Петрон0

Хью Сайкс Дэвис (1909-1984) – английский поэт, прозаик, критик, примыкавший к английской группе сюрреалистов, вошел в историю сюрреализма своими статьями и своим первым романом «Петрон» (1935), который наряду с романом Герберта Рида «Зеленое дитя» и стихотворениями Дэвида Гаскойна, Роджера Рафтона, Джулиана Тревельяна и др. является ярким образчиком английской ветви сюрреализма. Также Дэвис является автором множества стихотворений, которые публиковались в авангардных изданиях, но не были собраны в поэтические сборники.

После 1938-го года отдаляется от сюрреалистической группы, посвящает себя преподавательской деятельности в Кембриджском университете и пишет фантастические романы.

Перевод романа «Петрон» выполнен по изданию: Hugh Sykes Davies. Petron. J.M. Dent, London 1935.

 

Дж. С.Х.

 

Для тех, кто в школьное время наслаждался Мильтоном и Сезонами Томпсона: для кого чтение Шекспира не пропало даром: кому когда-то нравились ранние стихи Шелли: для тех, у кого теперь почти нет времени на чтение.

Для тех, кто хотя бы раз открывал По.

Для тех, кто прочел всего несколько романов за свою жизнь, но любит время от времени вспоминать о работах Болера и Сью.

Для тех, кто, несмотря на незнание итальянского, все-таки сумел познакомиться с Ариосто в наиболее адекватном переводе мистера Хула.

Для тех, кто из-за стечений обстоятельств не имеет возможности смотреть Глупые Фантазии Диснея так часто, как хочется.

Для тех, кто согласен с Колриджем, что именно наука, а не проза, является истинной противоположностью поэзии, и кто готов отречься от своих неверий.

Для тех, кто хотя бы раз держал в руках птицу, запутавшуюся в живой изгороди, и чувствовал ее трепетанье. Для тех, кто ласково гладит кошек.

Для тех, кто страдает от бессонницы, особенно для тех, кто даже во сне продолжает жить своей неудобной жизнью, просыпается неотдохнувшим с испариной ночных кошмаров на бровях.

Для тех, против кого соседи устраивают заговоры, перешептываясь сквозь стены дома, мешая мелким шумом его сну.

Для тех, кто постоянно ощущает на себе чужие взгляды, покидая жилище.

Для тех, кто любит прогуляться ночью, и для тех, кто порой вообще не ложится спать.

Для всех тех, кто скорее подумает о чем-то ином, у кого в кармане достаточно денег для покупки книги, написано это произведение с надеждой, что они просто прочтут его, не ища смыслов там, где их нет, более чем довольствуясь первичными ощущениями.

 

 

I

 

Что ж, может быть, так оно и было –
Хоть и трудно в то поверить здравому толку.
Ариосто

 

1.

 

Перспектива бесконечных лужаек, скучная равнина, покрытая рощами, зеленая саванна, посреди которой ваш глаз, о дорогой читатель, теряется, как в белизне этих страниц. Здесь и там скалы из черного янтаря, лесистые опушки, авеню деревьев, троицами или в шахматном порядке, чащи, где, вероятно, прячутся дриады (или гамадриады). Вы не ошибётесь, представив реку, текущую между конструкциями берегов в тени склонившихся ив, под арками декоративных мостиков. Цветы, растущие в избытке, не подчиняясь никаким сезонам, – цветущие бесконечно; травы и папоротники, всех существующих видов, образчики древесных грибов, поганок, паразитирующих, разлагающихся, желчных, и плотоядных растений.

Аккуратные тропинки и аллеи, по которым частенько неторопливо прогуливается молодая невинная любовь, честолюбие, сутулое поражение, напыщенная гордость, хитрость, праздность, пошатывающаяся при движении; все виды жуков, червей, долгоносиков и красные муравьи, воюющие с черными, и черные муравьи, воюющие с красными: тараканы, проволочники, сороконожки, уховертки, мокрицы, и все прочие друзья человека, носящие тяжелые пальто и имеющие больше одной ноги: молодые мужчины и женщины: мальчики и девочки: и Петрон.

Петрон, наш герой, наша центральная фигура, наше вы и наше я, или если объединить – наш общий друг! Вы и так о нем уже много знаете, намного больше, чем я мог бы вам рассказать. Все его странствия, все его страдания проносятся перед вами вспышкой при одном только упоминании его имени, подобно событиям вашей жизни, когда вы падаете с утеса. Потому все, что я могу, это описать головокружение, само падение, стремящееся вниз. Итак, вы уже знаете довольно много, мой друг: вы знаете, как Петрон вдали от очаровательных людей случайно направил свой взгляд в неразрушенную лазурь над головой и увидел в туманном сиянии под солнцем черное вращающееся пятнышко: он наблюдал за ним часами, запрокинув лицо, сидя на грубом деревянном стуле, не обращая внимания на приглашения шутливых друзей, песни птиц, не замечая кивающих вокруг цветений, не отрывая глаз от вращающегося пятнышка, пока все его существование не сосредоточилось на этом неподвижном действии, неясном, туманном действии. И, разумеется, вы помните, как спустя много дней и бессонных ночей, проведенных за наблюдением, мысль о родимом пятне предложила исцеление? – пятно, сокрытое под землей, живущее во тьме, спрятанной от солнца, всплывающее с нерегулярными интервалами, его раскаивающиеся подслеповатые глаза, полные глубокого сожаления.

Он нарисовал для себя дикую поляну, недоступную, звездонепробиваемую, сокрытую от солнца тенью, широкой и черной, как ночь, густую от сосен и пурпурных кедров, где подобно родинке он тоже мог бы спрятаться, сбежать от солнечного глаза. И вскоре он сумел отыскать как раз такое место, среди миртовых рядов на плоскости, приведенной в движение ласковым фонтаном, обнесенной изгородью зарослей и пахучей мирры. Всё, всё кругом было во тьме, устойчиво к свету, скрыто под крышей леса, пропускающей один единственный мерцающий безвредный лучик. Здесь, пробуя частицы темноты на вкус, вновь глядя на землю и мглу, он лег на выпуклый берег, покрытый фиалками, чувствуя себя в безопасности, изголодавшийся по сну, который постепенно укрыл его глаза.

Многие дни он так не спал, спокойно, без сновидений, и не успел наступить вечер, как он проснулся от внезапного свечения, кроваво-красным цветом пробивающегося сквозь его сомкнутые веки, наполняя его душу ужасом недавнего времени. Лежа неподвижно – он не осмелился двигаться – он увидел сквозь глубокую мглу, как единственный луч заходящего солнца протыкает ветви и падает ему на лицо. И глядя неподвижно, с бесконечным страхом он заметил, что в глубине румяного свечения тонет одинокое перо, пружиня из стороны в сторону, медленно падая на безмятежный воздух.

С мукой, которую вам лучше представить без моего описания, он увидел, как оно, дрожа, упало на землю; затем снова наступила неподвижность, пронзенная ужасом. И когда наконец его смелость восстала с приходом ночи, и он осмелился встать, он увидел под солнцем золотое орлиное перо.

 

2.

 

Идет вниз по лужайкам
с счастливым сердцем Петрон
Рад знакам; а там садовник снова
его растягивает он.

 

Уходя все дальше от родной земли, Петрон миновал пастбище и ступил на пахоту. На лужайках были расставлены таблички, уведомляющие путников о наказаниях за малейшее уклонение от прямого маршрута: «Остерегайтесь», «Эта дорога в страшное место тебя приведет» и так далее. Преисполненный воодушевления Петрон стирал надписи с табличек, заменяя чем-то вроде этого:

 

Противна мне твоя любовь,
твоим словам не верю.
Запомни ворона приказ
«Прибей свой дух к ближайшей двери»
Совет бесплатный, земли тоже
Вода о суше знает все же.

 

Пока он писал это, к нему подошел старый садовник. Боясь, что обломки указательных столбов впадут в деревенское смущение, он попытался прогнать Петрона, сначала он приводил различные аргументы, мол, люди должны знать, куда они идут, мол, если бы не было тропинок, не было бы и полей вокруг них, и для самых упрямых не могло бы быть и самого странствия по дорогам, которых не существует. Аргумент не возымел никакого эффекта, его очевидное стремление к справедливости привело лишь к раздражению Петрона, и он еще усерднее принялся исписывать указатель, рисуя на столбе замечательно искаженное изображение садовника, выговаривающего слово «печаль».

Осознав ошибку, старик предпринял новую попытку отговорить Петрона. Он упал в обморок. Он лег на дорогу, охваченный гротесками эпилепсии. Он потянулся к воротам, и его начало тошнить кровью и тошнило до тех пор, пока вся трава не покрылась пятнами: он погрузил себе на затылок пятнистый кремень: секатором вырезал из каждого пальца на руке маленькую ручку с расставленными пальчиками, затем из каждого пальчика маленькой ручки вырезал еще по ручке с пальчиками и так далее, пока не овладел тысячами рук и десятками тысяч пальцев. Но Петрон оставался неподвижен, продолжая наносить все новые и новые рисунки на столб, который принимал интересный вид и привлекал взгляды множества зевак, и очередной рабочий день в деревне был прерван.

Наконец, в отчаянии, садовник лег посреди дороги, без единого движения, подставив себя под копыта лошадей, колеса телег, под плуги и бороны, перетаскиваемые от одного поля к другому. Три дня он лежал так, без еды, ни разу не шевельнувшись, и бедный Петрон пришел в недоумение, поскольку теперь весь указательный столб был покрыт изображениями предыдущих агоний садовника, но как изобразить нынешнее его состояние, Петрон не знал.

На четвертый день старик, пробыв долгое время в состоянии глубокой медитации и наконец почувствовав свою победу, поднялся и сразу же взялся за превращение Петрона. Он продел сквозь свою голову длинную нитку, вытащенную из кармана, всунув ее в одно ухо и вытащив из другого. Затем он вставил пальцы себе в ноздри и вытащил из каждой по концу нитки, наподобие петли. Он продел петлю между зубов и, страшно косясь в сторону, вдруг проглотил нитку, и теперь ее концы, торчащие из ушей, втянулись и внезапно полностью исчезли.

