Главная задача данной публикации — ответить на проблемный вопрос: почему многонациональность в стране из очевидного фактора силы превратилась в фактор слабости государства. Особое значение имеет переосмысление исторического опыта существования русской нации в рамках Российской государственности. С начала имперского строительства историю русского народа сложно вычленить из истории многонационального государства. Если народы, вошедшие в состав Российской империи, как правило, сохраняли свой язык и культуру, то процесс становления русского национального самосознания осложнялся вполне очевидной размытостью территориальных, языковых и социокультурных признаков русской нации. Преодолению данной тенденции может способствовать объективное изучение истории русского народа в контексте национальной политики России.
Комплекс накопившихся противоречий в национальном развитии современной России представляет собой серьезную деструктивную силу, способную поставить под вопрос территориальную целостность страны. В большинстве случаев сепаратистские настроения основываются на предвзятых оценках исторического прошлого. Формирование тенденциозных представлений об исключительно и только насильственном присоединении национальных окраин к России имеет огромный разрушительный потенциал, который нельзя недооценивать. Конъюнктурные интерпретации национальной политики способствуют накоплению негативных знаний об историческом прошлом, создают миф об «имперских амбициях» России, формируют негативные стереотипы о русском национальном характере [19, 55].
Становление российской государственности на евразийском континенте в общих чертах завершилось к концу XIX века. К этому времени Россия представляла собой самобытное централизованное государство, объединявшее десятки народностей, заселявших пространство от Восточной Европы до Дальнего Востока. Главная причина относительного успеха курса национальной политики России заключалась в гражданском приобщении иноэтнических сообществ, создании условий для их «слияния с остальными подданными...» [РГИА. Ф. 81. Оп. 7. Д. 2. Л. 67.], тогда как в других имперских объединениях (например, в Британской империи) практиковалась экономическая и политическая эксплуатация колониальных окраин [6, 35].
Уникальность российской имперской модели состоит в том, что присоединение новых территорий с иноэтническим населением происходило в стратегических интересах государства, а не русского народа, на долю которого выпадали основные тяготы имперского освоения пространства. Статус инородческих окраин в составе России по большинству параметров не отличался от статуса центральных территорий, населенных великороссами, а установленные для них налоговые повинности не имели каких-либо различий по признакам этнической принадлежности.[15, 29; 16, 31]. Более того, в ряде случаев, например, для калмыков, башкир, ногайцев, крымских татар, народов Северного Кавказа, «с учетом их нужды», они были существенно уменьшены особыми распоряжениями.[27, 165; 8, 214]. Даже известный своими резкими оценками «имперского прошлого» России публицист А. Авторханов вынужден был признать, что «от внешних завоеваний русский народ не богател, как западные народы от их колониальных грабежей».[1, 199].
В полном соответствии с российской имперской традицией при введении русского управления в Дагестане в 1860 г. Главным штабом Кавказской армии было предусмотрено освобождение всех народов края от взноса податей на три года.[31, 75]. Как правило, такая мера распространялась на все земли, принимавшие подданство России.[30, 566]. Налоговые льготы инонациональным сообществам, которым могло позавидовать русское население центрального региона, являлись важной мерой сохранения территориальной целостности России. Например, армянские поселения на Северном Кавказе получили освобождение «... от государственных податей и службы на 10 лет, а от дачи рекрут и складочных на них денег вечно».[4, 44]. В 1897 г. в Западном крае был отменен особый налог с земледельцев польского происхождения, введенный в качестве репрессивной меры после восстания 1863 г.[20, 84]. Казахское население в Степном крае выплачивало повинности в 5,4 раза меньше сибирских казаков и более чем в 2 раза — русских крестьян.[23, 25]. Не случайно В.И. Вернадский подчеркивал, что «для нас Сибирь, Кавказ, Туркестан не бесправные колонии».[3, 8].
