Поэт и художник Александр Константинович Цыганков родился 12 августа 1959 года в Комсомольске-на-Амуре. Автор книг: «Лестница» (1991), «Тростниковая флейта» (1995, 2005), «Ветер над берегом» (2005), «Дословный мир» (2012). Публиковался в периодических изданиях «Сибирские огни», «День и ночь», «Юность», «Литературная газета», «Дети Ра», «Крещатик», «Урал», «Побережье», «Знамя», «Новый Журнал» и др. Стихи вошли в региональные, российские и зарубежные антологии. Живёт и работает в Томске.
ХУДОЖНИК
О судьбе – и серьёзней, и тише…
О себе – как юродивый, тот
Каталонец, богемный излишек,
Потрясающий мир Идиот,
Чья судьба поднимала, как штору,
Разноцветное море за край
И вдали устремлённому взору
Открывала Потерянный Рай.
Как прекрасна в скалистом просторе
Перспектива глубокого сна!
И горит, словно шапка на воре,
В море времени века волна.
Но об этом – серьёзнее, тише…
Всякий, алчущий правды, лукав.
Только статуя в мраморной нише
Не имеет убийственных прав.
Обращается тенью нагорной
В небесах нарисованный крест,
Словно схваченный кистью проворной
Дирижёра уверенный жест.
Протащил из потёмок на сцену
Оскорблённой любви эшафот
И продал – за великую цену! –
Каталонец юродивый тот.
Соглядатаем «Тайной Вечери» –
Лицедей, пересмешник, чудак –
С лёгких петель тяжёлые двери
Снял – и всё тут, бывает же так!
Из колодца мечты Мнемозина
Зачерпнула воды решетом…
Но об этом другая картина –
Наяву – как во сне золотом!
***
К луне развёрнутые крыши
В окне, распахнутом во двор.
И чем возвышенней, тем тише
Неторопливый разговор.
Плывёт Вселенная по кругу.
Раскрыта книга на столе.
И мы глядим в глаза друг другу,
Не споря о добре и зле.
ДРЕВО ЖИЗНИ
1
Наши взоры – как ветви. Звёзды – листва.
Наша планета и есть Древо Познанья –
Вечное Древо в поле Добра и Зла –
Вот и метафора в целом для мирозданья.
Так веселее, чем у Эйнштейна, и
Стороны света не надо менять местами.
Как бы там ни было, право самой Земли
Крону наращивать и шелестеть листками,
Краситься осенью, сбрасывать лишний вес,
Прятать охотника или сбивать со следа,
Или вдруг вспыхнуть ярким костром небес –
К тихому ужасу сонного короеда.
2
Белкой по древу… Дивом среди ветвей…
Как это близко! Только что, в разговоре,
Вдруг прозвучало. Терпкой смолой корней
Росы янтарные с кроны упали в море.
Вот и выходит – к лучшему сей пример
Виденья мира животворящим взором.
Пифагорейской музыки высших сфер
Самые тесные связи – с крестьянским кровом,
С мерой зерна, со стернёй, что прошёл мужик,
С песней девицы и зрелою формой плода.
Наши время и место – и есть язык,
В слово отлитый стихийный глагол народа.
3
Август из лодочки вычерпал звездопад!
Речка журчит в рукавах из гончарной глины.
В лёгкой испарине этот нескучный сад –
В зеркале водном колеблемый куст рябины.
Глазом совы проморгнёт в облаках луна.
Белая рыба выпрыгнет из потёмок.
Так и хочется крикнуть, допив до дна,
Берегу дальнему – с берега: «Эй, потомок!»
Звёзды, как листья, ночью сгорят в костре.
И на восходе лодка качнётся в кроне,
Тенью взволнованной, в дымчатом сентябре,
Там, где шумит золотой березняк на склоне.
БЕССОННИЦА
Судьба-бессонница! И тихо, и темно.
И что ещё сказать? Стучит в моё окно
Терновой веточкой ночная пустота,
И ветра вольный стих прочитан как с листа.
Январская метель укрыла Млечный Путь,
И мне теперь вовек до света не уснуть!
Бессонница... Судьба! Но с паркой не сравнить,
И ветру не порвать капроновую нить,
И целый мир в Сети – ни слова на листе!
И так темно кругом! И тихо в пустоте.
ОСЕНЬ
Всё прозрачнее осень, всё тише.
Только миг – и снега зашуршат.
Словно матовым облаком свыше
Снизойдёт на леса снегопад,
Золотые осыплет деревья
И покроет просторы земли.
Словно листья, сгорают мгновенья
В этой тихой прозрачной дали.
НАТЮРМОРТ В САДУ
С ПЕРНАТЫМИ И ВИНОГРАДОМ
Там, где химеры слетаются на виноград,
Птица выпишет круг и взмахнёт крылами.
