Море было очень теплым, впрочем, как и всегда в июле.
Мы сидели на его берегу, как медленные заклинатели удивительно спокойных птиц.
Принцесса Николь Габриела держала в руке бокал с зеленоватой жидкостью льда.
Вообще-то разумные люди не пьют абсент, но мы с Николь – два человека, любящих порассуждать о том, что реально и что нет, - к таковым не относились.
Солнце было высоким и прекрасно желтым.
Вообще-то в июле два дня идет дождь, и никто не знает когда.
Эти дни разыгрывают в лотерее, и может даже быть такое, что дождь будет идти два дня подряд, но на моей памяти такое было только один раз.
Я просыпал песок сквозь пальцы, от его тепла у меня немного кружилась голова.
Странно, что я до сих пор чувствую себя немного чужим в июле, как незаконнорожденный в королевской мантии.
Мои родители жили в квартале четвертой луны января, потом они разбогатели на кристаллах свободного сна, и смогли переехать в июль.
И хотя я жил в январе всего до четырех лет, я навсегда запомнил его мучительный холод, тусклый серый свет уличных фонарей, шарфы и рукавицы, и вечно хмурых прохожих.
О чем ты думаешь? – спросила меня Николь.
Да так, вспоминаю о том, как я жил в январе, - ответил я, - слушай, Николь, а давай сходим в январь на экскурсию?
Что за странная мысль, - Николь поправила выбившуюся прядь волос, - у нас даже одежды нет подходящей.
Мне кто-то говорил, что в визовом центре есть специальный гардероб для таких, как мы.
Ну не знаю, - ответила она, - я никогда не видела снег, только в кристаллах, наверное, будет интересно посмотреть.
Мы допили абсент, и я почувствовал приятное тепло в висках.
Крики детей, купающихся в море, отдалились и стали почти неслышны.
Рядом с нами сидела молодая мать и как сомнамбула медленно смотрела на зеленую воду.
Мы пошли вдоль берега, Николь жила недалеко и с ее террасы море было совсем близко.
Черная и белая галька молчала под нашими ногами.
Готические башенки прибрежного казино сияли светлым неоновым светом.
Игроки с неудачной кармой сидели одетые на пляже и безрадостно смотрели в аквамариновый итальянский цвет моря.
Бедные дети, - сказала о них добрая принцесса Николь Габриель.
Мы дошли до ее дома, черные окна молчали, простыни и наволочки беспомощно висели на высоких веревках, как никому ненужные флаги белой страны.
Дверь, которую никогда не запирали, заскрипела и мы вошли в дом.
На диванах и креслах гостиной лежали фотографии, звездочки и сны.
Николь стала готовить кофе, а я закурил коричневую сигариллу, заклеив ее – по нынешней моде – тремя гранулами Луны.
Сидя в кресле, я невнимательно проглядывал журнал с инсталляциями, черные, белые и коричневые мордочки внимательно смотрели на меня с прозрачных страниц.
Потом Николь принесла кофейник и холодные стаканы.
Расскажи мне про январь, - сказала она, разлив темную жидкость по стаканам.
Там всегда холодно, - ответил я, - минус 2 градуса по Фаренгейту, солнца совсем нет, то, что там на вечно сером небе, нельзя назвать солнцем, на лицах прохожих совсем нет улыбок, все словно бы решают какую-то грустную математическую задачу, и все мечтают о жарком солнце и смотрят кристаллы сна о вечно прекрасных летомесяцах.
А что там делают люди? Ну, в смысле, чем они там занимаются?
Все работают на заводах, на конвейере, эта работа отупляет и выматывает, и никто никого не любит.
Воскресенье – выходной, и каждое четвертое воскресенье проводится лотерея, в которой можно выиграть зеленую карту жительства в любом месяце, но выигрывают крайне редко, тем не менее все жители января покупают лотерейные билеты.
Еще можно повысить свой статус с нулевого до самого высокого, я, правда, уже не помню, как это делается, надо спросить у моих родителей, и обладатели самого высокого статуса тоже могут получить зеленую карту.
Река всегда покрыта льдом и давно превратилась в ледяную улицу.
Я там ходил в подготовительную группу детского сада и все мои так называемые друзья и подруги, весь этот несчастный гранфаллон мучеников до сих пор живет там, только теперь они стали совсем взрослыми и для них снег то же самое, что для нас морской песок.
