В истории русской литературы XX столетия Борис Константинович Зайцев (1881–1972) занимает ныне заметное и прочное место. Он оставил яркий след как один из создателей проникновенной лирической прозы, со страниц которой мягко струится свет добра и любви ко всему сущему в мире.
Родники творчества каждого писателя берут начало на его малой родине. Для Бориса Зайцева ею стала орловско-калужско-тульская земля, давшая отечественной культуре многих выдающихся художников слова. Об этой сердцевине России, расположенной по берегам реки Оки, он будет не раз вспоминать с сыновней благодарностью. В автобиографическом романе «Юность» писатель следующим образом определил роль малой родины в своей жизни: «Этот путь взад-вперёд, на Каширу — Мордвес, через Оку предстояло ему совершить ещё много раз, отмечая им краткие станции быстротечной своей жизни. Он ездил и летом, и осенью, и зимой, и в мирные дни, и в войну, во времена революции <...> чем больше ездил, тем сильнее чувствовал, что это и есть жизнь, вплоть до последнего путешествия не по этой уже дороге».
Восприятие жизни как непрерывного пути, а человека как путника и пилигрима пройдёт через всё творчество писателя, от раннего рассказа с характерным названием «В дороге» и до автобиографической тетралогии, которую он озаглавит «Путешествие Глеба».
Родился Б. К. Зайцев 29 января (10 февраля — по новому стилю) 1881 года в Орле. Но с этим старинным приокским городом он оказался связан лишь рождением. Его подлинной малой родиной стал калужский край, поскольку годовалым ребёнком будущий писатель был перевезён в село Усты Жиздринского уезда Калужской губернии, где его отец, Константин Николаевич, по профессии горный инженер, получил должность управляющего рудной конторой одного из заводов знаменитого российского предпринимателя С. И. Мальцова.
Здесь в просторном двухэтажном доме с традиционным липовым парком прошли детские годы Б. Зайцева. В 1889 году Зайцевы переезжают в посёлок Людиново в связи с тем, что глава семьи был назначен директором местного чугунолитейного завода. Одиннадцати лет мальчик поступает в Калужскую мужскую классическую гимназию. Годы учёбы в Калуге прошли у него под знаком повышенного интереса к русской литературе.
Летние каникулы он вместе с матерью и двумя сёстрами проводит на природе, в купленном отцом небольшом имении Будаки, которое располагалось в десяти верстах от Калуги, на правом берегу Оки — недалеко от Авчурино.
Константин Николаевич мечтал видеть сына инженером, продолжателем своего дела. По его настоянию подростка переводят в 1894 году в четвёртый класс Калужского реального училища, которое, по мнению отца, лучше готовило к поступлению в технический вуз, нежели гимназия. Закончив его в 1898 году первым учеником, Б. Зайцев поступает в Московское императорское высшее техническое училище, откуда через год его исключают за участие в подготовке студенческой забастовки.
Непродолжительной оказалась для Зайцева и учёба в Петербургском горном институте: проучившись там несколько месяцев, он в 1902 году поступает на первый курс юридического факультета Московского университета. Однако карьера юриста так же мало привлекла юношу, как и профессия инженера. Он оставляет университет, чтобы целиком посвятить себя художественному творчеству.
«Крёстным отцом» Б. Зайцева в литературе стал Леонид Андреев, с которым начинающий писатель познакомился в конце 90-х годов и чувство глубочайшей признательности к которому пронёс через всю жизнь.
Л. Андреев ввёл его в кружок «Среда», объединивший в начале XX века лучшие силы русской реалистической литературы. Здесь произошло его знакомство с Иваном Буниным, которое вскоре переросло в дружбу, хотя их отношения на протяжении многих лет складывались очень неровно. Помимо «Среды», Зайцев регулярно посещал также Московский литературно-художественный кружок, куда в основном входили поэты-символисты.
