בס"ד
Посвящается Орне Эшель, Адас Туржеман,
Линой Саруси, погибшим от рук террориста
в ноябре 2002 года, в поселении "Хермеш"
на севере Самарии. А Шем иком дамам!
Ощутив первую утреннюю прохладу, Ася глубоко вздохнула. Сквозь полоски жалюзи просеивался молочно-серый свет. Сон уплывал, как бумажный кораблик. Неопределенное чувство охватило её. "Какая тишина... Я могу убежать в новый сон, ведь ещё так рано".
Настоящее утро наступило, рассеивая по стенам дрожащие солнечные пятна и тени от миндального дерева. "Зимой теряется половина этой прелести", - подумала Ася.
Из окна дома видно было, как лесистая, горная твердыня резко обрывается, свесившись над самой большой долиной в горах Самарии - долиной Дотан.
Долина Дотан
Широкий спуск долины утопал в зелени. Внимательно вглядевшись, вдали можно было увидеть верхушку насыпного кургана - "Колодец Иосифа", или, как его называют арабы - "Бир Ёсэф". На несколько километров южнее начинается Санурская долина[1].
В дождливые зимы северная часть её превращается в бессточное озеро, в котором местные арабы умудряются выращивать рис.
Августовские холмы Самарии, выжженные до желтизны, оттенялись зелеными пятнами оливковых, инжирных и миндальных рощ. Золотой перезвон листьев, исторгнутый горным ветерком Самарийской арфы, погружал Асю в настроение легкой беспечности - с такой беспечностью взбегал по ступеням театра Моцарт.
На осенние праздники во двор приходил, навьюченный осенью, рыжий верблюд, и тогда Самарийский пейзаж, смешивая уходящую зелень винограда с фиолетовыми пятнами спелых гроздьев, одевался в красно-желтые цвета, и это означало, что лето кончается.
"Мы, подобно героям Достоевского, вытягиваем шею,
чтобы разглядеть счастливую землю, раскрыть секрет
ее счастья. А ответ прост, земля у каждого своя…"
В. Березин
Сад, точно скучающий клерк, сонно стоял за зеленой конторкой, и только руку протяни, как уткнешься в лапы высоких кипарисов. На траве валялся сломанный летний зонт. На крыше дома оживленно ворковали горлицы. Из-за куста выглянул ёжик. Острые спицы лимонника ему нипочём – свои острее. Дно бассейна усыпано опавшими листьями от близко растущей груши.
Ася поднялась на второй этаж.
- Иони, посмотри, твои краски!
- Они давно пересохли.
Он развернул мольберт лицом к стене.
По стенам галереи время от времени пробегали разноцветные лучики. Розы на каминной полке источали запах позднего лета. Ася протянула к ним руку, – острые шипы вонзились в ладонь, перед глазами сверкнула молния.
Я рисую тебя, и наброски в камине сгорают.
На галерее светло. Мы с тобою сегодня одни.
Темно-бархатный грог позабыт – в стороне остывает,
И в него окунается ночь, как пятнистый налим.
Мы с тобою, как музыка в сотах любовного бреда, –
Жаркий воздух колеблется, как на ветру палантин.
На рисунке раскатанной шерсти шотландского пледа
Изумрудно- зеленые зерна клюющий павлин.
Ты останешься слогом на ветви фамильного древа.
Задыхаются вишни, зажатые в белой горсти,
И ладони мои перепачканы розовым мелом,
И горячие капли на лбу, словно капли росы.
На рассвете все грани отточены. Память острее.
И знакомится ночь с переводчицей нового дня,
И камин замолчал, догорают глухие поленья,
И беснуются тени, как черная грива коня[2].
В ванной, погрузившись в пенную воду, Ася думала о том магическом возрождении, которое переживает человек под воздействием воды. Здесь ей бывало уютно и спокойно, точно это теплая, утопающая в тиши комната, вмещала в себя спокойствие и волю всех вод Вселенной.