Полон другими певчими дивный сад,
Что ни пером не выразить, ни словами.
Этих пернатых даже в густых лесах
Раньше никто не видел, тем паче рядом –
В розовых палисадниках и садах,
На золотых столешницах с виноградом.
Им ни садовник не страшен, ни длинный хвост
Рыжей плутовки, что на плечах у жрицы,
Той, у которой в избранных был прохвост,
Да улетел по небу по праву птицы.
Вольному воля! Полный размах крыла!
Случай – как лёгкий бриз – унесёт за море.
Только и там поставят на край стола
Карточный домик, и закружит в просторе
Вещая птица, та, что вершит полёт
В той пустоте, где нет ни химер, ни сада.
И бесконечным кажется перелёт
От виноградника в сторону звездопада!
НЕВОД ПОЛНЫЙ СЕРЕБРЯНЫХ БЛЁСЕН
В понизовой тайге, там, где сказки длиннее, чем реки,
Непроглядная ночь – ни костра, ни окна вдалеке.
То ли духи плывут – к небесам, то ли беглые зэки,
Как таймени, по дну, поднимаются вверх по реке.
Искромётный чалдон в обласке заряжает двустволку
И стреляет с воды – в темноту – для отвода души.
По-дурацки вполне! Словно сам, человеку вдогонку,
Всё кричал, как сорил, золотыми словами в глуши.
Ничего, ничего никому кроме денег не надо!
То ли время пришло – и срываются Гончие Псы
Со вселенских цепей. Наступают века звездопада,
И уходит земля – как песок – в золотые часы!
В непроглядную ночь – невод полный серебряных блёсен!
В ледяной перекат – искромётный чалдон с топором,
Словно знак водяной вдалеке отгоревшая осень
Рыжий профиль его всё рисует орлиным пером.
СУРОВЫЙ СТИЛЬ
1
Как высоки в безбашенные годы
Среди полей готические своды
Стремительной эпохи новостроя,
Но замок остаётся без героя,
Поскольку если рыцарь, значит, бедный,
Конечно, если он не принц наследный.
Ни Ричарда, ни короля Артура
Не вынесет сия архитектура,
Раз не щадила ни отца, ни сына
Столетия вторая половина.
И в первой – начинали с новостроя.
Закончили – и вынесли героя.
2
И всё-таки я верю! Оператор
Всегда за кадром – словно конквистадор
Во времени. И в том не наша воля.
Кто выразил себя в природе поля,
Того теперь и мы нарисовали!
Роман с Кармен – в кармической печали.
Пускай и в романтичном ореоле,
Свобода без жестокости – не боле,
Чем Дарвин для ребёнка, просто деда,
Похожий на нетрезвого соседа.
И в мире Первозванного Андрея
Он так же избегал, как брадобрея.
3
В суровом стиле – живопись начала
Не века, а готического зала,
Где в самой сердцевине анфилады
Большая композиция осады
Огромной крепости крутой эпохи.
Над городом кровавые сполохи –
Как у Брюллова. Падая в пейзаже,
Тираны воскресают в Эрмитаже
И служат не уроком, а каноном, –
Придвинутые к мраморным колоннам,
Как будто ждут прихода Алигьери
В средневековом этом интерьере.
ПЛАЧ НИОБЫ
В сознании лесного ручейка
Проворных рыб встревоженная стая
Расходится, как нервы рыбака,
Из памяти потока вычитая
Зеркальный слой стремительной воды,
Гурты овец и волчий глаз циклопа,
И облака – как ящеров следы
Под плёнкою вселенского потопа.
И вот плывёт корабль! И молва
Ручьём чернил из мировой утробы
Выносит не рождённые слова,
Но всех детей наказанной Ниобы.
АЗИЯ
Азия — серый камень, поросший мохом.
Под ним и хранится сосуд, в котором лежат письмена.
Но только грядущее знает истину вечного Слова,
И всеми забытые люди тропы к нему стерегут.
ДВОЙНИК
Ты остался один посреди пустырей и задворок,
Воплощая собой неизбежный для них снегопад,
И небесной золой покрывая доверчивый город,
Переводишь мечты, как часы, на столетье назад.
Проще некуда быть, чем холодным огнём на обрыве!
Разбери по слогам – и на землю звезда упадёт,
И в безлюдных полях, там, вдали за рекой, как впервые,
Вдруг откроется всё, воплощённое в этот полёт.
Так лети же, лети! Разгоняя частиц мириады,
В белом ритме баллад закружись над сибирской рекой
И снежинкой одной, что в себя вобрала снегопады,
Разорви тишину за условной чертой городской.
Мне тебя переждать, пережить, пересилить бы надо,
Если б ты не возник в неизбежном паденье кругом.
Так лети же, лети – просветлённой душой снегопада!
Рассыпайся вокруг белоснежным его двойником.