Мы жили в высоком многоквартирном доме, в небольшой комнате, втроем, пока родители не смогли повысить свой статус, тогда мы переехали в квартиру побольше.
Мой отец работал программистом кристаллов свободного сна и писал отличные программы о проблемах летолюбви и о жизни в летомесяцах, которые продавались очень хорошо.
После успеха первых кристаллов ему даже начальство выдало двухдневную визу в август, чтобы он получше ознакомился с летожизнью.
Он привез мне оттуда морские раковины, я принес их в детский сад, и я помню, как все дети мне завидовали.
Для матери он привез набор засушенных цветов августа, ты их видела, конечно, они очень долго стояли у нас на полке, в неглубокой вазе, и в нашей квартире пахло августом, и все наши гости подходили и вдыхали запах этих цветов.
Такая была жизнь в январе.
Все было заполнено снегом и холодом.
Иногда я просыпаюсь оттого, что я снова вижу снег, я снова маленький мальчик и живу в квартале третьей луны января, и мне отчего-то становится грустно и как-то невыносимо тоскливо, словно бы я навсегда заключен в этом янтаре воспоминаний.
Мы допили кофе, и я закурил новую сигариллу с гранулами.
Николь открыла окно, чтобы комната хоть немного проветрилась.
На небе уже были звезды и прекрасно очерченные моря Луны.
Мы попрощались, она поцеловала меня в щеку, встав на цыпочки, и я пошел в родительский пентхауз.
Я прошел бульваром Влюбленных и вышел на свою улицу Вечно Сияющих Солнц.
Родители уже спали и я, стараясь не шуметь, прошел в свою комнату.
Я включил кристалл бука и зашел на сайт визового центра.
Визы в январь были бесплатные, в отличие, почему-то, от месяцев весны.
Я выбрал однодневный туристический визит и заполнил две анкеты – свою и Николь.
Свою мне пришлось заполнять гораздо дольше, так как я уже жил до этого в январе, и мне пришлось отвечать на множество вопросов – болел ли я циркониевой лихорадкой, болели ли мои родственники, чем они занимались в январе и так далее и тому подобное.
Наконец анкета закончилась, и я выключил кристалл, почты не было, мне в принципе некому писать, разве что Николь, но она не любит отвечать на письма, и так вышло, что мне никто не пишет.
Потом я разделся, надел пижамное платье и лег спать.
Кристалл сна я не стал включать.
Ночь прошла спокойно, без сновидений.
Утренний кристалл горел невидимым голубым светом.
Горячее солнце прекрасно освещало комнату.
Я позавтракал вместе с родителями и рассказал им о своем желании посетить январь.
Они удивились и не высказали желания присоединиться ко мне.
После переезда они так ни разу и не возвращались в январь, а ведь прошло уже шестнадцать лет.
Впрочем, я их понимаю, этот холод января слишком глубоко проникает в сердце, словно поцелуй прекрасной королевы льда.
Прошло уже столько лет, а они все никак не могут согреться.
Позавтракав, я отправил мэйл Николь Габриель о том, что можно сегодня сходить в визовый центр, она мне ответила короткой запиской, что она еще не проснулась.
Потом я решил сходить в Общество поэтов июля, в котором я состою.
На улице было полно электроэкипажей, права на управление которыми я так и не удосужился получить, и поэтому спустился в андерграунд.
Пишу я по старинке, на бумажных листах, как Эржена Михайлова, помощником поэта принципиально не пользуюсь, и мой, в сущности, единственный постоянный читатель, это Николь, да и она к моему творчеству относится прохладно.
В июле поэтов немного, в обществе состоит всего четырнадцать человек, среди которых у меня есть два-три знакомых и ни одного друга.
Тем не менее в июле каждый может делать, что хочет, и даже такому маленькому гранфаллону, как наш, магистрат выделил отдельное здание.
У нас там даже есть свой бар, в котором правда нет бармена.
Каждый приносит то, что хочет, и все это постепенно выпивается, так как среди поэтов трезвенников нет.
Мой абсент никто кроме меня в обществе не пьет и поэтому я за него совершенно спокоен.
В десять утра в баре еще никого не было, я достал с полки бутылку абсента, потом налил в бокал простой воды, чтобы разбавлять алкоголь до приятного зеленого цвета, и уселся за один из столиков.
Вместо бука я достал простую бумажную тетрадь и старинную вакуумную ручку, которую я купил по случаю у какой-то старухи на воскресном рынке.
