За свободу в чувствах есть расплата.
Сергей Есенин
Над женщинами, любившими Есенина, словно тяготел какой-то рок: они умирали неестественной смертью. Зинаиду Райх погубила та же злая сила, что уничтожила её второго мужа Вс. Мейрхольда. Айседора Дункан погибла от несчастного случая. И только смерть Галины Бениславской стала логическим завершением её отношений с Есениным.
В ночь с 3-го на 4 декабря 1926 года, за двадцать четыре дня до годовщины смерти Есенина, на его могиле раздались выстрелы. Это пыталась свести счёты с жизнью Галина Бениславская. Но револьвер давал осечки. Тогда она пустила в ход кинжал. Рядом валялась коробка из-под папирос, на которой было написано: «„Самоубилась“ здесь; хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на... общественное мнение».
Кто она была?
Ответить на этот вопрос не так-то просто, даже если ограничиться только анкетными данными. Когда родилась? На памятнике на Ваганьковском кладбище стоит дата: 16 декабря 1897 года. А в свидетельстве об окончании гимназии — 16 декабря 1898 года. Описка? Или по каким-то неведомым нам причинам хотела сделать себя на год моложе?
Место рождения? По устным свидетельствам — Санкт-Петербург. Но никакие документы это не подтверждают. Да и тщетно было бы искать документы о рождении Гали Бениславской. В 1897 или 1898 году родилась Галя Карьер. Её отцом был обрусевший француз по фамилии Карьер, к моменту рождения дочери опустившийся и сильно пивший. Мать — Василиса Поликарповна Зубова — грузинка (по другим сведениям — осетинка), женщина больная, страдающая нервными заболеваниями. Так что Гале было от кого унаследовать хрупкую, легко ранимую психику.
Когда девочке исполнилось пять лет, родители разошлись. Мать, большую часть времени проводившая в больницах, не могла растить ребёнка. Галю взяли на воспитание тётка Нина Поликарповна и её муж Артур Казимирович Бениславский, который в скором времени удочерил её. Так Галя Карьер стала Галей Бениславской. (Однако в свидетельстве, выданном ей частной женской гимназией, на месте фамилии отца стоял прочерк.)
Кто были её приёмные родители? Врачи и собственники имения под латвийским городом Режица (Резекне). Зажиточные или едва сводившие концы с концами? Даже более поздние периоды биографии Бениславской — вопрос на вопросе. А уж что касается детства... Одни современники вспоминают богатое имение с большим барским домом, обширным парком и садом, барской конюшней. Другие — весьма запущенное, со старым, ничем не примечательным домом, где проваливались полы и скрипели двери.
Хорошо или плохо относились Бениславские к своей приёмной дочери?.. А кто скажет, что такое хорошо и что такое плохо? Материнской ласки она не знала, но не знала и родительского диктата. Никто не мешал ей бродить по лесным чащам, плавать и нырять, ездить верхом и отстреливать из охотничьего ружья глухарей за десятки километров от дома. А то и просто озорничать. Независимость и впечатлительность (роскошная окружающая природа не могла не впечатлять) — то, что отмечали все, знавшие уже взрослую Галю, то, что во многом определило её — завидную и трагическую — судьбу,— шли из детства, проведённого в деревне. (Не те же ли качества во многом определили и судьбу Есенина, также выросшего в деревне и прикипевшего душой к «рязанским раздольям», тоже отчаянного озорника?)
Галя была очень красива. Две далёких крови, слившись, образовали внешность необычную, яркую, запоминающуюся. Брюнетка со светлыми глазами, длинными, чуть ли не до бровей, ресницами, а брови — огромные, почти сросшиеся, словно два крыла; стройная, как струночка, с бархатистым голосом — она с ранних лет привыкла быть окружённой многочисленными поклонниками. Её редкостная преданность Есенину — вовсе не от «безрыбья», как гласит одна из многочисленных легенд о Бениславской. (Легенды ходили — и ходят — не только о Есенине, но и практически обо всех близких ему женщинах.) Конечно, нет дыма без огня, и эта легенда родилась не с бухты-барахты — Галя была не фотогенична. Её фотографии не передают и сотой доли её обаяния. Да и какая фотография может воспроизвести стремительность каждого жеста, «весну в повороте лица», удивительные краски (в эпоху чёрно-белой фотографии)?
Как все женщины Есенина, Галя была не только красива, но и умна, начитанна, любила и понимала искусство, особенно театр и поэзию. Когда Бениславские переехали в Петербург, она старалась не пропускать поэтических вечеров, которых в предреволюционные годы в столице было множество. На одном из них, в 1916 году, она впервые увидела Есенина.
Тот, кто ждёт рассказа о любви с первого взгляда, будет глубоко разочарован. Есенин вышел на эстраду в длинной шёлковой вышитой рубашке, плисовых шароварах, остроносых сапожках из цветной кожи на каблучках — стиль «à la russe». Всё это отдавало маскарадом и весьма не понравилось обладавшей хорошим вкусом Гале Бениславской. Правда, когда он начал читать стихи — звонкие, певучие и абсолютно искренние,— Галя сумела оценить их по достоинству, и неприятное впечатление сгладилось. Но вскоре жизнь так завертела, закружила, что она и думать забыла о златокудром юноше, пишущем такие замечательные стихи.