Напуганный Петрон схватил свои вещи и, воя, побежал прочь, больше не обращая внимания на указательные столбы.

 

3.

 

Миновав серость туманного заката, Петрон пришел в долину, спрятанную среди мрачных гор. По двум ее сторонам стояло два пастуха чудовищных размеров, их рты были подобны пещерам, ноги – соснам, а ступни – стадам огромных овец. Сквозь облака, окружавшие их и наполняющие долину, они кричали друг другу сквозь шум потока внизу, рассказывая, как провели на холмах ночь.

Великан с западной стороны говорил первым, выкрикивая: «Послушно сидя на грязных вершинах гор, покрытых нечистотами, которым не найти имени, я кричал благоуханиям вересковой росы, что подниматься в пустые небеса бессмысленно. «Напрасно, – шептал я редким корням вереска, связывавшим мой рот проволокоподобными стеблями, – напрасно вы ведете борьбу с крупными зернами этой бесплодной земли, напрасно вы мучаете себя поисками троп в ее извилистых и изменчивых коридорах». Затем еще громче я продолжал говорить: «И вы, о птицы воздуха, думающие, что ваши союзы кем-то благословляются, зря вы вьете свои гнезда в краю, сметенном холодом и сильными ветрами. Кроншнеп не знает, почему он существует, шотландские куропатки готовы страдать от болезненных судорог, подергиваний головы, неконтролируемых, приносящих им муки, чекан выражает опустошение, которое все вокруг ощущают, но не могут сформулировать, и даже орел колеблется, забыв о своих настоящих намерениях: его крылья опускаются, все его перья ссыхаются от болезни, и, не в состоянии лететь дальше, он падает на землю. Безо всякой причины оглушенный кустарник защищает сухими шипами свои жалкие, сморщенные листья, которые уже давно перестали служить пищей для голодающих зверей. Росянка безрассудно ловит зараженных мух своими гнилыми пальцами, и попусту расточает силы жужелица, ища тропинку среди бесчисленных стеблей, обрывистых холмов и долин этого маленького мира. Вы, беспокойно трудящиеся насекомые, чью жизнь я изучил, чтобы понять ее, я чувствую к вам самое учтивое сострадание, посему вы точно прислушаетесь к моим словам! Укройтесь надкрылками тех, кто принадлежал когда-то к вашему виду, но умер, подогните лапки под живот и отдыхайте, отдыхайте, отдыхайте!». Так я провел ночь, разъясняя всем жителям вересковой поляны тщетность их намерений и прося их в конце не придавать значения моим словам, которых они все равно не могут слышать, и которых я сам больше не могу понять».

После этого монолога пастух с восточного склона разразился раскатами смеха, пронесшимися эхом по всей долине и подобно ветру прорвавшими туман. Затем он тоже заговорил, описывая, как развлекался, помогая своему стаду объединяться в дурные и неестественные пары, подталкивая их к кровавым и разрушительным междоусобицам. Он говорил, и голос его постепенно таял, и в усилившемся свете Петрон увидел, что великаны были совсем не тем, чем казались. Их рты были пещерами на склонах холмов, их ноги были соснами, из глаза были черными торфяными лужами, их пупки были местами падения древних метеоров, их гениталии были кучами дробленой гальки, и их голоса были не более чем шумом водяного потока со дна долины, который разливался повсюду эхом, искривляясь в складках холмов и двух пещер, которые Петрон принял за рты великанов.

 

4.

 

Разговор великанов сильно взволновал Петрона, который провел остаток дня, уныло бродя по ландшафтам, с каждым шагом становившимся все более дикими и пустынными. Холмы были небольшими, но обрывистыми, покрытыми скалами, и он решил перепрыгивать с одной вершины на другую, не тратя времени на прохождение по ущельям внизу. Голые мертвые деревья тихо рушились за его спиной, как будто он был самкой в период течки или лидером восстания, беспорядочно марширующим, не попадая в шаг, их конечности нависали жестами, одновременно враждебными и не желающими войны. Они маршировали, и вороны теснились на их ветвях, с трудом сохраняя равновесие, перекрикиваясь через мили друг с дружкой: «Они хотят вместе быть одинокими. Они хотят, чтобы их всех оставили в одиночестве».

Сквозь пекло полудня Петрон утомленно шел вперед, с трудом ведя за собой свою непрошеную армию. И чем больше он уставал, тем больше сил обретали деревья за его спиной, казалось, он теряет пост генерала, он был ведом стадами противника, достаточно озлобленного, но все еще не готового атаковать открыто.

Клонилось к вечеру, деревья проходили мимо большими связками, на это раз соблюдая определенный порядок, они становились ближе, и теперь Петрон шел не по пустым полянам, а в пределах маленького участка земли, который двигался вместе с ним. На закате он обнаружил, что полностью окружен движущимся лесом, в ветвях которого устраивали насесты вороны, упрямо и спокойно твердившие: «Они хотят, чтобы их всех оставили в одиночестве». Только сейчас, сквозь воспрянувший дух войны, они могли устроиться в безопасности, и все следы буффонады исчезли из тона их голосов.

Вдруг в конце участка земли, внутри которого он двигался, Петрон увидел опустошенные развалины замка, из полуразрушенной каминной трубы лился непрерывный поток камней, которые сыпались сверху на деревья, попадая в вороньи гнезда. По мере того, как он приближался к этому месту, овеваемый бесконечным движением деревьев, его испуганных чувств коснулись звуки разрушения и боли, нарастающие вместе с приближением расплывчатой фигуры, пробиравшейся сквозь чащу, разбрызгивавшей на ходу кровь и стучащей костями. Заметив Петрона, несчастный человек настоятельно посоветовал ему не продолжать странствие и, главное, обойти стороной развалины, в которых скрывается банда разбойников. Он как раз пытался объяснить, что не имеет к разбойникам никакого отношения, и его голос поднялся до дребезжащего хрипа, как он вдруг повалился на землю, преследуемый топотом деревьев, которые тотчас же принялись за него, чудесно управляя ветвями.

Их нападение вынудило Петрона против его воли приблизиться к развалинам и после короткой и напрасной схватки у стен найти убежище внутри замка, если это можно назвать убежищем. Его страх не успокоился, даже когда он обнаружил двух разбойников за приготовлением ужина. Несмотря на их пугающую наружность, они говорили с ним цивилизованно и пригласили к ним присоединиться. Он принял их приглашение с максимальной любезностью, не имея иного выбора, поскольку снаружи было слышно, как наступает армия деревьев, маршируя в идеальном порядке, наподобие войска, занявшего позицию под покровом ночи.

После нескольких минут бессвязного разговора на пороге появился третий разбойник, очевидно не знакомый двум другим, так как они спросили: «Кто сказал тебе к нам присоединиться?». Он ответил, что прибыл по приказу Мармиона, и те другие, удовлетворенные его ответом, вновь принялись за ужин. Сначала Петрон подумал, что новоприбывший был послан для его спасения, но вскоре его надежды разрушились, когда этот третий сказал жестоким тоном: «Когда им займемся?». «Мы не можем начать без Мармиона» - ответил первый разбойник, и вслед за ним то же самое повторил второй, как будто сам задал себе тот же самый вопрос и удовлетворился таким же ответом: «Мы не можем начать без Мармиона».

Не успел новоприбывший сесть, как пришел четвертый, объяснив, что его тоже прислал Мармион, и спросил, многозначительно глядя на бедного Петрона: «Когда им займемся?». И получив тот же самый ответ: «Мы не можем начать без Мармиона», - он был удовлетворен, и разбойники вновь уселись вокруг огня, и вскоре их потревожил очередной эмиссар Мармиона, а за ним пятый, шестой и седьмой, и Петрон потерял счет прибывающим. На вопрос каждого: «Когда им займемся?», - следовал один и тот же ответ от каждого разбойника по очереди: «Мы не можем начать без Мармиона. Мы не можем начать без Мармиона. Начать без Мармиона. Без Мармиона… Мармиона…».

Наконец, людей вокруг огня стало так много, что новые разбойники не помещались, считалось само собой разумеющимся, что их послал Мармион, и обязанность говорить ему «Мы не можем начать без Мармиона» ложилась на последнего пришедшего. Петрон сидел в окружении множества враждебных лиц, глядящих на него с хитрой пережидающей жестокостью, блуждающей по их лицам подобно ветру в поле, рядом с двумя разбойниками, которых он встретил с самого начала. Через некоторое время главный, тот, что появился первым в замке, взялся за вязанье и, когда клубок шерстяных ниток закончился, он попросил Петрона подержать пряжу, пока он не скрутит нитки обратно.

Наш герой достаточно охотно согласился, сочтя это за проявление дружелюбности. Но, как только нитки оказались на его запястьях, разбойник воспользовался его беспомощностью и так крепко связал пальцы и запястья, что жертва могла двигаться не более, чем муха, попавшая в паутину. Затем под злобные аплодисменты окружающих Мармион – а это был он – взял один конец нитки, обвязал вокруг шеи жертвы и начал тянуть, пока ее лицо не посинело, а глаза не начали выскакивать из орбит. Ослабляя хватку, он дал сигнал своей банде, которая выхватила свои ножи и прыгнула на Петрона, раня и пиная его, делая, что им заблагорассудится, с такой силой, таким умением, что вскоре многие его кости были сломаны, а плоть висела на нем клочками лохмотьев. В своей слепой ярости, однако, в конечном счете переоценили свои силы, пока они озверело возились в центре круга, Петрон увидел тропинку через лес их ног и принялся ползти по ней. Вскоре он сумел спастись и, поскольку они до сих пор были охвачены своей оргией, было не трудно проскочить незамеченным и вырваться за пределы развалин, на ходу разбрызгивая кровь и стуча сломанными костями.

