Отклик на статью Марины Струковой «По праву читателя»
1.
Статья Марины Струковой «По праву читателя», опубликованная в ЖЖ и ряде электронных изданий, вызывает противоречивые чувства. Есть в ней, конечно, здравые мысли — без этого не может состояться ни одна значимая публикация. Вместе с тем, статья грешит поверхностностью и содержит излишние и не совсем верные обобщения (так, мнение Струковой о современной патриотической поэзии исчерпывается одним абзацем в конце статьи; о теме Великой Отечественной войны в современной литературе также сказано вскользь, не приведено ни одного примера, не названа ни одна фамилия и т.д.).
Можно бы и промолчать, отмахнувшись от поспешного суждения Марины, списав его либо на поэтическую эмоциональность, либо на «внутренние происшествия». Вероятнее всего, впрочем, что статья написана для «затравки» дискуссии. Не отрицает, пожалуй, этого и сама Струкова: «…хотела разбудить наше литературное сообщество, которое слишком довольно собой и не думает о развитии русской литературы». Дискуссия, действительно, состоялась, например, на сайте «Российский писатель». Но чего-то мне в этой дискуссии не хватило — может быть, видения изнутри. Именно это и побудило взяться за перо.
На первый взгляд, Марина верно указывает на слабые места современной патриотической «деревенской» прозы: «…работают словно под заказ определённых изданий. Раз и навсегда очерчен круг тем. Из текста в текст кочуют штампы, фразы и образы: нашего страдальца-мужика, любящего выпить, подлого бизнесмена иной национальности, бабы, которая терпеливо несёт извечные тяготы жизни, часто присутствует мудрый и скромный священник. Водка и слёзы. Вера в чудо — то ли, что явится Святой Георгий и поразит копьём демократов, то ли, что воскреснет Сталин и наведёт порядок. Стремление соединить белую и красную идеи, тут мне вспоминается фраза Есенина “Розу белую с чёрной жабой...”. А грехи Советской власти перед русским народом традиционно свалить на евреев — это у писателя-патриота отработано до автоматизма. Отсутствие новых мыслей, елейность и уныние...»
Штампов и впрямь немало. Часто бывает: едва прикоснёшься к повествованию о деревне, тут же хочется отложить его в сторону. Почему? От неискренности и неестественности, от той самой фальши. («Почвеннической» или общечеловеческой, не берусь судить. Вообще не люблю деление на виды и подвиды — ни один талантливый поэт или прозаик не замуровывается в рамках единственного направления, какие бы пламенные речи ни произносил по поводу сего.)
Отчего это происходит? На мой взгляд, причин здесь несколько. Некоторые из них Марина обозначила, хотя и недостаточно чётко. Во-первых, это незнание жизни современной деревни, когда поэт (писатель) рисует картину лишь по воспоминаниям детства (юности) — времени, которое почти всем свойственно идеализировать, а сам с той поры в деревне и не бывал. Ещё хуже, если пишет понаслышке. Отсюда появляются в произведениях и Терентии, и Акулины, и странного рода одеяния, и не менее странная лексика. (Здесь, правда, стоит сделать оговорку: у большинства современных деревенских жителей существует — образование-то до последних времён было-таки народным — представление о нормативной речи; тем не менее, в обыденном словоупотреблении используются и просторечие, и диалектизмы. У молодёжи к этому прибавляется ещё и жаргон, количество же диалектизмов, напротив, значительно меньше.)
Во-вторых, некоторый перебор в изображении народности деятелям искусства, видимо, был присущ всегда. Сразу вспоминаются слова героини бунинского «Чистого понедельника» об одном из выступлений Шаляпина: «Не в меру разудал был. И потом желтоволосую Русь я вообще не люблю».
Или мнение солженицынской Матрёны о том же: « Не. Не так. Ладу не нашего. И голосом балует».
В-третьих, снобизм, присущий, к сожалению, многим выходцам из деревни, перебравшимся в город, и, с одной стороны, к городскому берегу полностью не прибившимся («Ни в городе Богдан, ни в селе Селифан»), а с другой — старательно рисующим дистанцию между городскими и деревенскими (для самоутверждения что ли?).