Вторая встреча, которая стала первой
4 ноября 1920 года. Есенин к этому времени уже успел обзавестись тремя детьми, Галя же в свои двадцать «с хвостиком» лет не только не была замужем (как многие девушки того времени, она презирала такую «мещанскую» форму человеческих отношений, как брак: проповеди С. Коллонтай не прошли втуне), но и никого ещё не любила... И, как девушки всех времён и народов, мечтала о «принце». Никто из простых смертных не соответствовал её романтическим устремлениям.
Большой зал Московской консерватории. «Суд над имажинистами». (Подобные «суды», игравшие роль своеобразного пиара, были в эпоху военного коммунизма очень распространены.) Зал набит битком. Галя пришла, когда свободных мест уже не было. И она, нимало не стесняясь, поставила себе стул перед первым рядом. И почти сразу почувствовала на себе «чей-то любопытный, чуть лукавый взгляд».
Согласно легенде (повторяемой и в знаменитом телесериале «Сергей Есенин» режиссёра И. Зайцева), Галя сама «навязалась» Есенину. На самом деле Есенин первым обратил внимание на девушку с необычной внешностью и большими зелёными глазами. «Нахал,— подумала Галя,— совсем ведь ещё мальчишка, а туда же...»
Но вот «мальчишка» начал читать:
Плюйся, ветер, охапками листьев,—
Я такой же, как ты, хулиган.
«Он весь — стихия, озорная, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, а в каждом движении, отражающем движение стиха. Гибкий, буйный, как ветер, о котором он говорит, да нет, что — ветер, ветру бы у Есенина призанять удали. <...> ...это не ураган, безобразно сокрушающий... всё, что попадается на пути. Нет. Это именно озорной, непокорный ветер, это стихия не ужасающая, а захватывающая. И в том, кто слушает, невольно просыпается та же стихия, и невольно хочется за ним повторять с той же удалью: „Я такой же, как ты, хулиган“...» Если, конечно, есть чему просыпаться. В Гале жила та же стихия, та же удаль — она сразу почувствовала родственную душу. И ринулась навстречу. Как в прямом, так и в переносном смысле. Сама не зная каким образом, она оказалась у самой эстрады и вместе со всеми кричала: «Прочитайте ещё что-нибудь». И ринулась внутренне, пока, впрочем, ещё не осознавая этого, желая лишь одного — слушать его и слушать.
А он вернулся на своё место — и опять тот же любопытный, внимательный, долгий взгляд в её сторону.
16 ноября 1920 года. Политехнический музей. «Суд над современной поэзией». На этот раз Галя пришла (вместе со своей подругой Яной Козловской) часа за два до начала, чтобы занять места поближе к сцене. Есенин весь вечер, когда не читал, упорно смотрел на девушек. Как и в прошлый раз, после окончания чтений (Есенин читал последним — его почти всегда выпускали последним: боялись, что после него не станут слушать других) словно ветром подхватило — и она оказалась за кулисами. Есенин «подлетел» и остановился около неё. Почему-то это оскорбило Галю: «Ну прямо как к девке». И она намеренно резко сказала Яне: «Чего копаешься? Пойдём».
Но, выйдя из музея, шестым чувством сразу поняла, что наконец-то встретила «принца». Такого, о котором мечтала. И не ошиблась. Он и вправду был «принцем», «Иван-царевичем» (Борис Пастернак), «королевичем» (Валентин Катаев). Для «принца» ничего не жаль. И принципы (не выходить замуж), и тело (о чём и помыслить не могла). И — она это осознаёт — именно этого она и хочет. «Принцу» придётся подчиняться (на то он и принц) — теперь гордая, независимая Галя готова и к этому. Что будет, к каким последствиям приведёт (ведь Есенин женат, и у него тьма поклонниц), она не задумывается. «Просто потянулась, как к солнцу». Она ничего не собиралась добиваться — только беспрерывно думать о нём, видеть и слышать его. И главным для Гали были не его стихи (их можно и в книжках почитать), а его бешеная стихийность, его — к ветру: «Я такой же, как ты, хулиган».
В душе всё ликовало: «Как будто, как в сказке, волшебную, заветную вещь нашла».
С тех пор Галя Бениславская не пропускала ни одного публичного выступления Есенина. Однажды он подошёл к ней (она, как всегда, была с подругой) и пригласил девушек в «Стойло Пегаса» — кафе имажинистов, где у Есенина был пай. Галя стала ходить туда каждый вечер. На «общественное мнение» ей было наплевать, лишь бы Есенин не подумал о ней дурно («...мне хоть все пальцами на меня показывай, лишь бы он около был»).
Однажды он подошёл к девушкам и, наклонившись к Гале, как-то «взволнованно и грубо» вполголоса сказал ей на ухо: «Послушайте, но так же нельзя, вы каждый вечер сюда ходите...» Галя, наслышанная о его дерзостях, подумала, что он сейчас добавит: «Из-за меня». И приготовилась дать отпор: «Да что вы, с ума сошли? Вас-то меньше всего заметила». В это время Есенин закончил фразу: «...Я уже сказал в кассе, чтобы вас пропускали как своих, без билета».