Именно в это мгновение изнуренного Петрона стали избивать деревья вокруг, покрывая его тело болезненными ударами птиц, гнездящихся на них, и он оказался на том же небольшом участке земли. И несмотря на предостережения мертвого, упавшего к его ногам, он отправился тогда к развалинам замка и присоединился к двум разбойникам, готовившим ужин в засаде.

 

5.

 

На пути Петрон встретил компанию мальчишек, бросавших камни в старое извилистое дерево, и остановил их, объясняя, что нельзя беспричинно наносить вред живому существу. Когда мальчишки ушли, раскаявшиеся, смиренно опустив головы, дерево превратилось в старика, он пламенно поблагодарил Петрона за доброту и сказал, что надеется вскоре отплатить ему тем же.

Два дня спустя старик догнал нашего героя и подарил ему мешок с бабочками, которых он наловил с момента своего превращения. Петрон любезно принял подарок, но, когда старик исчез, он проговорил: «Что ж я буду делать со всей этой красотой?» - и он опрокинул мешок над отвесной скалой.

 

6.

 

Без каких бы то ни было злобных намерений заметим, что Петрон, благороднейший человек, наступил на поганку, проходя по лугу. Разумеется, это было чистой случайностью, и первое время он даже не знал о содеянном и спокойно шествовал от поля к тропинке. Но не успел он пройти и пары шагов, как вдруг услышал раскалывающиеся стоны за спиной и, повернув голову, он увидел, что на месте раздавленной поганки возникла фигура идиота. Опять несчастный Петрон был вовлечен в мучительную процессию, он быстро шел вниз по дороге, а идиот двигался следом, издавая странные невнятные вопли. Его нижняя челюсть, свисавшая между колен, глухо билась о землю при ходьбе, как отвязавшаяся ветка позади телеги или оторванная сбруя вслед за сбежавшей лошадью. Время от времени он сплевывал осколки зубов, клочья плоти с губ и подбородка, на ходу зацепившиеся за камни. Внутри его рот был ярко желтого цвета, однако, вскоре он покрылся красными пятнами крови и стал точно таким же, как поганка, из которой он выпрыгнул.

Через некоторое время он собрался с мыслями и, хотя ему было больно дышать, его крики постепенно обретали форму, и Петрон уже мог разобрать слова. Он говорил о древности, скорби и древности скорби: о памяти, боли и памяти боли. «Память, - кричал он, - память – это собака, которая вновь и вновь возвращается к своей собственной рвоте. Но ты, о мой обвинитель, мой быстро странствующий, мой спасающийся бегством противник, ты будешь удирать, но не посмеешь, хоть и чешутся твои ноги, пуститься вперед, признав поражение; ты просишь у памяти брошенную тобой палку, но, когда я принесу ее тебе в зубах, ты улизнешь, обманув мои ожидания. Слишком мало ты знаешь о древности, о гневе, о древности гнева, о том, как ярость смещает доброту в человеческом непонимании».

Он кричал это и многое другое в том же духе, и его рассуждения имели смысл, если бы обстоятельства были иными, Петрон бы непременно остановился и дослушал речь идиота до конца. Но его тревога нарастала с каждым мгновением, он сам не заметил, как перешел на оживленный бег, не обращая внимания на глумления и проклятия, брошенные ему вслед. По истечении времени, он обрадовался, заметив, что звук шагов и ударов челюсти о землю стал стихать в отдалении, и, когда шум полностью исчез, он остановился, чтобы отдышаться. Оглядываясь, он заметил, что свисающая нижняя челюсть крепко застряла между двумя камнями на обочине. Идиот не мог двигаться дальше и, несмотря на прикладываемые усилия, не мог говорить. Пока Петрон наблюдал, рот идиота, искривившись и сделав несколько сильных толчков, очевидно стараясь что-то проговорить, растягивался шире и шире, пока наконец, казалось, не растянулся на весь горизонт. В тот же момент, цвета внутри него, прежде яркие, стали блекнуть и сменяться сверканием золотого, красного и пурпурного. Это произошло, и чудовищное растяжение челюсти немного освободило рот, и теперь идиот мог издавать звуки. Но вместо его прежней охрипшей и задыхающейся речи, доносившейся из глубокой мглы его глотки и витиеватой внутренности громадного рта, послышались более мелодичные слова, тонкие насвистывания, трели, звуки падающей воды.

Обрадовавшись облегчению, Петрон увидел, что рот идиота не более чем закат, его глотка – нарождающаяся ночь, а звуки, льющиеся оттуда, – пение птиц, проснувшихся соловьев, и совы сидели на кончиках его зубов.

Подождав несколько минут, наполненных красотой заката и сладкими вечерними звуками, Петрон направился в сторону моря.

 

7.

 

Петрон все еще наслаждался созерцанием заката изо рта безумца, ложась на морском берегу, чтобы отдохнуть под открытым небом и немного поспать в спокойствии. Но к несчастью в полусне он заметил под луной стаю птиц, он принял их за журавлей и цапель, летающих кругами и по более запутанным траекториям, собиравшихся вместе, подобно мухам, почувствовавшим присутствие человека. Они летали довольно медленно, временами казалось, они недвижно зависали в воздухе, как будто их, обледенелых, подвесили в холодной лунной атмосфере.

Увлеченный их движением, Петрон представил, что может слышать постоянное, но запинающееся колебание их крыльев, и звуки эти были столь необычны, что он опять закрыл глаза, возобновив попытку уснуть. Но вскоре взмахи стали становиться громче и, поднявшись до высокого крещендо, внезапно прекратились, и бедному Петрону показалось, что птицы окружили его лежащее тело, указывая клювами на его глаза, готовые наброситься на них, чтобы добраться до его мозга. Он пролежал так некоторое время, парализованный страхом, не смея открыть глаз. Когда, наконец, сделав над собой усилие, он открыл их, он обнаружил, что птицы были дальше от него, чем когда-либо, они медленно кружили под луной.

Напрасно он пытался вновь закрыть глаза после столь страшных мыслей. Быстро смелость покинула его: угроза нападения журавлей крепко сжимала его рассудок, ему казалось, что отдаленность птиц – это обыкновенный трюк его воображения, которому никак нельзя верить. И когда, скорее из-за произвольного сокращения мышц на лице, чем по собственной воле, он все-таки упрямо опустил веки, то это было лишь для того, чтобы затем с еще большим страхом их распахнуть.

Мертвым утром, изнуренный бесплодными поисками покоя, измученный кошмарами, он поднялся и отправился на поиски воды, в которой он мог бы омыть свою больную голову. После долгого времени, проведенного за этим занятием, Петрону удалось отыскать водоем с полным уровнем солоноватой воды, окруженный лихнисом и матовыми морскими растениями, чьи храбрые корни глубоко погружались в бесконечные отбросы экваториальных приливов. Как только он нагнулся к воде, он снова увидел в отражении медленное кружение птиц под луной, и снова принялся внимательно созерцать эту унылую группу объектов.

Он был так сильно увлечен, что даже не заметил, как, перед его собственными глазами, из воды пропало отражение стаи журавлей и луны. (Ведь глаз, помимо наблюдения, отражает своей поверхностью то, что предполагается наблюдать). Так уменьшенное изображение в его глазу отражалось в отражении его глаза на воде. И это изображение глаза, содержащее в себе журавлей под луной, ежеминутно отражалось в его собственном глазу, и так далее, в бесконечной перспективе образов.

Этого, по-моему, Петрон не мог заметить не от врожденной глупости, а лишь потому, что все его внимание было обращено к самому первому изображению. И потому что к тому времени он обнаружил под первым пугающим образом, глубоко под водой, новую тревожную картину. Огромный краб был увлечен жуткой схваткой с самим собой. Его поднятые вверх клешни беспрерывно били по панцирю, пока тело старалось, разумеется, напрасно отразить атаку; ища, как бы дать волю своей агонии, он лишь ухудшал свое положение: так как нервные судороги от боли и попыток спастись еще с большей яростью заражали его клешни желанием убить. К счастью, эти непослушные клешни сумели опередить тело и, набросившись на его самые уязвимые части, рывком подняли крышку панциря, и внутренности выплыли оттуда и растеклись по водной глади, как сеть морских водорослей. Эти внутренности тоже порвались на части, и все тело теперь было выпотрошено. Затем клешни отделили себя от тела и, уничтожив его окончательно, принялись драться между собой. После долгой кровавой битвы обе были разорваны в клочья, остались лишь две передние клешни, которые, насколько Петрон мог видеть сквозь толщу воды, темную и мутную от крови краба, продолжили сражаться друг с другом, пока та, что побольше, не хватила и не перекусила другую пополам. Завоевательница теперь собирала вместе все части своих былых компонентов, внутренности краба и осколки его панциря: сложила их в кучу как трофей, как свидетельство ее победы, и после короткого оплакивания начала ловко подниматься по крутым берегам водоема, оставляя позади песчаные дюны, пируэтами и скачками она постепенно исчезала из виду, теряясь в поднявшееся пыльной туманности.

Когда она полностью скрылась из виду, Петрон поднял взгляд и увидел, что журавли тоже исчезли. Но над луной, которая казалось мертвой и такой близкой, как если бы ее нарисовали на стене, кружил орел геральдической формы, как будто с фронтисписа старой книги.

 

8.

 

На этом этапе, вероятно, вы с приподнятой от раздражения бровью зададите мне мелочный вопрос: «Какова продолжительность этих странствий? С чем сравнимы эти деяния?».