В-четвёртых, конечно, стремление потрафить редакторскому вкусу. Талант не велик, в журнал попасть хочется, почему бы и не изобразить желаемое? Редактор, может, и поморщится, но возьмёт, поскольку любимой идее соответствует. Искать более значительное и некогда, и хлопотно. Соглашусь с высказыванием одного из знакомых литераторов, которому давала ссылку на работу М. Струковой: «…дело не в штампах (что, у Виля Липатова в «Серой мыши» герой не пьяница?), а в мере таланта. Измельчали редактора и их издания, сложившийся круг авторов удобен всем...»
Может быть, последнее и есть самое главное. Отсюда и фальшь, и отсутствие собственного стиля, и языка, и философии. Идеи таких произведений, конечно, не новы, заимствованы, как и череда образов. Белую и красную идею, например, ещё В. Шульгин соединял: «А я вам говорю, что наши идеи перескочили к Красным раньше, чем их эпидемия к нам. Разве вы не помните, какова была Красная армия, когда, три года тому назад ген. Алексеев положил начало нашей? Комитеты, митинги, сознательная дисциплина — всякий вздор. А теперь, когда мы уходили из Крыма? Вы хорошо знаете, что теперь это была армия, построенная так же, как армии всего мира... как наша...
Кто же их научил? Мы выучили их, — Мы, Белые. Мы били их до тех пор, пока выбили всю военно-революционную дурь из их голов. Наши идеи, перебежав через фронт, покорили их сознание. Белая Мысль победила, и, победив, создала Красную Армию...
Невероятно, но факт...»
Но даже не то плохо, что чужие идеи использованы. Новых идей, тем в литературе не так уж и много. Плохо то, что своего ни капельки не вносится («Но позвольте мне любить, а писать еще тем паче, так — а все-таки иначе, так — а все же не совсем».)
Справедливости ради надо сказать, что и в либеральном лагере тоже заказ и штампы, только иные. Низкий художественный уровень — беда нашего времени. Честно порой пытаюсь читать книги, авторы которых получили громкие премии, и чаще всего откладываю в сторону. Есть ощущение, что написано наспех, кое-как. Даже мой брат, человек далёкий от литературы и прочих изящных искусств, просмотрев однажды принесённые мною тома, изрёк: «Читать не буду. Язык какой-то плоский».
Провинциальная литература, действительно, не доходит до столичных изданий. Обычно, толкнувшись разок-другой в столичный журнал и не получив никакого ответа (рукописи, как известно, не рецензируются и не возвращаются, а, может быть, не всегда и читаются), литератор из глубинки довольствуется региональными изданиями, изредка выпуская книги, распространяемые опять же внутри региона. Разумеется, не всё выпускаемое в провинции можно считать шедевром. (У провинциальной литературы свои недостатки, но о них говорить в этой статье не стану, чтобы не уйти слишком в сторону от главного). Тем не менее, талантливых авторов много, и поэтому жаль, что разрыв, существующий сейчас между провинциальной и столичной литературой, ничуть не меньше пропасти между бедными и богатыми, возникшей в постперестроечный период. Интернет всё-таки не панацея, не спасает. В провинции компьютер и теперь появился не в каждом доме, к сожалению (или к счастью?).
2.
Основная часть статьи М. Струковой посвящена изображению современной жизни села в патриотической литературе: «Особенно надоела тема спивающейся деревни, несмолкаемые стенания о нищем потребителе палёной сорокоградусной. На всё село обычно пьяниц человека три, да и у тех есть огород и скотина. Сейчас тем более, кому суждено спиться, тот давно спился, руины ферм поросли травой, но все завели собственную скотину. Жили до революции своим трудом, а не воруя из колхоза, и теперь научились работать. Да, жалуются, а там всегда жаловались — чтобы соседи не завидовали.