Как-то раз получилось, что Галя пришла в кафе одна, без подруг. Есенин подошёл к ней. Они проговорили вдвоём весь вечер. Он «был какой-то очень кроткий и ласковый. <...> И с этого вечера началась сказка». (И знакомы-то всего ничего, а Галя уже второй раз произносит слово «сказка»). «С этих пор пошли длинной вереницей бесконечно радостные встречи».
Далеко не сразу Галя стала любовницей Есенина. Ей, как пушкинской Татьяне, было достаточно «видеть вас, слышать ваши речи». А он, не испытывая недостатка в женщинах, почитающих за счастье провести с ним ночь,— до поры до времени — берёг её невинность.
Но другом и помощником она стала сразу. Вместе с Анной Назаровой Галя участвует почти во всех акциях (точнее, проделках) имажинистов. Вот они объявляют «ВСЕОБЩУЮ МОБИЛИЗАЦИЮ (это написано крупными буквами.— Л. П.) Поэтов, Живописцев, Актёров, Режиссёров и Друзей Действующего Искусства (а это — буквами гораздо более мелкими.— Л. П.)», так что обыватели, привыкшие ко всяким мобилизациям и, естественно, боявшиеся их, поначалу видели только «всеобщую мобилизацию» и останавливались около афиши (листовки) надолго, внимательно вчитываясь в её смысл,— цель достигнута.
Галя и Аня первыми справились со своей партией листовок и предложили расклеить ещё сотню. (Работали, естественно, ночью, фонари тогда не горели.) Никто не задержал девушек — и они жалели, что обошлось без приключений.
«Март-август 1921-го — какое хорошее время»,— запишет Галя Бениславская в дневнике.
Машинистка или Муза?
Март-август 1921 года — авторская датировка поэмы «Пугачёв». Галя помогала работать — перепечатывала на машинке некоторые главы, у неё хранилась шестая, не вошедшая в основной текст, глава. Известен экземпляр первого издания с надписью «Милой Гале, виновнице некоторых глав. С. Есенин». Этой надписью он как бы признаёт, что Галя выполняла функции не только машинистки, но и Музы. (Одной этой надписи достаточно, чтобы имя Галины Бениславсакой навсегда осталось в истории русской литературы.) И когда восхищённый «Пугачёвым» зал гремел: «Е-се-нин!» — у Гали по праву появлялась «счастливая гордость», как будто это относится и к ней.
В апреле-июне Есенину удалось — наконец-то — поехать по пугачёвским местам: через Самару до Оренбурга и далее в Туркестан. За несколько дней до отъезда наступила долгожданная весна. Есенин, Мариенгоф, Галя и её подруга Яна идут по улицам Москвы. Радуются весне, хохочут. (Ведь все были ещё очень молоды.) Есенин, глядя в глаза Гали, обращается к Мариенгофу: «Посмотри,Толя,— зелёные. Зелёные глаза».
«Но в Туркестан всё-таки уехал»,— подумала Галя. Однако в глубине души она была уверена: теперь уже запомнилась ему навсегда.
Он отсутствовал почти два месяца. И всё это время Галя думала только о нём, перечитывала его стихи.
Из Туркестана Есенин привёз ей роскошные подарки: восточные шали и оригинальное, изумительной работы, кольцо с монограммой на камне: «С. Е.». Это кольцо Галя носила всю жизнь. (Его сдерут с её пальца только в морге, вместе с кожей.)
Через несколько дней после возвращения Есенин читает «Пугачёва» в Доме печати. Успех превзошёл все ожидания.
Кто видал, как в ночи кипит
Кипячёных черёмух рать?
Мне бы в ночь в голубой степи
Где-нибудь с кистенём стоять.
Об этой поэме ещё будут много писать критики. Но ни один из них не скажет того, что было так ясно любящей женщине: «Есенин и Пугачёв — одно... Он сам — стихия бунта, ненависти к тем, кто „отгулял, отхвастал“...»
С самых первых встреч с Есениным Галя знала, что у неё есть соперницы: Надежда Вольпин и Екатерина Эйгес. Но как-то не боялась их. Словно знала, что выиграет это соревнование. И не ошиблась. Нет, Есенин не вовсе оставил их, но Галя как бы «вышла в дамки». Это признавала и сама Надежда Вольпин. Именно она оставила описание костюмированного вечера в «Стойле» в августе 1921 года. Весь вечер Есенин просидел рядом с Галей, хотя Надя (близости с ней он добился совсем недавно) тоже была в кафе.
Галя так и светилась счастьем. Её зелёные глаза казались изумрудными — словно призаняли голубизны из глаз Есенина. Писатель (тогда более известный как журналист) Михаил Осоргин, подойдя к Надежде Давыдовне (и ничего не зная о её отношениях с Есениным), сказал, кивнув на Есенина и Бениславскую: «Я не налюбуюсь этой парой. Столько преданной, чистой любви в глазах юной женщины!»
5 октября 1921 года, в день, когда народный суд города Орла расторгнул брак Есенина и Зинаиды Райх, он оставляет Бениславской загадочную записку:
«Милая Галя!
