Фчира привел дамой бирьоску. Фсигда хотел аддраить пелотку из ансамбля "Бирьоска". Была уминя такая мичта. Ашто, низзя?
Ктота мичтаит амаршальскам жезли, а ктота – апелотках. Я – апелотках. Аа бирьоске из ансамбля "Бирьоска" я мичтал ищо такда, какда дажи низнал штаана пелотка. Наверна так. Мне такда была лет пять, можит, шесть. Их паказыволи паящику, а я играл накавре перид елкай. Это была пад Новыйгот, как щас помню. Я такда очинь верил во фсякий креатифф про Детмароза и фсе такое. Взрослые митались фсваих приднавагоднех хлопатах, ая играл на кавре и ждал Детмароза и ево Снигурку. Вакруг пахла как абычна пахла такда фтакие маменты.
У савецкава новава года был такой асобиный запах, какова нет сичас уже никде, можите мне паверить. Я щас жеву фбруклени, но дела нивэтам. Дела фтом, што эта вапрос нитолька места, нои времини. Канечна фбруклени той атмасферы нивассаздать, эта ясна. Но ее нивассаздать уже дажи иврасии. Врасии так ни пахла уже вавримина пиристройки. Пачиму - низнаю. Вроди фсетожи. Салат аливье, шпроты, йолка, марозный воздух с приаткрытава балкона и привычнай креатифф смяхковым ияво пелоткой паящику.
Наверна, эта ищо нифсе. Наверна так. Наверна дела ищо внадежди, вотшто. Такда я помню была многа надешд. Нашто? Ахрен евознаит. Налутшее. Проста налутшее. А Новыйгот был типа ежигодная кульменация. Наверна так. Апатом надежды типа стали сбывацца и тут выиснилась што никакии эта нинадежды, а гавно-креатифф. Што надеились насамам дели нахутшее, авовси ниналутшее, такое вот фигасе. Карочи пришлось надежду пакоцать, штоб больши ниврала. Ну, аснею и Новыйгот акачурелся. Наверна так.
Новирнемся фто давние время, када Новыйгот был ищо жыфф. Када мне было пять, аможит шесть, и я играл накавре и ждал Детмароза и ево Сингурку, а нада мной играл ипел телиящек. Ивот тамто, фтом телеящеке явдрук иувидил ансамбель "Бирьоска". Япомню тот мамент дасихпор. Ани хадили так, бутта ног уних небыла вовси! Бутта пад длинными юпками был самакат сматорчеком или ищо што. Ани улыбалесь красивыми лицами, развадили красивыми руками, ая сматрел наних идумол тока анагах. Есть ани там, падъюпкай? Или нет?
Этат вапрос абирьоскиных нагах мучел меня патом всю жизнь, причем к ево пирваначальнаму вареанту я памери взрасления пастаянна дабавлял все новыи иновыи прадалжения. Напремер: есть ли ани там пад юпкой иесли есть, токакие? Длиннннныи? Прямыи? Или кривыи и валасатыи, как упапы? Вдесить лет яначил прицтавлять как низаметна забераюсь туда падъюпку ихажу вмести сыхними голыми нагами, аснаружи так ини видна сафсем ничиво, ая внутри, аани голыи, ая симиню между ними ибоюсь фсглинуть наверх, патамушта там можит ниаказацца трусофф.
Ещо черис пару лет яуже асмелевался сматреть вверх, хотя каждый такой рас стоил мне мокрава питна на прастыне, патамушта аказывалась што трусофф диствитильна нет. Смишно сказать, но миня досехпор валнуют те васпаминанея. Досехпор! Как я стаю мешду длиннных и голых бирьоскиных ног, сматрю вверх идуша мая замераит, атам нет ничиво, тоисть нитока трусофф, авапще ничиво кроми тимнаты, страшнай и вликущий тимнаты. Ия думаю: авдрук ана щас начнет присидать? Что случицца такда самной? И атадной этай мысли мая ищо нивпалне дастроинная боллистичиская ракета фзрываицца как навагодняя хлапушка ия выпльоскеваю мой слаткий илипкий страх пряма напрастыню.
Наверна паэтаму я патом сума схадил падлинннным юпкам. Наверна так. Фсеэти мини-шмини и джинс ваптяшку миня никакда нивалнавали. Авот длинная юпка… асобина если типа бирьоскинава сарафана – эта вапще. Тут я фсикда начинал заводицца нипадеццки.
Яи нивиннасть сваю патирял изза юпки. Мне такда исполнелась тринаццать. Абычна мы есдили летам выстонию окала Чуцкова озира. Снимали нахутари. Мужа ухазяйки небыла, зато была дочь, натри года миня старши: талставатая и налицо очинь дажи ниочинь, хатя гуляла вафсю, сафсей истонией. Так ей кречала ейная мамахин, наша хазяйка: "Ты гуляиш сафсей истонией, праститутка!" Абычна ани дрались паутрам, причем Наташка – ее звали Наташка – давала сваиму мамахину сдачи сафсем непадеццки. А мамахину была абидна, само сабой. За Наташкой приесжали вечирам на машинах, и ана выпархевала ис дома наоблаки духоф, свиркая голыми ляшками, накрашиная как Чингачгук.
