Одно из мощных современных немейнстримовских течений в литературе, можно даже сказать, отдельная литература – это литература православная. Вот уже больше двадцати лет церковь, слава Богу, возрождается, и в ногу с этим возрождением идет и становление православной словесности. Правда, само это выражение – «православная литература» – толковать можно весьма по-разному. Вот, скажем, Лев Толстой как мыслитель – еретик, отлучен от Церкви и никак не может считаться православным. А как писатель – может! Художественные его произведения (не «Воскресенье», конечно, и не «Отца Сергия», а другие) многие литературоведы находят вполне православными. Так что тут еще четкая дифференциация нужна, критерии, а их-то пока и нет.
Но я буду говорить о «православной литературе» в привычном понимании. А привычное понимание – это: Татьяна Шипошина, прот. Александр Торик, Юлия Вознесенская, прот. Николай Агафонов и т.д. То есть та художественная литература, которая продается в церковных лавках. В обычных магазинах она, думается, спросом пользоваться не будет. Хотя кто его знает – я живу в местности, где есть всего один книжный магазин, да и тот…
С моей точки зрения – начну уж без обиняков – православная литература, оказавшись в условиях новой, постсоветской России, пошла не по тому пути, или даже не по тем путям. Дело в том, что у православной прозы есть в русской литературе великие предшественники, на которых этой самой прозе и надо было равняться. Прежде всего это, конечно, Достоевский. «Помилуйте, - скажет возмущенный читатель, - ну какая же это православная проза!» Вот в том-то все и дело, что Достоевский с современной «православной прозой» совсем не ассоциируется. И это проблема не Достоевского, а православной прозы!
Современная православная проза в условиях постсоветской России пошла по пути не элитной (Достоевский, Шмелев, Зайцев – да ведь и у всех наших классиков так или иначе присутствует религиозный, православный контекст), а массовой литературы. И, конечно, это стало причиной ее успеха, ее продаваемости. А учитывая, что для огромного количества народа вообще все то, что продается в церковной лавке – это чуть ли не божественная истина, учитывая все это, следует признать «рывок» православной литературы вполне закономерным. Курьез, кстати, в том, что даже такие вполне еретические произведения, как «Мои посмертные приключения» Юлии Вознесенской тоже идут за православную литературу – так как написаны «в стиле» ПравЛит.
Но ведь большинство сочинений современной ПравЛит невозможно читать. Огромные, совершенно нежизненные монологи, постоянные канцеляризмы (даже если речь идет о стародавних временах), невладение русским языком. Да и это бы еще ничего. Самое плохое, что есть в этой прозе – ее бесконфликтность. То есть конфликты там, конечно, есть – и любовь, и смерть, и отчаяние, и все, все, все – в гораздо иногда больших масштабах, чем в «обычной» литературе. Но эти конфликты – не чувствуются. У героев все идет как по маслу, даже и чудеса совершаются, как совершенно обычное дело. И душу не трогают. Вернее, нет – трогают, сентиментальную слезу прошибают. А вот чтобы катарсис произошел – этого, как правило, не бывает.
Для меня гораздо более духовной, православной прозой является «Портрет Дориана Грея», чем сочинения современных православных писателей.
В связи с этим вспоминается мне социалистический реализм. Там ведь как было. Если ты пишешь хорошо (хоть гениально), но идеология у тебя не та – мы тебя (в лучшем случае) печатать не будет. А вот если у тебя идеология та, пусть даже без слез твои писания читать невозможно, то мы тебя хоть Сталинским лауреатом сделаем. А писанину твою редактор поправит – он умеет.
В современной ПравЛит, конечно, социального заказа и контролирования сверху нет. Но сам принцип (в умах самих же писателей!) остался, по-моему, соцреалистическим: главное – идеология! То есть нужен нехитрый набор: священник (или монах), церквушка, около десятка постоянных прихожан (снабженных разными историями) и какой-нибудь отчаявшийся невер, который вдруг – раз! – и стал верующим. И православный роман готов. А уж как написано – это дело десятое. Мы же не для высоколобых критиков пишем, а для наших – этих, доверчивых, в платочках.
И что странно – почти все произведения современной ПравЛит о том, как неверующий человек стал верующим. Эта тема, конечно, великая и благодатная. И у неофитов действительно иногда все начинает идти как по маслу: и прошения молитвенные исполняются, и чудеса случаются и вообще чуть ли крылья на спине не вырастают. И в жизни так бывает, и в литературе соответственно. Но (может, я мало читал) этим тематика современной правпрозы и ограничивается. А огромное количество тем – не таких шаблонных, а сложных тем, от которых, по выражению князя Мышкина, «может вера пропасть» - таких тем в современной ПравЛит просто нет. Помнится, Руслан Киреев в одном интервью сказал примерно следующее: «Все сейчас пишут о том, как они нашли Бога. И нет книги про то, как человек не нашел Бога». А ведь такая ситуация действительно возможна! И как она по-настоящему трагична! Но ПравЛит ее чурается. Или, скажем, ситуация, когда человек поверил, живет, трудится для церкви – и вдруг начинает терять веру. Разуверился человек. Или его куда-то понесло. Или какие-то искушения его постигают. Или он читает слово Божие и находит там какие-то противоречия. Или он видит, как слова заслуженных «православных» расходятся с делами. Да мало ли сложных, трагических, неоднозначных тем! В современной ПравЛит даже выбор у героя всегда стоит между добром и злом. Но ведь чаще всего в жизни он стоит между меньшим злом и большим злом! И как ни крути, а будь ты хоть трижды православным, а все равно останешься злодеем. А об этом-то никто и не пишет.
