия автор добровольно "заключил" себя в узилище на скалистом необитаемом острове "без хлеба и зрелищ". Без них, то бишь, без стихотворных вставок, все остальное уже не имело бы значения, так как просто не могло бы появиться на свет.
Приходится, однако, признать, что вне самого повествования, эти вставки абсолютно несостоятельны. На мои уши звучат они довольно топорно, что насмешливо, и не без доли кокетства признает в начале очерка сам автор. А когда речь заходит о кровно близких автору людях, - жене, детях, внуках, в них начинает довольно явственно преобладать расхоже-сентиментальный тон стишков "по случаю", для "своих". Это "снижает" текст, низводит его на уровень 'обыденного сознания", придает ему провинциальность, вообще говоря, тексту этому не свойственную.
Солнце закрыло глазки
День ушёл на покой.
Пусть тебе снятся сказки
Махонький внучек мой.
Ветер принёс Солнышку
Пуховые облака-подушки,
А я одеялом воздушным
Окутал сладкого Лёвушку.
В узком семейном кругу, эти до слез умилительные строки слышались бы по-другому, потому, что были бы там уместны, в прямом смысле слова - ко столу.
Среди всех "прозатворений" только одно необычайно пришлось мне по душе, и то, скорее мыслью, чем конечным воплощением ее в слове:
Послесмертье. Час расплаты!
Длинный список дел, делишек.
И на все есть свой свидетель…
Их, порою, даже с лишком.
А какой вердикт объявят,
ты не можешь знать заране.
Лучше б в рай, а вдруг как снова…
В ад!
На Землю!
В наказанье,
в назиданье…
А теперь, не без некоторого оттенка зависти, перехожу к примерам, доказывающим несомненное лит. мастерство автора.
Бог Деталей:
Вот, навскидку, почти на первой же странице - описание заброшенной избушки метеорологов.
"Всё хранило на себе явные признаки запустения: дверцы настенных шкафчиков распахнуты, на пыльной полке в гордом одиночестве томилась надорванная пачка с остатками грязно-серой соли, на столе банка из-под рыбных консервов с закаменевшими окурками. Там же, на столе, и лежал этот журнал: обложка в бурых витиеватых разводах, листы разграфлёны вручную особым образом."
"Бог Деталей" незримо присутствует в каждой строке этого замечательно сработанного отрывка. Не просто, пачка соли, а именно "надорванная, с остатками грязно-серой соли". Не обобщенно-безликий журнал - а с обложкой "в бурых витиеватых разводах". И избушка ожила, запахла старым, неживым, как будто читатель вошел туда вместе с приметливым автором-рассказчиком. И таких примеров - десятки, сотни. "Перышки" - в своей целокупности, это, собственно. и есть пример того, что автор пишет, пребывая под надежным покровительством этого самого "Бога Деталей". Примеров были бы многие десятки. Но я ограничусь одним отрывком, по которому можно судить о качестве этой прозы.
"На чёрно-бархатном космическом полотнище проявились тонкие белёсые разводы. Вначале малозаметные, они делались ярче, расширялись. Вскоре по небу, из края в край, протянулся светящийся шлейф. Словно золотисто-зеленоватый дымчатый шарф кокетки-ночи... Северное сияние – жди скорой зимы. В крепко срубленной избе обнаружились щели. Полуночный ветер заглядывал ко мне в гости, перелистывал страницы журнала на подоконнике и тихонько охал от удивления…."
Все говорят по-разному:
Еще один признак настоящей литературы: герои, включая самого автора-рассказчика, говорят тем языком, который обусловлен их социальным, культурным и географическим статусом. А, значит, на уровне словаря, оборотов, манеры шутить, героев этих нельзя перепутать ни в одной сцене, где они "подают голос". И благодарный читатель оценит это качество костюнинской прозы по достоинству. Любой пишущий знает, что прямая речь героев - это, с литературной точки зрения, самое трудное, а в смысле почти неизбежной фальши, еще и самое рисковое дело.
Вот, к примеру, Семён Керчак – "потомственный помор из местных" и Оня – горожанин, школьный учитель биологии, в этих краях пришлый, случайно прибившийся в неуемных поисках романтики, каждый по своему инструктируют автора перед добровольной высадкой на необитаемый остров.
Керчак:
– …На своей воли на одинки идёшь. Бездельё – тоже рукоделье! – философски заметил Керчак. – У каждого в голове свои тараканы, мои тараканы к тебе не перебегут. Увезу, какой разговор. Высажу на голыш.
