Послевоенное
Это детское счастье озноба и жара:
Ноги ватные — вовсе не выйдешь.
А в гранёном стакане остатки отвара,
И бабуля мурлычет на идиш.
Я тихонечко плачу — для полной картины,
А на стенах — разводы и тени...
Мамин голос: «Спасибо, что не скарлатина!
Полетели, дружок, полетели».
И несёт, прижимая несильной рукою,
Всё по кругу: куда же ей деться?
И блокадная память зовёт, беспокоя...
Питер. Послевоенное детство.
Седьмая вода
От первой воды — ни беды, ни отгадки,
И были бы взятки привычны и гладки
У тихой рабочей пчелы.
Вторая вода — забодай меня птица:
Такая страница под утро приснится —
Почище двуручной пилы.
Где травы напитаны кровью и солью,
Там бешеный волк породнился с лисою,
И эта вода не для вас.
Вы третью просите — из ветки кленовой,
Не новой, но всё же по масти бубновой,
Готовой гореть напоказ.
В четвёртой и пятой — судак и плотица
Могли бы ловиться, коль не суетиться...
Шестую не пьёт и зверьё.
Шестая — она для тоски и позора,
В ней вымыты руки и ката, и вора,
И ворон не помнит её.
Но если поднимутся страсти земные
По сердце, по душу, по самую выю,
И ты покоришься судьбе,
Седьмая вода — из-под корня и камня —
Захватит, завертит, застынет и канет —
И память сотрёт о тебе.
Марине
Во сне береговой черты,
Где стёрты наши очертанья,
Где черти знойны и черны
И словно бы причастны тайне,
Где непрерывны флирт и жор,
Где дамы — словно на параде
И где потрёпанный пижон
Спешит куда-то на ночь глядя,—
Одни над бездной голубой,
Которая зовёт и тянет,
Мы, незаметные, с тобой
Пройдём незваными гостями.
Увлечены игрой ума,
Готовы всё раздать задаром,
Как только юная луна
Раскроется над Карадагом.
Не спящие в Коктебеле
Хвала не спящим в Коктебеле,
Поющим, пьющим и горящим
В кусте терновом, в лёгком теле,
Давным-давно сыгравшим в ящик.
Хвала плывущим в лунном свете,
На берег прущим кистепёро,
Встречающим последний ветер
Улыбкой бога и актёра.
Не видя этой жизни странной,
Где я застрял, смешной и старый,
Вы достаёте из тумана
Свои беспечные гитары.
И если вы уже запели,
Я вас услышу в это лето...
Хвала не спящим в Коктебеле
И догорающим к рассвету.
Больничка
1. В больничном окне
В больничном окне — замечательный мир:
Деревья облезлы, но живы;
Бегут экипажи, набиты людьми,
По выбитым каменным жилам.
Вороньего скока смешной контрапункт
Пугает пичужью ватагу,
И сукины дети без всяческих пут,
От сторожа давшие тягу,
Бессмысленно лают на весь окоём,
Гоняют прохожих и галок...
Мой мир, ограниченный этим окном,
Огромен, чудесен и жалок.
2. Никодимыч и Серёга
За окошком больницы — фабричный пейзаж
Намалёван кармином и охрой.
И сырые дымы возмущают пейзан,
Заставляют ругаться и охать.
Никодимыч по-тихому пьёт самогон,
А Серёга — всё больше по салу...
Здесь хвороб на двоих — за тележкой вагон,
И земля выносить их устала.
У Серёги — наколотый вождь на груди
Видит сало, от зависти тлея.
Никодимыч не любит вождя и грубит,
Трёт когда-то могучую шею.
Не осталось давно ни кола ни двора,
Только траченный временем норов.
Оба-два старика матерятся с утра
И, как дети, боятся уколов.
Между севером и югом...
Между севером и югом — зеркало воды,
Вот такая расписная местная весна!
Я опять смотрю с испугом на свои следы,
Там, где воду распинают шрамы от весла.
Я вдыхаю воздух древний посреди Нерли.
Небо, как мишень, пробито птицами, и вот
Мимо нежилой деревни, брошенной земли
Плоскодонное корыто медленно плывёт.
А внизу вздыхают рыбы, просятся в котёл,
Но на ловлю мы забили в этот странный час...
Всё равно, кто убыл-прибыл и чего хотел,—
Мы проплыли, и забыли эти воды нас.
Тени
Когда кривая вывезет меня
Туда, где буераки и овраги,
Где дикие собаки ищут драки,
Где о весне мечтают семена,—
Увижу, как, пугливо семеня,
Спешат укрыться под корягой раки,
И хищной птицы быстрые атаки
Уносят жизни на излёте дня.
И в том краю, где ада нет и рая,
Тебя я вспомню, злясь и обмирая
От нежности, которой столько лет.
Тогда отступят вежливые тени,
И, всё поняв и одолев смятенье,
Я позову — и получу ответ.
Шаги командора
Юрику, бывшему командору
Сойдя с ума, как с пьедестала,
Шагай неспешным командором
И не разглядывай детали
Пространства, где идёшь дозором.
Ты страшен только виноватым —
Потом всё объяснит палач им,
Но обыватели в кроватях
Подавятся тоской и плачем.
Тебе разбойники и воры
Под пыткой выдадут такое,
Что ты не вынесешь позора
И дрогнешь каменной рукою.
Потом зависнешь в глупом тире:
Не по мишеням бить — по рожам,
Но вспомнишь, что давно потерян
Последний след в душе порожней.
Всё узнаваемо до стона,
Лежишь в земле, возможно, сам ты
Там, где шумят аттракционы
Вокруг погибшего десанта.
...Без толку встретились, без лада,
И за грудиной — горячéе.
Но ощущение приклада
Останется в моём плече, и...