В русской реалистической прозе начала XX века шёл интенсивный процесс обновления художественной манеры письма, в том числе за счёт творческого использования достижений других жанров литературы и смежных видов искусства. Одним из писателей, внёсших свою лепту в обогащение русского реализма, был Борис Зайцев. «Я начал с импрессионизма», — заявит он позднее в автобиографическом очерке «О себе», а свою первую, изданную в 1906 году книгу, куда вошли рассказы «Тихие зори», «Священник Кронид», «Деревня», «Миф» и другие, будет рассматривать как единое целое и назовёт «небольшой поэмой в импрессионистичес-ком роде».
Импрессионистические тенденции во многом определили стилевые особенности ранней зайцевской прозы: её акварельность, музыкальность, порою ритмизованность, яркую колористичность, ослабленную фабульность, личностно-авторское начало, а в жанровом отношении — преобладание этюдной новеллы, эскиза, где логические связи между изображёнными явлениями и событиями заменены ассоциативными. Сюжеты этих произведений откровенно незатейливы: поездка на тетеревиную охоту («Полковник Розов»), пребывание лирического героя в гостях у бабушки («Деревня»), летний день двух влюблённых в пустой усадьбе («Миф»). Однако при всей внешней бессюжетности они оставляют ощущение удивительной эмоциональной наполненности и красочности бытия. Создаётся впечатление, будто автор держит в руках этот день и, как драгоценный кристалл, не спеша, поворачивает его разными гранями, наслаждаясь его глубиной и многомерностью. Так рождается сложная, довольно живописная мозаика стиля писателя.
В зайцевском импрессионистическом видении мира воплотились соловьёвские идеи всеединства, красоты как Божественной благодати и абсолютной любви, которую каждый человек должен испытывать не только к ближнему, но и к человечеству в целом, ко всей Вселенной. Сам писатель не раз говорил об огромном воздействии на него взглядов выдающегося русского философа В. С. Соловьёва.
В тональности зайцевских рассказов господствует пантеистическое чувство нераздельной слитнос-ти человека и природы, светлое, гармоничное восприятие бытия. «Лирика космоса» — так определяла суть творчества раннего Зайцева современная критика. Его персонажи пьяны солнечным светом, тонко чувствуют душу звёзд, луны, земли, цветов, плодов — всего неисчерпаемого Божиего мира, живописно одухотворённого автором. Эту одухотворённость и осмысленность писатель видит во всех проявлениях жизни. «В коровах есть задушевность, лошади покорны и важны, как добрые работники... В облаках любовь и благозвучие», — так воспринимает окружающее лирический герой рассказа «Священник Кронид». Выбор изобразительно-выразительных средств, само строение фразы, выражают в этих произведениях сокровенную авторскую мысль о сопричастности человека к великому и вечному космосу, его одноприродность со всеми явлениями бытия.
Импрессионизм и философия всеединства обусловили и такую жанрово-стилевую черту зайцевского творчества, как лиризм. Современники не случайно называли Б. Зайцева «поэтом в прозе». Во многих его рассказах господствует лирико-ассоциативный поток, медитативное начало, организующее весь образный строй произведения. По своему жанру произведения писателя «Мгла», «Тихие зори», «Полковник Розов» и другие представляют собой лирико-имперссионистические рассказы, где основное внимание уделяется не изображению самой жизни, а лирическим размышлениям о ней.
Основные мотивы ранней прозы Б. Зайцева — жизнь, смерть, природа, любовь, т.е. универсальные темы лирико-философских произведений многих художников слова. Но y каждого из писателей они получают свою неповторимо индивидуальную интерпретацию. Если, например, Бунин, Шмелёв, Сергеев-Ценский погружают своих персонажей в поток земной жизни, то Зайцев этим же бытийным мотивам придаёт вселенский, космический мас-штаб. Во многих произведениях писатель живописует наполненность и праздничность бытия, не омрачаемую даже неизбежностью смерти. Смерть персонажей в рассказах и повестях «Тихие зори», «Гость», «Смерть», «Спокойствие», «Аграфена» писатель изображает как возвращение в вечность, напоминая человеку-путнику, что в конце земных странствий его ждёт «тихий свет» жизни вечной и бесконечной. В этом — основная эмоциональная тональность данных произведений, их эсхатологический оптимизм.