Я склонился над тетрадью в классической позе поэта и медленно вывел – пятнадцатая глава.
Сейчас я пишу «Поэму космоса» и получается, на мой взгляд, хорошо и интересно.
Там речь идет о космическом корабле и принцессах, которые летят на этом корабле, летят они так долго, что давно уже забыли, откуда они летят и куда и как вообще оказались на этом корабле, и в иллюминаторах вечные звезды на фоне вечной черноты.
Некоторые спят долгим кристаллическим сном, некоторые пьют и развлекаются и так далее, а корабль никак не может пристать к берегу какой-нибудь планеты.
Сюжет этот не мой, когда-то давным-давно я видел эту сказку в кристалле сна.
Причем чем там кончается, я не помню, а может я просто не досмотрел сказку до конца, и чем у меня кончится, я тоже пока не знаю, конец должен прийти сам, сам собою.
Может быть, корабль пристанет к берегу, а может быть, и нет.
Я написал пятнадцатую главу простой двойной повторяющейся рифмой, и только начал шестнадцатую, как позвонила Николь Габриель.
Я проснулась, - сообщила она мне ясным голосом, - так что, мы сегодня пойдем в январь?
Если дадут визу, то можно и сегодня, я вчера заполнил наши анкеты.
Ты опять сидишь в этом дурацком баре? – спросила она.
Ну да, - ответил я, - а что такого? Ты говоришь так, как будто ты моя жена.
Николь, довольная, засмеялась, - ты долго еще будешь там сидеть?
Давай в час встретимся в визовом центре, не забудь свой идентификационный кристалл.
Окей, - на голландский манер сказала Николь и отключилась.
Я снова взялся за перо, в бар зашла Флорентина, некрасивая поэтесса средних лет, с которой я немного знаком.
Мне ее отчетливо жаль, ее, наверное, никто не любит, да и стихи она пишет ужасные, в основном, о неразделенной любви.
Мы обменялись приветствиями, она взяла какой-то сладкий розовый ликер и уселась за столик, раскрыв свой ультрамодный бук.
Так мы писали в полной тишине, только у Флорентины изредка попискивали сообщения Радуги, в которой она состояла, пока не наступила половина первого.
Я сложил свою тетрадь, попрощался с Фло и пошел в визовый центр.
Он располагается неподалеку от общества поэтов июля, и я пошел пешком.
Вообще Июль достаточно компактный город, только береговая полоса моря бесконечна, и в любую точку города можно при желании дойти пешком.
До визового центра я дошел без пяти час, Николь, естественно, еще не было.
Я вошел внутрь, чтобы занять очередь, но перед кабинетом января не было ни одного человека, зато в двери июня и августа стояли большие очереди.
Я снова вышел на крыльцо и закурил сигариллу, на этот раз без гранул Луны, потому что в общественных местах это считается моветоном.
Николь появилась только в двадцать минут второго, впрочем, она всегда опаздывает и я к этому давно привык.
На ней было простое белое платье, волосы были заплетены в давно немодный конский хвост.
В кабинете января нас встретила тихая служащая, этакая мышка лет тридцати, на ее плечах была теплая шаль, видимо, это было что-то вроде униформы.
Увидев в анкете, что один из нас уже был в январе, она не стала ничего объяснять и спрашивать, а просто поставила печати и отпустила нас.
Мы поблагодарили ее, и пошли в гардероб.
Там тоже никого не было, только позади стойки сидела старенькая гардеробщица и читала какую-то неткнигу.
Вам куда, ребята? - спросила она нас.
Узнав, что в январь, она удивилась и пошла в дальний конец гардероба.
Не было ее долго, наконец, она вернулась с целым ворохом одежды и вывалила ее на стойку.
Там были куртки, шапки, шарфы, рукавицы, теплые штаны и теплая обувь.
Мы с Николь смотрели на все это, не зная толком, как все это надевать.
Добрая старушка нам все объяснила, глядя на нас так, словно бы мы собирались в антарктическую экспедицию.
Мы пошли в примерочные кабинки, чтобы переменить летоодежду на весь этот ужас.
Наконец мы вышли из кабинок и, взглянув друг на друга, невольно засмеялись.
Выглядели мы, конечно, странно.
Потом мы вышли в светящийся коридор и пошли по нему в сторону летограницы, к двери, за которой нас ждал январь.
27-28.08.12.