Нет, пишут, конечно, как, например, человек молился-молился, а потом потерял молитву. И переживает. А вот попробуйте-ка напишите, как люди стали верующими, а потом, «восходя» по духовной лестнице, развелись – из-за того, что понимание православия у них разное! И оба ведь вроде логически-то правы, и разумом эту проблему не решить – а следовательно и доказать правоту кого-то из героев нельзя. И получается – опять-таки если оставаться в пределах логики, судить обо всем по законам разума – что и в православии бывают безвыходные ситуации. Нет, такой книги вы не увидите. Проблема есть – а художественно она не решена, и не будет, я уверен, решена.
Или попробуйте вставить в современный православный роман героя типа Ивана Карамазова. Не получится роман, взорвется, провалится, и автор будет проклятьем заклеймен.
И ведь дело-то не в том, что талантливых писателей нет! Даже и у перечисленных выше авторов есть очень хорошие – не великие, конечно, – произведения. Хорошие, сделанные по законам жанра, с катарсисом и всеми делами. Но вот тематический кругозор все равно предельно узок, набор конфликтов предельно мал. И этому есть объяснение.
Все дело опять же в том, что главное место «сбыта» православной литературы – это церковные лавки. А ведь большинство заглядывающих туда людей – простите уж за грубость, но это правда – ни бельмеса в литературе не понимают. Не потому, чтобы литература у нас была слишком высока, «страшно далека от народа», нет. А потому, что народ этот воспитан на логике телевизионных передач и газетных заметушек (в том числе и советских). А логика там донельзя простая: либо ты хороший, либо плохой, либо друг, либо враг.
Помнится, в одной из лекций Александр Архангельский сказал, что (в России, по крайней мере) роль духовного отца нации дважды переходила из рук в руки. С начала (года этак с 988 приблизительно) до 18 века духовным отцом был священник. С Петра до середины 20 века – писатель (отсюда-то вся наша великая литература уместилась в два века). А вот годов с 1960-х роль духовного отца унаследовал журналист. И все наши сегодняшние прихожане – да и вообще все население – это духовные дети журналистики. Недаром даже в проповедях современного прихожанина больше всего задевает не цитата из Священного Писания, не какая-нибудь красивая притча, образ или метафора, а статистика (вот уж без чего современную журналистику не представить) и какие-нибудь штампы, типа: «Во всем виноваты масоны». Современный человек приучен мыслить линейно, у него все эти завороты мысли, вся эта достоевщина вызывает только резь в желудке. Розанов, кажется, делил всех людей на три вида: тех, кто прочитал «Братьев Карамазовых», тех, кто прочитает «Братьев Карамазовых» и тех, кто никогда не прочитает «Братьев Карамазовых». В современном мире людей третьей категории становится все больше и больше. А зачем читать, если в школе не задают? Да и вообще можно фильм посмотреть и рецензию (если уж слишком умный) в «Комсомолке» прочитать. Я вот так иногда представляю прихожан нашей поселковой церкви, читающих, скажем, «Легенду о великом инквизиторе» или «Исповедь горячего сердца» и вижу их недоуменные лица. В лучшем случае не поймут. В худшем – подумают на манер Тургенева (только, конечно, поплоше и в других категориях), что Достоевский – это что-то близкое к маркизу де Саду.
Вот отсюда-то и «принципы» нашей современной православной словесности. Первый принцип: нельзя нашего православного обывателя сильно грузить. Вся эта карамазовщина – это для умных. Это пусть в Москве образованные батюшки со своими прихожанами-профессорами об этом беседуют. А мы попроще. Второй принцип: определенность выбора: добро или зло, прав или виноват, с Богом или с дьяволом. Нет такого, чтобы кругом был виноват, и виноват безвыходно и ничем не мог оправдаться. Третий принцип: путь – только вверх. Раз уж стал верующим, то уж обратно ну никак не скатишься.
Приблизительно так построена и журналистика. Там тоже все эти сомнения, запутанность ситуаций и возвраты к исходной точке не поощряются.
А еще приблизительно так построен соцреализм. Там тоже у коммунистов нет никаких сомнений, выбирают они всегда «за Ленина, за Сталина», и уж в диссиденты не скатываются.
Для кого эти книги? Для неофитов. Я понимаю, конечно, что их много, но ведь есть и другие люди.
Так что православная литература пока идет по пути эгалитаризма, к высокому искусству не прикасается, да и не жаждет. А поэзия (как мне сказали в одном православном издательстве – и это позиция далеко не только этого издательства) поэзия на рынке православной литературы вообще не востребована. А там, где нет поэзии, там и высоким искусством, как правило, не пахнет. Остается только надеяться, что новое поколение молодых православных писателей (ударение на слове «писателей», а не на слове «православных») исправит ситуацию.