Лирическое начало определяет не только бессюжетность зайцевских произведений, но и обобщённость изображаемого в них.
Б. Зайцев был последовательным носителем мифологического мышления, предполагающего, по словам выдающегося мыслителя А. Ф. Лосева, «отрешённость от эмпирического протекания событий»1. Как справедливо писал ещё К. Чуковский, Б. Зайцев «повествует не о том, что было когда-нибудь в определённое время, а о том, что бывает вообще»2. Этому утверждению нисколько не противоречит то обстоятельство, что некоторые произведения писателя основаны на подлинных фактах. Так, всё действие рассказа «Полковник Розов» происходит на хуторе Будаки под Калугой, где у Зайцевых была дача, и по архивным материалам нетрудно установить прототипичность образа Розова. Малая родина крестьянки Аграфены, героини одноимённой повести, — существующее и поныне в Жуковском районе Калужской области село Кремёнки. Здесь происходит действие заключительных, самых важных для уяснения авторской концепции жизни, глав произведения.
Но, исходя из жизненных реалий, писатель стремится к широким художественным обобщениям, к выявлению «всеобщности» явлений. Для него важно изобразить в произведении событие как со-бытие человека с миром и с Богом. В этом состоит основная онтологическая направленность прозы Бориса Зайцева, в которой господствует жизнеутверждающее начало, доверие к сокровенному замыслу Творца.
С начала 1910-х годов творчество Зайцева претерпевает некоторые изменения. В его произведениях начинает преобладать объективно-изобразительная манера письма, освещаются социально-бытовые проблемы. О скромной жизни дворников, белошвеек, студентов, актёров, их духовных исканиях и чаяниях он тепло повествует в рассказах «Сны», «Актёрское счастье», «Студент Бенедиктов», «Ариадна», «Кассандра», «Грех» и многих других. Характером изображения мира и человека Зайцев сближается со своими коллегами из знаменитого в своё время «Книгоиздательства писателей в Москве», членом которого он стал со дня его основания: с Буниным, Шмелёвым, Вересаевым, А. Толстым и др. Интерес к углублённому исследованию обыденной жизни обыкновенных людей, умение отыскать в малозаметном, внешне ничем не привлекательном человеке высокие душевные качества, изображение человека в тесном единении с природой привносят в его произведения тот оттенок философского восприятия живой жизни, который был характерен для реалистического искусства тех лет. Быт в произведениях писателя является конкретно-чувственной формой воплощения бытия.
Однако мы не найдём в творчестве Б. Зайцева обличительных, социально острых произведений. Он, как и прежде, продолжает тяготеть к воссозданию самого потока жизни в её повседневных проявлениях. Изображение жизненных неурядиц и драм (а в его рассказах немало несчастной любви, супружеских измен, расставаний, смертей и т.п.) ослабляется в произведениях писателя философски примирённой мыслью о том, что таковы универсальные законы бытия. «Нам дано жить в тоске и скорби, но дано быть и твёрдыми, — с честью и мужеством пронести свой дух сквозь эту юдоль» («Сестра») — вот характерный рефрен многих зайцевских повестей и рассказов.
Перипетиям социальной жизни, революционной борьбе он противопоставляет торжество вечных субстанциальных начал: спасительные идеалы Православия, любви, дружбы, врачующую душу человека природу, картины народной жизни с её лучшими нравственными ценностями. Для многих персонажей произведений писателя характерен сознательный уход от социальных проблем. Претерпев разочарование в общественной деятельности, в политических доктринах, они устремляются к ценнос-тям вечным и неизменным.