В колониальной зависимости от России никогда не находилась Северо-западная периферия империи. И хотя центральные области России, особенно обе ее столицы, переживали стремительный хозяйственный, социальный и культурный подъем, все же и Царство Польское, и Финляндия, и Прибалтийские провинции сохраняли явное преимущество в социально-экономическом и социально-культурном уровне развития. Эти регионы использовали для нужд своей экономики российский рынок сбыта и импорт сырья из России. По состоянию и уровню развития сельского хозяйства большинство регионов на западе и юге империи также отличались в лучшую сторону от российского центра и от областей на востоке страны.
В отечественной историографии широко утвердилось мнение о том, что по ряду основных показателей инонациональная периферия находилась в более привилегированном положении по сравнению с русским центром.[25, 78]. На многие ее регионы в свое время не распространялось крепостное право, рекрутская повинность, соблюдалась нерушимость традиционных хозяйственных устоев.[8, 214–215]. Как удалось установить С.В. Лурье при изучении отечественного имперского феномена, на российских окраинах «...все отрасли промышленности, ...экономика..., почти все командные должности гражданские и военные, юриспруденция, образование, печать — были в руках у местной элиты».[12, 127].
В процессе имперского строительства русская нация начинает рассматриваться не как самостоятельная национальная величина, а как ядро российской государственности, выполняющее отведенную социально-политическую, экономическую и ассимиляторскую роль. Не всегда эта роль отвечала истинным национальным интересам русских, что и обусловило собой возникновение так называемого «русского вопроса».
Различие целей русского народа и российского государства точно отметил В.Д. Соловей: «Государство питалось русской силой и беспощадно эксплуатировало ее: русские низы не имели никаких этнических преференций и несли основное государственное тягло. Тяжесть эксплуатации увеличивалась по мере успеха имперского (социалистического) строительства, роста внешнеполитического влияния и военной мощи страны, уменьшения доли русских в численности ее населения. Все это провоцировало недовольство, превращая русских из главной опоры империи в угрозу ее стабильности».[26, 277]. Не случайно еще в 1896 г. В.В. Розанов в одной из своих статей заметил: «Россия пользуется в самой России правами наименее благоприятствуемой державы».[21, 6–7]. В 1901 г. М.А. Миропиев, описывая положение инородцев в составе империи, пришел к выводу, что «политика предпочтения окраин центру ведет... к государственному разложению...».[18, 7].
Расширение Российской империи обеспечивало не только государственную безопасность, но и региональную (континентальную) стабильность.[15, 29]. По мнению Н.А. Бердяева, «географическое положение России было таково, что русский народ принужден, был к созданию огромного государства. На русских равнинах неизбежно должен был сложиться великий Востоко-Запад, объединенное и организованное целое».[2, 85].
Структура многонациональной Российской империи оставалась сложной и неоднозначной. Известный западный специалист А. Каппелер замечает: «Российская империя… не поддается определению с помощью таких ярлыков-штампов, как “российское унитарное государство”, “православная империя” или “колониальная держава”».[9, 119]. Некоторые окраины имели больше преференций (например, Великое княжество Финляндское), некоторые находились под особым, более жестким управлением (Кавказ, Средняя Азия). Управление окраинами во многом находилось в руках — лояльных империи местных элит.[29, 67; 17, 21.].
Имперское освоение пространства чревато в итоге государственной деструкцией. Как отмечает В.В. Макаренко, «сутью имперской формы организации является неравномерность развития географического пространства при объективной взаимосвязанности и взаимозависимости его частей. Неравномерность развития приводит к тому, что прорывы на качественно новый уровень в области духа, вооружений или промышленности происходят локально, а затем стремительно распространяются вширь, сплачивая окружающее пространство в империю. Но затем освоение периферией культурных и военно-политических новшеств готовит изживание имперской формы организации пространства».[13, 81].