Я очень и очень бы хотел, чтобы Вы пришли сегодня ко мне на Богословский (в Богословском переулке, в квартире А. Мариенгофа, в то время жил Есенин.— Л. П.) к 11 часам.
Буду ждать Вас!
За д... спасибо.
Без...
С. Есенин».
Как правило, эта записка расшифровывается так: «За деньги — спасибо. Без них мне было бы плохо (я бы не обошёлся и т. д.)». Спрашивается: зачем нужна такая тайнопись, которая открывается каждому, кто бросит взгляд? Гораздо убедительнее другое прочтение: «Спасибо за девственность. Приходите без подруг — одна».
Интим, как это обычно и бывает, не добавил романтики в их отношения. «...Как всегда и все — «любовница», и какое-то чувство скуки и неудовольствия промелькнуло. И это тогда, когда я была и чувствовала себя счастливой. И я знаю, что затянись это — скука выплыла бы даже при той любви, которая была. <...> ...показалось, что в этом растворится... самое ценное в его отношении»,— запишет Бениславская в дневнике.
Но Есенин был не тот человек, с которым можно заскучать. В самом начале октября — первое интимное свидание с Галей, а ночь с 3-го на 4 октября — первая ночь Есенина с Дункан.
Теперь роман с Бениславской развивается одновременно с романом с Дункан. «Я всё себе позволил»,— то ли с гордостью, то ли с горечью (а скорее всего, с тем и другим вместе) говорил Есенин.
Галя начинает замечать в отношении к себе Есенина некоторую небрежность. Чувствуя бесконечную любовь и преданность, она в то же время нимало не сомневалась, что если понадобится — скажет:
А ты думал — я тоже такая,
Что можно забыть меня
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня...
Эти строчки написала не Галина Бениславская, а Анна Ахматова. Галя, как многие поэтические натуры, не наделённые поэтическим даром, часто выражала свои мысли чужими стихами. Русскую поэзию она знала не хуже Есенина.
«После Айседоры — все пигмеи...»
Одно дело — Рита Эйгес, Надежда Вольпин, даже законная жена Зинаида Райх, и совсем другое — Айседора Дункан, мировая знаменитость, которой рукоплескали в Лондоне и Вене, Париже и Нью-Йорке, Риме и Берлине, Рио-де-Жанейро и Афинах. Газеты помещали отчёты о её выступлениях на первой полосе, как самые главные новости. Пресса всего мира захлёбывалась от похвал. И хотя в Галиных глазах Айседора — «старуха», она знает, что этого соревнования ей не выиграть, да и не пытается соревноваться. Она чётко понимает: отныне ей предназначена вторая роль. Ревнует и страдает безмерно. И не стесняется ни своей ревности, ни своего страдания. («Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания».) Но, несмотря ни на какие страдания, на унизительность своего положения, знает: она будет любить по-прежнему, с полной отдачей, будет по-прежнему нежной и преданной. И, несмотря на все раны, всю боль, ни о чём не жалеет. «Всё же это была сказка». (Поистине, слово «сказка» — самое частое в словаре женщин, любивших Есенина. Зинаида Райх, также натерпевшаяся от него немало, на похоронах поэта крикнет: «Прощай, моя сказка!») Как раньше Галя упивалась любовью, так сейчас упивается своей тоской по нему, по прежним отношениям, которые, как она считает, уже никогда не повторятся. Собственные чувства она, когда не находит своих слов, выражает стихами. Её дневник этих дней переполнен чужими строчками:
О, жизнь без завтрашнего дня!
Ловлю измену в каждом слове,
И убывающей любови
Звезда восходит для меня.
(А. Ахматова)
Мир лишь луч от лика друга, всё иное — тень его!
(Н. Гумилёв)
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком...
(С. Есенин)
10 мая 1922 года Есенин уехал (точнее, улетел). С Дункан. Первые дни — чувство облегчения. Словно больной зуб вырвали. Но «ранка» не заживает и вот-вот перейдёт в гангрену. Галя ловит себя на кощунственной мысли: лучше бы Сергей умер. Тогда бы и она не стала жить. (Словно наперёд всё знала.)
Конечно, вырванный зуб можно вставить, но ведь то будет искусственный зуб. Галя в растерянности. Что делать? Пойти в школу авиации? Беречь и хранить себя для него? Или дать волю другому чувству? Сможет ли она полюбить кого-нибудь другого? Во всяком случае, не так: чтобы всё для него, ничего для себя. И «сказки» уже не будет. Никогда.
Она не была пай-девочкой (ещё одна легенда о Гале Бениславской). Искала забвения и в алкоголе, и в наркотиках. (Есенин боялся наркотиков как огня и никогда к ним не притрагивался.)
Таких переживаний не выдержала бы и женщина с крепкой психикой. Галя же, унаследовавшая психику нездоровую, уже через месяц после отъезда Есенина заболевает неврастенией. И почти всю весну и лето проводит в санатории.
Весна 1922 года выдалась холодной, дождливой. «Таких вёсен я ещё не знала... весна, которая обернулась зимой, злой и беспощадной»,— напишет Галя своей подруге Ане Назаровой.