В рассказе «Изгнание» молодой преуспевающий московский адвокат, испытавший в годы первой русской революции душевный подъём, а затем крах своих иллюзий, мечтает «уйти в незаметные одинокие люди, великое преимущество которых: свобода от всех и от всего». Персонаж романа «Голубая звезда» Алексей Христофоров — характерный тип зайцевского героя-созерцателя — на всех путях и перепутьях жизни остаётся верен своему принципу: «Одиночество ... Святое или не святое, но одиночество». Мы поступили бы опрометчиво, расценив подобную поэзию как проявление эгоцентризма или высокомерия. Напротив, стремление к свободе «от всех и от всего» означает для зайцевских персонажей отторжение от всего сиюминутного и приближение к постижению вечных духовных ценностей. Герой того же «Изгнания» приходит к пониманию, что «за всем грохотом культур, войн, переворотов и цивилизаций есть ещё малая вещь — человечес-кое сердце, которое ищет незыблемого всегда, сколько бы ни опьяняли его успехи и движение жизни. Такой вечно живой водой представлялось мне Евангелие». Благодаря постижению христианской Истины мир людей оказался для героя рассказа ближе, чем тогда, когда он увлекался революционными идеями. «Точно мир раздвинулся, и я вздохнул его истинный аромат».
Первая мировая война и события двух революций 1917 года были теми потрясениями, которые существенно повлияли на духовный и художественный облик Бориса Зайцева. «Лирическим отзывом на современность» явились написанные им в 1921 году рассказы «Улица Святого Николая», «Белый свет» и «Душа», в которых в присущей ему элегической манере писатель раскрывает душу лирического героя, всматривающегося в жизнь и быт России революционной поры и утверждающего над всем суетным и преходящим незыблемые духовные ценности.
Лучшим из этих произведений, несомненно, является рассказ «Улица Святого Николая», в пяти главах которого писатель через изображение московской улицы Арбат, соединившей собою три храма столь любимого русским народом Николая Чудотворца — Николу Плотника, Николу на Песках и Николу Явленного — повествует о недавней истории страны. Арбат помнит светлый быт России начала 1910-х годов, является очевидцем событий первой русской революции, стал свидетелем потрясений Октябрьской революции и гражданской войны. Всё, однако, проходит, сменяясь во времени. Постоянными же величинами были и остаются звон колоколов и соборные службы в трёх арбатских храмах, во время которых «все равны равенством страдания, задумчивости, равенством любви к великому и запредельному, общего стояния перед Богом». Вечность, воплощённая в трёх храмах, и постоянство образа старого извозчика Николая (так и кажется, будто едет по Арбату сам святитель Николай, со строгой грустью взирая на безумства людей, втянутых в кровавую социальную бойню) торжествуют над суетностью и эфемерностью социальных событий.
В период революции и гражданской войны окончательно сформировалось православное мировидение Б. Зайцева. Октябрьскую революцию он рассматривал с позиции Евангелия как расплату за грехи: «за распущенность, беззаботность, маловерие».
В июле 1922 года, после тяжёлой болезни, Борис Зайцев вместе с женой и дочерью навсегда покидает родину, унося её в своём сердце. В эмиграции диапазон его творчества не только не сузился, но даже несколько расширился. Но как бы ни привлекала его итальянская (книга «Италия», новеллы «Карл V», «Дон Жуан») и эмигрантская (роман «Дом в Пасси») тематика, тема России продолжала оставаться главной в его творчестве. Позднее, подводя итоги своей творческой деятельности периода эми-грации, он признаётся в автобиографическом очерке «О себе»: «За ничтожными исключениями, всё написанное здесь мною выросло из России, лишь Россией и дышит».
Свою миссию писателя, оказавшегося вдали от Родины, Зайцев видел в том, чтобы, по его словам, воплотить в произведениях «Россию Святой Руси», т.е. православную Русь. Она запечатлена писателем во многих статьях, очерках и беллетризованных жизнеописаниях: «Алексей Божий Человек», «Афон», «Валаам», «Оптина пустынь», в очерках о святых Серафиме Саровском, Иоанне Кронштадском, патриархе Тихоне. Особенно значительна в этом ряду повесть «Преподобный Сергий Радонежский», представляющая собою художественно-документальное житие выдающегося подвижника русского Православия, игумена земли Русской преподобного Сергия Радонежского.