Вспоминаются судьбы знакомых: работящий парень, в семнадцать лет трудился комбайнером, затем отслужил по контракту в Чечне, открыл автосервис, дом — полная чаша, две машины. Другая семья из села, где разрушена вся инфраструктура, выращивает скотину, держит пчёл, сажает большой огород, есть машина, компьютер. Компьютеры в провинции у каждого третьего, и русский крестьянин вечером сидит в Интернете, а не плетётся за самогоном из курной избы в залатанной телогрейке. У сёл появились собственные сайты».
Как я уже сказала, мой взгляд на это — взгляд изнутри, поэтому он несколько иной… Я родилась и живу в северной деревне, одной из умирающих деревень Архангельской области. На сегодняшний день в ней осталось 7 жителей. Рядом другие деревни, побольше, но тоже идущие к угасанию. Около года назад была закрыта школа, в которой я работала 26 лет (вплоть до её последних дней), давно отключено радио. Почту привозят три раза в неделю, мобильная связь работает неуверенно, Интернета, как и компьютеров, у большинства жителей нет.
Когда-то здесь был богатый совхоз, он пока влачит жалкое существование лишь благодаря тому, что приобретён частником, облюбовавшим лесные владения. Совхозы по соседству, в основном, уже исчезли или исчезают. Попытки создания фермерских или крестьянских хозяйств провалились. Почему? Если нет техники, в современных условиях это невозможно. А чтобы иметь технику, нужны средства. Кредиты? Утопия… Их возмещать надо, а тут еще постоянно растущие цены на топливо, да к этому прибавить налоги… Государство наше, горланя о предоставлении льгот и т.д., помогает на копейку, сдирая рубль — да больше, больше…
Кроме того, урожай зависит в немалой степени от погоды, да и рынки сбыта далеки — без техники не вывезешь, к тому же дорога не всегда позволяет. Кто попробовал, быстро разорились и занялись другим. (Вот сейчас понтонный мост на Онеге льдом сорван. И дело это обычное. Иногда хорошей переправы не бывает по несколько месяцев).
Совхозное стадо (совхоз, правда, называется теперь агрофермой) значительно поредело: из 1000 голов скота осталось чуть более сотни. А, к примеру, на родине Фёдора Абрамова, в Верколе, вместо 900 коров насчитывается только шесть…
В 90-е годы скот, действительно, завели многие. А сейчас сдали. Не от хорошей жизни. Невыгодно. Корма стоят дорого, сено привезти без своей техники — тоже деньги немалые, да ещё за пастьбу платить, да и продукцию сбыть некуда. В 90-е годы, до дефолта, цены на корма, на оплату услуг, на горюче-смазочные материалы были ещё приемлемыми, затем они стремительно взлетели и повышаются с тех пор ежегодно. Вспахать сотку земли с помощью техники частника (единицы сумели во время всеобщего развала выкупить часть бывшей совхозной техники, воспользовавшись сельскохозяйственными паями и накопленными в результате торговли средствами) сегодня у нас стоит 150 рублей. Но одной сотки в хозяйстве недостаточно. В совхозе услуги чуть дешевле, но и там техники не хватает: даже получив сельскохозяйственные кредиты, частник не спешит использовать их по назначению. Мужики чешут в затылке и чертыхаются, пытаясь в сотый раз кое-как склепать то, что сохранилось со времён СССР. Для обработки собственных участков пенсионеры, прежде всего, и люди, работающие не в совхозе, а в других организациях, начали приобретать мотоплуги. Зарплата работника агрофермы не позволяет это сделать (зарплата меньше среднего размера пенсии) и, если всё-таки появляются постепенно в семьях машины и компьютеры, то всё это благодаря левым заработкам или в кредит (или с помощью ссуды).