В письмах из санатория Галя изливает душу. Порой она даже не отправляет их: то марки нет, то не уверена, что адрес получателя правильный. Главное — высказаться, поделиться своими чувствами, хотя бы с бумагой; может, от этого станет немного легче. Она вспоминает прошлое лето. Когда была так счастлива и, как ей теперь кажется, так мало ценила это. Горюет, что даже для него («если бы ему понадобилась когда-нибудь») нет уже молодого, радостного чувства.
Она то ненадолго успокаивается, то переживания возвращаются с новой силой. От этих бесконечных колебаний маятника она ещё больше устаёт и становится противна сама себе.
О Есенине Галя узнаёт только из газет. Писем ей он не пишет. Однажды в письме к Мариенгофу передал привет. Но, скорее всего, Анатолий Борисович не сказал об этом Гале — он ревновал Есенина ко всем его женщинам и всегда хотел его с ними поссорить.
После возвращения из санатория Галина Артуровна начинает работать помощником секретаря в редакции газеты «Беднота». Там же служил и Сергей Петрович Покровский. Он был женат и имел детей, но без памяти влюбился в Галю. И она ответила на его чувство.
Нелегко давалась Гале эта «любовь». («На несколько часов как будто налажу, ну а не увижу один день, и всё прахом летит».) Все мысли — о другом Сергее. И ругает себя («дрянь», «гниль»), а поделать с собой ничего не может.
Он стал для неё той соломинкой, за которую хватается утопающий... И которую отбрасывают, когда опасность миновала. Никакого расчёта у Гали, конечно, не было. Просто сработал инстинкт самосохранения. «Я искренне думала, что я твоя, вернее, мне очень этого хотелось, и я поверила себе...» — напишет Галя Покровскому после возвращения Есенина.
Возвращение блудного возлюбленного
Есенин вернулся. И через одиннадцать дней расстался с Дункан. Две творческие натуры редко могут жить вместе. Нет, он не разлюбил Айседору. Но ясно понял: продолжение этой связи означает потерю себя — Дункан была более сильной личностью, чем Есенин. В последнем письме к ней он писал: «Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Я женился. Сейчас я женат и счастлив. Тебе желаю того же. Есенин».
Но Дункан получила это письмо в другой редакции. Бениславская — резонно — заметила, что если уж кончать, то лучше не упоминать о любви. Но и этого ей показалось мало. Она послала ещё и телеграмму: «Он со мной к вам не вернётся никогда». Вторая часть — сбылась, что же касается первой...
После заграничного путешествия Есенин нашёл в Гале не девушку с мальчишескими замашками, а женщину в расцвете своей красоты. Вполне осознающую свою власть над мужчинами. Только ей — единственной в своей жизни — патологически ревнивый Есенин простил измену (Галя не скрыла, что была близка с Покровским, и даже не сняла со стены его фотографию). Только Галя, как гласит легенда, тихоня и скромница, осмелилась диктовать Есенину условия их близости: коль свобода — так взаимная, если для тебя — то и для меня. Дороживший Галей и боявшийся её потерять Есенин был вынужден, скрепя сердце, согласиться с этим требованием. С поправкой: только не с моими друзьями.
Бениславская ютилась в одной комнате коммунальной квартиры вместе со своей подругой Аней Назаровой. Тем не менее, уже через месяц после приезда Есенин жил у неё. Вскоре к ним присоединилась и его сестра Екатерина. В маленькую комнатушку Бениславской Есенин ещё и постоянно приводил шумные и галдящие компании, не знал разницы между днём и ночью (а ведь Гале надо было ходить на службу).
Есенин предлагал ей официально оформить отношения — она отказывалась (может быть, потому что он не был разведён с Дункан, а скорее всего, понимала: это ничего не изменит). Тем не менее, он всем представлял её как жену. По сути, это так и было. Есенин почувствовал в Галином отношении к нему нечто такое, чего не было в отношении к нему даже самых близких друзей: для неё его благополучие неизмеримо важнее собственного. Она стала гражданской женой, другом, нянькой, секретарём, хранительницей его архива.
Он представлял её не иначе как: «Вот, познакомьтесь, это большой человек!» — или: «Она настоящая» — и т. п. В полной мере оценил — редко встречаемое — сочетание: страстная влюблённость не мешает Гале быть другом; первое она всегда умеет спрятать, подчинить второму. И поверил ей.
Как всякая добропорядочная жена, Галя старалась содержать жильё в чистоте и порядке. Несмотря на тесноту, каждая вещь знала своё место. Сергей всегда выходил из дома в чистой, хорошо выглаженной одежде (трезвый Есенин был очень аккуратен, любил чистоту, порядок, уют). Он доверил Гале все свои материальные дела. Основное средство существования в это время — деньги из «Стойла», которые причитались Есенину как совладельцу кафе. Поскольку любителей выпить и закусить за его счёт всегда находилось немало, было условлено, что деньги станут выдавать только Бениславской. (Она посылала определённые суммы в Константиново, заботилась о Кате, а потом и о младшей сестре — Шуре.)
