В одиночестве, на дне сознанья,
Что-то дрогнет, будто снят запрет,
И торопятся воспоминанья
Из потёмок выбраться на свет.
Сквозь мои глазницы удивлённо
Смотрит мальчик. И дрожит слеза,
Потому что тихо и влюблённо
Девочка глядит ему в глаза.
Не спугни... Потом вспорхнут ресницы,
Станет на мгновение темней.
И в глазах привычно отразится
Мир, едва ли помнящий о ней.
Загремит тележкой бомж костлявый,
Процветёт вдоль свалок бересклет.
Лягут тени на глухие травы,
Как печали одиноких лет.
***
Был день осенний хмур и тих,
Но вдоль фасадов городских
Блестели, будто ожерелья,
Красноречивые деревья.
И даже маленький кленок
Тремя листочками, как мог,
Хоть всё равно спешащим мимо,
Развеивал тоскливость мира.
Бессрочно дождик моросил,
И люд угрюмо грязь месил,
Лишь мальчик в скверике — не я ли? —
Глядел, как клёны догорали...
***
Наверное, осень — любимое время у Бога,
Когда красота её чётче на ветхости мира
Проступит — и видишь: маршрутку уводит дорога,
И лист золотой прошуршал и улёгся так мило.
Осенние краски родней после жаркого лета.
Дождей затяжных, моросящих привычней морока...
И слышишь: «Всё грустно молчит, умирая...» — у Фета,
Но «Всё мне: Любовь и Надежда и Вера...» — у Блока.
***
Как слепень глазаст и чёток,
Как глухарь слухаст
Серый лес корявых счётов,
Обступивший нас.
Душно, тесно в нём до хруста
И под сушью строк
Всё глубинней капли чувства,
Лирики глоток.
Вырывай, из всех страданий,
Изо всех прорех,
Кваркованья воркований,
Дрём могучий смех!
За неравенство! за солнце!
За просвет, что тих,
В сердце бьётся, бьётся, бьётся
Несказанный стих.
Пусть роится истребимость,
Луч на волоске…
Сердце чувствует любимость,
Как цветок — в руке.
***
Верить луне и сирени,
Что обещали тебя?
Тени, лишь хладные тени,
Мы не сольёмся, любя.
Стаи, летящие к югу,
Вновь провожаем с тоской.
Ходим, как время, по кругу;
Ищем, как стрелки, покой.
Ты — на луне, я — в Веретье.
Кругом идёт голова,
Тысячелетием — третьим
От Рождества.
Станешь над пропастью — плечи
Убраны в лунный атлас…
Ангел на небе погасит свечи
И не разбудит нас.
***
Припомню я людское дно,
Где лечат горькую тоску,
Где я ревниво и чумно
Внимаю страсти голоску.
А ты щебечешь чужаку,
С «кровавой Мэри» заодно,
И палец тянется к виску,
Но кружит голову вино.
Хотя душа горит огнём,
Я в одиночестве иззяб.
Но так легко в дверной проём
Пропасть, по сумеркам скользя
В закаменелость улиц, лиц,
К реки томленью подо льдом...
А ты, с изломанным крылом
Судьбы, — воркуй, пластайся ниц! —
Одна из перелётных птиц,
Что угодила в бурелом.
***
Какое милое тысячелетье
В глуши, в провинции, в сплошном Веретье!
Безвестность славная — поди ответь ей,
Неужасаемой… ужели третье?
В столицах суетно, а здесь по Лете
Листву как лирику уносит ветер.
***
Нет, не избегнуть холода упрёков,
Неотделенья красоты от грязи,
Пока огни последних солнцепёков
Непостоянней мимолётной связи.
Казалось бы, когда летит всё прахом,
Куда важней на верность притязанья:
Молитвы ветра, белая рубаха —
Чем эти… лучезарные лобзанья!
***
Кто-то в склоках потери находит,
Кто-то пьёт иль считает ворон…
В мире тяжесть
и надобен хоббит,
Чтоб приблизиться к смене времён.
Ведь по-прежнему хочется верить,
Что свободную душу ничем
Не придавит чиновная челядь,
Не отравит учёная чернь!
***
И что ни век, то век пилатов — от пофигистов до фанатов,
А он не Кнуров, не Паратов, не Робинзон, не Вожеватов,
Он откровенья голый атом — с цепи сорвётся и рванёт!
Он пролетарий — пролетает, где лавочник деньгу считает,
А лавочник деньгу считает, как если бы на нём креста нет,
А пролетарий пролетает с крестом, как будто самолёт.
***
Я буду камню сострадать...
Ирина Перунова
Я не буду камню сострадать,
Потому что быть отрадней камнем,
Чем живым изгоем. Благодать
Не дана мне нынче, не дана мне.
И не буду девочке вон той,
Некрасивой, сострадать... Эпоха
Разберётся прежде с красотой,
С формой, что для прочего — неплохо.
Может, буду сострадать мечте
За вчерашнее невоплощенье
Иль словам, которые не те,
Хоть о состраданье, о прощенье.
***
О, трутень шлакового улья,
Напичканного сонью браков,
Кто знает, осознать смогу ль я
Безумье снов твоих и знаков.
Изгнанник проклятой эпохи,
Скиталец от дурдома к дому,
Дела твои не так уж плохи,
Ведь ты всё ближе мне другому —
Тому, чью смерть нельзя обрамить,
Приладить к месту торопливо,
В ком упоительная память
Дождём значений кропотлива.
РЕКВИЕМ
Припомнят только близкие. И те,
Припомнив, позабудут в суете,
И строчки на желтеющем листе
Повыцветут и сгинут в старом хламе.
И будет жизнь чужая, как вода,
Струиться и стремиться в никуда.
Сердечные наступят холода,
И станет неуютно даже в храме.
И вот тогда... всех мёртвых и живых
Поднимут трубы — громче полевых
Орудий! Время, круче роковых-
Сороковых, застигнет — как навеки.
И ужасом повеет, и огнём —
И души, будто свитки, будут в нём
Корёжиться. И рваный окоём
Окрасит кровью все моря и реки.
Те времена, кто живы, проклянут.
Всех распинавших — схватят и распнут.
Лукавых — в три погибели согнут,
А гордецов возвысят до прислуги.
Богатых щедро наградят тряпьём,
А властных станут прободать копьём,
Насильников — закапывать живьём...
И воплями наполнятся округи.
СОШЕСТВИЕ ВО АД
Рухнули времён пустые вежды.
«Кто ты? Дух? Ты есть на самом деле?
До твоей дотронуться одежды
Души б тоже многие хотели!»
«Вы ж свободны, — улыбнулся кротко, —
Видите, мой свет сродни прибою...»
И узрели: в млечных волнах — лодка
И бесстрашный всех зовёт с собою.
«Боже, как добраться? Всюду пламень,
Всюду пропасть света между нами!»
«Слово тонет, если мёртвый камень,
Искреннее — держит над волнами.
Не страшитесь. Если слово ёкать
Вдруг начнёт, вы тяжесть победите!
Даже тот, с креста, в крови по локоть,
А шагнул ко мне. И вы идите».
