Что кроется внутри поэта — за границей души? Где гнездятся провидческие способности? Почему люди творческие — утончённые, воспринимающие мир совсем не так, как остальные,— могут предугадать и смерть свою, и беды, и радости, вообще — быть пророками? И что это вообще такое — предсказать собственный уход?
«Поэзия и смерть» Максима Лаврентьева — попытка присмотреться к тайной (тёмной?) части человеческого естества, заглянуть за окантовку души.
Лаврентьев — эстет, и потому даже танатология у него эстетствующая; о смерти он пишет красиво, увлечённо — порой до мурашек! — попутно увлекая и читателя.
Предсказания свойственны писателям. Брэдбери увлечённо вычерчивал видимое (кажущееся?) ему будущее, Оруэлл вместил новый (утрированно-реальный?) мир в число «1984». Многое ли сбылось? Даже не с физической точки зрения (предсказать современные гаджеты человеческому разуму тех лет было вряд ли под силу), а с духовной? И не является ли «сожжение книг» всего лишь метафорой?
Но это лишь одна плоскость, на которой пророчество обретает умозрительную, даже творческую основу.
Предсказать свой уход — возможно ли это?
И какой «механизм» должен быть задействован, чтобы это произошло? Отчего один уходит-таки в крещенские морозы, а другой не спешит на Васильевский остров? Почему талантливая Анастасия Харитонова практически досконально описывает обстоятельства собственной трагической смерти, а иной сочинитель день ото дня строчит о грядущей гибели, а расстаётся с душой в собственной постели много лет спустя?
«Поэзия и смерть» — не то что «проводник», скорее — «путеводитель» в этот эсхатологический мир, пугающий и манящий одновременно. Подкупает стиль — лёгкий, парящий, одновременно опрощающий поднятую тему, а с другой стороны (в простоте — глубина) — заставляющий задуматься. И вот уже открываешь практически мистические обстоятельства ухода Аллы Андреевой (жены автора «Розы Мира» Даниила Андреева»), пробираешься сквозь неровный ряд поэтических предсказаний Константина Вагинова, споришь по поводу оценки творчества Валерия Брюсова...
Тема жизни и смерти, любви и измены, взросления и старения — вечны и вне зависимости от эпох и времён, политических и эстетических взглядов человека вызывают неподдельный (а это — реально!) интерес. Бог с ним, с Брюсовым. Беседуя вскоре после выхода «Поэзии и смерти» с Кириллом Ковальджи, мы сошлись на том, что претензии Максима Лаврентьева не лишены оснований, но... (И тут Кирилл Владимирович процитировал по памяти запомнившиеся с детства строки: «Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида, в царстве пламенного Ра, ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг, царица и сестра! И клонила пирамида тень на наши вечера».)
И всё-таки Максим Лаврентьев оказывается тем самым подвижником, который не только берёт от поэзии (речь о собственном таланте), но и отдаёт — щедро. Могу не только пожелать ему продолжения подвижнической деятельности во благо поэзии, но и... не торопиться с написанием своего пророческого стихотворения.