– Некак! Безымянный. Длиной метров двести, в ширину меньше ста. Растительность – мхи, да несколь ягод. Матера [4] – в двадцати километрах по морю, связи нет. Со стороны горе, с другой – море, с третьей – болото да мох, а с четвертой – ох!
Оня:
– Мазь можешь не брать. Комары там не выживают… А вот спальник возьми, я дам. И чайник понадобится, и топор. Скала безлесая, но штормом нет-нет да и выбросит брёвнышко. Плиту растопишь, попьёшь кипяточку, полегче станет. Пресная вода – в расщелинах…
– Просил отвезти в самую задницу? Тебе повезло. Этот остров – центр её. Анус!
Ну, тут даже и обсуждать нечего. Просто зафиксировать уровень мастерства.
Снижающие метафоры:
Автору свойственна такая безупречная точность метафорических сравнений и уподоблений которую хочется назвать хищной. Этот расхожий лит. прием используется на протяжении всего повествования десятки раз. И, дело тут, разумеется, не в их наличии, а лишь в качестве и уместности. Рассказчик так искусно владеет русским языком, что метафоры у него не празднично-нарядные, а, напротив, буднично-повседневные, "снижающие", как сказал бы Бродский. Они нужны не для декорации, а для сути. Для того, чтобы "оживить" картину, приблизить изображаемое, сделать его более наглядным, зримым, объемным. Точная метафора - самый короткий путь для этого.
"...с мола в солёную пучину уходили четыре каменистых гряды, по местному «корги». Будто в морщинистой ладони великана покоилась зелёная пушистая варежка… "
"Разговор шёл на повышенных тонах, иначе море, словно бесцеремонная реклама по телику, слова не даст вымолвить, переорёт."
"Рядом с избушкой – лесок. Телогрейкой накрыть!
"С любовью намыл избушку, ставшую родной. Словно престарелого отца в баню сводил… "
"стало заметно теплее, словно дверь в холодный погреб прикрыли"
"До слуха доносилось перешёптывание воды с песком – так весной, в знойную апрельскую погоду, слышно, как тает снег"
Тут я себя останавливаю, дабы мой многословный отзыв не превысил скромные размеры этого маленького литературного чуда изумительной простоты (той самой, пастернаковской, в которую нельзя не впасть, под старость, как в ересь), глубины и изящества.
В заключение:
Стоит упомянуть о литературных предшественниках и учителях автора. Возможно, по недоразумению, но в любой хорошей современной русской прозе мне часто слышится голос Солженицына. Но, здесь, кажется и вправду, на заднем плане, в размышлениях о месте человека в этом погрязшем в тотальной нечистоте и безумии мире, звучит негромкий чистый его голос.
А вот в этом отрывке, в безупречно и единственно верном выборе слов, в самой изысканно-простой интонации, не витает ли незримый дух Александра Исаевича? Не кажется ли вам, что он парит "над ликом этих вод"?
"Обошёл остров вторично, вдоль-поперёк, из края в край. Передвигаясь по камням вдоль береговой кромки, спугнул выводок чаек. Ещё не слётки, птенцы. Мышастого цвета, пушистые, крупные они с гомоном шарахнулись от меня, поплюхались в воду и, рассекая морскую гладь, скрылись за гранитным уступом… На берегу остались нежные пёрышки, беспомощные, слабые, они не могут вознести птицу ввысь, не позволяют уверенно, свободно парить в небе, но постепенно, Бог даст, окрепнут"/
Слышен и Астафьев, тех далеких времен, когда еще писал настоящее: Сон о белых горах, Уха на Боганиде. А еще, чтение "Перышек" почему-то приводит на память "Новый Мир" Твардовского. О, с какой радостью Александр Трифонович обратил бы Александра Костюнина в одного из постоянных авторов своего любимого детища. Да, нет его, Александра Трифоновича, и какими-то таинственно-непостижимыми путями текст этот попал в руки другого Редактора - Берковича. Значит, надо полагать, у Александра Костюнина "линейка така" - предстать на суд читателей именно и нигде больше, как у Берковича, на сайте "Семь Искусств".
Думаю, что и Порталу и его читателям повезло. Читая Костюнина, у нас есть шанс испытать ту бескорыстную лингвистическую радость, истоки которой, помните, Довлатов определил когда-то так: «Какое счастье, я знаю русский алфавит».
Длинно получилось. На короткую благодарность времени не хватило.
Сан-Франциско
————
*) http://7iskusstv.com/2012/Nomer11/Kostjunin1.php