Собутыльники Есенина, привыкшие пить-гулять за его счёт, не знали, как разлучить его с Галей. То распустили грязную сплетню: Галя — агент ГПУ, приставлена к Есенину, чтобы в любой момент спровоцировать его на драку и посадить (Есенин, спьяну, на время поверил). То решили её убрать совсем уж по-бандитски: если не убить, то сильно избить. (Какой-то доброжелатель сообщил об этом замысле Есенину, и тот потребовал, чтобы Галя всегда ходила с пистолетом,— она послушалась.) И в том, что самому Есенину «в кабацкой пьяной драке» не засадили под сердце острый нож, тоже немалая заслуга Галины Бениславской.
Галя играла в судьбе Есенина только положительную роль. А вот это уже ещё одна легенда.
Командировка в Кабардинский полк
Галя была убеждённая коммунистка. Вступила в социал-демократическую партию ещё до Октябрьской революции. Именно по этой причине в своё время разладились её отношения с приёмными родителями. Окончив гимназию в Петрограде, она уехала от них в Харьков — и там поступила в университет. Но вскоре Харьков заняли белые. Галя тут же решила во что бы то ни стало перебраться к красным и отправилась в сторону расположения Красной Армии. Белые её арестовали. Но... в кустах оказался рояль. Когда её привели в штаб Деникина, она неожиданно встретила там своего приёмного отца — Бениславского. Он сказал, что это его дочь, и её тут же освободили. Она попросила Артура Казимировича помочь ей перебраться через фронт. И хотя он отнюдь не сочувствовал её взглядам, но, зная характер Гали, почёл за лучшее выполнить её просьбу — выдал ей удостоверение сестры милосердия Добровольческой армии и командировку в Кабардинский полк. С этими документами она села на поезд и доехала до станции Ржава. Вагон был переполнен пьяными до бесчувствия офицерами. Зайти в него Галя не решилась и ехала на площадке.
На следующее утро после прибытия в Ржаву неожиданно начался обстрел. («Страшная паника, офицерьё вскакивает, на ходу надевая шинель... Снаряды бьют прямо по станции... Слышно, как сыплются оконные стёкла».) Один снаряд разорвался совсем рядом с Галей. Осколком порвало её юбку, но её саму не ранило.
Она решила, что красные обязательно возьмут стацию, и поэтому лучше всего где-нибудь здесь спрятаться. И бросилась в погреб к одному из жителей. Вдруг открывается дверь: «Сестрица, за вами пришли!» Подумала — узнали, заподозрили. Но нет, слава Богу, ничего не заподозрили, а пришли спасать из «лап красноармейцев» (кто-то сообщил, что «сестра» в погребе спряталась).
Но красные не сумели взять Ржаву. Выбраться со станции пешком или с подводой было невозможно. Все офицеры уже знали Галю, и каждый мог спросить: «Куда вы, сестра?» — и задержать. Тут, по счастью, один из офицеров рассказал ей, как он однажды пошёл вперёд наблюдать за стрельбой и оказался на территории противника. «Может, и мне так?» — подумала Галя. Она продолжала успешно разыгрывать роль медсестры, которая ничего не боится и рвётся в свой полк (настолько успешно, что её считали в доску своей: предлагали вместе выпить, спрашивали, нет ли у неё кокаина).
Под предлогом «я должна быть на месте службы» она на одном из бронепоездов добралась до станции Прохоровка, откуда было недалеко до позиций. Неподалёку от станции она встретила подводу, направлявшуюся в Большие Сети, а там, по слухам, шли бои. Дабы разжалобить хозяина подводы, рассказала ему, что в Москве у неё больная мать с пятилетним братом. Подействовало. Но до Больших Сетей не доехали: там действительно шёл бой, и «подводчик» не решился туда ехать. Предложил заночевать по дороге, у его родственников. Те отнеслись к ним очень хорошо, накормили, всячески жалели Галю и её «больную мать». Уложили спать в амбаре. «Жутко и трудно ждать, тем более что накануне у них были казаки... всё мерещилось, что ворвутся».
Галя решила выбираться пешком — оставаться в деревне и ждать подводы было слишком рискованно! «Вышла я смело. Ведь я решила: значит, возврата нет. Если бы поймали казаки и обнаружили мой студенческий билет — я бы бросилась бежать, пока не застрелили бы, а живою бы не далась. Перешла речку не через мост — там, должно быть, патруль был,— а по оставшемуся столбику от кладок. Иду. Мужик косит гречиху».
Галя наконец-то оказалась у своих... И они решили её расстрелять: ведь у неё было удостоверение сестры милосердия деникинской армии — значит, шпионка. От расстрела Галю спасли... красивые глаза. Один красноармеец запротестовал: «Девушка с такими глазами не может быть предательницей. Давайте подождём ответа из Москвы. Расстрелять всегда успеем».
Ответ из Москвы должен был прийти от М. Козловского, отца Галиной подруги Яны, старого большевика. Он дал телеграмму, что Бениславская — член партии и преданный революции человек.
Ей разрешили дальнейший проезд до Москвы. Но подозрения не были сняты. Особый отдел завёл на неё дело № 1725, которое было закрыто только в 1920 году.