Для измерения и выявления ответа на ваш вопрос необходимо обратиться к привычным обстоятельствам, посему, предположим, вы взяли корову самой яркой расцветки, какая только может быть на свете, отвели ее на побережье моря и поставили под отвесной скалой существенной высоты. Там, привязав корову к большому валуну, внимательно рассматривайте ее до тех пор, пока ее облик крепко не укоренится в вашем сознании: так крепко укоренится, что даже известное шоковое состояние не заставит вас позабыть ее облик. Ведь вся ситуация непременно ведет к шоковому состоянию, поскольку вам нужно субъективировать изображение. Обвяжите другой кусок веревки вокруг камня, делайте все аккуратно, и затем заберитесь на вершину скалы. Несколько минут постойте на краю, концентрируя свой рассудок на образе коровы и, наконец, сравните получившийся образ с обликом реальной коровы. Затем, когда вы почувствуете уверенность в своих силах, прыгайте в пропасть; вперед головой, чтобы ваше тело не загораживало вам вид. Итак, укажите ваше падение в соответствии с впечатлением, оставленной коровой в вашем мозгу, оно оставит очертания на скалах, о которые вы очень скоро разобьетесь: укажите, какой могла бы быть корова, точно так же разбившаяся о скалы: и главным образом укажите размер конкретной коровы. Именно такова продолжительность странствий Петрона. С этим масштабом мы и работаем.

 

9.

 

Продолжая свои странствия, Петрон решил исследовать предзнаменования и предсказания своего будущего и вверил себя неким пророкам и знахарям, обитающим среди скал и развалин на приморских холмах.

«Если посреди ночи закричит серая куропатка, или посреди дня закричит шакал, покинь эти края, иначе тебя схватят.

Хорошим предзнаменованием будет, если огромная ворона с холма начнет каркать на дереве, водой покрытом: плохим предзнаменованием будет, если птица высоко восседать будет на живом буйволе, свинье или скелете какого-то мертвого животного. Славно, если кошка придет к твоей постели ночью, хорошо, если волк или сорокопут пересечет дорогу справа налево; либо большой самец антилопы, либо стадо маленьких оленей, либо голубая сойка пересечет дорогу слева направо.

Страшным предзнаменованием будет крик воздушного змея, услышанный на самом рассвете. Таким же ужасным знаком будет, если упадет на тебя ящерица: каждый предмет одежды, которого она коснется, должно непременно сжечь и скормить пепел женщине с ребенком».

Все эти знаки Петрон доверчиво выслушал, но за семь дней путешествия ни разу не услышал ни серой куропатки, ни шакала, ни вороны, не видел свиньи или буйвола, скелета, кошки, сорокопута или волка, самца антилопы, стада оленей или голубой сойки. И не слышал он крика воздушного змея, и ящерица не падала на него. Потому он продолжил колебаться и искать нового совета.

Следующий его осведомитель погадал ему, разложив зерна перед связанными птицами так, чтобы они не могли до них дотянуться, но гаданье не удалось. Другой положил пращу на шахматную доску и видел в ее движении победы и поражения одновременно; третий наблюдал за половым сношением слепней; четвертый за небольшую сумму выпотрошил свое тело и погадал на расцветке собственной печени. Но все было напрасно, и, поблагодарив их всех за попытки помочь, Петрон решил сам себе погадать.

Один конец грубой веревки он крепко привязал к самой верхней ветке сосны. Другой конец обвязал петлей вокруг своей шеи. Затем он быстрым шагом направился на юг. Веревка натягивалась, дерево сгибалось и наконец согнулось так сильно, что сбило Петрона с ног, подняло его в воздух и швырнуло на землю, оглушенного и искалеченного. Приходя в себя, он обнаружил, что веревка по-прежнему была крепко привязана к вершине дерева и к его шее, но теперь он смотрел на запад. Повторив свои действия, он пошел теперь в этом направлении и двигался вперед до тех пор, пока дерево почти не коснулось земли, затем его снова подняло в воздух и швырнуло на землю в южном направлении. Непокоренный, он встал и повторил свой эксперимент еще раз, взлетел в воздух, но на это раз упал в восточном направлении. Это лишило его прежнего мужества и измучило его тело, но, несмотря ни на что, он приступил к последней попытке. Однако на это раз натяжение веревки не нарастало, и ему удалось пройти значительно дальше. Наконец, он оглянулся, чтобы понять, что же произошло, и обнаружил, что, хоть дерево и продолжало сгибаться, веревка с легкостью растягивалась по мере его отдаления и сейчас представляла собой тонкую нить, а силуэт дерева на фоне неба махал ему своими руками и пальцами в шелестящем прощании и благословении. Так, еще более воодушевленный, он продолжил свой путь, пока веревка не превратилась в тоненькую ниточку болотной паутины, а дерево – в маленькую точку на горизонте. Совершенно удовлетворенный правильным выбором направления, Петрон увеличил свой шаг и вскоре услышал, как за его спиной лопнула нитка. Теперь он был свободен и знал свою истинную цель.

Он продолжает свой путь, не проявляя больше никакого интереса к предсказаниям, исчезая в туманном пекле полудня, и на время, мой дорогой читатель, мы теряем его из виду, но можем ничуть не опасаться за его безопасность.

 

 

II

 

…и жалость, как нагой, новорожденный младенец…

Макбет

 

1.

 

Прежде, чем войти в город, в котором так много всего произойдет, Петрон счел целесообразным изменить внешность, чтобы отличаться не только от окружающих его людей, но и от своего собственного отражения в зеркале. Позаимствовав у плотника с окраин несколько молотков и киянок, он удалился в старый карьер и там, проверив рукой никем не тронутый камень, присел на него.

Маленькой киянкой для драпировки, изящной, с тоненьким наконечником, он выбил у себя один зуб и согнул другой, чтобы его улыбка располагала к себе и выражала честность. Более массивным инструментом он около полутора часов стучал себе по подбородку, пока не устранил полностью все признаки человеческой власти. Большим деревянным молотом он с такой силой ударил себе по брови, что ее движения стали совсем незаметны, при помощи этого же молота и небольшого чурбана он притупил свой взгляд, дабы придать ему качества, присущие цивилизованному человеку. Закончил работу он специальным сбалансированным молотком, сломав себе нос, который поначалу не хотел трогать.

Переменив облик, он вернул инструменты плотнику, который его не узнал и отнесся к нему с большим уважением, решив, что бродяга попросил этого почтительного господина вернуть позаимствованные им вещи, и еще больше восхитившись этим господином из-за его знакомства с бродягами.

Итак, удовлетворенный результатами своих ухищрений, Петрон направился в город.

 

2.

 

(I)

 

В те мрачные осенние дни, которые обыкновенно выдавались теплыми, мирная жизнь города была охвачена суматохой и беспорядками из-за совершенного преступления, настолько безжалостного, окруженного настолько отвратительными и мерзкими обстоятельствами, что лишь поборов свое крайнее нежелание, я вынужден рассказывать о них.

Но самым страшным аспектом этого происшествия был тот факт, что жертва была обнаружена двумя детьми нежного возраста, воспитанными в самых благоприятных условиях, братом и сестрой. Желая уединиться, они бродили по лесу в поисках тихого местечка и по истечении некоторого времени отыскали густой кустарник в самой сердцевине лесной чащи, вдали от протоптанных тропинок, скрытый от небесных глаз столетними хмурыми кедрами, скрытый от любопытного человеческого глаза живыми изгородями и миртовыми рощами. Это было удивительное место, и, когда дети пришли туда, каждого из них охватило чувство, известное путешественнику, что со времен создания в этих местах не ступала нога человека, что земля, испытав на себе бесчисленные изменения небес, бесконечные перемены времен года, когда цвели и увядали цветы и травы, сохли и расцветали вновь, а потом снова засыхали, никем не замеченные, нетронутые, что земля никогда не была известна человеческому роду. Конечно, они были уверены, что именно они – первые посетители этих отшельнических мест, но каким кошмаром обернулось их посещение! Не успели невинные глаза окунуться в глубокую зеленую мглу, как они заметили среди папоротника тело женщины. Нерешительно они подошли ближе, решив, вероятно, что женщина спит, но, подойдя, они увидели, что вся земля вокруг тела была красного цвета, папоротник поломан и стоптан, а неподвижность ее конечностей, безусловно мертвых, говорила о том, что это далеко не короткий сон, что ни звуки человеческих шагов, ни прикосновение руки не сумеют прервать этого бесконечного отдыха. Отступив, дети вполголоса принялись обсуждать, как им поступить, и решили поспешно вернуться домой со страшными вестями.

Казалось, всего за несколько мгновений город наполнился шумом. Люди покидали свои дома и собирались на улицах, громко переговариваясь, двигаясь в сторону рыночной площади к зданию суда, оттуда, ведомые мальчиком и девочкой, жители пошли в лес, чтобы отыскать тело и принести его в город.

Но вскоре стало понятно, что сделать это не так-то просто, поскольку дети, крайне перепуганные своим открытием и охваченные желанием как можно скорее донести до жителей страшные вести, плохо запомнили дорогу. Даже если бы они очень попытались, не смогли бы они отыскать это место снова, но волнение стремительно росло, а попытки детей оказались безуспешными, поэтому было решено поднять общую тревогу на всей территории леса.

Жителям города охотно помогал вести поиски перепуганный сельский люд, пастухи, пасшие овец в прогалинах, лесники, угольщики и охотники. Целый день длились поиски, и целую ночь они искали при свете фонарей – зловещая сцена! – обжигая на ходу ветви, наполняя ночь ароматом осеннего костра и оставляя углубления в увядшей коричневой листве. Но все напрасно.

На следующий день поиски возобновили с особенным усердием, но опять ничего не было обнаружено. На протяжении целой недели продолжался поиск, пока папоротник полностью не истоптался, и даже самые удаленные просеки и рощи подверглись нападению обезумевшей толпы, пока птицы и маленькие зверьки не были истреблены охотниками, и исследованы были все направления, но все напрасно.