- Апять? – кричала ей фдагонку мамахин, выскакевайа иссарайа – ана вечна была то фсарайе, то фхлеву, то наагароди, патамушта хазяйство было бальшое, аана адна. – Апять?! Ой, горе мне, горе! Кто тибя патом вазьмет, такую расдолбанную?
- Мая далбилка, яи гуляю! – агрызалась Наташка. – У тебя у самой зарасло, вот изавидуишь!
Хлопала дверца машины. Хазяйка пливала и уходила назат фсарай. Вазвращалась Наташка падутро и спала даабеда, апатом прасыпалась, выхадила вадвор и наченалась ачериднайа ссора, пирихадящщая фдраку. Такайя вот была эта Наташка.
Вы наверна ришили, что онато и стала майей первай пелоткой? Авот и нет! Наташка хадила вминиюпках или фбекини и патаму нивалнавала миня вофси. Авот ейный мамахин… Хазяйка фсигда насила длинный сарафан спиредникам, прастой палатняный сарафан, дажи бес вышивки. Абычнайа рабочайа кристьянская адежда, паразитильна пахожайа пакроим на бирьоскину. Паразитильна.
Ближи кканцу лета наозири устроели какойта месный празник – нито руский, нито истонский. Мая мама ссистрой уехали в горад давечира – падальши ат пьянки, каторайа гудела ссамава утра пафсиму пабирежью. Я ехать атказался: миня больши фсиво интирисавал такда хазяйкин сарафан. Фчесть празника ана надела другой – красный, свышевкай и красивый пиредник, сафсем негрязный идажи низастираный. Накануни за Наташкой никто ниприехал, а патаму утро прашло бесдраки. Мать и дочь дажи пирикидывались шутками, а фполдинь заабедом выпили пастакану. Миня абедать пазвали, но вотки ниналили. Хазяйка сказала:
- Тибе, жирибенак, нипридлагаю, а то мать заругаит.
Так ана миня звала: "жирибенак", и мне эта нравилась.
Была ищо свитло, какда удома астанавилась машина спьяными парнями и Наташка выпархнула к ним нафстречу, уже гатовайа нафсе сто. Как ана успивала так быстра пириадецца и накрасицца – досехпор нипанимайу. Хазяйка вэта время визала за домам карзину: такой характир - нисикунды нимагла бесдела, хатя ифпразничнам сарафани.
- Апять?! – загаласила ана. – Ты же абищала, блятища!
- Тибя ниспрасила! – атвичала Наташка. – Мае дабро, нитвае!
- Да заипись ты, давалка праклятайа! – хазяйка уперла руки фбоки и савершила свой традеционный пливок.
- Сама ипись слапатай! – ниасталась фдолгу Наташка.
Сваи паследнии слава ана пракричала уже в акно атызжающих "жыгулей". Хазяйка ищо рас плюнула, вытирла лоп ладонью ипашла фдом. Я как рас седел накрыльце и выризал пирачиным ножекам узор на каре толстай асинавай палки. Эта была майо любимайе занятие, патамушта с крыльца был лутше фсиво видин весь двор, азначит и сарафан. Наверна так. Помню, шта палка была очинь сукаватайа, но мяхкая.
Хазяйка прашла мима миня, блиска задефф палой сарафана. Ат ние пахла каровай и сонцем. Я услышал, как звякнула дверца буфета, патом графин апстакан, патом стакан апстол, патом снова зашлепали попалу ее басые ступни. Наверна именна вэтат мамент я понил, што сичас штота случицца, штота очинь важнае, но ищо низнал што, а проста седел збьющемся серцем иждал, присланив пирочиный ножек к палки, кабутта к чьимута горлу.
Ана вышла накрыльцо, вставила ноги в сваи разношинныи резинавыи калоши фкаторых абычна хадила снаружи и снова прашла мима миня, задеф сарафаном и пахнуф малаком, сонцем и воткой. Ана прашла, спустилась скрыльца и… ничиво нислучилась. Ничиво. Я ждал, апустив голаву к сваему ножеку. Ана сделала нескалька шагоф и вдрук астанавилась, бутта чевота вспомниф. Патом абернулась и пасматрела наминя. Прашло уже столька лет, ноя досехпор вижу ее, стаящую пасреди двара. Вижу ее сумрачнае ниулыбающееся лецо. Виду ее светлыи глаза, вдрук стафшие черными. Вижу ее полураскрытый рот и блеск слюны на зубах. Фсе эти знаки, значения каторых я такда еще нипанимал вофси. Вижу ее сарафан, ее бирьоскин сарафан.