За окнами, процеженный густой зеленью сада, медленно остывал день; проскакивали, подрагивая на латуни дверных ручек, последние лучики света. Чуть слышно звеня, перекатывались сиреневые шары, в них свободно дышали и жили счастливые видения, какие бывают в замкнутом и непостижимом мире.
…Очередь за очередью. Волна пронеслась по комнате, пронеслась по дому. На втором этаже по всему фасаду летели стекла. Ася едва успела набросить халат, она дрожала от холода, ей казалось, что кожа стала стеклянной.
- Отойди от окна! – Крикнул Ионотан, передернув затвор автомата.
Следующая очередь прошила воздух, загрохотала падающая вниз черепица. В саду заскулил пёс Кили и замолк.
Еще не осознавая до конца, она уже знала, что происходит. Всё последнее лето к дверце холодильника магнитом прижат листок с инструкцией, как должны вести себя жители острова в случае теракта.
По экрану портативного передатчика, прикрепленного к стене, меняясь, бежали строчки:
"…оставаться в домах… есть раненые …армия на месте…"
Казалось, что прошла целая вечность, пока из мегафона донесся голос офицера по безопасности: "Мехабель хусаль! (Террорист уничтожен!)"
Над островом зависли два вертолета. На кругу ждали бронированные "амбулансы". Двух девочек, женщину и мужчину эвакуировали в больницу.
Звенящая, дотоле незнакомая тишина, окутала остров, и Ася явно услышала: "Мир нуждается в избавлении…" Слова эти прозвучали настолько отчетливо, как она никогда не могла бы уловить их реальным физическим слухом.
В висках пульсировало. Босые ноги ступали по холодным плитам комнаты, которая прежде была кабинетом. Она открыла входную дверь и по ступеням, усыпанным мелкими стеклами, вышла в сад и пошла по гравию в осколках черепицы, бывшему прежде садовой дорожкой.
С этой минуты ничего уже не будет прежним.
Ася шла, и прохладный ноябрьский воздух словно застыл среди деревьев, не в силах шелохнуть облитые тусклым светом, потемневшие и засохшие в ожидании смерти, листья.
На улице никого не было, ни единого человека, и улица эта в обрамлении темных домов, в которых не светилось ни огонька, распростерлась перед ней, как безмолвный кратер безумия. Иони догнал её. Он обнял Асю за плечи, и она закрыла глаза. Возможно, он тоже закрыл глаза и не видел низко нависших над ними тяжелых звезд ночного неба.
Каждый из них, грешный в своем неодолимом порыве и непорочный в своей боли, давно знал, что нельзя преодолеть и самую краткую дорогу, если её не сопровождает вера в Творца.
חשוון מוחא לעצמו כפיים
אוויר מקרח – נושם לאט
מעל ענפים כמו טיפות המים
צלילי תחנון בע''פ בכתב.
אל תעזבני אפילו לרגע
אנא שלח לי מלאך רפאל
קולות צעקה בחושך נמוגו
'ממעמקים קראתיך האל...'
חיינו יתר שבריריים בחורף
יש ועצים מתים מרעב
תקופה אחרי תקופה נגררת
ושום דבר לקודמו לו שב.
Холодный ноябрь рукоплещет,
едва дышит застывший воздух.
Поверх деревьев несется вечный
мотив мольбы ножом острым.
Не оставляй меня ни на минуту –
пошли мне ангела Рафаэля,
мой голос уходит в глухую немоту
"Из недр глубоких зову тебя, Эль!"
Человек – дерево полевое. В инее
умирают деревья нежные.
Тяжелые облака проплывают мимо
и ничего не остаётся прежним[3].
Ноябрь – 2002; Февраль – 2006;
Поселение "Хермеш",
Северная Самария
Примечания
[1] Поселений Санур, Кадим, Ганим и Хомеша больше нет, - разрушены израильским правительством в августе 2005 года.
[2] Все стихи Э.Пастернак.
[3] Перевод автора.
___
Напечатано в журнале «Семь искусств» #12(37) декабрь 2012 — 7iskusstv.com/nomer.php?srce=37
Адрес оригиначальной публикации — 7iskusstv.com/2012/Nomer12/EsPasternak1.php