Но чем же занимался Петрон тем временем? Разве он бездействовал и был безразличен ко всему происходящему? Нет, в первый же день он присоединился к бесплодным поискам и участвовал в них и на второй, и на третий день. Но на четвертые сутки он одним из первых бросил поиски, потеряв к ним почти всякий интерес, и вернулся к привычным поселениям. Только из того же равнодушия, чувства вежливой обязанности перед окружающими, он потом принял участие в гневных спорах, наводнивших город, спорах о преступлении, рассуждениях о месте, где было обнаружено тело, мотивах убийства, характере и личности убийцы. Обо всем этом наш герой говорил как можно меньше, хотя именно он, а не кто-либо другой, был избран судьбою, чтобы отыскать решение проблем, решение настолько разумное и опирающееся на существующие факты, что оно стало наиболее подходящим и без сомнения неоспоримым. Сейчас, когда ключ к происходящему был в его руках, он продолжал держаться в стороне, оставаясь наблюдателем предпринятых жителями действий, которые, как он понимал, не имели решительно никакого смысла. Но по истечению недели напрасных поисков в головы людей закралось сомнение в достоверности вестей об убийстве, и они принялись подвергать детей пыткам, тогда-то Петрон и приложил руку к расследованию.

Снова он присоединился к удрученным искателям, которые теперь бесцельно бродили по уже исследованным местам в надежде обнаружить что-то, незамеченное прежде. Первое время казалось, что он точно так же бесцельно бродит по лесу, но потом они заметили, что движения его были не произвольны, что он все увереннее двигался к некоей цели, двигался медленно и уверенно в определенном направлении, и жители города пошли следом за ним, обрадованные возникновением вожака, тем временем он, не обращая внимания на них, не глядя ни направо, ни налево, шагал в самую сердцевину леса и наконец остановился у той самой рощи, где лежало тело.

Входя в рощу вместе с жителями, он обнаружил тело женщины, лежащее посреди папоротника, как и рассказывали дети. Но для его более опытного взгляда было очевидно, что эта миролюбивая роща стала свидетельницей не совсем обычного преступления. Это была кошмарная сцена, бесчеловечностью превосходящая всякое воображение. Какой демон похитил это беспомощное создание, все еще полное красоты и невинности? Какой необузданной яростью был одержим тот, кто нанес ей все эти чудовищные раны? Почему губы убитой покрыты кровоподтеками и ушибами? Откуда этот ужас в ее добрых и прекрасных глазах, все еще пристально глядящих на небо? Папоротник истоптан и покрыт пятнами запекшейся крови, увядшие анемоны лежат сломанные в зловонной грязи, побеги и прутики согнуты в разные стороны. Но каким образом несчастная жертва могла бороться после всех ранений, ею полученных? Ведь совершенно очевидно, что она умерла сразу же? Но смотрите, высоко на гладкой коре ствола вон того дерева – следы крови! Как кровь попала туда? Лишь наделенная сверхчеловеческой силой, могла она забраться так высоко после избиения. И к тому же, вероятно, убийца, обезумевший от жестокости, продолжал преследовать жертву после первых смертельных ударов?

Пока все разглядывали эти страшные следы борьбы, Петрон обнаружил недалеко от тела аккуратную маленькую кучку гальки, несомненно, собранную человеческой рукой. Эта необычная находка добавила загадочности и без того странному преступлению. Какое создание могло быть столь бесчеловечным, и в то же время играть в камешки, подобно ребенку? Какая ненависть и какая привязанность возымела такое влияние на сознание кровожадного убийцы?

И что же нам сказать о последующих днях? Чем больше изучалось преступление, тем более странным оно казалось. Как же теперь радоваться человеку? Откуда ему знать, что его сосед не убийца? Каждый человек, у которого вы что-то покупаете или продаете, может таить вину глубоко внутри себя! О, в эти дни над городом сомкнулись черные крылья стервятников подозрения. Женщины и дети угрюмо молчали, не желая покидать дома после заката; мужчины украдкой смотрели друг на друга, подозрительно сузив глаза; старые друзья не доверяли старым друзьям и стыдились своего недоверия, а враги шептались за спиной у врагов, насыщаясь старой сокрытой ненавистью, и каждый, пожимая руку собственному брату, между тем думал: «Ведь именно эта рука совершила преступление».

Но куда страшнее, чем недоверие одного человека к другому, недоверие к самому себе. Каждый человек глубоко в душе понимал, что преступление могло быть совершено его собственными руками. И зная об этом, как смеет он класть ладонь на грудь и говорить: «Истинно я этого не делал», или «Я полностью невиновен». Некоторые признавались в содеянном в надежде хоть немного успокоить свои сомневающиеся души, но, даже если виновность казалась очевидной, никто не мог найти объяснение кровяным кругам на стволе дерева и кучке гальки, и никто не мог отыскать орудие убийства.

Наконец, ведомые гражданскими разногласиями и измученные собственными сновидениями, жители города снова собрались вместе, чтобы разобраться, как им жить дальше. И снова они провели множество часов за бесплодными спорами; ситуация была безвыходная, но они не могли обрести спокойствия, не отыскав выхода. Они уже собирались расходиться по домам, продолжая держать свои мысли в секрете, как вдруг раздался клич, все затихли, и перед ними предстал Петрон. Не тратя попусту времени на прелюдии и преамбулы, он сразу же коснулся самой сути проблемы:

«Прошу вас, послушайте меня. Лежа однажды на обочине дороги, наш герой услышал, как камень-указатель беседует с соседской травой. „Как, – говорил камень, – разве, пока пальмовые листья качаются от ветра, и тебе слышен плеск воды в вечернем воздухе, ты можешь так внимательно наблюдать за птицами на ветках и не замечать их?“.

„Но ведь все это, – отвечала трава, – с такой нежностью“.

„Но почему тогда, – вновь спрашивал камень, – осознавая, что море спускается к невероятным глубинам, ты стараешься сопротивляться заходу солнца шумом труб и тарелок“.

(Эх, и что же на это ответила трава?)

Сейчас вы услышите. Трава, живая, как бы вам это сказать, зеленая трава вновь отвечала: „Но все это с такой нежностью“.

(И что же теперь камень? Понял ли он все, осознал ли?)

Будьте спокойны, мои соседи, сейчас вы услышите. Итак, камень, будучи твердым и каменным, не смутился, получив ответы травы, и вновь задал вопрос: „Хорошо, – сказал он, – но предположим, что из бесконечной пропасти времени вылетит одинокий соловей, распевая песни, неся в своих малиновых лапках мертвого, разлагающегося жаворонка, и запутается среди множества паутинок, свитых серебряными пауками поперек ротовой полости мира, что же тогда ты будешь делать?“.

„Я буду, – послышался хлопок ответа, – следовать за тем, что приносит нежность“.

„Но что же это такое? – спросил наш камень и продолжил, понижая голос так, что Петрон с трудом улавливал его слова, - и кто же нежен при любых обстоятельствах?“.

Но ответа не последовало, однако Петрон знал, что беседа между шепчущим камнем и тихим шумом травы продолжалась».

Услышав, что Петрон говорит спокойно, и согласившись прийти на следующий день на место преступления в тот же час, утешенные жители города разошлись по домам.

 

(II)

 

Представь себе, мой дорогой читатель, жители города собрались вновь в зловещей роще в ожидании нашего героя. Одни залезли на деревья, чтобы лучше видеть происходящее (но никто не посмел прикоснуться к дереву с кровавыми следами): другие легли на папоротник, подперев руками свои подбородки: третьи стояли среди деревьев и смотрели сквозь миртовые изгороди, окружавшие место убийства. Они были в ожидании, они молча наблюдали.

И вот он идет! Идет Петрон! Заняв место среди истоптанного папоротника, близко к тому месту, где лежало тело, и повелительно, но довольно естественно подняв руки, он начал говорить сначала тихо, затем его голос становился громче и сильнее:

«Мы собрались, что бы раз и навсегда разобраться с тайной этого жуткого места и положить конец всем тем бесчисленным страданиям, что выпали на долю жителей нашего города, дабы разобраться в свершившемся здесь преступлении. От бремени вины и подозрений можно избавиться, лишь обрисовав полную картину трагедии: именно это я и сделаю; и я также предоставлю вам неопровержимые доказательства своей правоты. Мне нет нужды привлекать ваше внимание. Посему сначала слушайте, что я вам скажу, а затем судите о сказанном.

Одним спокойным летним днем – ах! как все это крепко укоренилось в моей памяти, насыщенные краски и сезонное пение птиц – мужчина и женщина покинули город с тем, чтобы погрузиться в лес. Они любили друг друга, и она уже родила ему двух детей, мальчика и девочку. Случайно набредя на эту рощу (не зная, что для одного из них это будет последним, увиденным в жизни, а другой никогда не сумеет позабыть этих мест), они остановились отдохнуть среди папоротника, разговаривая о сыне и дочери, с гордостью припоминая свои детские подвиги, споря, кто из них быстрее вырос и кто сдержал больше обещаний, и строя планы на будущее, составленное из их собственных утерянных сновидений. Время шло, и они становились все ближе друг другу – что может быть чудеснее для любящих сердец, чем разговор об их детях? – женщина улучила момент, чтобы сообщить возлюбленному, что вскоре у нее родится еще один ребенок.

Увы! не сумела она предугадать его настроения – а ведь она так хорошо знала обо всех движениях его души! Какая опрометчивость! О несвоевременное разоблачение, достойное сострадания! Его брови срослись воедино, его взгляд поник, речь застряла у него в горле, его вены распухли от ярости. Некоторое время он сдерживал порывы бешенства, но затем гнев возобладал над ним, и, нечеловечески крича, он отломил ветку от ближайшего дерева и воткнул в ее тело – в эту невинную плоть, которая была добра к нему, особенно сейчас, когда внутри нее рос свидетель их взаимной любви. Но ни капли любви, сожаления или даже обыкновенной гуманности не было в этом человеке, стоявшем, обозревая кошмарное дело рук своих. Медленно жизнь покидала женщину вместе с кровью и горькими болезненными стонами, но она не корила его за содеянное, и ни единой жалобы не было от нее слышно; лишь на последнем издыхании она попросила его позаботиться о детях, и она смотрела на него нежно, пока ее глаза не сомкнулись под бременем смерти.