Безусловно, империя изживает себя, когда провинции догоняют центр. Экономический аспект этой проблемы выступает как «противоречие между основной целью империи, состоящей в эксплуатации провинций в интересах господствующего народа, следовательно, в недопущении их самостоятельного развития сверх определенных границ, и реализацией этой цели, которая предполагает прогрессивное развитие производительных сил провинций, иначе неспособных быть экономическим и военным резервом империи».[10, 76]. Рано или поздно это развитие провинциальной экономики (и неизбежное при этом формирование новых групп интеллектуальной, культурной, профессиональной и экономической провинциальной элиты) приводит к гомогенизации экономического пространства империи, к исчезновению в нем структурных различий. Как отмечает О.В. Ситникова, «в результате выравнивания провинций и центра неэквивалентный обмен становится невозможен, части превращаются в соперников, империя распадается».[22, 77].
С.Ю. Витте отмечал: «Вся ошибка нашей многодесятилетней политики — это то, что мы до сих пор еще не сознали, что со времени Петра Великого и Екатерины Великой нет России, а есть Российская империя. Когда около 35% населения-инородцы, а русские разделяются на великороссов, малороссов и белороссов, то невозможно в XIX и XX вв. вести политику, игнорируя этот исторический капитальной важности факт, игнорируя национальные свойства других национальностей, вошедших в Российскую империю, — их религию, их языки проч.». [ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 460. Л. 5.]
Возвращаясь к вынесенной в название статьи проблеме, необходимо отметить, что главной движущей силой истории являются не классы, социальные группы и партии, а народы, сохраняющие внутреннее единство, несмотря на комплекс объективно существующих противоречий. «Дух народа» у Гегеля превращает безликие массы в способные к коллективному волеизъявлению группы людей.[5, 55]. Этничность не только онтологична, она более фундаментальный фактор истории, чем экономика, культура и политика.[26, 307].
Во второй половине XIX века с подачи К. Маркса в общественной мысли господствовали представления о том, что классовые противоречия выше национального самосознания. Национальности считались пережитком капитализма, а потому — явлением, доживающим свой век: «национальные объединения неизбежно будут смешиваться и таким образом исчезнут... вследствие уничтожения их основы — частной собственности».[14, 360]. Такого мнения в национальном вопросе придерживались все наследники учения Маркса, от Л.Д. Троцкого, воскликнувшего: «Будь проклят патриотизм», до В.И. Ленина, наметившего полосу «самого резкого расхождения с патриотизмом».[11, 190]. Однако совершенно неожиданно ХХ век оказался веком неслыханно обострившегося национализма.[28, 7]. В сборнике «Из-под глыб» А.И. Солженицын отметил: «Вперерез марксизму явил нам ХХ век неистощимую силу и жизненность национальных чувств и склоняет нас глубже задуматься над загадкой: почему человечество так отчетливо квантуется нациями не в меньшей степени, чем личностями».[24, 19].
Исторический опыт свидетельствует об опасности и бесперспективности борьбы с национальным самосознанием. В высшей степени это характерно для многонациональной России. В советский период так и не увенчалась успехом политика формирования «новой исторической общности людей — советского народа». Об этом свидетельствует распад СССР и образование СНГ. Выступая своеобразным аналогом американской концепции «meltingpot» («плавильного котла»), политика советского интернационализма ставила своей целью создание в СССР новой государственно-гражданской (цивилизационной) идентичности за счет ослабления и даже элиминирования идентичности этнической, причем основной удар наносился именно по этнической идентичности русских — ключевого народа советской империи. Следствием этой политической стратегии стала катастрофическая деградация русского национального сознания: к концу 1980-х гг. русские были наиболее денационализированным среди всех крупных советских этносов.
Учитывая уроки исторического прошлого, главным принципом национальной политики современной России должны стать не интернационализм, либо «добровольно-принудительная» русификация, а этнокультурная полифония. Нельзя забывать, что интеграционная политика России всегда опиралась на широкие слои местных сообществ, ориентированных на углубление связей с русским центром, освоение русского языка и русской культуры. В итоге для многих народов Россия стала не только государственным образованием на полиэтнической основе, но и идеей объединения, Родиной.
Использованная литература:
1. Авторханов А. Империя Кремля. Советский тип колониализма. — Вильнюс, 1990. 233 с.