М. Козловский устроил её в ВЧК, к Крыленко, в сельскохозяйственный отдел, секретарём комиссии «по изучению всех источников спекуляции и связанных с нею должностных преступлений».
В последние годы — теперь уже в печати — опять всплывает версия, что Бениславская была приставлена ГПУ, чтобы следить за Есениным. Версия абсолютно фантастическая — хотя бы потому, что официальных сотрудников Лубянки никогда не использовали в качестве «стукачей».
«Последний поэт деревни» и страна большевиков
Как же коммунистические симпатии Гали сказывались на судьбе Есенина? Ведь она никогда не советовала ему писать дифирамбы в честь властей, вообще в тематику его творчества никак не вмешивалась (этого он бы не потерпел). Галя любила коммунистов и любила Есенина. И не могла не видеть, что власти Есенина не любят или, во всяком случае, недостаточно ценят. Несравненно меньше, чем Демьяна Бедного, которого поселили в Кремле, в то время как Есенин не мог добиться для себя даже комнаты в коммуналке. И не видела (не хотела видеть?), что корни этой нелюбви — в глубинной несхожести Есенина, «последнего поэта деревни», поборника свободы творчества, бросившего большевикам: «Вёслами отрубленных рук / Вы гребёте в страну грядущего»,— и марксистской догмы. Она считала, что большевики просто не понимают своего счастья (в то время как со своей колокольни они были абсолютно правы: зачем им Есенин?). И внушала Сергею, что он вправе требовать от властей любви и заботы.
А он, болезненно самолюбивый, тщеславный, мечтающий не о признании потомков, а о славе здесь и сейчас (слава народная у него была, но он хотел ещё и славы официальной), и так тяжело переживал, что недооценён сильными мира сего.
«Я подошёл к поезду,— писал он художнику Якулову,— смотрю, в купе сидят Маяковский, Асеев, Безыменский и прочая, прочая, прочая. Но я ведь тоже не безбилетный, но ушёл мой поезд». Комментаторы голову сломали: что за поезд? куда ехали перечисленные поэты? когда Есенин встретился с ними? Между тем смысл письма явно аллегорический («прочая, прочая, прочая» — и все в одном купе?). Это поезд советской литературы, где Есенину нет места.
Галя никогда не сказала: «Сергей! Не переживать, а гордиться ты должен, что нет тебе места среди этой братии. Пошли их так далеко, как только ты умеешь посылать, и спокойно, с чувством собственного достоинства, продолжай работать». Напротив, она — вольно или невольно — поддерживала в нём эти обиды. И он всё больше и больше пил.
И всё больше и больше нуждался в Гале. И всё больше и больше распускался с ней. («...Ни к одной женщине Серёжа не относился с таким уважением и почтением. Но не мучить уже не мог». В. Шершеневич.) Изменял всё более неприкрыто и откровенно. Галя решила, что он её разлюбил. Однажды она, измученная дебошами Есенина и потребительским отношением к ней, потянулась к преклонению и обожанию — пошла в театр с Сергеем Покровским, который продолжал её любить и не оставлял надежды вновь добиться близости. На беду, они там встретились с Есениным. Этот злополучный вечер стал началом конца.
Дома Есенин рассказал сестре Екатерине — в присутствии Гали — об этой встрече тоном нарочито спокойным и безразличным. С тех пор он вообще стал делать вид, что Галина жизнь ему «до фонаря». Надежда Вольпин вспоминает, как однажды, идя к Есенину, она наткнулась на какого-то мужчину, выбежавшего из Галиной комнаты и выкрикивавшего какие-то угрозы в адрес Есенина. «Кто это?» — удивлённо спросила она. «Галин муж»,— как ни в чём не бывало ответил Есенин.
Он, похоже, и правда уверовал в то, что Покровский если не муж, то уж во всяком случае — по-прежнему любовник. С Кавказа он присылает Кате «пьяное письмо», где требует немедленно съехать из Брюсовского переулка: «Уйди тихо. У Гали своя личная жизнь, и ей мешать не надо».
Однако ж, вернувшись, Есенин снова живёт у Гали и, похоже, не думает съезжать. Только теперь он постоянно говорит ей: «Вы очень хорошая. Вы самый близкий, самый лучший друг мне. Но как женщину я вас не люблю». Он понимал, что больше обидеть Галю нельзя — этого и добивался (реванш!). И в то же время такая формулировка позволяла ему сохранить её как «заботницу».
Галя — когда было надо — умела не выдавать своих чувств. Она отвечала кротко и даже с улыбкой: «Сергей Александрович, я не посягаю на вашу свободу, и нечего вам беспокоиться». Но себе говорила другое: «Дура я буду, если буду хранить ненужную Сергею (по его же словам) верность». Нет, к Покровскому она не вернётся никогда — да это и не было «изменой»: «Я знала, что такой, как Покровский, ничего не может отнять во мне из того, что отдано Сергею, и Покровскому я ничего не отдавала... Единственная измена — Л.». Кто скрыт под литерой «Л.» — неизвестно; часто встречающееся предположение, что это Лев Седов, сын Троцкого,— просто красивая (или некрасивая — как на чей вкус) легенда.