- Ну что ты фсе на миня смотрешь? – сказала ана, фсе такжи безулыпки. – Фсе смотришь и смотришь… второй месиц… тыже ищо жирибеначик. Или уже нет?
Я не смок вымалвить нислова, даи што я сказал бы, если бы дажи мок? Ана павирнулась и пашла фсарай ксваей карзине. Ана скрылась за дверью. Итут я палажил свой ножек и палку на крыльцо. Я фстал. Ябыл как наафтапелоте. Наафтапелоте ксваей первай афтапелотке. Или нет. Наверна я проста нимог вынести таго, што пиристал видеть ее бирьоскин сарафан. Наверна так.
Какда я вашол фсарай, ана ниплила карзину. Ана проста стаяла там лецом кафходу, прежав оби руки кжевату, какбутто удержевайа штото, рвущиися аттуда наружу.
- Нушто? – сказала ана, какда я астанавился фдвирях. – Пришел фсетаки…
Я падумал, что эта вапрос, што ана спрашеваит, зачем я тут, и такда я паказал на сарафан, патамушта он ифсамам дели был пречинай фсему.
- Сарафан, – сказал я шопатам, хатя никто нимок нас услышать.
Ана усмихнулась. Ана атнила руки атжевата, паднила их вверх и сделала штота, атчиво воласы, собраныи дотаво падплатком, вдрук хлынули, как вада какда извидра, адним махам. И руки упали вмести сваласами паоби стораны сарафана.
- Сарафан… - сказала ана, трогайа пальцами ткань. – Вот што тибе интиресна… сарафан?
Я молча кевнул. Мне была трудна дышать изза серца.
- Хочишь пасматреть? – ана начала комкать ткань, заберая ее в кулаки паабеим бакам, такшта падол сарафана дрогнул и паполс вверх.
Я снова кевнул. Пад сарафанам диствитильна аказались голые ноги. Длинннныи белыи голыи ноги. И никаких трусофф. Я закрыл глаза, патамушта баялся умиреть.
- Нравицца? – спрасила ана аткудата блиска. – А типерь давай пасмотрим, што там утибя вырасла…
Наверна ей тожи панравилась тошта ана увидила. Наверна, так.
Сначала мне была очинь нилофка ией преходилась фсе делать самой. Но ана нижаловалась. Ана фсе шиптала штота пра жирибеначка и прасила пращения нипанятна укаво. Ана мычала, вципившись зубами фсопственное запясьтье, патамушта иначи ее криг услыхали бы на саседним хутари. Я был уже дастатачна бальшой штобы панимать што эта ниат боли иат этава чуствавал сибя ищо болии нилофка, бутта эта был ктота другой, авофси ния, сапливый азабочиный падростак, каторый ищо десить менут, полчаса, час таму назат седел накрыльце, кавыряя пирачиным ножеком какуюта дурацкую палку.
Ана вазилась самной пака ниустала – я понил эта па ее вдрук абмякшему атежелефшиму телу, катораи было дотаво пахоже на горячую упругую пружину. Ана дажи паднилась струдом, сафсдохом. Паднилась, адернула сарафан, сабрала воласы патплаток и ушла наозира, дажи ни аглянуфшись. Ая астался фсараи превыкать кноваму сибе. Я превык быстра.
Какда мать ссистрой вирнулись исгорада, я какфсигда седел накрыльце, хатя ини стругал палку. Я проста седел и сматрел на вечир, каторый паднимался изза леса как край хазяйканава сарафана.
- Ты что, выпил? – спрасила мать. – А ну, дыхни!
Я дыхнул. Мать пасматрела на миня испуганными глазами. Думаю, ана сразу фсе панила. Наверна так. Но што ана магла сказать? Я диствитильна ничиво нипил.
Наутра я праснулся ищо затимна и лижал саткрытыми глазами, преслушеваясь, какда ана наканец зашлепаит басыми ступнями на сваей палавини, иэта нитирпиливае ноющее ажидание тожи была частью маево новава я. Это новае я вышло надвор пачти сразу занею. Ана ждала миня тамжи фсараи. Наэтат рас я сам задрал падол ее сарафана и низакрывал глаз. Мы тарапились как напажар и сами гарели как напажаре, и ана снова мычала и кусала запястье.
Черис день мать увизла миня фпитер, пачти наниделю раньши запланиранава. Досехпор нимагу панять чиво ана так испугалась. Бутто фпитере небыла пелоток и сарафанафф. Можит, ривнавала? Наверна, так. Ани схазяйкай были примерна аднаво возраста. Наташка тожи эти два дня хадила присмеревшая и сматрела на сваю мамахин вафсе глаза, бутта тока увидила.
Вот такая исторея.
___
Напечатано в журнале «Семь искусств» #12(37) декабрь 2012 — 7iskusstv.com/nomer.php?srce=37
Адрес оригиначальной публикации — 7iskusstv.com/2012/Nomer12/Tarn1.php