2. Бердяев Н.А. Судьба России. — М., 1990. — 188 с.
3. Вернадский В.И. Задачи науки в связи с государственной политикой в России // Научная мысль Кавказа. — 1995. — С. 8–14.
4. Виноградов Б.В. Кавказ в политике государя Павла I (1796–1801 гг.). Армавир–Славянск-на-Кубани, 1999. — 176 с.
5. Гегель Г.В.Ф. Философия истории // Сочинения. Т.VIII. М.–Л., 1935. — 382 с.
6. Индия под английским владычеством. Сочинение барона Барту де Паноэна. М., 1848. Т. 1. — 115 с.
7. Кабузан В.А. Народы России в первой половине XIX в.: Численность и этнический состав. М., 1992. — 312 с.
8. Кабузан В.А. Народы России в первой половине XIX в.: Численность и этнический состав. М., 1992. — 267 с.
9. Каппелер А. Россия — многонациональная империя: Возникновение. История. Распад / Пер. с нем. М., 2000. — 311 с.
10. Кнабе Г.С. Империя изживает себя, когда окраины догоняют центр // Восток. — 1991. — №4. — С. 76–83.
11. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 37. — 451 с.
12. Лурье С.В. Российская империя как энтокультурный феномен // Цивилизации и культуры. Вып. 1. М., 1994. — С. 125–134.
13. Макаренко В.В. Неравномерность развития создает империю, изживание неравномерности ведет к кризису // Восток. — 1991. — №4. — С. 79–93.
14. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 4. — 593 с.
15. Матвеев В.А. Была ли Россия «тюрьмой народов»? // Межнациональные отношения сегодня. (Сб. науч. тр.). Ростов н/Д; Донецк, 1994. 319 с.
16. Матвеев В.А. Отечество не только русских... (Размышления о геополитических, исторко-цивилизационных и этнонациональных особенностях российской государственности) // Научная мысль Кавказа. — 1998. №1. — С. 28–34.
17. Матвеев О.В. Кавказская война на Северо-Западном Кавказе и ее этнополитические и социокультурные последствия. Автореф. дисс. к.и.н. — Краснодар, 1996. — 24 с.
18. Меропиев М.А. О положении русских инородцев. СПб, 1901. — 67 с.
19. Наука о Кавказе: проблемы и перспективы. Материалы съезда ученых-кавказоведов (27–28 августа 1999 г.) / Под ред. В.Г. Игнатова. - Ростов-на-Дону, 2000. — 239 с.
20. Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. М., 1992. — 119 с.
21. Розанов В.В. Кто истинный виновник этого? (Перепечатка из журнала «Русское обозрение» 1896 г.) // Русь. — 1991. — №1. — С. 5–11.
22. Ситкикова О.В. При выравнивании провинций и центра неэквивалентный обмен невозможен, части превращаются в соперников, империя распадается // Восток. — 1991. — №4. — С.71–86.
23. Смирнов А. «Свои» и «чужие» // Родина. — 1995. —№7. — С. 21–29.
24. Солженицын А.И. На возврате дыхания и сознания. Из-под глыб. Сб. ст. — Париж. 1974. — 329 с.
25. Соловей В. Русские против империи // Свободная мысль. — 2002. — №12. — С. 75–84.
26. Соловей В.Д. «Русский вопрос» и его влияние на внутреннюю и внешнюю политику России (начало XVIII–начало XXI вв.)». М., 2005. — 348 с.
27. Цаголов Г. Край беспросветной нужды. (Заметки о Нагорной полосе Терской области). — Владикавказ, 1912. — 215 с.
28. Шафаревич И.Р. Сочинения. В 3 т. Т. 2. М.: «Феникс». 1994. — 451с.
29. Шнайдер В.Г. Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов. М., 2005. — 355 с.
30. Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. В 2 т. (Б/и: Екатеринодар, 1913). Краснодар, 1992. Т. 2. — 671 с.
31. Эсадзе С. Историческая записка об управлении Кавказом: В 2 т. — Тифлис, 1907. Т. 2. — 211 с.
