* * *
Брат мой, кедр. Сестра моя, трава...
Олень — мой брат. Сестра моя — сова.
Я их люблю по старшинству родства,
Поэтому люблю и потому,
По серебру, по злату, по уму.
И я скажу, нисколько не чинясь:
Мне родственник и чир, и скользкий язь.
Зачислю в родословную свою
Тюленью или нерпичью семью.
Я выросла меж небом и водой.
Медведь полярный или морж седой —
Теперь признаюсь, правды не тая,
И прадеды мои и дедовья.
Под птичий клёкот — дальний перелёт —
На льдину сел полярный самолёт.
Отец смеется и глядит орлом.
Так и живу — под небом и крылом.
НЕ ПРИХОДЯ В СЕБЯ
Не приходя в себя, скажи
светло и тихо,
что мир погряз во лжи,
что всюду правит лихо,
ганьба и грабежи —
и ты сойдешь за психа.
И улучи момент
для вящего почина —
для культ-полит просвет,
для обличенья чина.
Ты — только инструмент,
и не в тебе причина.
В себя придти никак
нельзя в годину совью:
что слово — то пятак,
политый малой кровью.
А обморок и мрак
простят по нездоровью.
ПРИЭЛЬБРУСЬЕ
Там, где звезды, как грозди, свисали, к лицу прикасаясь,
Там стреляют теперь. Осыпается звездная завязь...
Там, где горцы прекрасные гордо смотрели на нас, —
Там стреляют сейчас.
Помню снежный и лыжный, отнюдь не тревожный Тырнауз.
Там стреляют сегодня легко — и без пауз.
Где в глубоком ущелье вскипает молочный Баксан,
Каждый сам по себе, каждый — сам...
Нальчик помню лишь в яром и юном свечении глаз.
Звездный свет истончился, скукожился, смылся, угас —
Там, где царский и сталинский парк
золотую листву на аллеях листал...
Был ли Нальчик, мой мальчик?!
А был — так зачем перестал?
ПОКАЯННОЕ
Везде война. А я пишу о малом —
о розовом цветке, о тёмно-алом,
о том, как стоек маленький росток.
А между тем кровавится Восток.
Я тоже слышу за оградой сада
чудовищную музыку разлада,
раскат и грохот, и разгул стихий.
Но это не войдет в мои стихи.
Смотрю на всё отнюдь не равнодушно,
спасти готова каждого — подушно,
хочу развеять огненную муть!
Но руку сквозь экран не протянуть...
Я этот ужас так преодолею:
взращу, посею, напишу, взлелею.
И пусть предстану с краскою стыда
перед вратами Страшного cуда.
ЛЕСНОЙ ЦАРЬ
Заблудившийся в дальней роще,
Закручинившийся притом,
Все же вышел — чего же проще —
К людям, воздух хватая ртом.
Там, в лесу, хорошо и просто,
По размеру вполне нора...
На душе наросла короста
Или, может быть, даже кора.
Ошалело смотрел он — все ли
Были рады ему сейчас?
Извивалась густая зелень,
По следам его волочась.
Винограда свисали кисти,
И плоды тяжелили шаг,
Шелестели цветы и листья
И в глаголах, и в падежах.
Словно ширму убрал — отринул
Пади, топи, глубокий яр...
Он себя из природы вынул,
В городской водворив футляр.
Нелегко теперь воротиться
в бор, где зелень и зной царят,
где лесная его царица
нарожала б ему царят.
В этом городе, в каталажке,
Нет ни нежности, ни любви.
А по коже бегут мурашки,
Короеды и муравьи.
КНИЖКА С КАРТИНКАМИ
Равилю Бухараеву
Переехав речку, переехав Темзу,
мы с тобой кочуем далее по тексту.
Были изначально эти главы — или
все-таки случайно мы сюда приплыли?
Эту незадачу не осилить даже:
выглядят иначе эти персонажи —
беззаботным смехом всхлипы чередуют.
Словно прототипы нам судьбу диктуют!
Дважды или трижды вышли мы в герои.
Только вот одежды не того покроя.
Текст в одно сшивая, мы скрепили звенья.
Это жизнь живая или измышленье?
Тут словам не тесно. Мысли крепко сжаты.
Очень интересно выглядят сюжеты.
Пролегла дорога аж до края мира —
прямо от порога до Гвадалквивира,
до истоков Ганга, по дороге тряской,
где река Луганка зарастает ряской,
где Париж и Лондон вышибают клином,
и потом гуляют аж по Филиппинам.
Это приключенье, жадный зов натуры,
или вовлеченье в мир литературы?
Это мы дерзаем полежать на травке
или текст терзаем — снова вносим правки?
Вымысла нам мало, ждем благого мига —
так околдовала фабула, интрига.
Время, утекая, школит нас на совесть...
Это жизнь такая или просто повесть?
ПОЮЩИЕ ЛЯГУШКИ
1.
Поющие лягушки скрывают свое лицо,
прячут его в болотной тине,
стесняются,
пучат глаза, но поют —
и хором, и в одиночку.
Им только дай весеннюю
тёмную ночку!
Солисты особенно надувают щеки,
тужатся от наслажденья
и думают, что поют.
А поют они оттого, что хорошо поели
и теперь захотели жениться,
выйти замуж,
влюбиться в конце концов! —
дабы породить лягушачьих птенцов —
головастиков без роду и племени,
без семьи, без родни —
детдомовские они.
Но зато у них есть
свое обжитое болото.
То-то!..
2.
Поющие лягушки — для нас
иностранцы.
Разве не так режет слух
незнакомый язык?
Мало ли о чем на нем судачат?
А вдруг о тебе? Типа:
какие помятые брюки у этого пацана,
и, ха-ха,
сношенные до самых стелек туфли.
А у нее корявые коленки.
И чего целуются? Нашли место!
Перед лягушатами стыдно.
И вообще, кто они такие
эти люди?
Понаехали тут!
И хором, и ором, и матом, набатом —
лягушки в болоте стрекочут, бормочут,
курлычут, хохочут, воркуют —
поют.
Только вот незадача:
это мы поселились у самой воды,
у запруды, что скрыта муаровой тиной.
А болото тут было всегда.
Это мы — иностранцы.
Да-да...