Л. вошёл в Галину жизнь, когда Есенин был на Кавказе и слал ей письма, поражающие своей сухостью: «Милая Галя!» А дальше: сделайте то-то и то-то. И длинный список поручений. Да ещё грубости («Если сглупите — выгоню!»), недовольное бурчание («Не балуйте!») да невнятные угрозы («Разговор будет после приезда». (Хорошо, что Галя не знала, какие нежные послания он в это время шлёт своей новой пассии — Анне Берзинь.) И только в стихах, обращённых формально, конечно, не к Бениславской, а якобы к некой Шаганэ (как установили «веды», скромной учительнице Шаганэ Тальян), прорвётся: «Шаганэ твоя с другим ласкалась, / Шаганэ другого целовала». Реальная Шаганэ никогда не была «его».
Галя дала себе слово, что больше никогда не будет любовницей Есенина (а как быть, если он заладил: «Как женщину я вас не люблю»?). «И потому, закрыв глаза, не раздумывая, дала волю увлечению Л.». Но очень скоро испугалась: а вдруг эти отношения отнимут у Сергея часть её души, да и просто времени? Нет, раз от Есенина всё равно не уйти (это она понимала чётко, как и то, что Сергей по-своему любит её, «поскольку он вообще может сейчас любить»), она... хотелось написать: наступила на горло собственной песне,— но можно ли назвать «песней» то, что было у неё с Л.?
Вернувшись в Москву, Есенин почти сразу же выезжает в Константиново — на свадьбу своего двоюродного брата. Там он напивается, что называется, до белого каления. Извёл и измучил всех. Совершенно распоясался, самодурствовал то так, то эдак. В невменяемом состоянии то пускался в пляс, то плакал и приговаривал: «Умру, скоро умру, от чахотки умру». Даже Галя, видевшая его во всех видах, вспоминает об этих днях как о сплошном кошмаре: «У меня уже оборвались силы. Я уходила в старую избу, хоть немного полежать, но за мной сейчас же прибегали: то С. А. зовёт, то с ним сладу нет». То решил выкупаться в Оке, то ложился на землю, (а было очень холодно, земля совершенно сырая). При его состоянии здоровья это могло кончиться летальным исходом. Спасала опять-таки Галя Бениславская.
Когда Есенин уезжал из Константинова, Галина не поехала вместе с ним — просто не было сил. На прощанье он поцеловал её и отбыл вместе с Наседкиным и Сахаровым. Когда через четыре дня Бениславская вернулась домой, Сергея там не оказалось. Выяснилось, что «друзья» рассказали ему, будто бы Галя, пока он отсутствовал, изменяла ему со всеми его приятелями. И представлялась при этом как жена Есенина — «трепала фамилию» А ещё через два дня явился Есенин — «бить морду». Это был уже перебор. И Галя, терпению которой, казалось, никогда не будет предела, указала ему на дверь: «Нам не о чем больше разговаривать».
«Так оскорблять нельзя,— пишет она Екатерине Есениной,— он порвал во мне веру... в то, что он когда-нибудь действительно по-человечески относился ко мне, ну и вообще. Это теперь всё равно. Факт тот, что я сейчас я уже не могу быть по-прежнему беззаветно преданной ему и отдавать всё, что ему нужно, так, как это раньше было — не задумываясь, оценит ли он это когда-либо. Просто делать только потому, что для него это нужно. <...> Право же, я заслужила более человеческого отношения к себе... Ну и чёрт с ним, если он такой дурак».
В дневнике Галина Бениславская отзывается о своей (увы, не только бывшей) любви ещё более резко: «Сергей — хам. При всём его богатстве — хам. <...> Если бы он ушёл просто, без этого хамства, то не была бы разбита во мне вера в него... И что бы мне Катя ни говорила, что он болен, что это нарочно,— всё это ерунда. Я даже нарочно такой не смогу быть. Обозлился на то, что я изменяла? Но разве не он всегда говорил, что это его не касается? Ах, это было всё испытание?! Занятно! Выбросить с шестого этажа и испытывать: разобьюсь ли?! Перемудрил! Конечно, разбилась!.. Меня подчинить нельзя!.. Не таковская! Или равной буду, или голову себе сломаю, но не подчинюсь. <...> ...я должна быть верной ему? Зачем? Чего ради беречь себя? Так, чтобы это льстило ему. Я очень рада встрече с Л... Пускай бы Сергей обозлился, за это я согласна платить. Мог уйти. Но уйти так, считая столы и стулья — «это тоже моё, но пусть пока остаётся»,— нельзя такие вещи делать. <...> А Л. не имел никаких причин верить мне, было всё, за что он мог только плохо ко мне относиться, и он всё же ничем не оскорбил меня... «Спасибо, спасибо»,— хотелось сказать ему тогда, в последнюю встречу».
19 ноября 1925 года — за месяц с небольшим до смерти Есенина — Галя ложится в больницу с диагнозом «общее депрессивное состояние». После окончания курса лечения врачи посоветовали Галине Артуровне провести несколько недель в сельской местности, и она последовала их рекомендациям... Известие о смерти Есенина придёт туда слишком поздно, и она не успеет на похороны.