Как в 90-х, так и сейчас коробит, когда люди со стороны начинают пенять: «Плохо, мол, работает русский крестьянин. Надо пахать. За рубежом один фермер кормит…» Тошнит давно уже от этих речей. С детства, хоть и росла в учительской семье, летом видела лишь огород да сенокос — какой там юг… В дождь — косить (лет двадцать с гаком вручную косила), в хорошую погоду — перевалить да ставить. Руки вырваны граблями и ноской воды, ноют в непогоду, и это ещё притом, что и мужчины были в семье, и скота немного. У других — хуже… Валентина, одна из моих соседок, меньше года как сдала корову — держалась до последнего, пока руки не перестали сжиматься — чем корову доить? Оказалось, перенесла на ногах микроинсульт.
В наших деревнях редко доживают до старости. Основных причин смерти две — от водки или от рака. Иногда это совмещается. В дни, когда прочитала статью М. Струковой, как раз умер мужчина, которому было чуть больше пятидесяти. Лечился в областной онкологии. В очередной раз, когда нужно было ехать «на химию», сестра приехала, чтобы ухаживать за братом — «загудели» вместе, в результате пропустил мужик все сроки, после не поехал — авось, пронесёт. А через несколько месяцев хватились его, а он дома, мёртвый…
К слову, о сестре. Было у меня две одноклассницы. Одной нет уже более десяти лет — причина известная: пила, сердце не выдержало. Вторая — яркая, дерзкая, суперсовременная, напоминавшая мне героиню Фёдора Абрамова Альку из одноимённой повести — сразу после школы сбежала из дома вслед за любимым в Тюмень. Приезжала — хвалилась: дом — полная чаша, семья, работа хорошая, дети. Верилось, потому что работящая, хваткая. Вернулась недавно — спилась совсем, муж выгнал. К брату приехала — помочь, поухаживать…
Навсегда я запомнила разговор двух девчонок из моего выпуска конца 90-х, нечаянно мной подслушанный:
— Ты почему плохо учишься? — допытывалась одна из них у другой, оставшейся на второй год и поэтому оказавшейся в моём классе.
— Я на ферму хожу, — оправдывалась та.
— Все на ферму ходят!
— Я маме помогаю.
— Все мамам помогают!
— У меня мама пьёт.
— Все мамы пьют!
«Все мамы пьют…» В том выпуске мамы пили у трёх девчонок из четырёх. Ни одной из мам нет в живых сегодня. У девчонок уже семьи, дети, дай Бог им выстоять, не пошатнуться душой в нашем мире…
Не всё так безоблачно в деревне. Или, может быть, только в северной?..
Не могу молчать о том, что вижу. Потому и пишу. Как могу: в стихах, в прозе, в публицистике. И не я одна. Есть те, кто так же как я, остался в деревне, при этом будучи не обделён талантом. Меня порой спрашивают: «Почему не уезжаешь, если нет никаких перспектив?» Раньше отвечала: «А кто их учить будет? Кто поедет в деревню?» Сейчас просто: «Нельзя, чтобы уехали все».
Не идеализирую ни деревню, ни крестьян — сама плоть от плоти, внучка русской крестьянки, бабушку свою раньше матери помню. И поэтому не могу верить в те или иные мифы.
«Незлобивый честный мужичок и благочестивая забитая баба существуют только в сладостно-слезливом воображении «деревенщика», как следствие его ностальгии по малой родине, откуда уехал лет сорок назад. Мне же одной из черт крестьянского характера запомнилась склонность к воровству».
Разные люди живут в деревне. И злые, и добрые; всякое бывает порой, как и везде. И воровство случается.
Только я, уходя из дома ненадолго, ставлю к двери палку, как и раньше. Ставлю, как и многие в наших местах. И сапог от дома у меня никогда не крали, даже когда деревня была многолюдной. И денег из сумки, которую я долгие годы оставляла прямо в классе, никто не брал, хоть по головке я никого и не гладила. Были случаи воровства в школе, не ангелы и дети, и взрослые, только думается мне, что нельзя всех под одну гребёнку.
Автор статьи, утверждая, что «в книгах современных почвенников персонажи или однозначно положительные, или абсолютно отрицательные, многогранности, сложности характеров показать авторы не способны», совершает ту же ошибку, к сожалению.
Поэтому и пришлось ответить на статью — по праву кровного родства с крестьянством…