Любовью к России, к её талантам и подвижникам продиктовано и создание Зайцевым в 30–50-е годы беллетризованных биографий наиболее близких ему по духу отечественных писателей XIX столетия: «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов». Со страниц этих произведений встают впечатляющие образы гениев национальной культуры, великих сынов России.
К художественным биографиям непосредственно примыкают воспоминания Зайцева о встречах, дружбе и знакомстве с писателями-современниками Л. Андреевым, Буниным, Алдановым, Шмелёвым, Бальмонтом, Цветаевой и др. Написанные большей частью в жанре литературного портрета, они воссоздают панораму культурной жизни предреволюционной России и русского литературного зарубежья.
В эмиграции Б. Зайцев проявил себя и как мастер автобиографической прозы. Произведения этого жанра — крупнейшее явление русской эмигрантской литературы первой, самой мощной её волны. Потеря писателями любимой Родины и стремление воскресить её в слове вызвало к жизни «Лето Господне» и «Богомолье» И. Шмелёва, «Жизнь Арсеньева» И. Бунина, «Детство Никиты» А. Толстого, «Юнкера» А. Куприна, «Юность» Е. Чирикова и другие произведения, которые сейчас по праву вошли в золотой фонд отечественной литературы.
Автобиографический жанр — всегда акт преодоления писателем времени, попытка вернуться в собственное детство и юность. Творчески оттолкнувшись от богатейших традиций русской классики, писатели-эмигранты существенно обогатили эти традиции. Автобиографическая проза приобрела под пером многих из них онтологический, бытийный характер. В ряду этих произведений достойное место занимают зайцевский рассказ «Атлантида» и тетралогия «Путешествие Глеба».
Если в «Атлантиде» рассказано о последнем годе учёбы автобиографического героя в Калужском реальном училище, его первых шагах по постижению окружающей жизни, то масштаб изображения действительности в «Путешествии Глеба» несравненно шире. Проникновенно повествуя «о времени и о себе», писатель поведал нам о формировании личности, о жизненном пути автобиографического героя, последовательно показывая жизнь Глеба в деревне Усты, в Людинове, в Калуге, в отцовском имении Прошино, в предреволюционной и революционной Москве, наконец, за рубежом.
Вся тетралогия — лирические, подёрнутые флёром авторской грусти воспоминания о милой сердцу писателя срединной России и её людях, о родителях, о русском пейзаже. Сплав лирического и эпического начал определяет в тетралогии специфику её художественного времени и пространства. Человеческая жизнь и события пронизаны в «Путешествии Глеба» токами, идущими не только из истории, но и из вечности. В этом состоит органическая связь последнего крупного произведения писателя с его ранними рассказами.
Скончался Б. К. Зайцев 28 января 1972 года, не дожив двух недель до 91 года. Похоронен на Парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, где нашли свой вечный покой Бунин, Ремизов, Тэффи, Мережковский и другие титаны слова русской литературной эмиграции.
Книги же Зайцева возвращаются на родину, пленяя современного читателя проникновенными образами и картинами, хрустальной акварельностью словесного рисунка, светлой, умиротворяющей верой в человека.
Когда-то К. И. Чуковский сказал: «Россия Бориса Зайцева была для меня Россией догорающих лампадных фитилей. Но отчего же эти фитили всё догорают и никак догореть не могут? Значит, есть в них какая-то крепость духа, которая стойко сопротивляется пламени ...»3.
Автор приведённых строк прав. Лучшие произведения писателя выдержали испытание временем. Лампада Бориса Зайцева оказалась негасимой.
1. Лосев А. Ф. Из ранних произведений. — М., 1990. — С. 422.
2. Чуковский К. От Чехова до наших дней. — СПб. — М., 1908. — С. 123.
3. Литература русского зарубежья. Вып. 2. — М., 1999. — С. 31–32.