Тогда-то он, наконец, понял, что наделал, и, внимательно осмотрев рощу (прежде они оба здесь не бывали, но для одного из них это место стало последним увиденным в жизни, а другой никогда не сумеет позабыть этих мест), он убедился, что его деяние осталось незамеченным. Вспомнив о необходимости маскировки, он подошел к телу, размышляя, куда бы его спрятать – но что это? Какой ужас охватил его? Из кровоточащей раны, подобно обезглавленной змее, поползли внутренности его возлюбленной! Смотрите! к нему приближается монстр, корчащийся от боли и гнева! На мгновение он припал к земле, перепуганный бременем своей вины, и только когда чудовище почти коснулось его ступней, он вновь обрел силы двигаться.

Но как мне описать воспоследовавшую за этим схватку! Как он, все еще держа в руке ветку, послужившую орудием убийства, зверски набрасывается на преследователя, нанося сотни ударов в самые разные места: как, несмотря ни на что, чудовище непреклонно продолжает свое нападение, топча, обезумев от боли, папоротник и надвигаясь на убийцу: как убийца старается забраться на дерево, где наступает последний и самый страшный этап битвы. Он, исколотый шипами того кустарника, исхлестанный его ветвями, пытается забраться на дерево, пока змея корчится от его ударов, но вновь и вновь обвивается вокруг его тела, оставляя на стволе следы крови как напоминания о своей горькой боли и еще более горькой ярости! Но смотрите, наконец-то, ее силы истощились, она устала, кровь сочится из бесчисленных ран, и постепенно – однако, не слишком быстро, так что ему не удается забраться выше – она прекращает свое нападение. Медленно, медленно она ослабляет свои кольца, медленно опускается на землю и тяжело мертвенно движется по траве к телу убитой. Там, собрав последние силы покидающей ее жизни, она вползает обратно через зияющую рану, раздвигая дряблую кожу и возвращая пустому телу прежнюю человеческую форму.

Все успокоилось, опасность была позади, однако, прошло немало времени, пока мужчина набрался смелости покинуть свое убежище на дереве, каждая его конечность дрожала, его ступни и руки ощупью двигались по стволу, скользя по запекшейся крови его жертвы. Не успел он ступить на землю, как перед его глазами предстала еще более страшная картина – недалеко от тела, до сих пор незаметный из-за нависшей листвы, измазанный в крови обнаженный младенец играл с кучкой гальки. Увлеченный своей детской забавой, он, казалось, не заметил всего произошедшего и даже теперь не поднимал взгляда, чтобы посмотреть в глаза своему отцу. Его отца! да, это был тот самый третий ребенок несчастной пары, незаметно спасшийся из разорванной материнской утробы, пока тянулась страшная схватка.

Некоторое время с выражением опечаленной гордости и непонятной привязанности на лице мужчина посмотрел на ребенка, затем направился в сторону города, оставляя позади во мгле эту ужасную рощу (прежде не известную ему и его возлюбленной, для которой это место стало последним, увиденным в жизни, а он теперь никогда не сумеет позабыть этих мест).

А теперь, друзья мои, услышав мое объяснение этого преступления, вы видите, что оно полностью опирается на обнаруженные нами улики. Следы на стволе дерева были оставлены ползущими внутренностями женщины, пока она, несчастное создание, лежала убитая; рваные раны возникли, когда чудовище вползало обратно в тело; а кучку гальки собрал младенец для своей несчастной игры. Мне осталось лишь показать, каким образом мое объяснение может быть окончательно доказано. Но многие из вас уже догадались, что это не составит для меня никакого труда. Единственным свидетелем произошедшего является убийца! Единственным свидетелем являюсь я сам! Я, я – тот человек, который видел все произошедшее своими собственными глазами, я совершил преступление и пострадал от него. Я схватил эту ужасную ветку, я убил ею свою возлюбленную, меня преследовала змея из ее тела, я обнаружил младенца, моего ребенка, с галькой, я, и никто иной, стал чудовищным нарушителем спокойствия этой рощи, которую мы с нею не видели раньше, но именно это место стало последним, что она увидела в жизни, а я никогда не сумею позабыть этих мест».

Повисло молчание, затем, что-то быстро сказав о виновности и невинности, Петрон направился вглубь леса, и толпа с уважением расступилась, чтобы освободить ему дорогу. Вскоре люди тоже начали расходиться по своим домам, и, хотя внутри они торжествовали, ни один не показал своей радости, хотя каждый ликовал внутри, осознав свою невиновность и невиновность окружающих, эти чувства оставались скрытыми. Кто-то потом рассказывал, что видел на обратном пути покрытого кровью обнаженного младенца, порхающего среди деревьев в чаще леса, и многие потом встречали вплоть до самой своей смерти во мрачных лесах сновидений этого младенца.

 

 

III

 

О Боже! Я мог бы заключиться в ореховую скорлупу и считать себя королем необъятного пространства, если бы не злые сны мои.

Гамлет

 

1.

 

Представьте себе, мой дорогой друг, вычерченное на этой глубокой голубой глади летнего вечера огромное множество сетей, в ячейках которых развешаны руки, запястья, ноги и ступни, оторванные от тел, на которых когда-то росли, все еще живые и слегка подергивающиеся так, что все пространство растянутых сетей дрожит в спокойном воздухе, подобно паутине, дрожащей в солнечном покое от судорог только что пойманных мух, еще не отравленных ядом, который вот-вот их парализует, и все еще ищущих спасения из непобедимых когтей паука, а паук тем временем сидит в своем полупрозрачном убежище, надменно неподвижный, уверенный, что его добыча никуда не денется.

И, вероятно, такая мысль уже посетила вашу голову, ведь, возможно, нет такой мухи, чье дыхание находилось бы за пределами солнечного покоя, неощутимое для твоих грубых нервов, но достаточно сильное, чтобы пошевелить сеть, ведь не видели мы одновременное шевеление множества конечностей, посему можно было бы предположить, что сам вечер порождает эти скрытые движения воздуха, колышущие сеть. И, весьма вероятно, что раз вы не видели шевеления множества конечностей и предполагаете, что сам вечер порождает скрытые движения воздуха, колышущие сеть, то если я не дам вам объяснения этого любопытного феномена, вы непременно сопроводите все вышесказанное тонким и хитрым воображением всевозможных доводов и гипотез. Не думайте, мой дорогой друг, что я равнодушен к этому трепетанью окружающих меня чужих мыслей! Я далек от безразличия и отношусь ко всему вышесказанному с не меньшим интересом, чем вы. Это происходит по одной единственной причине – я хочу хорошенько разъяснить вам природу шевелящихся ячеек. Слушайте, но не забывайте, что беспорядочное брожение вашего воображения обладает той же опасностью для меня, что и непредсказуемое шевеление паутины, или сети, вычерченной поперек неба, – сети, опасной для нас обоих.

 

2.

 

Но кто это? Кто этот одинокий и неуклюжий путешественник? Его голова склонена, одежда изорвана, тревожен взгляд, он движется неровной поступью, весь его вид говорит о глубокой меланхолии, которой страшно помешать. Его внешность и движения устойчиво напоминают живое пугало; со стороны может показаться, что это одержимый манией безумец, преследующий с кошмарной и бессмысленной жестокостью химеры неконтролируемого рассудка, выходящего за свои пределы. Выходящего за его пределы! действительно, кажется, что за пределами самого себя он пребывает в трезвой памяти, он идет и на ходу без остановки вертит головой, поднимая и опуская съежившиеся перекошенные брови, как будто ища чего-то шагающего где-то поблизости. Но нет ничего поблизости, ничего рядом с ним, ничего за пределами него самого.

Несчастный человек! ведомый такими неописуемыми и непоколебимыми иллюзиями, разве это Петрон! Неужели он так изменился! Увы, это именно Петрон – тот самый Петрон, утомленный пребыванием в городе, оставивший его ликующих жителей, все еще рассуждавших о службе, что он им сослужил, и готовых осыпать его богатствами, славой и властью. Сначала он бродил в поисках своего прежнего убежища, но увидел, что все кругом странным образом переменилось. Он провел долгие месяцы, ища крабов у моря, но не нашел; еще больше времени он потратил, стараясь сделать так, чтобы его глаз отразился в морской воде, но он был пуст и изворотлив, подобно глазу умирающего, который слышит перешептывания стоящих вокруг его кровати, но уже не понимает их слов. Он пересек равнины, кое-где оставляя знаки на камнях-указателях и на коре деревьев, знаки, которых никто, и даже он сам, не сумел бы понять; хотя прохожие даже не останавливались, чтобы прочесть их.

Таким мы встретили его, шагающего среди предгорий по направлению к горам.

Он шагает по песчаной тропинке.

Его конечности тяжелы от усталости, а его ступни, увязая в песчаной тропинке, оставляют неясные следы. Если бы вы последовали за ним, вряд ли бы вам удалось разобрать по следам, что за существо здесь проходило.

За ним ползла змея, та самая змея, которая сошлась с убийцей в неразрешимой схватке, но потом ослабила хватку, теперь безжалостно она ползет в сторону гор.

И продолжая идти, он начинает мучиться непонятной галлюцинацией. Ему кажется, что его левая нога не идет наравне с правой, а движется сама по себе, больше не подчиняясь своему хозяину. Чем сильней он наступает на левую ногу, тем медленнее она плетется позади. Лишь когда он сбавляет шаг, отстающей ноге удается догнать вторую, по-прежнему двигаясь медленно, и на некоторое время идти с нею наравне, вскоре опять сбиваясь, заставляя бедного Петрона пошатываться, не управляя больше одной из своих конечностей.

А на другой стороне

А на другой стороне

поднимаются карие холмы, бесплодные, пустынные. Лишь сучковатые корни древних сосен, обезветвленных и покосившихся от ветра, сжимаются, вгрызаясь в убогую почву.

Солнце

Смуглое солнце

твердеет по краям на глянцевом небе, и на шершавых холмах клочьями растет спутанная тень орла, перемешанная с тенью Петрона, разбросанной среди скал, рисующей на их лицах необычные сценки.

Смуглое солнце на глянцевом небе, и на живой скале движеньями показывают тени:

 

(I)

 

Паук плетет паутину на виселице.

Второй паук плетет паутину на той же виселице.

И третий тоже.

С тремя еще, плетущими паутину на той же виселице.

Затем седьмой паук кажется самым большим. Нет! видите, вон там он плетет тень паутины поперек тени,

тень той же виселицы.

 

(II)

 

В давно заброшенном саду, где разные растения и травы вместе в ряд растут, пересекая стоптанные тропы, где зрелые плоды, несорванные, падают тихо на вялую росистую траву, двое встречаются на рассвете, мужчина и женщина. Не говоря ни слова друг другу, они обмениваются своей одеждой, и теперь мужчина женщиной одет, а женщина мужчиной, и они расходятся, даже не помахав друг другу на прощание, в противоположных направлениях через две калитки внутри стены, окружающей сад.

Мы больше их не видим. В затемненном окне, единственном окне, направленном во двор, сидит старик в инвалидном кресле. Его руки и ноги отрезаны, потому он не может двигаться; его язык вырван изо рта, потому он не может говорить; только глаза остались у него. Неподвижно и беззвучно он видит все, что происходит.

Потом он всем всё расскажет, написав об увиденном на стене тюрьмы окровавленным обрубком одной из своих рук.

 

(III)

 

Его смертные останки положили в хрустальный гроб, стоящий на серебряных брусках и пластинах, забитый множеством золотых гвоздей. Покров из черного бархата на древесных опорах, расположенных по углам, поддерживали судьи королевского трибунала. С каждой стороны маршировало по человеку в доспехах, они держали в руках образцы белого шелка, окаймленного кровавыми полосками бахромы. Следом за ними шел вице-король, сопровождаемый эскортом всадников в военных облачениях и целым пехотным батальоном с пиками.

Под медленный бой глухо звучащих барабанов, одного глухо звучащего барабана, похоронная процессия не спеша шагала по направлению к центру города, чьи медные ворота были распахнуты, дабы пропустить героя, который всего несколько дней назад высказывал бесстрашные предсказания о защите сего селения. Когда все прошли, ворота захлопнулись, и кортеж тихо остановился на пустынной площади перед статуей правителя, построенной из бронзы рукой мастера, достойного лучших эпох искусства.

Когда гроб поставили у подножья этого благородного памятника, в ожидании последнего погребения армия раболепно стояла с непокрытыми головами и простояла бы так еще дольше, если бы всадники вдруг не заметили, что статуя слегка дернула плечами, как будто стараясь сдержать какие-то свои сильные чувства. Они посмотрели друг на друга и увидели, как вырисовываются эти же чувства на лицах каждого, и, пока движение ползло по рядам, подобно ветру на глади спокойного пруда, солдатская строгость, заметная до настоящего времени, была нарушена: и, когда эти чувства добрели до рядовых солдат, значительно менее вежливых и сдержанных, нежели их военачальники, те, отбросив всякое притворство в сторону, разразились хохотом, раскат за раскатом. Вице-король и его сопровождающие, слишком хорошо воспитанные, чтобы принимать участие в такой сцене, отъехали в сторону, и после их исчезновения пехота удивленно обнаружила, что теперь забрасывала гроб камнями, пока наконец он не раскололся на тысячи осколков и не обнажил перед небесами тело их генерала, которого можно было узнать лишь по отчетливым и непристойным следам позорной болезни, умертвившей его.

 

(IV)

 

Где-то далеко от городка стоит одинокий дом, тщательно, но безвкусно обставленный мебелью, дом полностью заселен птицами. В течение дня они летают из комнаты в комнату, поднимая облачка пыли, отражающие солнечный свет, и клюют тяжелые алые ковры, покрывающие пол.

Вечером, когда заходит солнце, его румяные лучи разбредаются по комнатам и коридорам, и все происходящее внутри дома становится отчетливо заметно. Птицы поменьше сидят на стульях, столах, спинках кресел и диванов, беспокойно подергивая крыльями. На каминной полке из роскошного мрамора сидят сороки. Неосторожная ворона присаживается на канделябр, который некоторое время стремительно раскачивается из стороны в сторону, выбивая птицу из равновесия, и та падает на пол. При второй попытке, на этот раз с осторожностью, вороне все же удается сесть, и на раскачивающемся канделябре птица засыпает. Ворон спускается на клавиши пианино и во время своего сна создает меланхолично-мягкое глиссандо, струна медленно затихает под весом его изнуренного тела. Цапли сидят в лестничных пролетах, и жаворонки – на позолоченных балюстрадах, а на часах и в дымоходе настороженные совы продолжают слежку.

Реальны или искусственны эти птицы? Кому они принадлежат?

 

(V)

 

День, кажется, клонился к закату, брезжащему сквозь густой и плотный туман. В мутном желтом свечении видна фигура человека в одежде скотопромышленника, мертвого, лежащего у дорожной обочины. Истоптанная земля, неровная повыдерганная трава, все это свидетельствует о том, что жертва была умерщвлена не без попыток сопротивления, не без отчаянных попыток защиты в итоге получил он эти пять ранений в грудь! Теперь он мертв, но он не прекратил свистеть своим собакам и громко звать «Помогите, помогите!». Но он свистит своим собакам и зовет на помощь, не губами, но пятью большими, глубокими и ужасными ранениями, шевелящими краями, наподобие говорящих губ. Страшно слышать эти пять воплей, пять свистов, одновременно извергаемые трупом, ртами его смертельных ран. Не удивительно, что собаки не узнают голос своего мертвого хозяина и бродят далеко отсюда, пока зловещие звуки привлекают лишь обитающих поблизости волков, которые вскоре сделают труп своей добычей! И неудивительно, что на эти пять странных воплей о помощи не откликается ни один человеческий голос, а в ответ слышны лишь их собственные голоса; неудивительно, что никто не придет на помощь ко мне и моим пяти читателям.

 

(VI)

 

Посреди опустошенного города стоит вернувшийся изгнанник у старинных развалин своего прежнего жилища. Кровь убитого отца долгие годы смывалась дождями, все следы обитания стирались, и не осталось ничего, кроме груды расколотых камней, между которыми шныряют ящерицы, и находят убежище змеи.

Порыскав среди камней, он находит потрепанную игрушку, когда-то принадлежавшую ему, но стоит ему дотронуться до нее, как она начинает шевелиться в его ладонях и превращается в кузнечика, затем в старика, в безобразного паука, в женскую грудь, в связку увядшей травы, в маленькую кучку костей, и так далее, пока, наконец, не становится ящерицей, которая спасается бегством и исчезает между залитых солнцем развалин.

 

(VII)

 

Этот кустарник, что растет у самой земли и у подножья стен, каперсовый куст, местные все еще зовут тапенос, от греческого ????????, что означает низко ползущий. Это мастиковое терпентинное дерево, выделяющее много смолы, с которого мы собираем фисташки, – дерево того же вида. Здесь на краю моря у нас растет мирт, им покрыто все побережье, и прекрасная сребролистая Борода Юпитера. А здесь у нас – германская мушмула, mespilus folio rotundiore fructu nigro, которую не следует путать с mespilus folio oblongo serrato; а это падуб aculeate cocciglandifera, вид вечнозеленого дуба, на котором растут семена алого кермеса. А это трифоль, камфара, жасмин, каменное дерево, сумах, катарма – Ах! мадам, не прикасайтесь к этому священному кустарнику, что у ваших колен; это святая колючка, по-латински piliurus. Его форма и цветок очень напоминают китайский финик, но смотрите, его стебель покрыт колючками двух типов.

О! А что до того причудливого растения, что вызывает у вас возгласы удивления, это алоэ, aloe folio in oblongum aculeum abeunte. Его цветение еще более любопытно, хотя и происходит довольно редко, можно с уверенностью сказать, что растение цветет раз в столетие. Но затем – непостижимый феномен! – за очень короткое время его стебель достигает своей высотой тридцати футов и разбрасывает по сторонам ветви, покрытые большими цветениями. Но самое необыкновенное – это звуки, возникающие в преддверии рождения этого стебля, звуки, подобные громкому хлопку грома, землетрясению или грохоту сошедшей лавины. Вы с легкостью обнаружите и другие сравнения, будь вы завсегдатаем похорон или спортивных фестивалей.

 

(VIII)

 

В одной из этих песчаных пустот, чаще воображаемых, нежели посещенных человеком, располагается равнина, покрытая столь необычной растительностью, что путник останавливается в недоумении на холме, с которого он впервые ее увидел. Многие дни его глаза не встречали ни одного клочка зелени в бесплодной пустыне, они не видели ничего, кроме редкого кустарника, чахлого и коричневого. Но сейчас по всем сторонам и повсюду, куда только дотягивается его взгляд, земля густо покрыта Человеческими Руками, запястьями, растущими на изборожденном песке. Пальцы небрежно сжаты, большие пальцы изогнуты, так как близится вечер. Вскоре после заката запястья сжимаются сильнее, сдавливая большие пальцы, и в таком виде остаются на протяжении всей ночи, белые от лунного света, лунного света, который никак не описать словами, но тот, кому довелось его видеть, никогда не сумеет его позабыть.

Охваченный изумлением и удовольствием от увиденного, путник присаживается на скале и всю ночь разглядывает равнину. Ведь ему преподнесли в награду это замечательное явление.

С первым лучом солнца, возникающим из-за гор, окаймляющих равнину, огромное поле Рук начинает шевелиться. Каждая Рука аккуратно поворачивается к солнцу, указательные пальцы вытягиваются и указывают прямо на сферу в небесах. Затем палец следует за поднимающимся выше солнцем, а другие вытягиваются, продолжая поворачиваться, и вскоре запястья распахнуты в своем цветении.

Путник неподвижно наблюдает и видит, что весь день Руки медленно следуют за траекторией солнца, вертикальные в полдень, клонящиеся с наступлением вечера и, наконец, опять он видит, как руки сжимаются при лунном свете, незабываемом лунном свете.

Утром он вновь видит необычное цветение, но его веки тяжелеют от усталости и дрожат от жажды и голода, ведь он так давно не пил и не ел. Однако он не в состоянии оторвать свой взгляд от равнины и продолжает наблюдать и на следующий день. С трудом дожидается он наступления ночи и вслед за закрывшимися руками он тоже припадает к земле, чтобы умереть, прежде чем наступит новое утро. Вокруг лежат останки других, кто умер так же, при лунном свете, лунном свете, который, говорят, нельзя позабыть никогда.

 

(IX)

 

Чем стремительнее становился полет лошади, несшей на себе тело, тем больше нарастал ее ужас, и чем быстрее она бежала, тем более причудливо выглядело ее нападение. Голова трупа, мертвого тела, катавшегося из стороны в сторону и подпрыгивавшего в седле: ноги, инертно болтаются влево-вправо, как пустые стремена, ударяясь о бока несчастного животного, которое продолжало бежать, как будто управляемое безумным всадником. Неистовый ужас в его глазах, паника – в сердце, кожа мокра от пота, оно бежит и скачет, перепрыгивая через огромные груды сухой земли, как через рвы или ущелья со стремительными потоками. Теперь, наподобие складного ножа, полностью раскрытого и брошенного в грудь врага, лошадь взлетает над землей, теперь она скользит, как будто косой – это не скорость, уже не скорость, но безумие!

Беги отсюда, о благородный и верный рысак, беги от кошмара, что тебя охватил! Посмотри вновь на эти тени, и поймешь ты, что это всего лишь одеяния ночи – ночи, которая принесет отдых после лихорадки, названной днем! И этот груз, что несешь ты, разве не заметно тебе, что твой молодой хозяин - это соратник твоей юности, которого смерть унизила до безвольности и сделала беспомощной ношей на спине твоей? Увы, из этой головы, что о бедра твои бьется при беге и подпрыгивает, как если бы ее отрубили и повесили на седло – из этой головы никогда больше не раздастся желанный голос, страждущий твоего пробуждения, подобно зову трубы! Но постой одно мгновенье, постой, о благородный и верный рысак! к чему такая спешка? Кто подгоняет тебя? Нет, вскоре достигнешь ты окончания своего странствия безудержного! Ведь больше нет героя, тебя седлающего, нет спасителя народов северных! И нет у тебя ключа, дабы открыть будущее искрящееся! Нет, нет больше спасителя молодого, твоего наездника, есть лишь тело бездыханное! – не бывать новой судьбе людской, но бывать судьбе, обезглавленной раньше времени предписанного! Не к трону лежит твой путь, но к могиле!

К могиле, сказал я? – Глупец я, глупец! Бесспорно ведь, именно там и нигде больше трон существует, достойный зависти. Без промедления, быстрее, о благородный рысак! Корона из мака, что смерть полагает на брови наши – лучшая из всех корон, и лучшая империя из всех – сонная гробница. Потому быстрее, быстрее! Королевство смерти слаще любого иного, его обретения ради все мы уходим из жизни; разве не видно среди нас еще большей пустоши, нежели в обширных владениях смерти?

Безудержный полет облачен в неизвестность: – ни одного ворона не пролетает над рысаком и не кружится над ним, подобно мотылькам вокруг горящего фонаря; ни одной стаи прожорливых волков не идет за ним по следам, наполняя воздух своим отдаленным воем; ни пустыни бесконечного песка, ни заброшенные пустоты не открываются перед его летящими копытами, ни даже степи, поросшие мелкими деревцами. Никого не встречает он на своем пути: ни одной ищейки, возвещающей о его приближении: даже человеческий глаз не увидел бы его, и не услышало бы ухо. Лишь только те знают о нем, кто затаился в юности и привязывал свой труп к своему рысаку: только они знают, как обращались с ним до его смерти: только они могут вообразить его безудержный полет, облаченный в неизвестность.

 

* * *

 

Тем временем не избежал внимания Петрона тот факт, что за долгие дни он не встретил ни души на своем пути.

Он один.

Ни один пастух не ведет свои стада в эти бесплодные края, и ни один путник не следует по этим дорогам, поскольку здесь нет городов, деревень, ни даже небольших сёл, и в заброшенных границах лежат необитаемые территории.

Он одиноко бредет по заброшенным территориям. Он один.

Печальными непрерывными рядами увеличивающиеся холмы маршируют по сторонам, изредка сменяясь тенистыми долинами.

Тени лежат на долинах.

долинами бесплодными, без растительности, без шелестящих трав, здесь нет кроликов, не слышно эхо чеканов в каменном одиночестве.

Нет кроликов, нет чеканов, воронов и других хищных птиц, ведь все звери и птицы бегут от Них.

Иногда Петрон поднимает глаза и разглядывает горы, чьи сланцевые гребни обеляют ночью луну, чьи шероховатые гривы подпрыгивают и сверкают под полуденным солнцем.

Он шагает, и пустеют ущелья, пустеют для его шагов, но Они лишь мгновение, исчезнувшее, мягкое, глухое к его походке, уносящееся вдаль по изгибам холмов, снова ожидающих, всегда отступающих, но лишь для того, чтобы сесть в засаде. Сейчас Они снова исчезли, исчезли с его шагами, тихо согнулись в следующем ущелье, преследуя кроликов и чеканов, – без сомнения, каждое ущелье пустеет, когда он к нему подходит.

На восходе огненные холмы мигают своим пламенем в сумерках и растворяются на голубых бездонных краях неба.

Ночью Они располагаются биваком на вершинах, все еще вне поля зрения. Но Их присутствие заметно из-за ночных воплей и криков животных, птиц, мучимых Их взглядами. Что за прерванная тишина! Этот кролик молчит, потому что видит сны, а вовсе не потому, что в его горло вонзились клыки горностая, и крик горностая перемигивается с кроличьим криком, он мучается от такой сильной боли, какой никогда не причинял сам своим жертвам! Ворон яростным рывком покидает наскальный насест, больше не предвещая чужих воплей, а вместо этого ужасным карканьем сопровождая свои собственные страдания, пока его кровоточащий язык не вырвали из пробитого клюва те, что его схватили, и его агония не онемела. Эта острая боль чеканов, им нанесли ее вовсе не хищные птицы, но слушайте! внезапный кошмар проносится по воздуху – сова, сама по себе жертва, бессвязными косноязычиями повествует о своих страданиях! Ах, слишком хорошо Они знают свою добычу изнутри, знают, сколько она может еще вытерпеть, что именно причиняет им наибольшую боль! – маленькое крылышко куропатки, сухожилия лисы, хрупкий клюв бекаса, при помощи которого он исследует плодородные берега вересковых озер, чувствуя мельчайшую дрожь червя. Стройные ноги кроншнепа слишком хрупки, вряд ли сможет он когда-нибудь повторить свою прогулку по песчаной глади потока, испуская угрюмые крики, какие странные следы он теперь оставит за собой! Кто сумеет разгадать загадку запутанных меток? И смотрите! вдруг под лунной вспышкой, там, в Их коварных руках беспомощно сломались рога замученного оленя.

Но все эти небольшие агонии прерваны и задушены, они слышны сквозь наводнения и потоки боли, вскоре заполняющей ночь беспрерывным воплем, белым, как сама луна, он льется из жилищ и растворяется в рыданиях кровавого удушья, падающего с разрушенного неба и тающего вместе с закатом. Но утром, утром безмолвие наводняет все вокруг, распухшие потоки безмолвия

потоки утром.

Поскольку Петрон приближается к концу своего пути, мой дорогой читатель, давайте избавим его от своей компании и не будем его больше тревожить. Теперь он абсолютно один. Давайте будем уважать его одиночество! Давайте оставим его вне своего взгляда, чтобы представить те деяния природы, которые все мы с трудом понимаем, но которых мы против собственной воли становимся свидетелями! Пусть он сам выбирает, что делать: а у нас останется лишь мечта о действии, и знание о том, как оно отобразится на Петроне, удовлетворенном, вероятно, потому что сделанное не нужно повторять снова.

Он идет вдоль чернеющего каньона, стороны которого испещрены удивительной рудой, которая ловит падающий свет и отбрасывает мертвенно-бледные и неестественные сверкания. Его одинокую тропу окружает галька и обвалившиеся скалы, которые, истертые до причудливых форм, кажется, поднимаются ото сна. Среди обрывов неясный ветер бросает зловещий вопль, почти полностью тонущий в надвигающейся грозе. Медное солнце погрузилось в туманные вихри, и в его кровавом свете мы ловим наш последний проблеск Петрона, карабкающегося по выступам на отвесную стену, ощупью оставляя шаги на живом теле скалы. Облака погружаются в бездну, и мы теряем его из виду.

На мгновение мы видим его тень из-за вспыхнувшей над облаками молнии, его огромные руки вытянуты, его гигантские ладони тянутся к гнезду, его тело балансирует, и затем буря обрушивает между нами весь свой ужас.

Посреди белого пламени молнии и продолжительной грозы дождь потоками бежит по склону, журчит в водостоках, пока искривленные облака изливаются наводнениями на дно каньона, потоки из ущелий, бесчисленные потоки бурно рычат потопом, и течение нарастает, льется по песчаным тропкам предгорий и забрызгивает склоны принесенной с собой галькой

чернь и грязь разбрызгивается по всей спокойной вялой равнине замыкая мутный поток, успокоенный Потоп, который Стирает Ландшафт Бесчисленных Лужаек

унылую Равнину

расширяющуюся Волну

на чьей широкой водной Глади зимнее Солнце

разглядывает Свою беспокойную Орбиту,

пока поток

впадает в молчаливое Море

золотое перо, поющее в унисон волнам.

 

3.

 

Среди гор, в безопасности, одинокий человек отворачивается от разрушений, которые учинил, и садится лицом к необитаемому краю. На границе его уже ждет странный охранник, белый упрямый жеребец, его ноздри дрожат от дыхания, и далеко внизу, в долине, сверкают шафрановыми красками воды застоявшегося озера.

Увы! ему еще предстоит прожить долго, предстоит прожить долгие годы.

Перевод с английского Дениса Безносова.